Уникальный материал предоставлен «Российским экономическим журналом». Журнал распространяется только по подписке. Подписной индекс в каталоге «Газеты. Журналы» (красно-сине-белом) агентства «Роспечать» - 71114.

Выдвижение «приоритетных национальных проектов»: шаг к долгожданной социальной переориентации реформационного курса?
Речь идет о выдвинутых главой государства в начале сентября, сразу «после того, как на основе положений ежегодного Послания Президента Федеральному Собранию Правительство Российской Федерации подготовило и направило в парламент проект бюджета на 2006 год»¹, проектах, которые, по его словам: 1) должны обеспечить в двух—трехлетнем временном горизонте прорывы в областях образования, здравоохра­нения и обеспечения населения жильем, а также в агропромышленном комплексе; 2) реализуют общий курс «концентрации бюджетных и административных ресурсов на повышении качества жизни граждан России», «курс на инвестиции в человека».
Принципиальный ответ на вопрос, сформулированный в заголовке настоящего ма­териала, собственно, ясен априори, ибо, во-первых, сам инициатор «приоритетных национальных проектов», заключая свое выступление, подчеркнул, что сопряженный с их совокупностью курс — «это необходимое и логичное развитие нашего с вами эконо­мического курса, который мы проводили». Во-вторых, обещанные для его претворения в жизнь 150 млрд. руб. (сущий мизер в сравнении с имеющимися и тем более с плани­руемыми объемами золотовалютных резервов и Стабилизационного фонда, сумма, почти втрое меньшая, нежели обнародованная цена деприватизации «Сибнефти»²) «по определению» не могут хоть сколько-нибудь ощутимо повлиять на спроектиро­ванную правительственную бюджетную политику на 2006 г. и до 2008г., которая, согласно тщательно аргументированным оценкам наших авторов, будет по-прежнему «тормозить развитие социальной сферы России»³, в очередной раз приводя в действие «модель суженного воспроизводства населения, т.е. уменьшения его численности и деградации его стратификационной структуры, ухудшения качества жизни основной части россиян»⁴. Однако в ситуации назойливого восхваления в официальных СМИ «знаменуемого четырьмя национальными проектами социального поворота в полити­ке государства» мы посчитали полезным ознакомить читателей с развернутыми комментариями к «проектам» кандидата экономических наук, председателя правления Российского торгово-финансового союза Сергея Анатольевича Батчикова — нашего давнего автора, пять лет назад интересно откликнувшегося, в частности, на первое в «новом политическом цикле» президентское послание законодателям, а в последнее время остро выступающего в журнале по проблематике реформирования социальной сферы (эти публикации названы в редакционных примечаниях по ходу интервью).
—Как Вы оцениваете саму философию, идеологию и методологию, предложенно­го «национального проектирования»?
Прежде всего нельзя не сказать о том, что озвученные первым должностным лицом государства проекты по сути национальными не являются. Все обещания, данные при их представлении, можно уподобить наложению маленьких, да еще и способных подобно «шагреневой коже» сжиматься под воздействием инфляции, заплат на «тришкин кафтан» нескольких социальных служб. Такого рода действия  относятся к разряду «социальной гигиены», т.е. они направлены на устранение тех  или иных вопиющих несоответствий, на снятие запредельных напряжений в ло­кальных социальных пространствах. Разумеется, гигиена тоже необходима, но разве  она в принципе в состоянии хотя бы заблокировать развитие далеко зашедшей болезни, тем более, что гигиенические меры в данном случае касаются лишь малых составляющих конкретных социальных групп!? Учредить ежегодные ощутимые по­ ощрения десяти тысячам учителей, т.е. одному проценту их общего количества, резко, если иметь в виду нынешнюю позорную базу, повысить зарплату лишь участковым терапевтам, педиатрам и врачам общей практики… Где тут национальный уровень? Всемирная история знает множество национальных проектов. Даже если оста­вить в стороне соответствующие грандиозные прецеденты, имевшие место напри­мер, при Петре I и большевиках в России, пуританах-протестантах, создавших США, или, скажем, проекты модернизации Японии в XIX и ХХ веках и нынешний ки­тайский проект, можно утверждать, что не было стран, которые преодолевали тяже­лые кризисы и поднимались иначе, как на основе выработки своих особенных национальных проектов. Классический пример — «новый курс» Рузвельта: реализа­ция этого специфического антикризисного проекта, собственно, и породила совре­менные Соединенные Штаты.
И в целом, и в каждой своей составляющей любой национальный, в том числе антикризисный, проект обязательно объединяет нацию, народ той или иной фунда­ментальной идеей, выражающей импульс национальной культуры. А вот кризис, который переживает наша страна в течение уже 20 лет под властью трех неолибе­ральных команд власти, сформировал политическую элиту, категорически уходя­щую от подлинного национального проектирования и даже от обсуждения фунда­ментальных проблем общественного бытия.
Взять те же образование и здравоохранение, коим уделена значительная часть президентского выступления. После 1917 г. в России был, наконец, принят нацио­нальный проект строительства нашей школы, вырабатывавшийся в полувековых дебатах учителей, деятелей культуры, всех сословий; было решено, что советская школа будет единой и общеобразовательной. Это был проект общемирового значе­ния: он закладывал «генетический механизм» воспроизводства общества, не разделенного на враждебные классы. И существо проекта заключалось не в зарплате учителей и не в конструкции парт, а именно в социальном типе школы как «еди­ной» и в типе программ как «общеобразовательных», т.е. универсального, если угодно, университетского характера.
Сегодня тип отечественной школы стремятся изменить, и в этом смысле у ре­форматоров есть образовательный проект, который можно квалифицировать как национальный, но с приставкой «анти». Его суть, на которую уже обращалось внимание читателей «Российского экономического журнала»⁵, — разделение единой школы на сектора «для элиты» и «для массы» и ликвидация ее общеобразовательно­го характера, в связи с чем решено использовать разные программы и учебники, заменить дисциплинарную основу обучения на «модули» и игры, превратить учите­ля в «продавца образовательных услуг». Но об этой сути умалчивается или говорится крайне завуалированно, а «национальным проектом» в области образования громко, на президентском уровне, объявляется вышеупомянутая прибавка к жалованью учи­телей и подключение школ к интернетсетям.
Перед нами — яркий пример того, как низведение смысла понятия «нацио­нальный проект» до социальных и технических деталей может не просто задавать неверный формат обсуждения проблемы, но и служить дымовой завесой для сокры­тия реализуемых на деле проектов. В результате «задымления» последних послания­ми и речами наша мысль загоняется в такой коридор, что мы перестаем понимать фундаментальный смысл происходящего. Но люди ведь не могут не чувствовать: смысл, причем вовсе не «национальный», есть! Отсюда и стихийное неприятие действий госвласти. Так, согласно итогам проведенного каналом ТВЦ 7 сентября, сразу после президентского выступления, опроса на тему о степени доверия граждан государству, позвонили 10 тыс. человек, и более 80% респондентов сообщили, что «полностью не доверяют», а свыше 16,5% — «стараются доверять, но не получается».
Озвученный «национальный проект» в области здравоохранения тоже «задымляет» совсем иного рода реформационные замыслы. Реальный же пример националь­ного проектирования в этой области пока еще в памяти россиян. Уже в 20-е годы в Советском Союзе при всех тогдашних «ресурсных ограничениях» началась реализа­ция проекта создания системы здравоохранения нового типа, основанной не на «продаже услуг», а на государственной охране здоровья людей. В этом проекте последнему был придан статус национального достояния — в отличие от статуса «частной собственности индивида» в западных системах здравоохранения. Самый смысл проекта обусловливал не только бесплатность, нерыночность системы, но и приоритетность профилактических методов и пространственное приближение меди­цинских служб к населению — и в территориальном, и в производственном отно­шениях.
Данный проект также имел не только общенациональное, но и общемировое значение, и соответствующий опыт, как и опыт советской образовательной систе­мы, в тех или иных элементах заимствовался многими странами, в том числе веду­щими капиталистическими державами. В 1978 г. Всемирная организация здраво­охранения официально признала советскую систему профилактической медицины лучшей в мире. Есть ли у постсоветских реформаторов сферы здравоохранения, функциональным «топ-менеджером» коих ныне является министр здравоохранения и соцзащиты, свой проект национального масштаба? Да, есть, и его смысл заключа­ется не в модернизации прежней системы, а в ее ликвидации, в превращении здра­воохранения в «продажу медицинских услуг». Государственная охрана здоровья граж­дан и торговля медуслугами — феномены столь же фундаментально различные, как, скажем, охрана страны армией и охрана виллы «олигарха» военизированной ком­мерческой структурой.
Население в принципиальном плане осознает смысл «зурабовской реформы»: 80—90% «интерактивно» опрашиваемых по соответствующей проблематике, вклю­чая москвичей, видят в разгосударствлении и маркетизации здравоохранения глав­ную угрозу своему здоровью. Между тем реакции на эти настроения в президент­ском выступлении нет, «зато» речь идет о повышении зарплаты врачам и медсест­рам и о закупке кое-какого оборудования. С учетом же того, что оплата труда, как уже отмечалось, должна значительно вырасти именно у «участковых терапевтов, педиатров и врачей общей практики», инициированный «национальный проект» явно прикрывает «второе издание» попытки реформаторов от здравоохранения то­тально внедрить «семейного врача» — на все руки мастера, призванного заменить для обедневшего большинства населения всю сложную структуру современной ме­дицины. Попытка не прошла, ибо из нее прямо-таки торчали «антисоциальные уши», и теперь упор сделан на «врачах общей практики»: в них-де наше спасение. Что это, если не маскировка проекта поэтапного сокращения доступной для населе­ния сети структурно полных лечебных учреждений с необходимым составом специа­листов?! В нынешних экономических условиях такую сеть способно содержать только государство, ее не в состоянии оплачивать население — ни на собственно рыночных началах, ни через свои страховки.
