Фигура Петра Первого волновала и волнует умы всех исследователей истории России, его царствование своего рода — переломная точка между старой и новой Россией, недаром фильм про петровскую Россию назвали "Россия молодая", как будто не было предшествующей почти тысячелетней истории… как будто все началось с начала.
Характеристики Петра в русской мысли — самые противоположные. Он — то единственный государь, вернувший Россию на путь цивилизации, совершивший славные победы, расширивший территорию России, превративший ее в Империю, прорубивший окно в Европу, давший начало наукам и Просвещению, основавший промышленность, то душегуб и палач, столкнувший Россию с великого собственного пути, подражатель европейцам, гонитель Православия, антихрист, исторический неудачник, так как дело его и мечты оказались не прочными, не укорененными и не реализованными.
Чтобы понять логику Петра и то, что он сделал, надо напомнить о том, какой он застал Россию, какую миссию она тогда несла, какой кризис поразил Россию, и почему ему требовалось срочно искать новый путь. Только так мы сможем понять действительно, казалось бы, "абсурдные" и самоедские действия первого Императора. Ведь он, действительно, упразднил патриаршество, поразил в правах Православную церковь, которая была сердцем и организатором борьбы с монгольским игом, вела миссионеров на Восток и расширяла пределы России. Церковь предоставила миссию Московскому царству, которое внушило уважение и страх всей Европе. Церковь была организатором ополчения против вдвое превосходившей силы России панской Польши. Наконец, церковь поставила на престол самих Романовых. Сделанное Петром иначе, чем "предательством", назвать нельзя. За это многие славянофилы ненавидят Петра и повторяют вслед за православными современниками, что он антихрист.
Россия как носительница "истиной православной веры", Святая Русь действительно существовала, если не со времени принятия христианства, то уж точно со времени начала монгольского ига, которое спровоцировало процесс усиленной самоидентификации. Россия в XII–XIII–XIV веках покрылась сетью церквей и монастырей, стала страной с невиданной духовной концентрацией, давшей десятки, сотни святых в короткий период, что сопоставимо со временами гонений на церковь в Риме. Процесс этот шел и дальше и после преп. Сергия Радонежского и после избавления от ига, провозглашения Патриаршества, и после концепции "Москвы — третьего Рима". И если Иван Третий, памятуя о роли Православия, делает единственной своей программой защиту "старины и Православия", то, уже при Иване Грозном, произошел серьезный сбой. Насколько успешны были наши походы на Восток и несение "истинной религии" диким народам, настолько неуспешны были наши войны на Западе. Россия постепенно начала играть роль прокладки, начала занимать своего рода промежуточное положение, между цивилизованной Европой и дикой Азией. Православие как миссия годилось для наступления только в одну сторону и не годилось для наступления в другую.
Иван Грозный был в значительной мере заражен "европейскостью". После неудачных ливонских войн он впадает в кризис и всерьез думает о европейском, по сути, проекте перехода от теократической монархии к светской. Он страдает раздвоением личности. Он еще в споре с Курбским твердо придерживался мнения, что "Россия есть Израиль, а не Европа", но в то же время учреждает опричнину. Ведь постановка себя над Церковью и жестокости — это сугубо европейское, невиданное ранее на Руси дело. Грозный во всем (даже в брачной жизни) брал пример со старшего современника, англичанина Генриха Vlll. Генрих, а также испанские Карл V, Филипп ll, француз Карл lХ казнили сотнями тысяч, так что 3-4 тысячи жертв Ивана Грозного — просто невиданный "либерализм и мягкотелость" в сравнении с "цивилизованной Европой". Но именно для России это и был шок, потому что такого от своего государя, по отношению к православным же, она не ожидала. Сам Грозный бесконечно кается, вновь возвращается к казням, и кается опять. Эта маятниковость, маята в "голове" России во сто крат увеличенной отразилась в теле государства, Россия пошла вразнос. Началось смутное время, упадок, прежде всего, духовный, череда предательств, толкотни возле трона и проч. Смута спровоцировала поляков, а градус русофобии в Европе и так был за предшествующие 100 лет поднят достаточно. Россия теряет суверенитет, в Кремле сидят марионетки иностранных государств, чего не было уже сотни лет. Польша в два раза больше России по населению, богаче, превосходит науками и просвещением. Все безнадежно.
