Книга Эриха Фромма «Бегство от свободы» была написана в начале Второй мировой войной в Америке, куда Фромм бежал из фашистской Германии. Она еще пропитана тем эмоциональным накалом, тем ужасом, который был вызван наступлением фашистского мракобесия в самом центре культурного ареала Запада. И Фромм ставит себе задачу выяснить, как это получилось, «что в Германии миллионы людей, отцы и деды которых самозабвенно отдали свои жизни за свободу других людей, с таким же энтузиазмом и пылом отказываются от своей свободы». Но эту проблему он исследует, применяя понятия психоанализа к социальным явлениям, и уже в предисловии так обосновывает свой подход: «Основой социального процесса является индивидуум со своими желаниями и тревогами, страстями и убеждениями, склонностью к добру и злу, поэтому его характер играет немаловажную в формировании этого процесса». Эта новация вывела Фромма в основатели новой научной дисциплины – социальной психологии, хотя первые шаги в этом направлении сделал сам Зигмунд Фрейд в книгах «Тотем и табу» (1913), «Психология масс и анализ человеческого «Я»» (1921) и «Будущее одной иллюзии» (1927).

          Психоанализ развивался Фрейдом как эмпирическое направление психологии с непосредственным применением в практике психиатрии («...он является частью науки...»), т.е. имел под собой тот же мировоззренческий фундамент, что и остальные естественные науки - биология, химия и т.д. Вслед за великими биологами XIX века Фрейд сломал последний барьер поповщины, построив научно обоснованную модель души человека и тем самым окончательно воссоединил человека с царством животных, завершив работу, продвинутую незадолго до него Чарльзом Дарвином.
          Успехи психоанализа побудили социологов к переносу его идейного богатства в общественные науки. Сам Фрейд на этом пути остался все же естествоиспытателем, сохраняя методологию естественных наук и в этой новой области приложения своего гения. Но Эрих Фромм в своей книге идет дальше и формулирует следующий постулат: «Чтобы понять динамику общественного развития, необходимо понять динамику психологических процессов, которые управляют индивидуумом».
Это общее положение, по мнению Фромма, представляется самоочевидным, оно и кажется таковым, если не остановиться и не задуматься над ним на минуту. Попробуйте, читатель, сказать здесь автору «нет», - психологически это трудно, но все же стоит вспомнить, что еще задолго до Фромма люди анализировали эту динамику и не безуспешно, опираясь на самые простые, действительно самоочевидные свойства психики человека. Утверждение о необходимости психоанализа для понимания истории должно бы явиться результатом исследования, но никак не основой его.
Этот постулат появляется не случайно, он на прямую связан с конечной целью книги – вырвать корни такого социального явления, как фашизм, из его социального и исторического контекста, погрузив их в глубины психики человека, оторвать фашизм от конкретных классов и их классовых интересов. Фромм ставит такую задачу открыто, говоря о нацизме: «В данном случае мы имеем дело с политической системой, которая основывается далеко не на рациональных силах личного интереса человека. Эта система пробуждает в человеке такие дьявольские силы, в существование которых трудно было поверить, которые, думалось, давным-давно исчезли».

Когда же они исчезли?

Фромм рисует историю западной цивилизации до «национальной революции» в Германии в весьма розовых тонах. «Средний класс добивался все больших и больших успехов в борьбе с властью существовавших политических систем и религиозных сил, человечество в целом все больше и больше порабощало природу. Экономическое положение миллионов людей улучшалось и становилось все более стабильным…», - заметьте, автор описывает ситуацию начала ХХ века: «Войны казались последними реликтами далеких времен… Экономические кризисы рассматривались как случайные явления, несмотря на то, что они имели место регулярно и довольно часто».
XIX век, первый век стремительного научно-технического развития в истории человечества, сформировал в среде образованных европейцев мироощущение эпохи «исполнения времен», времени, когда, по словам испанского философа Ортеги-и-Гассета (в кн. Хосе Ортега-и-Гассет. Восстание масс), казалось, «что человеческая жизнь, наконец, стала тем, чем она должна быть, тем, к чему издавна стремились все поколения, тем, чем она отныне будет всегда». Это ощущение вырабатывалось в течение ста лет после эпохи Наполеона, хотя в это же время шло строительство колониальной системы грабежа народов других континентов, велись грабительские войны против Китая, жестоко подавлялись восстания в Индии, процветала, по сути, рабская эксплуатация народов в Африке и Латинской Америке. Но все это было отделено от Европы океанами, и даже катастрофа первой мировой войны и последовавший развал экономики слабо затронул быт благополучного буржуа, тем более, его интеллектуальной элиты, погруженной в мирную университетскую среду. Сталкиваясь с внешним миром, молодой философ, слегка марксистской, по моде того времени, окраски, всегда встречал уважительное отношение бюргеров, вежливо снимавших шляпы, здороваясь со знакомым Гер Профессором. Но как же изменились знакомые булочники и таксисты, кельнеры и водопроводчики, взявши власть в коричневых рубашках штурмовиков! Нет, корни такой перемены следовало искать, по мнению Фромма, в свойствах самих людей, а западная цивилизация лишь некоторыми своими сторонами, в обычных условиях обеспечивающих ее прогресс, в особых случаях допускала проявление этих «дьявольских сил». В этом состоит основной лейтмотив рассматриваемой книги Эриха Фромма.
Психоанализ являлся естественным инструментом для проникновения в душу человека, но кое-что в нем не устраивало Фромма, и он решил сначала размежеваться с его основоположником: «…в этой работе я намеревался подчеркнуть свое несогласие с фрейдовской интерпретацией». В чем же упрекает Фромм основателя психоанализа?