В общем, и этот «национальный проект» — пример того, как, подменяя понятия и камуфлируя свои реальные намерения, российские федеральные власти наносят тяжелый ущерб общественному сознанию, ставят очередные препятствия для диало­га с обществом, загоняют кризис все глубже и глубже.
Подмена понятий и смешение их ранга суть серьезный дефект в политике. Он резко ослабляет способность ее субъектов к системному видению проблем и затруд­няет социальное проектирование. Это делает политиков беспомощными в условиях кризисов, переходных процессов, когда равновесие неустойчиво, ситуация быстро меняется, и от власти требуется быстрое реагирование в рамках «проектного», про­граммно-целевого, управления.
—А что можно сказать по поводу заявленного стратегического целеполагания в «национальном проектировании»? Президентское выступление начинается с тезиса, согласно которому «основной целью» и «ключевым вопросом» государственной поли­ тики «является существенное повышение качества жизни граждан России», а все «приоритетные национальные проекты», согласно логике их инициатора, суть «механизмы решения именно этой задачи»…
—На первый взгляд, тезис неоспоримый, да еще и чуть ли не дословно воспроизводящий стратегические партгосустановки 60-х—80-х годов. Однако именно лишь «на первый взгляд». Во-первых, нельзя абстрагироваться от того смысла, который нынешние власти вкладывают в понятие «качество жизни». В данном контексте представляется уместным привести определение этого понятия, сформулированное вышеупомянутой Всемирной организацией здравоохранения, — «восприятие инди­видуумом его положения в жизни в контексте культуры и системы ценностей, в которых индивидуум живет, и в связи с целями, ожиданиями, стандартами и инте­ресами этого индивидуума». Никакого отношения к такому пониманию качества жизни рассматриваемые «национальные проекты», разумеется, не имеют. Что каса­ется международных критериев, на которые и ориентируются наши реформаторы, то, согласно опубликованному в конце 2004 г. журналом «The Economist» очередно­му ежегодному страновому рейтингу по качеству жизни, в списке из 111 стран Российская Федерация заняла 105-е место; за ней идут Нигерия, Ботсвана, Гаити, Зимбабве, Узбекистан и Таджикистан. Всерьез принимать подобные оценки, конеч­но, не стоит, но ясно, что «улучшение качества жизни» с этой точки зрения — совсем иная задача, нежели решавшаяся в СССР и РСФСР.
Во-вторых, Россия переживает тяжелейший кризис, балансирует на грани пропа­сти и стала объектом новых опаснейших, в том числе неизученных, угроз. Но коль скоро это так, логично полагать, что главной целью государства становится спасе­ние страны, нейтрализация угроз ее безопасности. Все остальные цели должны иметь более низкий ранг в шкале приоритетов, о чем в контексте серьезной поста­новки проблемы «приоритетных национальных проектов» умалчивать нельзя.
По масштабам потерь постсоветский кризис сопоставим с Отечественной войной 1941—1945 гг. И можно ли представить, чтобы тогдашнее руководство страны определило в качестве главной цели «повышение качества жизни граждан»? Абсурд, конечно: целью была Победа как абсолютно необходимое условие сохранения само­го народа. Ныне Россия находится в состоянии демографической катастрофы, нали­цо натуральная «депопуляция» — народ просто вымирает. Победа над этой общена­циональной болезнью, «сбережение населения», о котором вопиют оппоненты пра­вящих радикальных либералов, причем оппоненты далеко не только собственно левой ориентации⁶, — цель, куда более фундаментальная, нежели «повышение каче­ства жизни граждан».
В-третьих, заявление о нацеленности на это «повышение» выдвинутых «нацио­нальных проектов» в определенном отношении означает принципиальную смену установок политического режима, причем ее осознание населением, похоже, стано­вится новым этапом в отчуждении общества от власти. Речь идет о следующем.
До сих пор — и в 90-е годы, и в течение пятилетия «нового политического цикла» — наше бытие преподносилось обществу как «переходный период» — как «аномальное» состояние страны, к которому нельзя предъявлять те же требования, что и к стабильному «нормальному» состоянию. Переходный период предстоит «пе­режить» — дабы с наименьшими потерями перейти в это новое состояние. Понятно, что в такой период говорить о качестве жизни не приходится, тут действуют совсем другие критерии.
На данной основе и был заключен некий негласный «общественный договор»: население согласилось терпеть невзгоды «переходного периода», дав реформатор­ской власти соответствующий кредит времени и доверия, не предъявляя серьезных счетов за ущерб от ошибок и даже от злоупотреблений властно-управленческих структур. Важной позицией достигнутого «консенсуса» стало положение, в соответ­ствии с которым страна находится в поиске, причем образ искомого будущего был обозначен весьма неопределенно — как «демократическое», «правовое» и «социаль­ное» государство с «равенством форм собственности».
Заявление главы государства о том, что теперь власть займется «повышением качества жизни», тождественно одностороннему прекращению действия «договора», ибо оно сигнализирует: правящие российские круги считают переходный период завершенным. Поиск, по их мнению, закончен, в связи с чем политический режим президентскими устами объявляет главные нынешние принципы социального об­щежития нормой; в ее рамках отныне будут осуществляться «отделка» и «шлифов­ка» нашего жизнеустройства, которые и суть «повышение качества жизни».
Но это совершенно меняет дело. Мы так не договаривались! Большинство насе­ления не может принять нынешний тип жизнеустройства за норму. Коль скоро «переходный период» не завершен, людей еще можно уговорить или заставить «по­терпеть». Однако не просто «выживать ради будущей жизни», а именно «жить» подобным образом они, конечно, не согласны. Такое несогласие продуцирует у россиян осознанное или пока интуитивное ощущение фундаментального неблаго­получия: по итогам самых последних репрезентативных опросов, более половины граждан отвечают, что «в жизни стало меньше счастья» и что «страна идет в невер­ном направлении». Именно это тяжелое ощущение тупика и бесперспективности, а вовсе не энтузиазм и не надежды на декларируемое властями «повышение качества жизни» вызывают у людей «приоритетные национальные проекты». И неудиви­тельно: предполагая несущественные денежные вливания в «социалку», они, мягко говоря, нисколько не касаются главных бед, которые «пожирают» саму нашу жизнь и жизнь нашей страны.
В данном контексте хотелось бы обратить внимание и на относящиеся к «новому политическому циклу» президентские ежегодные послания Федеральному Собра­нию. Начиная с послания-2000, где, как отмечалось пять лет назад на страницах «Российского экономического журнала», уже вполне просматривались признаки директивы на продолжение и даже на радикализацию практиковавшейся в 90-х годах либералистской реформационной модели, построенной на идеологии «Ва­шингтонского консенсуса»⁷, в этих документах цели государства неизменно сво­дились к сугубо либералистским штампам формально-гуманистического, абстрактно-индивидуалистического, характера. Вот одна из клишированных формул: «Госу­дарство в первую очередь должно обеспечить права и свободы своих граждан, без этого вообще ничего невозможно сделать». На самом деле все обстоит «с точно­стью до наоборот»: государство обязано обеспечить независимость страны и нор­мальное функционирование народного хозяйства в качестве непременного усло­вия обеспечения прав и свобод своих граждан. А если уж говорить о правах и свободах именно «граждан», а не абстрактного, «атомизированного» индивида, то задача государства — как раз умело ограничивать экономическую свободу и кон­куренцию. Для того и возникло на Западе «государство-Левиафан», без вмеша­тельства которого «война всех против всех» просто уничтожила бы гражданское общество: сама по себе «экономическая свобода» несовместима с главным правом
—      правом на жизнь — для всех граждан, она гарантирует лишь право на нее сильного — того, кто победил в конкуренции.
Либералистские представления о главной цели государства находятся в противо­речии с внутренними установками большинства граждан России. Каждый из них, конечно, желает себе и своим близким благосостояния, с той или иной мерой отчетливости понимая, однако, что его не будет без подъема отечественной эконо­мики и соответствующего усиления мирохозяйственных позиций страны, равно как и без радикального изменения господствующих ныне механизмов распределения создаваемого в общественном производстве богатства. И требует от властных инсти­тутов решения прежде всего именно этих задач! Так, согласно результатам предста­вительного опроса, проведенного в начале прошлого года ВЦИОМом, большинство
—      почти 60% — ответов на вопрос о приоритетных ожиданиях «от Президента, за которого Вы могли бы проголосовать», пришлось на вариант «вернуть России ста­тус великой державы», а на втором месте оказался вариант «обеспечить справедли­вое распределение доходов в интересах простых людей».