Но мы победили, Россия была спасена собственным же народом, а не предательской элитой. Был возвращен суверенитет, на Соборе с молитвами учреждена новая династия, истинное православие торжествует над неистинным католичеством. Чего же еще? Все понятно, в выборе между "европейскостью" и "израилевостью" побеждает концепция богоизбранного народа. Вот, царь Иоанн заколебался, мы пришли в смятение и чуть не погибли, а Бог и православный люд спасли Россию. Теперь очевидно, что Православие должно быть и вечно оставаться нашей миссией. Причем, раз оно нас спасло, то мы должны всерьез заняться им, мы должны отдать ему дань, мы должны найти истину внутри истины, суть внутри сути, что делает истинное Православие истинным и православным? Патриарх Никон берется за эту проблему, ведомый миссией России как Израиля, в Подмосковье он основывает новый Израиль, новый Иерусалим, здесь теперь будет всемирная Мекка православия, здесь будет наш Ватикан, и миллионы паломников должны будут устремиться сюда.
Дискуссия вокруг истинности православия, однако, спровоцировала невиданный раскол. Концепция "избранничества" — это вообще концепция потенциально чревата расколами. Она хороша, когда неизбранные, неверные и неистинные нападают на нас избранных, тогда мы защищаемся, мы умеем выживать. Стоит лишь внешнему прессингу прекратиться — и внутри начинается дискуссия, кто более избран из избранных, так как логика избранничества требует продолжения избирания, болезненного выделения "лучших из лучших", и так до тех пор, пока не останется самая суть, самая избранная избранность, вытяжка высшей пробы. Половина тогдашней России ушла в раскол. Не так важно, кто был в этом случае прав, кто виноват, действительно ли надо было переписывать богослужебные книги по греческим образцам и креститься тремя перстами, или уж нет, важно то, что было понятно, что царство, "разделившееся в себе не устоит", и Царь Алексей Михайлович, который раньше готов был к теократии, вынужден показать Никону на его место — ниже себя и стать арбитром между раскольниками. Он вынужден был возвращать Аввакуума, мирить всех, наказывать и казнить тех, кто не захотел замирения (опять же, раскольников).
Прошло сто лет, а встала та же проблема, что и перед Иоанном Грозным. Православие хорошо для защиты, Православие хорошо для колонизации язычников (территория России за это время утроилась), которые не считают себя избранными, но Православие не годится для наступления, оно не годится для прорыва в саму Европу, которая также имеет христианское мировоззрение, считающее себя не менее истинным, чем Православие. Оставлять все, как есть, тоже нельзя, так как возникает саморазложение и само-раскол. Хочешь — не хочешь, Царь вынужден становиться светским государем и вставать над церковью. А ведь в Европе начинается расцвет наук и ремесел, который увидел молодой Петр, прибыв в светский Амстердам, перехвативший статус столицы Запада у итальянских католических Венеции и Генуи…
Вот с чем Россия досталась Петру Первому. И он, решая аналогичную проблему — "Европа или Израиль?", — уже ни минуты, в отличие от Ивана Грозного, не колебался. Он стал "грозным" не в конце жизни, а уже в начале, когда сам сек голову стрельцам, сам участвовал в пытках. При нем погибло гораздо больше людей, чем при Иване lV. Он завершил начавшийся уже процесс полного перехода к светскому государству, упразднил патриаршество, закрыл часовни, повелел "мощей не являть и чудес не выдумывать", запретил жечь свечи вне церкви, писать иконы на дереве… Он брил бороды, заставлял носить европейское платье, менял календари и алфавиты. И это была принципиальная позиция, заключающаяся в ставке на мимесис, подражание.
