Иран настойчиво превращается в главную проблему международной политики. За год, прошедший после избрания президента Ахмадинеджада, Тегеран перешел в стратегическое наступление по всем фронтам – от Ливана до Средней Азии и Каспия. При этом даже простого взгляда на последовательность и напористость действий Ирана достаточно, чтобы увидеть за ними именно стратегию, то есть глубоко продуманную, скоординированную целенаправленную деятельность, итогом которой должен стать не просто выход страны из полуизолированного состояния или достижение модернизационного прорыва, но получение Ираном качественно нового статуса. Осмелюсь предположить (вслед за некоторыми уважаемыми экспертами, например, Е.Сатановским и Г.Киссинджером), что речь идет ни много ни мало о воссоздании персидской империи.
Естественно, имеется в виду не древнее государство, но некий ареал решающего влияния Ирана, этакий «иранский мир», примерно совпадающий с некогда существовавшей державой (вернее, целым рядом держав, сменявших друг друга на протяжении веков и объединявших территории от Малой Азии на Западе до Инда на Востоке и от Каспия на Севере до Аравийского моря на Юе разрухи,опровержимо показалиге). Для иранцев, или персов, как «государствообразующего» народа, эта тысячелетняя история – не пустой звук. Даже самоназвания Персия или Иран восходят, соответственно, к Парфянской империи и к древним ариям.
Кстати, подобная ностальгия, доходящая до почти физического присутствия «призраков» и символов прошлого в современной жизни, может быть вполне понятна россиянам, которые ощущают себя наследниками СССР, Российской империи, а некоторые тоже не прочь провести свою родословную от ариев. Однако при этом необходимо учитывать, что наша, российская историческая память весьма коротка (СССР – менее 100 лет, Империя – 300, Московское княжество-царство – 700, крещение Киевской Руси – 1000 лет). А вот Иран-Персия неразрывно связан еще с древними Афинами, и его противостояние с античным миром можно считать первым «глобальным столкновением цивилизаций».
На это обстоятельство следовало бы также обратить внимание: не будет особым преувеличением сказать, что Иран схож с Россией и исторической привычкой быть «осажденной крепостью», с разных сторон окруженной самыми разнообразными врагами: на западе – Европой, на юго-западе и юге – арабами, на севере – среднеазиатскими кочевниками, которых сменили русские, на востоке – воинственными и непредсказуемыми афганцами. Не случайно «комплекс особости» вошел в плоть и кровь иранцев-персов, даже Ислам у них особенный, шиитский. В результате, персы никому не верят – и сами вероломны, всех соседей считают потенциальными врагами – и сами ни к кому не питают привязанностей, в каждом, кто идет с ними на контакт, подозревают корыстный, злой умысел – и сами мыслят крайне прагматично, в терминах Realpolitik и в совершенстве владеют высоким искусством дипломатии.
Для любой «осажденной крепости» принципиальным является вопрос безопасных границ. Примеры – та же Россия или современный Израиль. Задача тут заключается в создании максимально широкого пояса безопасности, в том, чтобы отодвинуть как можно дальше источники угроз. Отсюда прямо вытекает империализм, но не в западном, колониальном смысле (по знаменитой британской формуле «империя – это вопрос желудка»), а в чисто геополитическом смысле, когда требования безопасности диктуют необходимость расширения вплоть до естественных границ – морей, непроходимых гор или пустынь.
Эта тяга к расширению генетически присуща континентальным державам. В этом каждая из них подобна кукушонку, который не успокаивается до тех пор, покуда не выкинет из гнезда все, что давит ему на спину. Но для реализации этой генетической программы необходимы условия – прежде всего, достаточная уверенность в том, что расширение не натолкнется на вооруженное сопротивление более сильного противника. Например, Советская Россия быстро расширялась до тех пор, пока армия Троцкого не была остановлена в Польше. А экспансия СССР после Второй мировой войны была предотвращена противодействием НАТО.
С этой точки зрения Иран долгое время находился как бы в геополитическом заточении. В течение веков он вынужден был лавировать и отбиваться от трех империй: Оттоманской, Британской и Российской, с большим или меньшим успехом сохраняя независимость. До этого более сильными противниками были арабы и монголы, не раз включавшие Иран в собственные имперские образования. А во второй половине ХХ века Иран оказался в тисках логики противостояния СССР и США: Москва имела право оккупировать полстраны (до Тегерана включительно) в случае угрозы с иранской территории, а США использовали шахский Иран в качестве одного из главных региональных политических, военных и нефтяных союзников.