В отмеченном расхождении мировоззренческих установок — одна из причин кризиса во взаимоотношениях властных элит с народом. Другая его причина состо­ит в том, что практические действия реформаторов все дальше отодвигают общество даже от тех целей, которые они сами декларируют. Как, например, обстоит дело с вышеупомянутым обеспечением в процессе реформирования «прав и свобод граж­дан»? В ходе проведенного 20 июля 2005 г. каналом ТВЦ «интерактивного» опроса на данную тему в соответствующую редакцию позвонили 16 тыс. человек, 93% которых заявили о том, что «оказались бесправными». А ведь это ощущение бес­правности — важный индикатор действительного «качества жизни граждан»…
Завершая представление «приоритетных национальных проектов», их инициатор заявил следующее: «… Концентрация бюджетных и административных ресурсов на повышении качества жизни граждан России — это необходимое и логичное разви­тие нашего с вами экономического курса, который мы проводили и будем прово­дить дальше. Проводили в течение предыдущих пяти лет и будем проводить даль­ше». В принципиальном, сущностном — либералистского характера — единстве «национального проектирования» с социально-экономическим курсом, проводив­шимся «в течение предыдущих пяти лет», сомневаться не приходится, как нет, к сожалению, никаких сомнений в намерениях федеральных властей проводить дан­ный курс и «дальше». Утверждение же, согласно которому «предыдущие пять лет» явились годами «концентрации бюджетных и административных ресурсов на повы­шении качества жизни граждан России», действительности не соответствует. Отсут­ствие подобной концентрации постоянно акцентировали профессионально подготовленные представители «неконструктивной оппозиции», т.е. не согласные с ради­кально-либералистскими основами проводившейся государственной бюджетной по­литики ее критики, испуская при обсуждениях проектов каждого из федеральных бюджетов периода 2001—2005 гг. очередные «гласы вопиющих в пустыне». Тако­вые находили, в частности, отражение в соответствующих статьях С. Глазьева и ряда других авторов «Российского экономического журнала»⁸, и в контексте рас­сматриваемого сюжета хотелось бы просто еще раз обратить на них внимание читателей. В самых последних материалах журнала было доказано также, что «кон­центрации…» не будет ни в кратко-, ни в среднесрочной перспективе: проект бюджета-2006, равно как и бюджетные проектировки на период до 2008 г., соци­альными не являются⁹.
Неуместным выглядит и включение в представление «национальных проектов» тридцатилетней давности тезиса «мы можем тратить столько, сколько зарабатыва­ем». При всех хорошо известных трудностях и неудачах советской системы хозяй­ства в реализации «закона распределения по труду» данный тезис был естествен для этой системы, в которой отсутствовал «доход на капитал». Но сегодняшним систем­ным реальностям брежневские формулировки, мягко говоря, не соответствуют. Разве ныне третий среди богатейших людей планеты, только что вновь назначенный «хозяином Чукотки», свои миллиарды «заработал»? Купив «Сибнефть» за 100 млн. долл., казенное происхождение коих вызывает сомнения только у самых наивных, этот «эффективный собственник» десять лет спустя продал ее «неэффективному государству» в 130 раз дороже! Именно «обвал» трудовых доходов в 90-е годы стал основой главного социального противоречия, расколовшего российское общество, и подлинное национальное проектирование не может игнорировать этот раскол. По­следний — реальная социальная «окружающая среда» любого серьезного проектного мероприятия, и все новейшие социологические «замеры» подтверждают данную посылку. К примеру, вот как распределились ответы 15 тыс. человек, позвонивших 23 сентября текущего года на ТВЦ, на вопрос об отношении «к богатым людям в нашей стране»: «с уважением» — 10% респондентов; «с завистью» — 2,2, «с ненавистью» — 87,8%. Россиянам понятно: «заработок» разбогатевшего меньшинства — не во благо стране.
Рассматриваемый тезис неверен и в том макроэкономическом контексте, в ко­торый он вписан в президентском выступлении. Страна сегодня почти не зараба­тывает себе на жизнь, а лихорадочно извлекает из недр ресурсы, как ныне модно говорить, «данные Богом всем поколениям россиян», и, продавая эти нерукотвор­ные богатства за валюту, «проедает» их. В этой связи совсем не радует президент­ское «напоминание» о том, что «за последние пять лет экономика России выросла почти на 40 процентов». Авторитетные экономисты-теоретики акцентируют ущерб­ность показателя ВВП в роли индикатора объема совокупного общественного бо­гатства и качества макроэкономического роста, подчеркивая абсолютную необхо­димость использования в соответствующих оценках системы показателей¹⁰, но и без тонких научных выкладок понятно: «за последние пять лет» внушительно выросли лишь доходы от экспорта энерго-сырьевых ресурсов, беспримерно доро­жавших на мировых рынках. Сравнительно недавно нефть стоила 12 долл. за баррель, сегодня его цена — 70 долл., но на состоянии собственно народного хозяйства России это позитивно не сказалось. Наша экономика как раз дегради­рует, и даже «даровые» нефтедолларовые потоки не идут ей впрок, что, конечно, является фактом вопиющим. «Титаническими» и поистине достойными лучшего применения усилиями федерального правительства и Центробанка нефтедоллары приходится «стерилизовывать», хотя в случае пребывания экономики в фазе дей­ствительного роста они так или иначе трансформировались бы в производствен­ные инвестиции. В общем, нельзя не поддержать позицию, аргументируемую, в частности, в публикациях настоящего издания: постдефолтный рост есть не про­сто соотносимый с позорно низкой исходной базой «рост без развития», опираю­щийся исключительно на внешние факторы, главный из которых — беспрецедент­ный уровень мировых цен на нефть и высокие цены на другие экспортируемые Россией товары, включая газ и энергоемкое сырье; речь следует вести о «росте с антиразвитием», т.е. о росте, сопровождаемом разрушением научно-производствен­ного и человеческого потенциалов страны, опасным усилением ее региональной социальной дифференциации¹¹.
«Напоминание» относительно 40-процентного роста экономики «за последние пять лет» непосредственно дополнено следующими словами: «Есть и неплохие сдвиги в развитии социальной инфраструктуры». Но на чем эти слова основываются? Сдвиги явно есть, но именно плохие: самые «массивные» компоненты этой инфраструкту­ры настолько изношены, что как раз в последнее пятилетие их старение приобрело обвальный характер; динамика износа перешла из линейной фазы в экспоненци­альную. Взять хотя бы жилой фонд или теплосети, ту же инфраструктуру здравоох­ранения. Показывает ли кто-нибудь главе государства графики с динамикой инф­раструктурного износа? Они демонстрируют «критическую точку», «пороговый сдвиг», произошедший в 1999—2000 гг, когда резко изменился сам характер деградации: запас прочности соответствующих советских систем, на котором паразитировал пер­вый постсоветский политический режим, иссяк.
С уже комментировавшимся выше тезисом о том, что «национальные проекты» есть развитие «курса, который мы проводили и будем проводить дальше», логично сопрягается установка «продолжить системную модернизацию здравоохранения, об­разования, жилищной сферы». Но если исходить из логики самой жизни, почему, спрашивается, следует продолжать именно ту «системную модернизацию», которую начали две предшествовавшие либералистские властные команды? 20 лет назад страна располагала надежными и в тех или иных конкретных отношениях — первокласс­ными системами здравоохранения, образования и ЖКХ. Реформаторы начали их ломать, стремясь внедрить в них «вестернизированные» базовые элементы. В итоге альтернативные — западного типа — системы создать не удалось, но имевшиеся оказались изуродованными. Действия, которых было бы логично ожидать от разум­ного хозяина, — остановить разрушение, отремонтировать все, что можно, в унасле­дованной от СССР инфраструктуре, а затем эволюционно интегрировать в нее новые институты и технологии. Реализация же установки на продолжение «систем­ной модернизации» неизбежно приведет страну к системному социально-инфра­структурному краху.
—Нельзя ли специально остановиться на каждом из «приоритетных национальных проектов», начав, как и их инициатор, с «мер в области здравоохранения»?
—Уже отмечалось, что они суть не более, чем «дымовая завеса», под прикрытием которой намечено радикализировать либералистскую реформу здравоохранения, полностью перевести его на рыночные основы, сбросить с государства ответствен­ность за его содержание. Все эти фактические намерения федеральной власти под­робно охарактеризованы в предыдущем номере журнала членом-корреспондентом РАН и членом думского Комитета по охране здоровья С. Глазьевым¹², в связи с чем можно, наверное, ограничиться краткими комментариями к ряду конкретных поло­жений президентского выступления.
Соответствующий его фрагмент начинается со следующих констатаций. Поло­жение дел в области здравоохранения «далеко не благополучно» и его «нужно коренным образом менять». После передачи в начале 90-х годов первичной сети организаций медобслуживания в муниципалитеты «ситуация в первичном звене здравоохранения постепенно, но уверенно ухудшалась», и «нужно прямо при­знать, что муниципальная сеть здравоохранения находится сейчас в плачевном состоянии».
Таким образом, четко признаются крайне негативные, сугубо разрушительные результаты почти пятнадцатилетнего реформирования отрасли. Более того, печальные ретроконстатации завершаются следующей фразой: «Только сейчас мы с вами говорим в рамках здравого смысла». Зачем же, спрашивается, продолжать губитель­ную «модернизацию», проводившуюся «вне рамок здравого смысла»? Такое продол­жение в эти рамки явно не укладывается!
В них плохо укладывается и уже упоминавшаяся инновация, согласно которой в начале следующего года «заработная плата участковых терапевтов, педиатров и вра­чей общей практики должна в среднем вырасти на 10 тысяч рублей в месяц, а медсестер — как минимум на 5 тысяч рублей», хотя «ее конкретный размер должен прямо зависеть от объема и качества оказываемой медицинской помощи».