Философ, "главный" в то время, Лейбниц высказал Петру сомнения относительно долговечности его преобразований, поскольку они не выросли из народного духа, из сущности, сами по себе, а были привнесены извне и довольно быстро и радикально. Петр же ответил философу так же, как Ленин отвечал Плеханову: "Вы, говорите, что в России не развиты производительные силы, чтобы на их основе развивались соответствующие производственные отношения, вы говорите, что социалистическая революция может быть только в капиталистических странах? А я отвечаю, что мы сначала создадим соответствующую надстройку, и она потянет за собой базис!". Народный дух создается привычкой, говорит Петр Лейбницу, а не привычки вырастают из нравов, поэтому мы поменяем привычки — и у нас появится новый дух и новый народ. Явление породит сущность, симуляция здоровья приведет к тому, что больной выздоровеет реально! Петр был первым "большевиком". Но чего он добивался? Простого превращения русского народа в типичный европейский? Нет, за этим внешним подражанием Европе стоял совершенно другой проект!
Нельзя видеть в Петре просто жалкого подражателя и марионетку Запада, какого-нибудь саакашвили или ющенко тех времен. Если для западников счастье быть последними в Европе, то проект Петра состоял в том, чтобы стать в Европе первым. Никак не больше и не меньше. О том, что его народ предназначен только к лидерству, Петр заявляет в разговоре с Лейбницем. Концепция "избранности" России осталась, но теперь она переформулирована так, что Россия, как партизан и шпион, сначала маскируется под Европу, перенимает у нее все лучшее, а потом внезапно становится тем, к чему давно стремилась, — лидером. Россия должна была не просто победить Запад, а стать центром западного мира и центром Европы вообще! Подобно тому, как Патриарх Никон в порыве реализации идеи "России — Израиля" всерьез создавал под Москвой Палестину (с Иорданом, Голгофой, Сионом, Вифлеемом, новым Иерусалимом, Назаретом и проч.). Петр Великий хотел создать в России новую столицу, Санкт-Петербург, которая была бы большей Европой, чем сама Европа. Представитель "Святой Руси" св. князь Александр Невский сказал: "Кто с мечом к нам придет, от меча же и погибнет!". У Петра речь шла о том, чтобы победить Запад его же оружием, духом, идеями, Просвещением.
Именно поэтому Петр начинает перекачку мозгов, встречается с главным философом того времени — Лейбницем, делает ставку на флот как основу тогдашнего могущества.
Мы употребляем слова "Европа" и "Азия" часто не задумываясь, откуда они вообще взялись, и на каком основании те или иные территории были отнесены туда или сюда, и кто это сделал. А сделал это, провел границу Европы по Уралу картограф Страленберг по подсказке "птенца гнезда Петрова" В.Н. Татищева! И теперь Санкт-Петербург оказывается по этой карте как раз самым центром, столицей Европы! О духовном лидерстве в Европе, а не токмо о географическом, мечтает еще один "петровец" — М.В. Ломоносов, который говорит о "собственных Платонах и быстрых разумом Невтонах", которые вот-вот появятся в России и сделают ее духовной и научной империей мира.
Иностранцев ко двору русских князей в большом количестве начал приглашать еще Иван III, но это все были узкие специалисты: архитекторы, живописцы, пушкари. При Петре же началась настоящая перекачка мозгов на все возможные должности для того, чтобы в следующем поколении, научившиеся русские могли превзойти учителей, как сам Петр превзошел своего военного учителя короля Карла под Полтавой.
Но уже в этом содержался подвох. Одно дело — снимать сливки с западной культуры и науки, так, чтобы этот плодородный слой дал учеников, действительно превосходящих западный уровень, другое дело приглашать ловцов счастья, денег и чинов, космополитов третьей свежести, которые могли дать таких же серых бездарных учеников, обеспечивая тем самым не превосхождение Запада, а как раз постоянное отставание. К тому же, западная серость и чванство действительно стали душить самородные русские таланты, появившиеся в результате энергичного порыва нового проекта. На это справедливо жаловался уже Ломоносов.