Именно тогда, под влиянием и при поощрении американцев, Иран начал проявлять первые признаки «имперского пробуждения». Тегеран предъявил территориальные претензии в Персидском заливе, пойдя на вооруженные авантюры на Бахрейне и чуть было не развязав войну с Саудовской Аравией. Эти шаги диктовались логикой противостояния с арабами, которая заставила Иран искать союза с Израилем (с ним иранцы начали разработку ракетно-ядерного оружия).
Однако США плотно контролировали иранские устремления, полагая, что им удастся управлять энергией персидского империализма, канализируя его в нужном им направлении. Судя по всему, Вашингтон зарезервировал за Тегераном четко очерченную нишу надежного вассала на Среднем Востоке, действующего в дуете с Израилем и тем самым обеспечивающего податливость арабов в нефтяных делах и в ближневосточной проблеме. Именно поэтому американцы помогли шаху создать самую современную в регионе армию, благосклонно смотрели на его ядерные амбиции, не замечали жесточайших репрессий против национальных меньшинств – тех же арабов, курдов, белуджей, азербайджанцев.
В тот момент персидский национализм и превознесение арийского прошлого достигли в Иране апогея. Был восстановлен Персеполис (древнейшая столица государства), а шах носил титул Арья-мехр – Солнце ариев. Но никакая пропаганда не могла скрыть того факта, что Иран несамостоятелен в своем порыве. Персидско-арийская риторика была, по сути, поставлена на службу интересам США - и общество это отчетливо ощущало. По-видимому, империализм по природе своей не может быть контролируемым, ибо он является своего рода крайней степенью национального эгоизма, который заставляет нацию перестраивать мир вокруг себя по собственному разумению. Поэтому иранско-персидское общество восстало против американского диктата и от национализма, накрепко с ним связанного, переключило свою энергию на самоутверждение через шиитский Ислам.
Шиитское «переформатирование» персидского империализма привело, прежде всего, к десятилетней войне с Ираком. Сейчас об этом периоде вспоминают редко, однако любопытно, что тогда Ирану, по сути, противостоял единый фронт Запада, СССР и арабов, вооружавших Багдад. В результате Иран так и не смог пробить стену, воздвигнутую на его западных границах, и, по-видимому, многим показалось, что на этом иранский империализм был остановлен и похоронен.
Но случилось не так. Дело в том, что итоги войны оказались нулевыми – в том смысле, что ситуация в сфере безопасности для Ирана осталась прежней. Ему не удалось изменить собственное окружение и добиться качественно нового статуса самостоятельной державы, способной создать и контролировать пояс безопасности по периметру своих границ.
Но изменился мир: грянула «перестройка», обвалилась советская империя. Иран оказался на втором или даже третьем плане мировой политики, превратился в глазах мирового сообщества в некую резервацию средневекового мракобесия. По большому счету, о нем просто забыли. И это дало Тегерану уникальный шанс прийти в себя после революционных и военных потрясений и, говоря словами канцлера Горчакова, «сосредоточиться».
Результатом этого «сосредоточения» явилась стратегия, реализацию которой можно наблюдать сегодня. Она основана, прежде всего, на понимании того факта, что в настоящее время и в обозримом будущем статус, место и роль государства в мире определяется его отношениями с США: тот, кто добьется в глазах Америки статуса партнера в деле поддержания глобальной стабильности, тот и будет играть соответствующую роль. Добиться этого можно, лишь доказав свою способность ответственно контролировать определенный регион. Для Ирана этот регион давно определен как сфера его традиционных имперских устремлений. За последние десятилетия ни одна держава, включая Израиль, не доказала своей способности выступить тут партнером США. Но «свято место» пустовать не должно, и Тегеран решил занять его.
Опыт Китая и Индии неопровержимо показал, что вернейшим способом заставить мир считаться с тобой является национальная ядерная программа. И ее успешное осуществление доказывает обоснованность претензий Ирана на региональное лидерство: он самостоятельно, в условиях послереволюционной и послевоенной разрухи и международной блокады сумел выйти на передовые научные, технологические и производственные рубежи. По сути, это равнозначно победе в войне и само по себе обеспечивает позиционирование ИРИ в ряду ведущих держав.