Медсестер в России 1,6 млн., а значит, им одним предстояло бы добавить 96 млрд. руб. годового фонда зарплаты, тогда как на весь «национальный проект» выделено 60 млрд. А из каких средств собираются прибавить по 10 тыс. руб. к ежемесячному жалованию отмеченным категориям врачей? Концы с концами здесь явно не связы­ваются, и «палочкой-выручалочкой» становятся слова об «объеме и качестве оказы­ваемой медицинской помощи»: прибавку, видимо, дадут лишь тем, у кого таковые на высоте. Трудно даже представить, сколько добросовестных бюрократов и на какой компьютерной технике станут эти «объем и качество» измерять! Не секрет, что «ме­дицинскую помощь» людям оказывает большая система, выходящая даже за пределы собственно здравоохранительной отрасли, и сама постановка задачи измерения «объе­ма и качества оказываемой медицинской помощи» отдельным участковым врачом, равно как и отдельной медсестрой, абсурдна в технико-технологическом отношении.
Но главное — в самой «идеологии» инициированной социальной меры. Замысел выделить из всех 700 тыс. российских врачей небольшую, примерно десятипроцент­ную, выборку и отдать именно ей блага «национального проекта» объективно на­правлен на разрушение всей социальной ткани столь сложной профессиональной деятельности, как медицина. Какой может быть реакция больничных и поликли­нических трудовых коллективов на известие об одномоментном трехкратном повы­шении зарплаты лишь некоторых их «фракций»? Каждый участковый терапевт — член профессионального сообщества, именно в качестве целого и осуществляющего современное комплексное лечение. Вообще, дифференциация индивидуальной оп­латы участников общего, коллективного труда в любой отрасли народного хозяй­ства — предмет тщательного анализа, проб, корректировок и т.п. во всех «цивили­зованных» странах: госструктуры относятся к формированию и изменению отрасле­вых тарифных сеток как к сложнейшей и социально чувствительнейшей проблеме. Решать же ее так, как задумано в комментируемом «национальном проекте», — значит разрушать «невидимую основу» трудовой солидарности работников, да еще в столь специфической и гуманитарно значимой сфере.
Рациональный, но одновременно антисоциальный и антинациональный, смысл подобного подхода, стоит повторить, может заключаться лишь в содействии реали­зации либералистской затеи относительно сокращения численности врачей-специа­листов, а значит, и объема подлинно современной — специализированной и техни­чески сложной — медицинской помощи, невозможной без мощной финансовой господдержки.
— Отвечая на вопрос об идеологии «национального проектирования», Вы кратко охарактеризовали второй — образовательный — «национальный проект» в его связи с проводимой реформой образования, которая уже анализировалась в Ваших материалах, а также в публикациях других авторов «Российского экономического журна­ла»¹³. Прокомментируйте, пожалуйста, данный «проект» поподробнее.
— В этих публикациях, в частности, в статьях вице-президента РАН А. Некипе-лова, выражалась серьезная обеспокоенность по поводу намерений реформаторов форсированно и всеохватно внедрить в образовании, где комплексный характер труда не позволяет однозначно увязать затраты и результаты и где поэтому зачас­тую оптимальна именно повременная оплата труда, некий «принцип примитивной сдельщины». Симптомы поддержки подобного подхода четко просматриваются и в президентском представлении второго «национального проекта»: оказывается, «не­обходимо ликвидировать прямую зависимость оплаты труда учителя от количества проведенных им уроков и перейти на новую систему оплаты труда. В ее основе должно быть качество преподавания».
Кроме прочего, в этой установке проявляется общая для всего рассматриваемого «национального проектирования» методология «абстрактного прогрессизма», согласно которой любое «новое» априори лучше любого «старого». Позиция, мягко говоря, странная, явно не соответствующая реальностям постсоветского периода отечествен­ной истории, когда социальная сфера, как и экономика, находится на траектории перманентного регресса, причем каждый новый реформационный шаг лишь ухуд­шает положение. Непонятно, в частности, почему «необходимо» ликвидировать сис­тему оплаты труда, имеющую разумное основание и измеримый критерий, действую­щую в рамках возможного, и менять ее на новую систему, которую предстоит выстроить исходя из «качества преподавания учителя», не поддающегося не только измерению, но и внятному категориальному определению. Во всяком случае ясно, что преподавание, как и медобслуживание, — феномен коллективный, «интегративный», и его качество детерминируется «синергией» взаимодействия многих лиц и многими факторами; «вклад» в этот конечный результат индивидуальных усилий конкретного учителя на сегодняшний день и в обозримой перспективе — «вещь в себе». Введение неопределимого и неизмеримого показателя в качестве основания для оплаты труда вызовет лишь бесплодные распри в преподавательских коллекти­вах и нанесет довузовскому образованию очередной тяжелый удар. Ничего хороше­го в этом контексте не приходится ожидать и от реализации идеи «учредить ежегод­ные поощрения в размере 100 тысяч рублей для лучших учителей страны». Попро­буйте выбрать из 500 учителей одного «лучшего», дабы одарить его действительно серьезной премией!
Вот другой пример проявления «абстрактного прогрессизма»: «Очевидно, что нужны особые меры государственной поддержки вузов и школ, активно внедряю­щих инновационные образовательные программы». Как раз и не очевидно, ибо зачастую внедрение таких «программ» — лишь маскировка шагов, направленных на снижение уровня массового образования. Речь идет о вышеупомянутой замене дис­циплинарной структуры обучения «модульной», т.е. о переходе от «университет­ской» культуры к «мозаичной». Да, это тенденция эволюции западной школы «для массы», но ведь «школа для элиты» там по этому пути не идет, а сохраняет «универ­ситетский» тип программ, стараясь дать учащимся целостное мировоззрение. И вот Россия, в течение ХХ столетия успешно выстроив отечественное образование на базе «университетской» культуры, создав единую для всех общеобразовательную школу элитарного типа, вдруг отбрасывает эту колоссальную ценность и торопится штамповать убогого «человека массы»! Разве это, кроме прочего, не удар по конку­рентоспособности страны?!
Отечественная система образования в целом, включая вузовскую ее составляю­щую, давала стране значительные преимущества, которые во многом компенсирова­ли нехватку других ресурсов. Теперь задумано отказаться от этой системы ради «нового». Глава государства поставил задачу создания «новых университетов». Это, оказывается, «должны быть совершенно новые, качественно новые учебные заведе­ния и центры подготовки, на самом современном уровне».
Почему «совершенно новые»? Разве университет — это модное платье, ценное новизной и оригинальностью? Как известно, именно университеты, десятилетиями, а то и столетиями шлифовавшие свои структуру и уклад, программы и традиции, дают самые лучшие знания и умения. Появляющиеся же университеты обычно суть отпочкования от таких вузовских центров, причем в хороших вариантах — с сохра­нением их «генотипа». Совсем не нужно, чтобы учреждаемые университеты были «совершенно новые, качественно новые». Пусть они будут такими, как «старые» — МГУ и МГТУ, университеты Петербурга и Томска…
В целом во фрагменте президентского выступления, посвященном образователь­ному «национальному проекту», превалируют вопросы второстепенные, а не карди­нальные, фундаментальные. Среди последних, стоит еще раз подчеркнуть, — суще­ство школьной реформы и соответствующие изменения в содержании обучения, в связи с чем в обществе возник серьезнейший конфликт, а нам говорят о техничес­ких проблемах «интернетизации» школ, насыщении их лабораторным оборудовани­ем и дистанционными программами. Не важнее ли было обратить внимание прежде всего на тот факт, что в России появилась социальная страта совершеннолетних граждан, не посещавших школу, в том числе совершенно неграмотных? Разве восстановление системы всеобщего обучения, функционировавшей в стране в тече­ние большей части истекшего столетия, не является действительным национальным императивом? Но об этом и речи нет…
Сфера образования справедливо трактуется в комментируемом выступлении как важнейший элемент инновационной сферы, и задачи развития последней небезос­новательно сопрягаются со вторым «национальным проектом». Но и в отношении к этой теме преобладает методология «абстрактного прогрессизма», проявляются внеисторичность и «принципиальное» игнорирование достижений советского прошлого: «Мы должны наконец создать основы для прорывного инновационного развития страны, для укрепления ее конкурентоспособности». Как это «наконец создать»? Да, эти основы, энергично подрываются уже в течение полутора—двух десятилетий, но они были созданы в Советском Союзе. Иначе откуда взялась та техносфера, с помо­щью которой страна победила в Отечественной войне, вышла в космическое пространство и построила большие технические системы, на которых мы и поныне паразитируем?
Инновационная система России в ее нынешнем виде складывалась в течение фактически всего истекшего столетия, причем в качестве целостности, так, что, скажем, сеть ПТУ была не менее значимой, нежели сеть КБ. И сегодня следовало бы прежде всего поставить заслон тем разрушительным процессам в довузовском и вузовском образовании, в высокотехнологичных отраслях материального производ­ства и в собственно научно-технической сфере, которые продуцируются радикаль­ными либералистскими реформами. «Создание» же этой сферы в виде «анклава» в деградирующих народном хозяйстве и обществе, разумеется, исключено.
Тяжелейшая болезнь постсоветской науки — старение ее кадрового корпуса, в связи с чем в президентском выступлении содержится призыв «сдвинуть с мертвой точки вопрос притока молодежи в науку, дать ей возможность продуктивно зани­маться исследовательской деятельностью». Как, однако «сдвинуть», если благодаря усилиям федеральных властей ныне не просто продолжается, но и интенсифициру­ется та реформа научной сферы, которая и поставила на этом вопросе «мертвую точку»? Сравнительно недавно, до развертывания либералистских преобразований в науке, в ней отбоя не было от молодежи, которая имела «возможность заниматься исследовательской деятельностью». Необходимо, следовательно, устранить реформационные причины пятнадцатилетнего блокирования такой возможности.