Возникло как бы две России. Одна, народная, все еще была православной. Другая, Россия дворянская, была европейской. Постепенно она даже перешла на другой язык. Голландцев и немцев сменили англичане, а потом и французы. Тонкий слой элиты жил европейской жизнью.Одна, народная, все еще была православной. Другая, Россия дворянская, была европейской. Постепенно она даже перешла на другой язык. Голландцев и немцев сменили англичане, а потом и французы. Тонкий слой элиты жил европейской жизнью.
Одна, народная, все еще была православной. Другая, Россия дворянская, была европейской. Постепенно она даже перешла на другой язык. Голландцев и немцев сменили англичане, а потом и французы. Тонкий слой элиты жил европейской жизнью.Но все победы России, прежде всего военные победы, делались вопреки элите, народом, убежденным в прежней православной миссии, воевавшим за спасение души, православного Бога, православного Царя и православное Отечество, а не за либеральное "лидерство"! Все великие полководцы придерживались Православия для поднятия духа войск. Ушаков уже канонизирован, Суворов обязательно будет канонизирован на ближайшем Соборе, как человек живший православной жизнью и прививавший в войсках Православие. Кутузов позже приказывал обносить иконой Божьей Матери войска перед любой битвой.
Величие и авторитет России держался на воинской славе, на штыке. Россию в Европе боятся, но ей не соблазняются. Она опять предстает страной чуть обузданных варваров, а "поскреби русского, и за европейским лоском найдешь татарина", говорят о России.
Эта огромная проблема сознавалась и Петром III, и Екатериной Великой. Указ о дворянской вольности, об освобождении дворян от службы, должен был решить именно этот вопрос, он вовсе не ставил задачу создать в стране слой паразитов и уж тем более увеличить эксплуатацию крестьян, как пишут в либеральных и марксистских учебниках истории. Просто картина маслом какая-то: сидит Екатерина Великая и думает, как бы ей побольше закабалить крестьян и наплодить паразитов… Дворянство было освобождено Екатериной от службы только для того, чтобы в обществе появился огромный слой людей, чьей каждодневной обязанностью будет производство духовных ценностей (искусства, философии, науки…).
Более ста лет безумнейшего и головокружительного упоения Европой дали России только первенство в светской жизни — таких роскошных балов и салонов, как в Петербурге, не было нигде! Оказывается, обеспечение "материального базиса", материальной независимости, наличие свободного времени, освобождение от нужды не только недостаточное условие для духовного творчества, но и вовсе не необходимое. А, возможно, даже и вредное. Выращенный на всем готовом, воспитанный французским гувернером барчук как дрессированное животное, мог только имитировать и симулировать некий средний образец "культурного европейца". Набор необходимых качеств был незатейлив: чтобы пройти тест на культурность, надо было… "по-французски изъясняться совершенно и писать, легко мазурку танцевать и кланяться непринужденно…чего ж Вам больше?" (Пушкин). Зато сколько пафоса, чванства, высокомерия было проявлено по отношению к холопу, не овладевшему культурной нормой, сколько презрения к "Ваньке"!
Однако после победы над объединенной Наполеоном Европой никто не задался вопросом: как это вообще оказалось возможно? Каким духом? Наоборот, стали учиться у побежденных, наоборот, с новой силой захлестнули страну волны западомании: декабристы, Герцен, разночинцы, либеральная и социалистическая интеллигенция…
Но возникла и другая линия, начавшаяся с Пушкина, продолженная Гоголем и Достоевским. Для представителей этой духовной линии был очевиден крах прежнего проекта, крах проекта России как самой европейской из всех европейских стран. Был заново поставлен вопрос — это случилось в "Философических письмах" Чаадаева, — каково специфическое предназначение России в мире, какой урок она должна дать народам, какую миссию на себя берет, за что отвечает? Правда, Чаадаев поставил данные вопросы в уничижительной манере: Россия, дескать, ничем себя не проявила, и уже, похоже, не проявит. На этом основании его справедливо относят к предтечам западников, то есть, продолжателей прежнего проекта, согласно которому Россия всего лишь окраина Европы.