Не менее важно и то, что обладание ядерными технологиями предполагает огромную ответственность. И Тегеран демонстрирует способность нести ее, ни разу не допустив даже намека на намерения военного использования своих ядерных возможностей. Как ни крути, но «иранская бомба» до сих пор остается домыслом, плодом страхов Запада, Израиля и арабов, не более того.
Другим способом «навязать» свое партнерство США стал перехват Тегераном инициативы на Ближнем Востоке, свидетелями чему мы все являемся в настоящее время. Сегодня весь мир поставлен перед необходимостью вести диалог по практически любым ключевым проблемам ближневосточного урегулирования не с кем-нибудь, а с детищем Ирана - «Хезболлах». Именно от действий ее лидера зависят, например, успех операции ООН и судьба израильского кабинета.
Особенно следует отметить, что и ядерная программа, и ближневосточная стратегия ИРИ не были какими-то ситуативными действиями, экспромтом или удачей. Такой «удачей» может считаться – и то условно – ситуация в Ираке, где США и их союзники оказались перед объективной необходимостью сотрудничества с местными шиитами и Ираном. Что же касается Ближнего Востока и ядерной программы, то каждое из этих направлений разрабатывалось в течение многих лет, терпеливо и целенаправленно. А значит, нынешнее положение планировалось, проектировалось, конструировалось Тегераном заранее. Оказывается, что «муллократия» годится не только для «шахсей-вахсея».
Кстати, о муллократии. Отдельным направлением иранской стратегии является завоевание лидерства в мусульманском мире. Насколько это удается, доказывать нет необходимости: Иран доказал, что исламский режим не является препятствием для научно-технического прогресса, для создания современной армии, для реализации на практике демократических технологий управления. Точно так же было доказано, что только бескомпромиссное следование своим принципам и идеалам обеспечивает настоящее международное признание и уважение. Нынче многие начинают понимать, что сердце исламского мира бьется в Тегеране, а не в Мекке или Каире.
Не менее уверенно и напористо Иран развивает наступление и на других традиционных для себя направлениях, которые, впрочем, остаются как бы в тени. Речь идет о том, что на Востоке, в Афганистане Иран уже прочно «застолбил» за собой немалый сектор влияния. И целенаправленно его расширяет: несколько недель назад президент Ахмадинеджад провел в Душанбе встречу трех персоязычных государств – Ирана, Таджикистана и Афганистана – и наметил обширную программу экономического и культурного сотрудничества. Заметим, что Афганистан и Таджикистан являются площадками, на которых Иран входит в непосредственный контакт с интересами США: в первом случае в деле поддержки режима Карзая, а во втором – в вопросах противодействия влиянию России и Китая. Видимо, не случайно сразу после Ахмадинеджада в Душанбе приезжал Рамсфельд…
Сам же Ахмадинеджад из Таджикистана отправился в Туркмению, где провел переговоры по газу, по Каспию и по вопросам, касающимся положения туркменского меньшинства в Иране. (Заметим в скобках, что по его следам к Туркменбаши заглянул высокопоставленный американский дипломат Брайза.) И сразу после этих переговоров Тегеран с новой силой начал проявлять активность в зоне Каспия: один из лидеров парламента ИРИ выдвинул жесткий ультиматум Азербайджану, фактически потребовав скорейшего решения вопроса о разделе шельфа Каспия с максимальным учетом интересов Тегерана. В противном случае Баку пригрозили чуть ли не интервенцией.
Надо подчеркнуть, что все это происходило в самый разгар ливанского и ядерного кризисов, когда, казалось бы, Ахмадинеджад должен был, не покидая страну, все внимание концентрировать на этих наиважнейших проблемах. Но раз он отвлекся на Среднюю Азию и Каспий, то хотя бы по одному этому можно судить о той важности, какую придают в Тегеране данным направлениям. А ведь они, вместе с Ближним Востоком (где идет складывание «шиитского полумесяца с участием Ирана, Сирии и Ливана) и Персидским заливом (где второй раз в этом году проводятся масштабные военные учения) и составляют тот самый «персидский мир» или прототип «империи», о которых говорилось в начале статьи.
Таким образом, вполне возможно, что в настоящий момент мы присутствуем при возрождении Иранской (Персидской) империи, которая имеет большие шансы превратиться в определяющий фактор на Ближнем и Среднем Востоке, на Кавказе, Каспии и в Средней Азии. Думается, что для России эта проблема должна стать важнейшей, поскольку от характера взаимоотношений с будущим Ираном критически зависит наша безопасность.
М.Лавров
