22/08
19/08
18/08
14/08
09/08
05/08
02/08
30/07
28/07
26/07
19/07
15/07
11/07
10/07
06/07
03/07
28/06
25/06
21/06
21/06
17/06
10/06
08/06
07/06
05/06
Архив материалов
 
Есть ли эксплуатация классом капиталистов?

Завершение цикла статей М. Кудрявцева, в рамках открытой дискуссии о путях обновления интеллектуального багажа оппозиции, начатой Сергеем Строевым 13 марта.

Формально теория стоимости была предназначена для того, чтобы описать или объяснить ценообразование. Но после того как Маркс стал включать процент на капитал в равновесную цену, он и сам признал, что у половины товаров цена лежит выше стоимости, а у другой половины – ниже её. На это Каутский ответит: ничего страшного, что цены не равны стоимостям – процесс накопления прибавочной стоимости хорошо описывает капиталистическую эксплуатацию в среднем по всем предприятиям, то есть хорошо описывает взаимоотношение между всем классом капиталистов и всем пролетариатом. Иными словами, Маркс переходит к макроэкономической модели, в которой существуют всего три агрегированных товара: абстрактно-усреднённый общественный продукт, рабочая сила (услуги труда) и право работать на предприятии в обмен на зарплату (услуги капитала). В рамках такой модели хорошим тестом на справедливость концепции эксплуатации была бы проверка того, что средняя зарплата, средние услуги капитала и усреднённый общественный продукт обмениваются пропорционально затраченному на их создание рабочему времени. Если это окажется не так, то напрасной окажется и вся конструкция, напрасно проводилось такое различие между продуктом труда (имеющим полную стоимость) и стоимостью рабочей силы, которая якобы всегда меньше, чем продукт её труда. Напрасно столько времени потрачено на заявления типа «Труд возникает вследствие потребления товара рабочая сила так же, как вследствие потребления товара шампанское у человека появляется весёлое настроение. Капиталист покупает шампанское, а не вызываемое им опьянение; точно так же он покупает рабочую силу, и не труд» [ отдел третий, глава первая].

Напомним, открыв сразу после стоимости и общественно-необходимого рабочего времени ещё одну загадочную субстанцию – «одну и ту же рабочую силу» (не зависящую от конкретного вида и полезности труда), Маркс переносит на этот товар по аналогии вывод о ценообразовании, полученный для совершенно других товаров.

«Стоимость товара «рабочая сила» определяется, подобно стоимости всякого другого товара, рабочим временем, общественно необходимым для её производства, а следовательно, и воспроизводства.
Рабочая сила предполагает существование рабочего. Чтобы поддерживалось это существование, необходима известная сумма средств к жизни. Следовательно, рабочее время, необходимое для производства рабочей силы, равняется рабочему времени, общественно необходимому для производства такой суммы средств к жизни.

Ряд обстоятельств определяет величину этой суммы. Чем больше расходуется рабочая сила рабочего, чем дольше и напряженнее он работает, тем больше средств к жизни требует он, чтобы восстановить затрату энергии, чтобы быть в состоянии работать завтра точно так же, как он работал вчера», отдел первый, глава третья].

Момент распространения на рабочую силу общих принципов ценообразования «по издержкам» – один из наиболее спорных у Маркса. Как пишет Й.Шумпетер, «мы можем интерпретировать теорию эксплуатации Маркса как применение его теории ценности к труду: согласно этой теории, труд получает не меньше своей полной стоимости, а потребитель не платит за продукт больше её полной ценности. Следовательно, к ней применимы не только общие возражения, которые могут быть выдвинуты против трудовой теории стоимости Маркса, но и специальные возражения относительно её приложения к «рабочей силе». В той мере, в какой вообще можно считать трудовую теорию стоимости корректной, она является таковой только в силу рационального исчисления издержек: лишь экономически приемлемые (общественно-необходимые) количества труда создают ценности. Но совершенно очевидно, что создание человеческих существ происходит не в соответствии с правилами капиталистической рациональности – не с целью получения отдачи, покрывающей затраты» [5, часть III, глава 6, 6(б)].

Итак, без перенесения на рабочую силу общего принципа ценообразования «по затратам рабочего времени» концепция создания «прибавочной стоимости» только трудом рабочей силы рухнет. Но вот какой ответ о средней цене рабочей силы даёт сам Каутский:

«Если рассматривать не прибавочную стоимость, полученную за год отдельным капиталистом, а годовую сумму прибавочной стоимости, присваиваемую всем классом капиталистов, то окажется, как общее правило, что прибавочная стоимость не может превратиться (целиком или частью) в капитал, если прибавочный продукт (весь или соответствующая его часть) не будет состоять из средств производства и из средств существования рабочих.
Но откуда взять добавочное число рабочих? Об этом капиталисту нечего печалиться. Он должен только давать рабочим плату, достаточную для их существования, а о своём размножении они сами позаботятся.
Рабочий класс сам производит добавочных рабочих, необходимых для расширения производства, для воспроизводства в расширенном масштабе.