Как альтернатива радикальному западничеству появилось и радикальное славянофильство, которое вышло из того же Чаадаева, но предлагало иные ответы на его вопросы о миссии России. Миссия эта не создавалась вновь, не изобреталась, а просто бралась из допетровских времен. Россия — страна истинного православия, носительница настоящей веры, в этом были уверены наши далекие предки, и неудачные эксперименты по заигрыванию с Европой, начавшиеся с Петра, это еще раз подтвердили.
Но уже Пушкин придерживался некоей третьей линии: он не считал прежнюю российскую историю бессмысленной, как Чаадаев, он не находил возможным вернуться в допетровские времена на том основании, что петровский проект оказался неудачным. Согласно Пушкину, петровский проект оказался выполненным и перевыполненным: Петр хотел, чтобы Россия стала первой в Европе — она ей в какой-то мере стала. Он даже стала чем-то большим. Ведь вершина всей европейской культуры — немецкая классическая философия, которая в свою очередь достигла кульминации в Гегеле, его устами же заявила, что Наполеон — воплощение абсолютного духа на Земле, и дальнейшая история человечества вообще закончена. Но Россия-то победила Наполеона!
Россия победила высшее порождение Европы! Победила саму Европу в ее высшем проявлении! Победила того, кого вся Европа считала гением и кому поклонилась! Что это должно означать? Это означает, что мы уже не должны следовать за европейским духом не потому, что он такой великий и нам за ним не угнаться, а потому, что мы попросту превзошли его. Иначе говоря, проект Петра закончен не в связи с неудачей, а в связи с его исчерпанностью. Мы превзошли Европу не потому, что стали просвещеннее или свободнее ее, просто она сама себя исчерпала, не дождавшись, пока Россия ее превзойдет. Стремиться за Европой теперь бессмысленно просто потому, что Европа уже кончилась, осталась в прошлом.
Россия как бы осталась одна в чистом поле, без некоего поводыря и идеала впереди, с невозможностью вернуться назад. Ей нужно было породить свою миссию из себя самой, без оглядки на свое прошлое, без оглядки по сторонам. Ей нужно было решиться стать самостоятельной, решиться стать взрослой. Ей нужно было сделать шаг, который бы выделил ее из всех, и благодаря которому уже другие пошли бы за ней как за лидером. Геополитические предпосылки были налицо. В это время и так в мире без согласия России "ни одна пушка не стреляла". Оставалось решить только новую, гораздо более сложную духовно-творческую задачу.Ей нужно было породить свою миссию из себя самой, без оглядки на свое прошлое, без оглядки по сторонам. Ей нужно было решиться стать самостоятельной, решиться стать взрослой. Ей нужно было сделать шаг, который бы выделил ее из всех, и благодаря которому уже другие пошли бы за ней как за лидером. Геополитические предпосылки были налицо. В это время и так в мире без согласия России "ни одна пушка не стреляла". Оставалось решить только новую, гораздо более сложную духовно-творческую задачу.
Ей нужно было породить свою миссию из себя самой, без оглядки на свое прошлое, без оглядки по сторонам. Ей нужно было решиться стать самостоятельной, решиться стать взрослой. Ей нужно было сделать шаг, который бы выделил ее из всех, и благодаря которому уже другие пошли бы за ней как за лидером. Геополитические предпосылки были налицо. В это время и так в мире без согласия России "ни одна пушка не стреляла". Оставалось решить только новую, гораздо более сложную духовно-творческую задачу.
http://www.apn.ru/?chapter_name=advert&data_id=926&do=view_single