Другая острейшая проблема — «закритически», позорно низкая оплата труда научных кадров. Однако обозначенный в рамках рассматриваемого «национального проекта» подход к ее решению — не лучше предложенного в отношении заработной платы врачей. Речь идет о том, что «в течение 2006—2008 годов ежемесячная зара­ботная плата квалифицированных научных сотрудников в среднем должна вырасти до 30 тысяч рублей». Что это за «квалифицированные научные сотрудники»? РФ унаследовала от СССР массовый контингент именно квалифицированных работни­ков научной, в том числе академической, сферы, и кого же из них удостоят пяти— шестикратным ростом оплаты труда? Очевидная неопределенность обещанного не оставляет особых сомнений в том, что готовится такая разрушительная для науки акция, как искусственное выделение небольшой группы ее деятелей, тысячедолла­ровая зарплата которых будет иметь своим источником экономию на фонде оплаты труда, полученную вследствие резкого сокращения общей численности работников бюджетных научных организаций. Это намерение по сути озвучено самим россий­ским президентом, предварившим процитированные выше слова сообщением о том, что его августовские «поручения по повышению оплаты труда работникам Россий­ской академии наук» содержали и указания относительно «некоторого сокращения количества бюджетных ставок». В общем, одним — увольнения, другим — сэконом­ленные на этом казенные деньги.
Сегодня остающиеся в научной сфере, в большинстве своем — замечательные старики-энтузиасты, имея мизерные оклады, так или иначе поддерживают огонь отечественной науки, в связи с чем можно полагать, что мы еще не утратили шанс на ее будущее оживление в минимально достаточной структурной полноте. Если же этих «хранителей очага» в ближайшем будущем «сократят», посткризисный переход науки в дееспособную фазу станет невозможным в принципе, ибо множество науч­ных областей и направлений пришлось бы возрождать «с нуля» в отсутствие должной качественно-количественной структуры кадров. «Усеченное» сообщество при сколь угодно высоких зарплатах развернуть «продуктивные» исследования не смо­жет, весь его ресурс — подпирать «научную ширму» РФ.
Вот, собственно, и вся научно-инновационная составляющая второго «приори­тетного национального проекта»…
—Представление третьего «приоритетного национального проекта» начинается следующей постановкой «жилищных проблем», которые и предстоит решить в ходе его реализации: «От качества жилья во многом зависит здоровье людей, их семейное благополучие. Однако более комфортная квартира или дом по сути пока остаются лишь мечтой для миллионов российских семей. Наша задача… обеспечить значительный рост объемов жилищного строительства». Что Вы думаете по поводу этой целеустановки «проекта» и намеченных средств ее реализации?
—В своем большинстве население России, к глубокому сожалению, реально озабочено не приобретением нового, более комфортного, а изысканием средств для содержания имеющегося жилья, качественные параметры которого в самой мягкой формулировке неудовлетворительны. Действительная угроза не для «миллионов», а для десятков миллионов российских семей, угроза, нейтрализация которой объективно требует особого национального проекта, — катастрофическое ухудшение жилищных условий, связанное с «закритической» изношенностью основных фондов ЖКХ — зданий и инфраструктуры, прежде всего — теплосетей.
Кстати заметить: износ инфраструктуры приводит к тому, что и столь заботящее главу государства строительство новых «комфортных домов» в определенном смысле становится фантомом. Счастливых покупателей квартир в этих домах никто не пре­дупреждает о том, что последние подключаются к полностью изношенным инфра­структурным сетям. В большинстве городов ситуация с водопроводом, канализацией и теплоснабжением — уже на грани чрезвычайной, а ведь пресловутое приватизаци­онное раздробление РАО «ЕЭС», кроме прочих активно обсуждаемых угроз¹⁴, чревато самыми печальными последствиями для магистральных теплосетей¹⁵.
Восстановление соответствующей материально-технической базы требует поис­тине гигантских инвестиций, в сопоставлении с которыми совокупные «инвести­ции в человека», запланированные для реализации всех четырех «приоритетных национальных проектов», просто ничтожны: в 2003 г. в СМИ «просочилась» про­звучавшая на заседании коллегии Госстроя России оценка, согласно которой только для блокирования разрушительных процессов в ЖКХ требуются финансовые вло­жения в сумме 5 трлн. руб., причем задержка с инвестированием означает ускорен­ный рост этой суммы.
Понятно, что решение проблемы подобного масштаба даже теоретически посиль­но только государству. Однако постсоветские власти, исходя из представления о ЖКХ не как о сфере жизнеобеспечения общества, а как о предмете обычной пред­принимательской деятельности, регулируемой рыночными отношениями и призванной быть рентабельной, последовательно проводят с 1992 г. «разгосударствление» отрас­ли, т.е. реформу, нацеленную на снятие с государства ответственности за содержа­ние, развитие и модернизацию жилкомхоза, на перекладывание соответствующих расходов на плечи населения.
История и коллизии правообеспечения этой реформы, по сути своей противоре­чащей седьмой статье Конституции РФ о социальном характере российского госу­дарства, известны; они освещались и в ряде публикаций «Российского экономичес­кого журнала»¹⁶. В данном случае важно лишь подчеркнуть, что за последние 13 лет идеологические установки властей относительно ЖКХ и направленность практи­ческих реформационных действий в отрасли нисколько не изменились. Как отме­чалось в докладе «шуваловской группы», готовившей недавно принятые соответ­ствующие законодательные акты, «жилищный сектор должен действовать на ры­ночных принципах и удовлетворять запросы основной части населения на уровне, соответствующем платежеспособному спросу». Согласно новому Жилищному ко­дексу РФ и законодательству о тарифах в ЖКХ, теперь сами граждане обязаны покрывать все затраты по содержанию и ремонту своего жилья, в том числе капи­тальному. А скоро жильцы будут обременены дополнительными платами: пока Гос­дума отложила введение обязательного страхования жилья, за которое, по эксперт­ным оценкам, население должно ежегодно выкладывать 30 млрд. долл., но надолго ли? Вводимый местный налог на имущество физических лиц «потянет» для послед­них еще на 10 млрд. долл. в год.
В общем, бросив уже в начале 90-х годов отрасль в «рыночное плавание» и параллельно изъяв, кстати, из нее все предназначавшиеся для плановых ремонтов амортизационные отчисления, государство теперь полностью уходит от ответствен­ности за ЖКХ, находящееся на грани техносферной катастрофы, предлагает населе­нию преодолевать таковую за свой счет. Это «предложение» остается в силе и в рамках рассматриваемого третьего «приоритетного национального проекта». В нем не намечается ничего похожего на меры по реализации действительного националь­ного императива возвращения государства в важнейшую систему общественного жизнеобеспечения¹⁷: федеральной исполнительной власти в очередной раз поручает­ся «предметно заняться демонополизацией ЖКХ», как, впрочем, и общественного транспорта и связи, «иначе без конкуренции по-прежнему будут расти только цены и тарифы, но не качество и не разнообразие самих услуг».
Когда и где «демонополизация» общественного транспорта и ЖКХ, предполагаю­щая приватизационное расчленение этих целостных по своей технологической при­роде систем, приводила к снижению цен и тарифов? Что конкретно означает задей­ствование конкуренции, скажем, на железнодорожном транспорте, в метро? Как российский президент мыслит введение конкурентных начал, например, в тепло­снабжение, если в соответствующих системах теплосети закольцованы и подача тепла в них полностью «обезличена»?
Ответов на эти напрашивающиеся вопросы, естественно, нет. Однако главное в отмеченном тезисе — забота лишь о тех, кого волнует «рост качества и разнообразие услуг». Для большинства же граждан, получающих позорно низкие зарплаты и пенсии и страдающих от роста жилищно-коммунальных платежей, поистине судь­боносная проблема — сохранение самого доступа к услугам ЖКХ, транспорта и связи, хотя бы и невысокого уровня их качества и ограниченного ассортимента.
Рост жилищного строительства в рамках «национального проекта» предполагает­ся обеспечить с помощью давно и на все лады расхваливаемого федеральными чиновниками финансового инструмента — ипотечного кредитования населения. В этой связи в президентском выступлении прозвучали следующие слова: «В послед­нее время много говорится об ипотеке. Однако на практике делается еще явно недостаточно. Прошу завершить формирование нормативной базы, необходимой для выпуска ипотечных ценных бумаг». Между тем ясно, что дело не в правовой базе, а во все том же низком уровне доходов населения. Ипотека, которая без надобности богатым и недоступна бедным, является способом кредитования «сред­него класса», а он, не секрет, фактически исчез в результате постсоветских реформ. Но даже в Москве, где сконцентрирована основная часть его остатков, за последние пять лет, согласно официальным данным, выдано всего 18 тыс. ипотечных креди­тов, т.е. почти ничего! И это естественно, ибо такого рода кредиты, ставки по которым составляют 10—13% годовых, выдают только гражданам с исключительно высокими — порядка 3 тыс. долл. в месяц — легальными доходами. А значит, серьезных перспектив у ипотечного строительства нет, даже если, как предполагает­ся, на ипотеку направят пенсионные накопления граждан и активы страховых ком­паний. Сформулированная же в прошлогоднем президентском послании для всех уровней исполнительной власти ориентировка «на то, чтобы к 2010-му году мини­мум треть граждан страны, а не одна десятая, как сегодня, могли бы приобретать квартиру, отвечающую современным требованиям, за счет собственных накоплений и с помощью жилищных кредитов», мягко говоря, сомнительна. Об этом свиде­тельствуют итоги нехитрого подсчета тех средств, которыми в 2010 г. обязаны будут располагать 50 млн. граждан, способных на основе своих накоплений и с помощью банковских кредитов купить по 25 кв. м нового жилья на каждого. В названном году рыночная цена квадратного метра в «квартире, отвечающей современным тре­бованиям» вряд ли окажется менее 1,5 тыс. долл., т.е. эти граждане должны быть в состоянии выложить 1,3 трлн. долл. Таких свободных денежных сумм у трети населения через пять лет, конечно, не будет, да и сегодня квартиры в качестве собственно жилья покупают не более 1 млн. человек, т.е. не 10, а 0,7% россиян. Остальные для этого просто неплатежеспособны. И ипотека здесь ни при чем: банки еще не научились качать деньги «из воздуха».