Мы видели, что даже при простом воспроизводстве всякий капитал через известное число лет превращается в накопленный капитал, состоящий из одной прибавочной стоимости. Но такой капитал может ещё, по крайней мере при своём возникновении, представлять результат труда своего владельца. С капиталом же, который с самого начала образовался из накопленной прибавочной стоимости, дело обстоит иначе. Такой капитал с самого начала представляет собой продукт труда тех, кто им не владеет. Накопление прибавочной стоимости означает присвоение неоплаченного труда с целью дальнейшего присвоения неоплаченного труда в расширенных размерах.

Какое резкое противоречие с основными принципами обмена товаров! Мы ведь видели, что первоначально обмен товаров предполагал, с одной стороны, частную собственность товаропроизводителя на свой продукт, а с другой – обмен равных стоимостей (эквивалентов), при котором никто не может завладеть какой-нибудь стоимостью иначе, как с помощью собственного труда или путём отдачи равной стоимости.
Теперь же мы находим в качестве основ капиталистического способа производства, с одной стороны, отделение рабочего от продукта его труда; тот, кто производит продукт, и тот, кто владеет им, теперь – два различных лица; с другой стороны, мы находим присвоение стоимости без отдачи равной стоимости, т.е. прибавочную стоимость. К тому же прибавочная стоимость, как мы видим теперь, является уже не только результатом, но и базисом капиталистического процесса производства. Не только прибавочная стоимость образуется из капитала, но и капитал образуется из прибавочной стоимости, так что в конечном счёте наибольшая масса всего богатства состоит из стоимости, присвоенной без отдачи равной стоимости.
Но такое превращение основ товарного производства в их противоположность произошло не вопреки его законам, а на основании их.

«В той самой мере, в какой товарное производство, развиваясь сообразно своим собственным имманентным законам, превращается в производство капиталистическое, в той же самой мере законы собственности, свойственные товарному производству, переходят в законы капиталистического присвоения... Нельзя не удивляться поэтому хитроумию Прудона, который хочет уничтожить капиталистическую собственность, противопоставляя ей... вечные законы собственности товарного производства!» («Капитал», т. 1, стр. 592)» [ отдел третий, глава третья].

Итак, сам же Каутский пишет, что услуги капитала оплачиваются в виде «прибавочной стоимости» в ходе неэквивалентного обмена с услугами рабочей силы: услуги капитала стоят дороже, чем стоило его производство, потому что класс капиталистов забирает часть стоимости рабочей силы без равной отдачи стоимости. Но тогда никакой эксплуатации пролетариата классом капиталистов из трудовой теории стоимости вывести невозможно, потому что цены на услуги капитала, труда и совокупного общественного продукта определяются совершенно другими законами. Не затратами определяются эти цены, как это потом и будет утверждать Бём-Баверк. Но даже если не знать, что цена не определяется издержками, то макромодель после усреднения рабочей силы, услуг капитала и общественного продукта должна оставаться внутренне обоснованной. Грубо говоря, приходит единственный рабочий к единственному капиталисту, имеющему единственный станок, и они договариваются, кому какая доля достанется из произведённого общественного продукта. По Марксу, договорятся они на тех условиях, чтобы рабочий едва не умер с голода, а капиталист получит всё остальное. При этом на микроуровне, до усреднения, цена у Маркса пропорциональна трудозатратам (и равна трудозатратам плюс норма прибавочной стоимости), а после усреднения получается, что доходы на труд в точности равны трудозатратам на производство рабочей силы, а доходы капитал уже связаны не с трудозатратами на его производство, а пропорциональны доходам на труд. Но это, во-первых, противоречит предпосылкам Маркса (потому что капиталист тогда получает не по эквивалентной стоимости услуг капитала, а просто так), а во-вторых, не соответствует требованию неабсурдности макромодели. Дело в том, что в макромодели капиталист и рабочий – это уже не участники конкурентных торгов, а два монополиста по отношению друг другу. Поэтому их доходы могут определяться не затратами труда, а будут зависеть от их договорённости или внешних условий, в которые их поставит государство. Для того чтобы рабочий согласился получать зарплату на грани голодной смерти, свободного товарообмена недостаточно. Обязательно нужен надсмотрщик, который заставляет. Без такого надсмотрщика нет никакой необходимости именно в таком распределении – при монопольных отношениях оно может быть каким угодно. И в данном случае Марксу было некуда деваться. Надо было либо сказать, что гипотеза обмена по трудозатратам описывает общую ситуацию, и тогда никакой эксплуатации не будет даже в макромодели, либо сказать, что не описывает, и тогда неверна вся модель эксплуатации, построенная на предположении об обмене по трудозатратам.

