На одном из торжественных приемов император Александр III, уединившись от гостей с известным в ту пору  знатоком XVIII века Барсковым, шепотом выпытывал у него, не знает ли тот, кто все-таки на самом деле был отцом Павла I. На что Барсков с откровенностью хирурга, привыкшего резать по живому, ответил, что вообще-то, учитывая характер Екатерины Великой, им мог быть кто угодно, хоть чухонский крестьянин, но, скорее всего, прапрадедом Его Императорского Величества был граф Салтыков. «Слава тебе Господи, - перекрестился государь, - значит, во мне есть хоть немного русской крови».

Если и впрямь царскую родословную подправил Салтыков, то это последнее вливание русской, да и вообще свежей крови в династию «русских царей». Если же отцом Павла являлся все-таки Петр III, то русской крови в династии еще меньше, примерно как вина в реке. А это значит, что в течение веков Россия de facto находилась в руках иностранных управленцев, о чем крайне редко задумываются те, кто так любит  рассуждать о русском национализме.

Между тем,  факт, на мой взгляд, красноречивый:  лично я не знаю другой страны, где бы ее граждане, столько веков, терпели над собой иностранную по крови власть. Учитывая, что равнодушных к национальным вопросам народов не существует в принципе,  неизбежно следует вывод: национальная тема в русской истории лишь изредка, а именно, в моменты прямой агрессии против России, становилась по-настоящему острой. К слову, далеко не случайно и то, что русского человека удалось поймать на крючок пролетарского интернационализма, но отнюдь не на соблазнительную блесну арийского превосходства, хотя русские фашисты, как известно, так же существовали. Обычно огромная и уверенная в своих силах Россия с добродушным скепсисом  наблюдала за националистической возней на своих окраинах. По настоящему «достать», то есть,  вывести русских из себя удалось за всю историю, кажется, только полякам и чеченцам.

«Русский царизм»  - это такое же клише, как «китайские церемонии». Обычно подобные клише воспринимаются, как аксиома, не требующая доказательств. Между тем на вершине самодержавной пирамиды подлинно «русского духа» всегда было меньше, чем внизу, а с течением времени он  и вовсе на высоте выветрился, являясь в  царские палаты лишь изредка, да и то каким-то ряженым гостем. Чтобы понять, о чем идет речь, достаточно взглянуть на декоративные портреты и фотографии российских государей, их жен и детей в старинных русских костюмах. (Прусскую принцессу Шарлотту – невесту Николая I даже представили широкой публике не в обычном платье, а сразу уже в русском сарафане и кокошнике, дабы подчеркнуть ее полное слияние с новыми подданными.)
Противоестественность всех этих постановочных сцен очевидна. Иначе, видимо, и быть не могло, учитывая, что каждый новый царь разбавлял остатки своей русской крови, женясь на немках и датчанках, плюс иностранное воспитание наследников престола и, наконец, тягу царской семьи (вполне, впрочем, простительную) к европейскому комфорту. Некоторые монархи относились к своему пребыванию на русском престоле, как к утомительной обязанности, но некоторые искренне хотели слиться с народом и быть русскими даже по крови. В своих мемуарах  Николай I  - такой же истовый славянофил, что и Александр III - с гордостью вспоминает, что его кормилицей была простая «Московская Славянка». Оба слова патриотично написаны с большой буквы, чтобы подчеркнуть народность и «породистость» кормилицы.

Но в остальном все в царском доме шло «по-иностранному», о чем свидетельствует тот же Николай: «Во время церемонии крещения вся женская прислуга была одета в фижмы и платья с корсетами, не исключая даже кормилицы. Представьте себе странную фигуру простой русской крестьянки в фижмах, в высокой прическе,  напомаженную, напудренную и затянутую в корсет до удушья». Как видим, в роли «ряженых», пытаясь совместить несовместимое, оказывались то господа, то прислуга, причем нелепость этого нарочитого маскарада бросалась в глаза многим.

Чтобы свести подобную нелепицу к минимуму, жизнь царской семьи старались разграничить на частную и публичную. В быту царская семья могла позволить себе жить по-европейски. При этом западные предпочтения у различных российских государей оказывались, естественно, разными в силу их воспитания и вкусов. Петр III, скажем,  ориентировался на прусские стандарты, Екатерина II - на французские, Николай I тяготел к английским, предпочитая даже многочисленным дворцам своих предшественников специально построенный в английском стиле  приусадебный  «Коттедж» в Петергофе.  Впрочем, «русский уголок» имелся и там. Это  было что-то вроде классной комнаты, где наследникам престола преподавали отечественную историю, а вчерашних немецких принцесс приучали к православию. Перед выходом в народ, естественно, иностранные  декорации менялись на русские. PR-кампания выстраивалась здесь очень тщательно: все, что касалось публичной жизни семьи обязано было быть исключительно национальным.

Впрочем, еще Петр I сумел во многом поменять представление о том, что патриотично, а что нет для россиянина. Реформатор доходчиво объяснил своим подданным, что, с точки зрения национальных  интересов, зарубежный специалист, твердо знающий, что такое шпангоут, (пусть даже он  католик), полезнее на верфи, нежели его подмастерье – православный. Чтобы стать первым,  надо было еще подучиться. Эта мысль дала свои всходы. Иногда неожиданные. Иностранный специалист, вызванный из-за границы, чтобы помочь русскому трону, незаметно для окружающих на этот трон сел. Если разобраться, то всех российских государей, начиная с Екатерины II, с учетом их немецкой крови, заграничного воспитания, прочных родственных и деловых связей с европейскими дворами, привычкой опираться на чужеземных экспертов и т.д. можно рассматривать как главных иностранных специалистов (управленцев-менеджеров) Российской империи.

Второе пришествие «варягов» произошло буднично и незаметно. Сначала на трон ненадолго присела нерусская вдова Петра Великого. Затем к трону примеривался Бирон, пожелавший женить своего сына на будущей правительнице Анне Леопольдовне. (Затея не удалась лишь из-за антипатии, возникшей между женихом и невестой.) Наконец, на трон взошла Екатерина II, сумевшая достичь вершины потому, что честно «выиграла конкурс на замещение вакантной должности», доказав двору, гвардии, иностранным послам, а затем и всей России свою способность управлять страной лучше других соискателей. С этого момента иностранный менеджмент оказался встроен в русский царизм уже в рамках устоявшихся правил престолонаследия. А раз так, то многие давние упреки Запада русским, справедливо переадресовать самой Европе, именно она в течение длительного времени поставляла нам управленцев.

В случае успешного царствования вопрос о происхождении «менеджера» волновал русских мало. Екатерина II воспринималась как истинно национальная императрица, действующая в интересах России.

Зато «двоечникам», вроде последнего российского императора, об их иностранном  происхождении в народе, естественно, тут же напоминали. Во время первой мировой войны немалое число русских искренне считало, что неудачи на германском фронте во многом объясняются предательством, «свившим гнездо» в немецкой семье царя.
Иначе говоря, русский национализм по своей сути не агрессивен. Русский человек  готов многое стерпеть,  лишь бы его не задевали за живое.

Но это уже вопрос не к нему, а к менеджменту.

РИА-НОВОСТИ, Петр Романов