В порядке резюме приходится повторять то, о чем уже говорилось в более общем контексте. За 15 лет реформ создать альтернативные, «вестернизированные», систе­мы ЖКХ в России не удалось при том, что оказались расхищенными средства для поддержания дееспособности систем, в исправном виде унаследованных от СССР. Они эксплуатировались хищнически, на износ, и сегодня находятся на грани оста­новки или даже техносферной катастрофы. Однако вместо мобилизации средств для реализации срочной антикризисно-восстановительной программы федеральные власти инициируют «национальный проект», никоим образом не устраняющий глав­ных угроз жизнеобеспечению большинства населения.
— Один из наших авторов, с самого начала постсоветских реформ постоянно выступающий в журнале с обстоятельными проблемно-конструктивными статьями по агротематике, в последней из них квалифицировал российскую аграрную политику в качестве «фантомной»¹⁸. Есть ли, по Вашему мнению, шанс на ее «дефантомиза-цию» на основе осуществления мер четвертого «национального проекта», при пред­ставлении которого «улучшение жизни на селе, развитие агропромышленного произ­водства» были объявлены «безусловным приоритетом»?
— Говоря без экивоков, то, что теперь названо «безусловным приоритетом», ни во что не ставилось, да и, судя по бюджетно-прогнозным проектировкам на 2006— 2008 гг.¹⁹, не ставится федеральным правительством. В шкале приоритетов его со­циально-экономической политики «улучшение жизни на селе» и «развитие агро­промышленного производства» занимают едва ли не последнее место. Этот очевид­ный и давно всеобще признаваемый факт в очередной раз акцентировался на состо­явшейся весной 2005 г. конференции сельхозтоваропроизводителей России, мате­риалы которой были изданы и в сентябре распространены в Госдуме.
Все без исключения выступившие на конференции лидеры аграрных союзов и ассоциаций, руководители разнопрофильных и различных по размеру предприятий АПК констатировали: сельское хозяйство и сопряженные с ним отрасли обескров­ливаются, средства из них перетекают в другие отрасли, а для иностранного капита­ла создаются столь благоприятные условия, что отечественный производитель априори проигрывает на отечественном же рынке. Говорилось о том, что нынешняя ситуа­ция беззащитности сельхозпроизводителей перед диктатом спекулятивных посред­нических организаций и монополизмом переработчиков закладывалась уже в самой приватизационной доктрине расчленения целостных вертикально интегрированных систем агропрома, подчеркивалась неизменность этих доктринальных установок федеральных властей. И каждый участник в том или ином ракурсе обращал внима­ние на неуклонное падение агропроблематики в шкале властно-управленческих прио­ритетов. Так, гендиректор концерна «Тракторные заводы» отметил: «Если при Со­ветском Союзе на сельское хозяйство выделяли 26 процентов бюджета, то в 1997 году уже 19, а сейчас — 1 процент». Он поведал и о своем, о тракторах: «Давайте посмотрим на наше нынешнее состояние: износ парка техники — 80 процентов, а поступление техники — 2—3 процента. При таком положении дел в 2006 году мы будем пахать на лошадях. Крестьянину тяжело приобрести трактор, сегодня он не в состоянии купить даже солярку к нему. И ему не решить эту проблему в одиночку, а государственной поддержки в настоящее время практически нет».
Выступившие же на конференции представители федерального правительства, не будучи в состоянии ни отрицать очевидное, ни сформулировать что-либо конст­руктивное, задавали с трибуны вопросы, для конкретного ответа на которые как раз и были приглашены. Вот, к примеру, выдержка из выступления заместителя руко­водителя департамента промышленности Минпромэнерго России: «Сельхозпроиз­водитель сегодня продает молоко за 5 рублей — это закупочная цена. Переработчик продает молоко за 22—26 рублей. Вопрос в следующем: почему мы даем производи­телю минимальную стоимость, а переработчик получает 350—400%? Какие меха­низмы должны регулировать этот вопрос?» Оживление, впрочем, вызвало следующее заявление одного из заместителей министра сельского хозяйства: «Ситуация такова, что сельское хозяйство не может развиваться в условиях открытости рынка, в условиях глобализации». Это, конечно, аудитории было отлично известно, но услышать подобную констатацию из уст одного из руководителей Минсельхоза… Какая уж тут приоритетность отрасли, коль скоро профильный замминистра пуб­лично признает, что она доведена до состояния, когда наше вступление в ВТО нанесет ей смертельный удар! Данный сюжет, тоже оживленно обсуждавшийся на форуме, нашел отражение в его итоговом документе: «Недопустимо, чтобы Россия отказалась от реальных ценностей — развитого сельского хозяйства и сельхозмаши­ностроения — ради членства в ВТО». Да, для предпринимателей и работников АПК недопустимо, а для высших эшелонов всех ветвей федеральной власти — не просто допустимо, но и приоритетно, пусть отраслевой замминистра или даже сам министр, однажды высказавшийся на телевидении о ВТО, как «лицемерной, фальшивой и опасной организации», обозначают свое «особое мнение». Выступавшие с возмущени­ем говорили о том, что на все их обращения в российское правительство по вопросам судеб отечественного АПК после присоединения России к ВТО им просто ничего не отвечают...
Провозгласив «безусловную приоритетность» развития агропромышленного про­изводства, глава государства далее сказал: «Опыт многих агрохозяйств уже свиде­тельствует: российское село может и должно быть экономически успешным и инве­стиционно привлекательным».
Может? Конечно, но только не при продолжении нынешней правительственной политики, четко нацеленной на то, чтобы посредством рыночной «шокотерапии» произвести «селекцию», разорить «неуспешные» агропредприятия и оставить на плаву небольшое количество «успешных»; подобный «естественный отбор» губителен и для «села», и для народного хозяйства в целом.
Что значит «опыт многих агрохозяйств» в качестве «свидетельства» наличия ре­альных позитивных тенденций? Сколько их должно быть, дабы их опыт вообще о чем-нибудь достоверно свидетельствовал? И отраслевая статистика, и эмпирические наблюдения пока не дают никаких оснований для вывода о том, что «российское село» становится экономически эффективным и инвестиционно активным. Доста­точно констатировать, что в 2003 г. более половины российских сельхозпредприя­тий были убыточными; прибыль всех предприятий составила примерно 11 млрд. руб., а задолженность — около 347 млрд. Какие симптомы «инвестиционной при­влекательности» можно обнаружить в отрасли, где долги в 30 раз превышают всю годовую прибыль?! Да, в прошлом году доля убыточных хозяйств снизилась до 37%, а в текущем — с «села» списали значительную часть штрафов и пеней за просроченную кредиторскую задолженность, но разве это превратило отрасль в эффективную?
В ходе дальнейшего представления четвертого «национального проекта» был пред­ложен поистине удивительный «индикатор» позитивной динамики земледельческой подотрасли сельского хозяйства: «Нам уже удалось добиться значительных успехов в производстве зерна. Из импортера Россия стала его экспортером». Между тем прямой и однозначной детерминированности появления феномена экспорта какого-либо продукта, в том числе зерна, ростом его внутреннего производства, ясное дело, не существует. Как известно, в царское время крестьяне подчас ели лебеду, а страна вывозила хлеб. Царский министр так и выразился: «Не доедим, а вывезем!» В 1911 г. случился резюмировавший итоги столыпинской реформы страшный, затро­нувший более 30 млн. крестьян, голод, но экспорт зерна достиг рекордного значе­ния. Однако тогда хотя бы не говорили об «успехах», а предчувствовали приближе­ние социальной революции²⁰. Что касается нынешнего прецедента нашего превра­щения в экспортера зерна, то это — непосредственный результат реформационного разгрома другой ключевой подотрасли сельского хозяйства — животноводства: вслед­ствие беспрецедентного «обвала» поголовья скота, о чем речь пойдет далее, резко сократились внутренние потребности в зерновых кормах²¹.
Подлинным успехам в развитии зернового хозяйства соответствовали бы, понят­но, фразы совсем другого типа. Например: «Вместо производившихся в 80-х годах чуть более семи центнеров на душу населения мы производим ныне на столько-то больше». Однако в действительности все обстоит наоборот! В период 1986—1990 гг. в РСФСР на душу населения в среднегодовом исчислении приходились 714 кг собранного зерна, а в РФ за пятилетие 2001—2005 гг. — 545 кг. В «дореформацион-ный» период Россия производила 100—120 млн. т зерна в год, а менее чем стомил­лионный урожай в последние 20 лет истории РСФСР являлся редкостью; в среднем за пятилетие 1986—1990 гг. ежегодно собирали 104,3 млн. т. В новом столетии в РФ производятся 70—80 млн. т; в 2004—2005 гг. — по 78 млн. Причем даже в 90-х годах урожаи бывали ощутимо большими, например, в 1992 г. — 107 млн. т. В общем, об успехах зернового хозяйства можно говорить разве что на фоне «дефолт -ного» провала.