Между прочим, если бы Маркс задумался над этим вопросом, то сразу же открыл бы реальные пути к улучшению жизни рабочих – они лежали в воздействии на рынок со стороны того самого "надсмотрщика" (государства), а вовсе не в перерастании производительными силами производственных отношений обмена по трудозатратам. Маркс же приписал лечить головную боль с помощью гильотины, намекнув на абсолютно нелепые средства лечения болезни – насильственное установление пропорций обмена по точным «стоимостям» (с ликвидацией процентов на капитал как фактора ценообразования и стимула к инвестированию) и удаление из системы организаторов производства. В этой связи интересна аргументация, с которой Каутский отвергает малейшую возможность признать общественную полезность капиталистов и предпринимателей. Вот Каутский критикует Родбертуса, развившего теорию эксплуатацию до Маркса, но сделавшего из неё менее радикальные выводы:

«Родбертус заявил, что в качестве руководителей производства капиталисты являются как бы служащими общества и вправе получать от общества содержание. На самом же деле капиталист предпринимает производство потребительных стоимостей лишь потому, что иначе он не может стать обладателем стоимостей. Поэтому и руководство производством является для него лишь неизбежным злом, которому он покоряется потому только, что с ним неразрывно связано возрастание стоимости его капитала» [ отдел второй, глава восьмая].

Конечно же, подобные доводы являются чисто идеологическими отговорками и не имеют никакого отношения к научному обоснованию. С тем же успехом можно сказать, что и рабочие не выполняют никакой общественно полезной функции, ибо трудятся только потому, что иначе бы не получили зарплату и не стали обладателями стоимости. Если методология позволяет получать какие угодно выводы, был бы заказ, то это явно не наука. Но подавляющее большинство читателей такие приёмы не замечают и «проглатывают».

Подобное лечит подобное

Очень важным элементом в учении Маркса являются разделы, прямо или косвенно посвящённые защите труда. С чисто моральной точки зрения эти разделы могли бы вызвать симпатию, хотя бы за чистоту нравственного порыва автора в пользу ущемлённых слоёв общества. Беда только в том, что это было оформлено в виде моделей, претендующих на научность, а такая претензия требует более строгого разбора, чем, скажем, описания в книгах Л.Н. Толстого. Поначалу Маркс скромно вступает на ниву физиологии. Он цитирует следующее место из статьи д-ра Ричардсона в «Social Science Review» за 1863 г.; «В Мэрилебоне (одном из самых больших городских кварталов Лондона) смертность кузнецов составляет 31 на 1000 ежегодно, что на 11 превышает среднюю смертность взрослых мужчин Англии. Занятие, представляющее почти инстинктивное искусство человека, само по себе безукоризненное, становится вследствие чрезмерного труда разрушительным для человека. Он может делать такое-то количество ударов молотом в день, такое-то количество шагов, совершать столько-то дыхательных движений, исполнять такую-то работу и прожить в среднем, скажем, 50 лет. Его принуждают делать больше на столько-то ударов, проходить на столько-то шагов больше, на столько-то учащать дыхание, и это в общей сложности увеличивает затрату его жизненных сил на одну четверть. Он делает попытку в этом направлении, и в результате оказывается, что в продолжение ограниченного периода он действительно увеличивает производимую им работу на одну четверть и умирает в 37 лет вместо 50» [10, т. I, стр. 261].

Как же «его препохабие Капитал» добивается увеличения получаемой им прибавочной стоимости? Согласно учению Маркса, часть рабочего времени рабочий трудится на собственное воспроизводство, и больше от него нельзя ничего требовать (даже если такое лентяйство не позволяет увеличить производительность общества и обрекает рабочего и его потомков на скотские условия существования). Остальное время, дополнительное к необходимому, рабочий трудится на капиталиста. Следовательно, увеличивая рабочий день, капиталист увеличивает прибавочное время, в течение которого рабочий работает на него, а так и увеличивается получаемая капиталистом стоимость:

«Капитал теперь уже не нуждается в принудительных законах и каторжных тюрьмах, чтобы принудить рабочего к прибавочному труду. Он превратился в экономическую силу, которой пролетарий вынужден подчиняться. С последней трети XVIII века в Англии начинается настоящее состязание в погоне за прибавочным трудом. Один капиталист старается перещеголять другого в деле безмерного растяжения рабочего дня.

Рабочий класс с ужасающей быстротой приходил в упадок физически и морально и из года в год заметно приближался к вырождению; даже постоянное освежение крови благодаря притоку сельских рабочих в фабричные округа не могло остановить разрушительного процесса» [ отдел второй, глава пятая].