А правомерно ли вести речь об «успехах», да еще и «значительных», в отношении динамики всей валовой сельскохозяйственной продукции, предопределяемой ныне прежде всего динамикой растениеводства? Прирост этой продукции в 2004 г., со­гласно официальной статистике, — 1,6%, в связи с чем заместитель министра сель­ского хозяйства грустно заметил, выступая на вышеупомянутой конференции: «Темпы роста в сельском хозяйстве, объективно говоря, не очень значительны».
Но главное, конечно, — не приведенные цифры, хотя и они безрадостны, а устойчивые деградационные процессы суженного воспроизводства основных фон­дов и сокращения посевных площадей, составившего за годы реформы 35 млн. га. Только в 2004 г. размер пашни в РФ сократился на 0,9 млн., а посевные площади под зерновыми в прошлом году оказались на 3,7 млн. га меньшими, нежели в 2002 г. Крестьяне ныне не в состоянии ни эффективно использовать, ни даже сберегать пахотную землю. И известно почему: у села нет денег на закупку техники, парк которой в реформационный период уполовинен, а также горюче-смазочных материа­лов и удобрений. Никаких сдвигов к лучшему нет, они лишь негативны: в 2004 г. парк тракторов сократился на очередные 60 тыс. единиц, дизельного топлива село закупило на 300 тыс. т меньше, чем в позапрошлом году…
Но какие же «прорывные» меры «национально спроектированы» применительно к земледелию? Оказывается, и здесь надежды возлагаются на ипотеку, т.е. на кре­диты под залог главного средства агропроизводства: чтобы сельхозпредприятия об­рели «реальный доступ к кредитным ресурсам», в 2006—2007 годах «должна быть создана система земельно-ипотечного кредитования, позволяющая привлекать сред­ства на длительный срок и под приемлемые проценты под залог земельных участ­ков». Однако как на практике создать столь чудодейственную систему? Даже если максимально усовершенствовать соответствующее законодательство²², никуда не деть­ся от тех жестоких реальностей, что потенциальные заемщики уже находятся в неоплатных долгах, кредитно-инвестиционные риски в отрасли исключительно вы­соки, а рыночная стоимость залога очень низка. Можно ли при такой «системной» комбинации негативных факторов заставить банки выдавать кредиты «на длитель­ный срок и под приемлемые проценты»? Вопрос риторический.
В рамках четвертого «национального проекта» велено также «обратить особое внимание на создание условий для развития животноводства». Конкретно это должно выразиться в выделении «значительных ресурсов на развитие сельхозлизинга», что, в частности, позволит «в течение двух лет поставить десятки тысяч голов племенно­го скота». Как оценить эти установки?
Предельно понятно, что непременная, обязательная предпосылка создания «ус­ловий для развития» животноводства — устранение тех факторов, которые беспре­цедентно «обвалили» отрасль, быстро и устойчиво развивавшуюся до начала постсо­ветских реформационных преобразований. Поскольку же данное соображение, ес­тественное и с точки зрения методологии разработки национальных проектов, и с позиций здравого смысла, во внимание не принимается, равно как игнорируются и фактические качественно-количественные параметры кризиса животноводческого производства, действенность намеченных мер с этими параметрами никак не сопо­ставима.
В самом деле, если в 80-е годы быстро росло поголовье скота и неуклонно улучшалась его породность, совершенствовалась технико-технологическая база жи­вотноводства, то в начале 90-х, с массовым разгромом «памятников социализму» — мощных животноводческих комплексов — начался подлинный развал отрасли. Поголовье крупного рогатого скота сократилось за годы реформ в два с лишним раза — на 35 млн. голов; сейчас этого скота в стране меньше, чем было после окончания Гражданской войны, в 1923 г., а население, т.е. численность потребите­лей продуктов животноводства, естественно, существенно увеличилось. Причем, во-первых, если в 90-е годы стадо крупного рогатого скота ежегодно сокращалось в среднем на 1 млн. голов, то в последние годы процесс резко ускорился, и в 2004 г. оно убавилось на 1,95 млн. Во-вторых, чем дальше, тем в большей мере ликвидиру­ется племенной скот, держать который дороже, чем неприхотливых низкопродук­тивных коров; неудивительно, что в прошлом году производство молока в РФ сократилось еще на 1,44 млн. т. И на этом фоне нам говорят о «лизинге», который обеспечит покупку «десятков тысяч голов племенного скота»!
Очевидно, что на такой «мелочевке», как ипотека, лизинг и т.п., действитель­ный национальный проект возрождения разгромленного агропромышленного про­изводства и современного социального обустройства села, сформировать нельзя. В ходе разработки конструктивной альтернативы «приоритетному национальному про­екту номер четыре» следовало бы, думается, обсудить имеющиеся в литературе сис­темные концептуально-программные предложения по применению широкого спектра форм господдержки АПК и индикативному планированию его развития на основе взаимовыгодного партнерства государства с крупными интегрированными агропро­мышленными корпорациями, утверждение «цивилизованного строя» которых в России представляется настоятельной, абсолютной необходимостью²³. И, конечно, — твор­чески использовать доктриальные основы знаменитых отечественных национальных агропроектов, реализованных в нашем прошлом, в том числе в советской истории. Вопрос о роли и уроках коллективизации сельского хозяйства, запутанный и неимо­верно «замусоренный» отчасти прежними, а главным образом — новыми идеологизи­рованными версиями, понятно, требует особого анализа и специальных публикаций, а в данном случае хотелось бы отметить лишь следующее.
При всех хорошо известных эксцессах конкретных форм своей реализации агро-проект 30-х годов ХХ столетия оказался исторически успешным не только потому, что его авторы считали наличие отечественного дееспособного сельского хозяйства одним из императивов государственно-национальной безопасности. Они еще и тща­тельно учитывали те природно-климатические константы, которые объективно пред­определяют кооперативно-коллективистский тип технологической и социальной организации экономики российского села. Речь идет о функционировании этой экономики на максимально «проблемной» земле, о нахождении большей части страны в зоне рискованного земледелия; в средней полосе России «беспашенный» период, когда нельзя вести никакие полевые работы, длится семь месяцев, тогда как в Англии и Франции — всего два, что обусловливает соответствующую колоссальную разницу в урожайности, доходности и в необходимых для развития ресурсах. Вплоть до создания крупных механизированных агропредприятий — колхозов и совхозов — российское село не имело запаса прочности, достаточного для того, чтобы перейти от трехполья к травопольным севооборотам и резко повысить урожайность. С утвержде­нием же таких хозяйств в качестве господствующего типа воспроизводственных еди­ниц мы вышли по показателям результативности земледелия на средний мировой уровень, а с учетом коэффициента биологической продуктивности почвы, климата и расстояний — превзошли его. Трудозатраты на центнер зерна составляли всего один час, т.е. советский агропром был исключительно производительным.
По сугубо политико-идеологическим мотивам «создания гарантий нереставрации прежнего строя» в 90-х годах крупные сельскохозяйственные предприятия были разрушены. Результатом этого процесса и сопряженной с ним попытки тотальной «фермеризации», сопровождаемой «отступлением села на подворья», стали двукрат­ный производственный спад и чудовищная архаизация сельских производства и быта, что в последние годы признали и принялись профессионально анализировать даже иные бывшие агроактивисты «перестройки» и «постперестройки»²⁴. «Фермеризация всей России», естественно, скандально провалилась, ибо ресурсов, необходи­мых для ведения в наших условиях мелкого обособленного хозяйства фермеры и не имели, и не могли получить от государства. Если они и взяли на себя какую-то часть реального производства, то лишь благодаря различным формам «симбиоза» с остатками крупных предприятий; именно в этом «сожительстве» с последними, главным образом паразитическом, кроется также секрет феномена «разбухания» бывших личных подсобных хозяйств — нынешних «хозяйств населения».
Но об этих трагических для сельской России итогах пятнадцати лет агрореформ в президентском «проектном» выступлении — ни слова. Как нет и разъяснений относительно соответствующего перспективного, стратегического выбора. Будут ли окончательно добиваться и расчленяться «огрызки» бывших колхозов и совхозов с дальнейшим насаждением «фермерства», у которого после окончательного «откры­тия» нашей экономики не останется шансов на выживание без получения поистине гигантских госдотаций? Или все же сохраняется надежда на то, что государство займется проблемой восстановления на новых — корпоративно-интегрированных — началах крупных высокотехнологичных и высококонкурентных производственно-хозяйственных единиц, вокруг аналогов которых в «цивилизованных» странах, не секрет, обычно и выстраиваются сети дееспособных производственных и иных про­филей предприятий малого бизнеса — контрактных, лизинговых и т.п.?
Второй вариант действий при нынешней конфигурации власти, похоже, исклю­чен, хотя, стоит повторить, он мог бы стать существенной составляющей искомого национального проекта восстановления агропромышленного комплекса и социаль­ного облагораживания села.
—Ваше резюме…
—Охарактеризованные «национальные проекты» не являются ни действительно национальными, ни шагом к социальной переориентации государственной эконо­мической политики. Их выдвижение — по сути «пиаровская», «политтехнологическая» акция, камуфлирующая намерение продолжать и радикализировать пагубный курс либералистских реформ. Необходимо, думается, разворачивать самое широкое, гласное и нелицеприятное обсуждение «проектов» и других стратегических заявлений федеральных властей, вовлекая в дискуссии с непосредственным участием их высокопоставленных представителей и экспертов все имеющиеся серьезные альтер­нативные наработки.