Как пишет Каутский, удлинение рабочего дня привело к подрыву здоровья рабочих, и в конце концов рабочий день пришлось законодательно ограничить:

«Результаты законодательного ограничения рабочего дня были поразительно благоприятны. Собственно, оно и спасло от вырождения английский рабочий класс, а тем самым спасло и английскую промышленность от застоя. Введение 10-часового рабочего дня не только не задержало развития промышленности, но, напротив, сопровождалось колоссальным, до тех пор неслыханным подъёмом английской индустрии. Законодательное ограничение рабочего дня стало в стране манчестерства одним из национальных институтов, который уже никому не приходит в голову расшатывать. Сами фабриканты, которые всеми средствами боролись сначала против введения, а потом против применения на практике законодательного ограничения рабочего дня, кичатся им и провозглашают его одной из основ превосходства английской промышленности над промышленностью европейского континента» [ отдел второй, глава пятая].

Конечно же, высказанная позиция соответствует позиции здравого смысла. Проблема, однако, в том, что она противоречит учению самого Маркса. Ведь единственный способ увеличить производительность английской промышленности, по Марксу, лежал в удлинении рабочего дня, которое позволило бы увеличить стоимость. Но вот, выходит, чем короче рабочий день и чем меньше прибавочная стоимость, то есть чем ближе общая стоимость к тому, чего едва хватает на выживание рабочего, тем больше общий продукт, создаваемый промышленностью. Зачем же тогда понятие «стоимости», если оно никак не связано с реальным продуктом? Для того чтобы разрешить это противоречие, Маркс потихоньку развивает новую ветвь своего учения, согласно которой «стоимость» высасывается из рабочей силы уже не пропорционально затратам общественно-необходимого рабочего времени, а как Бог на душу положит. Сначала выясняется, что рабочая сила по-разному выкачивается из человека в зависимости от того, на кого он работает:

«Цеховой мастер присваивает прибавочную стоимость, но он не является ещё настоящим капиталистом.
Цеховой подмастерье производит прибавочную стоимость, но он ещё не является настоящим пролетарием – наёмным рабочим.
Цеховой мастер ещё работает сам, а капиталист только распоряжается и наблюдает за работой других.
Цеховой подмастерье ещё распоряжается средствами производства, и средства производства в свою очередь служат подмастерью и облегчают ему труд. Он является помощником, сотрудником мастера. Он хочет и обыкновенно может сам когда-нибудь сделаться мастером.
Наёмный рабочий при капиталистическом способе производства является, напротив, единственным работником в процессе производства. Он – источник прибавочной стоимости, а капиталист выкачивает её. Средства производства служат теперь прежде всего для того, чтобы всасывать в себя рабочую силу работника; теперь они применяют рабочего, который практически никогда не может стать капиталистом. Орудия труда имеют уже назначением не облегчать труд рабочего, а приковывать последнего к труду.

Посмотрим на капиталистическую фабрику, и мы увидим, быть может, тысячи веретён, тысячи центнеров хлопка. Их купили с той целью, чтобы они возросли в своей стоимости т. е. чтобы они впитали в себя прибавочную стоимость. Но они возрастают в стоимости лишь путём приложения труда, а потому требуют труда, труда и труда. Уже не прядильная машина поставлена здесь для того, чтобы облегчать рабочему его труд, а рабочий поставлен для того, чтобы прядильная машина могла приносить доход. Веретёна движутся и требуют человеческой рабочей силы. Рабочий голоден, но веретено вертится, и потому он должен глотать обед, обслуживая в то же время свою госпожу. Его силы истощены, ему хочется спать, но веретёна вертятся живо и весело и требуют ещё труда, а так как веретено вертится, то и рабочий не смеет спать. Мёртвое орудие поработило живого рабочего» [ отдел второй, глава шестая].

Чудодейственны способности машин. Позволяя увеличивать производительность труда, они заставляют человека всё больше и больше трудиться. Более того, сокращая необходимое рабочее время через увеличение производительности труда (то есть, сокращая время, в течение которого рабочий трудится для своего воспроизводства), машины увеличивают стоимость жизни того самого рабочего (напомним, что стоимость у Маркса определяется общественно-необходимым рабочим временем). Вот как пишет об этом Каутский:

 «3. Ближайшие действия машинного производства на рабочего

«Поскольку машины делают мускульную силу излишней, они становятся средством для того, чтобы применять рабочих без мускульной силы или с недостаточным физическим развитием, но с более гибкими членами... Таким образом это мощное средство замещения труда и рабочих немедленно превратилось в средство увеличивать число наёмных рабочих, подчиняя непосредственному господству капитала всех членов рабочей семьи без различия пола и возраста» («Капитал», т. 1, стр. 400--401). Обязательный труд на фабрике не только вторгся на место детских игр, он вытеснил также свободный труд в домашнем кругу, исполняемый для нужд самой семьи. «Женский и детский труд был первым словом капиталистического применения машин!» («Капитал», т. 1, стр. 400).
Последствия этого для рабочего класса должны были оказаться крайне тяжкими как в экономическом, так и в социальном и моральном отношениях.
До тех пор стоимость рабочей силы определялась рабочим временем, необходимым для поддержания не только самого взрослого рабочего, но и всей рабочей семьи, чьим кормильцем он являлся. Теперь же, когда жена и дети также оказались выброшенными на рынок труда и получили возможность кое-что зарабатывать, стоимость рабочей силы мужчины стала раскладываться на всю семью. И это изменение в стоимости рабочей силы с поразительной быстротой вызывает соответствующее изменение её цены, т.е. заработной платы. Вместо одного отца постепенно вся семья оказывается вынужденной для поддержания своего существования работать за плату и поставлять, таким образом, капиталу не только труд, но и прибавочный труд. Таким образом, машины не только увеличивают материал для эксплуатации, но повышают и самую степень эксплуатации.

Это, впрочем, не исключает возможности некоторого номинального повышения заработка рабочей семьи. Если вместо отца начинают работать отец, мать и двое детей, то в большинстве случаев общая сумма получаемой ими заработной платы оказывается выше, чем прежняя заработная плата одного лишь отца. Но дело в том, что стоимость жизни при этом также повышается. Машина влечёт за собой увеличение размеров фабричного предприятия, и она губит домашнее хозяйство рабочего. Фабричная работница уже не имеет возможности быть домохозяйкой. Бережливость и расчётливость в израсходовании средств к жизни теперь невозможны.

Раньше рабочий продавал свою собственную рабочую силу, которою он, формально по крайней мере, распоряжался в качестве свободной личности. Теперь он становится рабовладельцем и продаёт на фабрику жену и детей. Если фарисеи капитализма громко вопиют об этом «зверстве», то они забывают, что сами создали это зверство, сами эксплуатируют его и желают увековечить под красивым названием «свободы труда». Всем этим разговорам о «зверстве» рабочих-родителей достаточно противопоставить тот крупный факт, что ограничение женского и детского труда на английских фабриках отвоёвано у капитала взрослыми рабочими-мужчинами» [отдел второй, глава десятая].

Итак, машины увеличивают и стоимость, и цену жизни. Это, однако, не препятствует следующему выводу:

«Какова же цель, ради которой капиталист вводит машины? Не для того ли, чтобы облегчить труд рабочих? Никоим образом. Машина имеет целью путём повышения производительности труда удешевить товары и сократить ту часть рабочего дня, в течение которой рабочий воспроизводит стоимость своей рабочей силы, в пользу той части, в течение которой он создаёт прибавочную стоимость» [отдел второй, глава десятая].

«Капиталист обзаводится машинами, чтобы сберечь заработную плату (переменный капитал), чтобы в будущем рабочий производил за один час столько же товаров, сколько прежде производил за три или четыре часа.
Машина повышает производительность труда и потому способствует удлинению прибавочного труда за счёт необходимого, следовательно, – повышению нормы прибавочной стоимости. Но она может достичь этого результата лишь путём уменьшения числа занимаемых данным капиталом рабочих (можно подумать, для занятия высвобождающихся рабочих нельзя произвести другую машину – Авт.)ак, л второй, глава десятая)о,дующему выводу:
и. ена)спользования машин, а зводства), машины увеличивают стоимость жизни того) Машинное производство превращает в машины, т.е. в постоянный капитал, часть капитала, бывшего раньше переменным, т.е. превращавшегося в живую рабочую силу.

Но мы знаем, что масса прибавочной стоимости определяется, во-первых, нормой прибавочной стоимости и, во-вторых, числом занятых рабочих. Введение машин в крупную капиталистическую промышленность имеет целью повысить первый фактор, определяющий массу прибавочной стоимости, путём сокращения второго фактора. Таким образом, в применении машин с целью производства прибавочной стоимости заключается внутреннее противоречие. Это противоречие заставляет капитал возмещать относительное уменьшение числа эксплуатируемых рабочих увеличением не только относительного, но и абсолютного прибавочного труда, удлинением рабочего дня до последней степени возможности» [ отдел второй, глава десятая].

Итак, повышение производительности труда и сокращение необходимого рабочего времени, позволяющее капиталисту выжимать из одного рабочего всё больше и больше прибыли (а значит, ещё больше увеличить прибыли, нанимая высвобождающихся рабочих), приводит к тому, что прибыли сократятся, если капиталист не увеличит рабочий день. Хотя несколькими страницами ранее писалось, что при сокращении рабочего дня английская промышленность пережила невиданный расцвет.