 

Материал предоставлен «Российским экономическим журналом». Журнал распространяется только по подписке. Подписной индекс в каталоге «Газеты. Журналы» (красно-сине-белом) агентства «Роспечать» - 71114.

 

 

 

 

 

 

¹    Президентское выступление на состоявшейся 5 сентября 2005 г. встрече с членами Прави­тельства, руководством Федерального Собрания и членами Государственного совета РФ цитируется
по официальному сайту Президента России.
²    Как было не без остроумия замечено рядом публицистов, все инвестиции, намечаемые для
реализации «курса на инвестиции в человека», втрое меньше, чем «инвестиции» в одного конкретного человека, определенные условиями «чисто рыночной» сделки.
³    ГлазьевС. Федеральная социально-экономическая политика: принципиальных измене­
ний не намечается (по поводу правительственных бюджетных проектировок и прогнозных оценок-
2006)//Российский экономический журнал. — 2005. — № 7-8. — С. 32.
⁴    Р о и к В. «Социален» ли федеральный бюджет грядущего года? — Там же. — С. 98.
⁵ См.: Авдеева Л., Батчиков С. Реформа образования: разрушительный потенциал «егэизации». — 2004. — № 8; и х же. Роковые гены (о правительственных «Приоритетных направ­лениях развития образовательной системы Российской Федерации»). — 2005. — № 1. — Ред.
6. «…Нельзя не согласиться с уже многократно озвученным тезисом о том, что наша нацио­нальная идея — «сбережение народа». И речь следует вести о «сбережении» не абстрактного («эффек­тивного» по суперлибералистским критериям) населения, а каждого реального человека-гражданина страны» (Римашевская Н. Человеческий потенциал России и проблемы «сбережения населения»// Российский экономический журнал. — 2004. — № 9-10. — С. 40). — Ред.
⁷ См.: Глазьев С., Батчиков С. Что сулит углубление либералистской реформы в России? (Прогнозные соображения в контексте отечественного и аргентинского реформационного опыта). — 2000. — № 7. — С. 49—51. На страницах нашего издания развернуто комментировались и последующие ежегодные послания. См.: Резников Л. Российская реформа в пятнадцатилетней ретроспективе. — 2001. — № 4; е г о же. Еще несколько мыслей о «новом старом» реформационном курсе. — 2001. — № 7; Г л а з ь е в С. Очередной установочный документ прежнего реформацион­ного курса (о президентском послании-2002 Федеральному Собранию РФ). — 2002. — № 4. — Ред.

 

⁸    См.: Глазьев С. Инструментом какой социально-экономической политики быть бюдже­
ту-2001? — 2000. — № 9; П а н с к о в  В. Бюджет-2001 чреват серьезными экономическими и
социальными коллизиями. — 2000. — №10; Глазьев С.,Петров Ю. Бюджет-2002: выбор
социально-экономической политики. — 2001. — № 9; Б у р к о в   С. Неналоговые доходы от
госсобственности и бюджетный потенциал страны. — Там же; Глазьев  С., Жукова М.
Бюджет-2003: очередной выбор социально-экономической политики. — 2002. — № 9; Исправ­
ник о в В. Резервы совершенствования бюджетного процесса (к оценке проекта федерального
закона «О федеральном бюджете на 2003 год» Экспертно-консультативным советом при председателе
Счетной палаты РФ). — 2002. — № 9; Р о и к В. Социальная составляющая проекта федерального
бюджета на 2003 год: вырастет ли благосостояние россиян? — Там же; Глазьев С.,Жукова М.
Бюджет-2004: все тот же вопрос выбора социально-экономической политики. — 2003. — № 8;
Р о и к В. К оценке социальных параметров правительственных проектировок на грядущий год. —
Там же; Глазьев   С. Социально-экономический смысл бюджета-2005. — 2004. — № 9-10;
Р о и к В. Правительственные бюджетные проектировки на будущий год: к оценке социального
блока. — 2004. — № 9-10. — Ред.
⁹    Имеются в виду вышеупомянутые интервью С. Глазьева «Федеральная социально-экономи­
ческая политика: принципиальных изменений не намечается (по поводу правительственных бюд­
жетных проектировок и прогнозных оценок-2006)» и статья В. Роика «Социален» ли федеральный
бюджет грядущего года?» — Ред.

 

¹⁰   На страницах «Российского экономического журнала» этот сюжет разрабатывался, в частно­
сти, в следующих публикациях: Некипелов  А. Уровень общественного благосостояния:
подходы к оценке. — 2004. — № 7; Лисин В., Серегина С. Еще раз о характере и уроках
постдефолтной макроэкономической динамики. — 2004. — № 1. — Ред.
¹¹   Кроме ряда вышеназванных, см., в частности, следующие материалы «Российского экономи­
ческого журнала»: Винслав Ю. Итоги и уроки народнохозяйственной динамики на рубеже двух
столетий. — 2003. — №2; Резников Л.,Мелентьев А. К обоснованию леводемократической
реформационной альтернативы. — 2004. — № 7; Л е к с и н В., Швецов А. Общероссийские
реформы и территориальное развитие. Статья 11 (заключительная). Региональная Россия начала ХХI
века: новая ситуация и новые подходы к ее исследованию и регулированию. — 2004. — № 4; Куликов В., Роик В. Социальная политика как приоритет и приоритеты социальной политики.
— 2005. — №1;Дементьев  В. О характере российской «догоняющей модернизации» и ее
институциональном обеспечении. — 2005. — № 2. — Ред.
¹²   См.: Российский экономический журнал. — 2005. — № 7-8. — С. 18—24. — Ред.
¹³ См., в частности: Некипелов А. О стратегических установках и экономической политике федеральных властей. — 2004. — № 5-6; его же. Высшее образование и академическая наука: интеграционный проект в главном вузе страны (о Московской школе экономики МГУ, концепту­альных подходах в ее образовательной и исследовательской деятельности). — 2005. — № 2; Р у б и н-штейн А. Наука, культура и образование: препятствие или условие экономического роста? (По поводу проектируемой реформы бюджетных учреждений). — 2005. — №4;Винслав Ю. Профессиональное образование и экономика: о необходимости и задачах госстимулирования интег­рационных процессов (макро- и мезоуровневый аспекты). — 2005. — № 5-6; Карпов С. Грядущая образовательная реформа: рыночные критерии неполны и опасны. — Там же.

 

¹⁴   См.: Кудрявый В. Об альтернативе проектируемому варианту реформирования отечест­
венной электроэнергетики// Российский экономический журнал. — 2002. — № 10; Д е л я г и н М.
В реформу электроэнергетики не верят даже сами реформаторы//Российский экономический жур­
нал. - 2003. - № 11-12. - Ред.
¹⁵   См. об этом: Кар а-М урза С.,Телегин С. Царь-холод, или почему замерзает Рос-
сия//Российский экономический журнал. — 2004. — № 1. — Ред.
¹⁶   См., в частности: Уланов   С. Жилищно-коммунальное хозяйство: реформационные
альтернативы. — 2003. — № 3. — Ред.
¹⁷   Такие меры предлагались, в частности, в вышеупомянутой публикации С. Уланова. — Ред.
¹⁸   См.: Гумеров Р. Фантом российской аграрной политики. — 2005. — № 4.
¹⁹   См. соответствующий фрагмент вышеупомянутого материала С. Глазьева в № 7-8 «Россий­ского экономического журнала» (с. 32). — Ред.
       20.  См.: Резников  Л., Мелентьев  А. Нынешняя реформа и нэп: итоги и уроки
аналитического сопоставления//Российский экономический журнал. — 2003. — № 4. — С. 15—16. —
Ред.
21      Кстати заметить: на страницах «Российского экономического журнала» была выявлена сово­купность внутренних и мирохозяйственных факторов, блокирующих возможность серьезного уве­личения российского агроэкспорта и на этой основе дан аргументированный отрицательный ответ
на вопрос о том, способна ли Россия в предвидимой перспективе реализовать пропагандируемую на
правительственном уровне модель наращивания агроэкспортного потенциала страны (подобную той,
что успешно практикуют некоторые развивающиеся страны). См.: Гумеров Р. Отечественный
АПК: мнимые и реальные экспортные возможности. — 2001. — № 8. — Ред.

 

²² На его изъяны изначально указывалось в публикации: Гумеров Р. О правообеспечении оборота сельхозземель и задачах утверждения ипотечных механизмов инвестирования// Российский экономический журнал. — 2002. — № 8. — Ред.

 

²³ Одна из подобных разработок представлена в публикациях Р. Гумерова в «Российском эконо­мическом журнале», в том числе в его статьях «Аграрная политика: от диктата либералистских догм к экономическому прагматизму» в № 2 за 2003 г. и «Вопросы развития интегрированных корпора­тивных структур в агропромышленном комплексе» в № 5-6 за 2002 г. См. также статью «О превра­щении развития агропромышленного комплекса в приоритет народнохозяйственного роста», с ко­торой этот автор выступает в настоящем номере нашего издания. — Ред.
²⁴ См.: Емельянов А. Коллизии становления многоукладнос^ти аграрного сектора эконо-мики//Российский экономический журнал. — 2001. — № 5-6.; см. также статью этого автора «Про­довольственная безопасность страны: угроза и факторы нейтрализации», опубликованную в № 7 нашего издания за 2003 г. — Ред.