«Таким образом, – продолжает Каутский, – капиталистическое применение машин создаёт новые могущественные стимулы для беспредельного удлинения рабочего дня. Вместе с тем оно до известной степени создаёт и возможность такого удлинения. Так как машина может работать беспрерывно, то капитал в своём стремлении к удлинению рабочего дня связан лишь теми рамками, которые ему ставит естественное истощение сил человеческого придатка машины, т.е. рабочего, и его сопротивление. Это последнее он подавляет, с одной стороны, путём вовлечения в производство более покорных и безответных элементов – женщин и детей, а с другой стороны, – путём создания «избыточного» рабочего населения, состоящего из рабочих, выброшенных на улицу машинами.
Таким образом, машина разрушает всякие моральные и физические границы рабочего дня. Представляя «самое мощное средство для сокращения рабочего времени», она «превращается в надёжнейшее средство для того, чтобы всё время жизни рабочего и его семьи обратить в рабочее время, предоставляемое капиталу для увеличения его стоимости» («Капитал», т. 1, стр. 413-414)
Маркс следующими словами заканчивает отрывок, в котором он констатирует это явление: ««Если бы, – мечтал Аристотель, величайший мыслитель древности, – если бы каждое орудие по приказанию или по предвидению могло исполнять подобающую ему работу подобно тому, как создания Дедала двигались сами собою или как треножники Гефеста по собственному побуждению приступали к священной работе, если бы, таким образом, ткацкие челноки ткали сами, то не потребовалось бы ни мастеру помощников, ни господину рабов». И Антипатр, греческий поэт времён Цицерона, приветствовал изобретение водяной мельницы для размалывания зерна, этой элементарной формы всех производительных машин, как появление освободительницы рабынь и восстановительницы золотого века! «Язычники! О эти язычники!» Они, как открыл проницательный Бастиа, а до него ещё более премудрый Мак Куллох, ничего не понимали в политической экономии и христианстве. Они, между прочим, не понимали, что машина – надёжнейшее средство для удлинения рабочего дня. И если они оправдывали рабство одних, то как средство для полного человеческого развития других. Но для того, чтобы проповедовать рабство масс для превращения немногих грубых и полуобразованных выскочек в «eminent spinners» [«выдающихся прядильщиков»], «extensive sausage makers» [«крупных колбасников»] и «influential shoe black dealers» [«влиятельных торговцев ваксой»], – для этого им недоставало специфических христианских чувств» («Капитал», т. 1, стр. 414).
Чем больше развивается применение машины, а вместе с ним и специальный класс опытных рабочих при машинах, тем более, естественно, увеличивается скорость, а следовательно, и напряжённость, интенсивность труда. Такое повышение интенсивности труда оказывается, однако, возможным лишь до того момента, пока длина рабочего дня не переходит за известные границы. Далее, на известной ступени развития повышение интенсивности труда становится возможным лишь при соответствующем сокращении рабочего дня. Там, где дело идёт о регулярном, изо дня в день повторяющемся труде, природа властно повелевает: до сих пор, и не дальше!
На первых порах развития фабричной промышленности в Англии удлинение рабочего дня и рост интенсивности фабричного труда шли параллельно. Но затем растущее недовольство рабочего класса привело к законодательному ограничению рабочего дня и отрезало, таким образом, для капитала всякую возможность повышать производство прибавочной стоимости первым путём, путём удлинения рабочего дня. Тогда капитал со всей энергией стал добиваться желанного результата путём ускоренного развития машинной системы и большей экономии в процессе производства.

До того времени метод производства относительной прибавочной стоимости в общем состоял в том, чтобы путём повышения производительной силы труда сделать рабочего способным с одинаковой затратой труда в одинаковый промежуток времени производить увеличенное количество продуктов. Теперь же этот метод состоит в том, чтобы путём увеличения затраты труда в один и тот же промежуток времени получить увеличенное количество труда. Сокращение рабочего дня сводится для рабочего к повышению напряжения рабочей силы, к необходимости «плотнее заполнять поры рабочего времени, т.е. конденсировать труд...» («Капитал», т. 1, стр. 415). Ему приходится в один час 10-часового рабочего дня расходовать больше труда, чем раньше в один час 12-часового дня. В данный промежуток времени теперь выжимается большее количество труда» [ отдел второй, глава десятая].

Итак, под конец учения Маркса выясняется, что в течение рабочего дня тратится вовсе не рабочая сила, продукт которой зависит только от длительности использования, а тратится труд, производительность которого может изменяться настолько, что перекрывает все манипуляции с рабочим временем. А машины только и делают, что ухудшают жизнь человека. (Из чего следует, что если бы рабочие бегали с дубинами и повязками, то их жизнь была бы лучше, а эксплуатации не было.) Впрочем, как видим, даже сокращение рабочего дня с двенадцати до десяти часов ещё более разрушительно действует на организм рабочего, чем его удлинение с десяти до двенадцати часов. Результат же этого процесса превосходит все ожидания:

«Мы уже упомянули об обоих путях, которыми может быть достигнут такой результат: это – усиленная экономия в процессе труда и ускорение развития машин. В первом случае капитал посредством методов оплаты труда (особенно системы поштучной платы, к которой мы ещё вернёмся) добивается того, чтобы рабочий в меньший промежуток рабочего времени напрягал свою рабочую силу в большей степени, чем раньше. Он стремится увеличить размеренность, однообразие, порядок и энергию труда.
Даже в тех случаях, когда капитал не мог прибегнуть ко второму средству, именно к выжиманию увеличенного количества труда путём увеличения скорости хода машин, требующих приложения физической силы, или путём увеличения размеров механизмов, требующих лишь надзора, – даже в этих случаях были достигнуты такие результаты в деле повышения интенсивности труда, которые опровергли все ранее высказанные на этот счёт опасения.
Почти в каждом случае сокращения рабочего времени в Англии фабриканты заявляли, что на их предприятиях надзор за работой поставлен настолько хорошо, а внимание их рабочих так напряжено, что было бы нелепостью ожидать сколько-нибудь значительных результатов от ещё большего их напряжения. И всё же, едва только проводилось сокращение рабочего дня, как тем же самым фабрикантам приходилось сознаться, что их рабочие в более короткое время исполняют не только такое же количество, но иногда даже больше работы, чем прежде в течение более продолжительного времени, даже если орудия труда оставались теми же самыми. Точно так же обстоит дело и с усовершенствованием машин. Сколько раз ни заявлялось, что теперь на продолжительное время достигнута граница вообще достижимого в этой области, – всякий раз эта граница оказывалась вскоре перейдённой.
Интенсификация труда рабочих при сокращении рабочего дня бывает настолько сильна, что хотя английские фабричные инспектора «неустанно и с полным правом восхваляют благоприятные результаты законов 1844 и 1850 гг..» («Капитал», т. 1, стр. 422-423), тем не менее, они в 60-х годах признавали, что сокращение рабочего дня уже породило интенсивность труда, разрушительную для здоровья рабочих.
Кто думает, что законодательное ограничение рабочего дня установит гармонию между трудом и капиталом, находится в большом заблуждении.
«Не подлежит никакому сомнению, – говорит Маркс, – что, когда законом у капитала раз навсегда отнята возможность удлинения рабочего дня, его тенденция вознаграждать себя за это систематическим повышением степени интенсивности труда и превращать всякое усовершенствование машин в средство усиленного высасывания рабочей силы скоро должна снова привести к тому поворотному пункту, на котором становится неизбежным новое сокращение рабочего времени» («Капитал», т. 1, стр. 423).

Там, где введён 10-часовой нормальный рабочий день, там обрисованные выше усилия фабрикантов делают в непродолжительном времени необходимым восьмичасовой рабочий день» [ отдел второй, глава десятая].

И куда бедному рабочему податься? Удлиняют рабочий день – грабят, сокращают – грабят пуще прежнего. (Как тонко заметит Каутский в аналогичной ситуации, «это понижение цен достигается частью благодаря введению новых, сберегающих труд машин, частью же благодаря удлинению рабочего дня и понижению заработной платы, – но всегда за счёт рабочего» [Ошибка! Закладка не определена., отдел второй, глава десятая].) Что бы ни делало буржуазное законодательство, здоровье рабочих разрушается всё больше и больше. Рано или поздно они умирают.

Заключение

Данная статья не преследовала цель оценить утверждения Маркса с точки зрения современных экономических взглядов на поднятую Марксом экономическую проблематику. Очень важно предупредить читателя, чтобы он не воспринимал те контраргументы к выводам Маркса как приемлемую основу для современного описания экономики. Критикуя Маркса, мы старались всё время оставаться в рамках достижений экономической науки, ставших к тому времени нормой мышления, задавших минимальный стандарт научности и строгости анализа. Стоял вопрос, действительно ли Маркс открыл какие-то закономерности экономической и общественной жизни и действительно ли он доказал те выводы, к которым подвёл сторонников коммунистической партии. И вот, если к этому вопросу подойти без всяких предубеждений, то оказывается, что он ничего не доказал. И не мог доказать, ибо не видел разницы между научным обоснованием и набором философских «доводов». Вместо школы научного исследования он получил прививку гегелевской философии, научившей его правдоподобно обосновывать любой заранее заказанный вывод (подобно тому, как Гегель обосновал, что прусское государство является воплощением абсолютной идеи).

Тем не менее, три тома «Капитала» сыграли удивительную роль в политической истории. Они позволили «сдвинуть горы», когда целый ряд обществ существенно поменял своё жизнеустройство, исходя из рекомендаций, следовавших, как казалось, из трёх томов «Капитала». Они позволили переубедить влиятельную часть этих обществ, или даже подавляющее большинство граждан в необходимости выполнения этих рекомендаций. Как же удалось так надолго лишить здравого смысла людей, часть которых имела реальный опыт работы в науке? Неужели лженаучные приёмы не бросились в глаза с первых страниц «Капитала» нашим студентам и аспирантам? И как мы не видели этого раньше? Приходится признать, что люди в своём большинстве не обладают самостоятельностью мышления и следуют принятой «традиции». Огромные массы людей можно подтолкнуть как к спасительным, так и к самоубийственным действиям на основе простеньких идеологических приёмов – и научную несостоятельность теорий, лежащих в основе самоубийственных действий, часто не хотят замечать, потому что эти теории играют на тайных струнах души, может быть, на нравственных критериях. В какой-то момент учению Маркса очень помогло то, что оно выдвигало наукообразное обоснование необходимости улучшить положение неимущих слоёв общества, действительно поставленных в абсолютно бесправные условия в начале развития индустриальной экономики. Совестливые люди, движимые моральными критериями, помогли псевдонаучным трудам Маркса легитимизироваться как политэкономической теории, а потом, когда появилась возможность решать социальные проблемы общества исходя из серьёзных исследований, было уже поздно переключать внимание публики на серьёзные исследования. Зачем, если есть такая ясная теория, дающая ответы на все вопросы?

И всё-таки, учение Маркса оставляет важный урок того, как не надо строить научные теории в обществоведении. Три тома «Капитала» очень помогают убедить публику, но они бесполезны для того, чтобы подсказать, какие конкретные меры может предпринять общество, например, чтобы увеличить своё благосостояние, улучшить положение бедных слоёв, ускорить экономический рост, скорректировать структуру экономики и т.д. Любой марксист, пришедший к власти, был вынужден отставить учение Маркса в сторону и обратиться к моделям, которые позволили бы ему прогнозировать направление развития экономики и предвидеть последствия, к которым приведёт та или иная правительственная политика. Быть может, поэтому больших успехов добивались те марксисты, которые, как в России в октябре 1917, приходили к власти в ситуации глубокого кризиса, когда было не до следования догмам. Когда же обстановка позволяла претворить в жизнь программы, навязанные идеологией, марксисты приводили страны к катастрофе (Пол Пот в Камбодже, Сальвадор Альенде в Чили).

Как уже говорилось, настоящие научные теории позволяют описывать причинно-следственные связи между различными наблюдаемыми явлениями. В чём же тогда состоит их ценность для человеческой практики? А дело в том, что человек очень часто может воздействовать на одни параметры окружающего мира – и это позволит ему спрогнозировать результаты своих воздействий на эти параметры. Выбирая из прогнозируемых последствий наиболее желательное развитие событий, человек знает, как воздействовать на окружающий мир, чтобы получить желаемый результат. Конечно же, такому применению научных моделей должна предшествовать их выработка и тщательная проверка в соответствии с наиболее современными требованиями научности. Всё это относится не только к естествознанию, но и к обществоведению. Именно здесь обществу особенно нужны современные научные модели, позволяющие спрогнозировать развитие событий в зависимости от того или иного образа действий (или бездействия) общества. И опасность идеологических учений состоит в том, что руководство страны или всё общество могут принять какую-то рекомендацию к действию, ожидая желательного результата, в то время как подлинно научные модели позволяют предсказать, что результатом этих действий станет настоящая катастрофа. Скорее всего, полностью исключить такую опасность невозможно, хотя бы потому, что и сами научные модели могут быть ошибочными. Но опасность эта будет существенно снижена, если из источников рекомендаций будет исключена хотя бы откровенная антинаука.

 

М. Кудрявцев

 

  1. К.Поппер, Что такое диалектика. http://www.philosophy.ru/library/vopros/50.html
  2. Адам Смит. Исследование о природе и причинах богатства народов. http://ek-lit.agava.ru/smitsod.htm
  3. Давид Рикардо. Начала политической экономии и налогового обложения. http://ek-lit.agava.ru/ricsod.htm
  4. Й.Шумпетер, История экономического анализа. (В трёх томах.) СПб, «Экономическая школа», 2004.
  5. Бём-Баверк О. Основы теории ценности хозяйственных благ, http://ek-lit.agava.ru/bbsod.htm
  6. М.Блауг, Экономическая мысль в ретроспективе. М.: «Дело», 1994.
  7. К.Каутский. Экономическое учение Карла Маркса. http://ek-lit.agava.ru/kautsod.htm

0.2494158744812