          Главным пунктом расхождения Фромма с Зигмундом Фрейдом является, если можно так выразиться, цинизм основ психоанализа. Мы используем здесь этот термин в обычном, бытовом смысле, как отрицание абсолютизации нравственных принципов. Это качество свойственно всем естественным наукам, ведь в критериях оценки их результатов нравственные суждения отсутствуют. Но в психоанализе скальпель исследователя впервые проник, образно говоря, не в тело, а в душу человека и подверг анализу механизмы построения самой морали с тем же равнодушием к добру и злу, с каким до тех пор препарировались, например, системы пищеварения. Возможно, на этом пути были сделаны приближенные или даже ошибочные выводы, - научное познание всегда ограниченно и несовершенно, но Фромма не устраивает сам путь, научное описание конструкции души человека, и он возвращается к старому философскому понятию «природа человека», в которое испокон веков философы привыкли сбрасывать все, кому что нравится. Вот и Фромм помимо естественных физиологических потребностей и кое-чего еще («дружелюбие или враждебность и деструктивность, жажда власти или тяга к подчинению, отчужденность, стремление к самовосхвалению, скупость, влечение к чувственным наслаждениям или боязнь их…») разместил в этой природе еще и «потребность человека вступать во взаимоотношения и связи с окружающим миром, потребность, основная задача которой заключается в том, чтобы избежать одиночества».

Загрузив таким образом старую философскую корзину, он объявляет, что строит динамическую модель адаптации природы человека к обществу в отличие от традиционного психоанализа, и далее заключает, что «…те стремления, которые различают характеры людей, - любовь, ненависть, стремление к власти или к подчинению, чувственное влечение или боязнь такового – все они являются продуктами социального процесса. <…> …общество выполняет не только функцию подавления каких-то личностных факторов, но и созидательную функцию формирования личности». Более того, у людей некоторой социальной группы формируются, в общем-то, близкие характеры, и Фромм вводит абстракцию «социального характера».
          «Социальный характер – пишет он, - составляет только та совокупность черт характера, которая присуща большинству членов определенной социальной группы и которая появилась как результат общих для всех ее членов переживаний и общего жизненного уклада – (курсив Фромма)». Разумеется, он допускает статистические отклонения, «результат действия случайных факторов», но «…если мы стремимся узнать, каким образом поток человеческой энергии выбирает то или инее русло и действует в качестве производительной силы при данном общественном строе, то внимание следует обращать прежде всего на характер социальный».
          Стоп, читатель, снова остановимся на некоторое время в этом потоке внешне весьма правдоподобных фраз и зададимся вопросом: а что же стоит за этим правдоподобием? Что такое характер? Из контекста явствует, что термин «характер» означает у Фромма то же философское понятие «природы человека», но индивидуализированное, т.е. природа конкретного человека. И относительно этого объекта Фромм высказывает довольно сильное, как говорят математики, утверждение о том, что для однородной социальной группы можно построить устойчивый усредненный характер, называемый им «социальным», различный для разных социальных групп, отклонения от которого индивидуальных характеров в группе (дисперсия) будут статистически незначительными.
          Наш вопрос теперь формулируется так: на что опирается это утверждение? Может быть, Фромм располагал результатами психоаналитических обследований достаточно представительных выборок из разных социальных групп? Нет, такого фактического материала у него не было. Да и будь он, представим на минуту, в распоряжении Фромма, как проводить осреднение индивидуальных характеров по столь различным их атрибутам, не имеющих численного выражения? Это ведь само по себе стало бы весьма сложной научной проблемой, возможно, и не имеющей решения.
          Таким образом, научное обоснование понятия «социальный характер» просто-напросто отсутствует. Наверное, бессознательный расчет Фромма строился на том, что читатель-гуманитарий не будет заморачивать себе голову строгим анализом его определений, а просто примет ход его рассуждений, опираясь к тому же на смутную ассоциацию с известным «бытие определяет сознание». Так оно и вышло.

          Построив эту абстракцию – «социальный характер», Фромм уже в нее внедряет сложные механизмы и комплексы, открытые психоанализом в душе человека. Психоаналитики прослеживают развитие этих комплексов в индивидуальной истории взаимодействия человека с внешним миром, начиная с самого раннего детства. Но абстракция Фромма есть абстракция, ее же не посадишь в мягкое кресло и не начнешь расспрашивать о ранних детских воспоминаниях или ставить вопросы на ассоциации. Как же судит Фромм о душе этого «пациента»? А по его общественным действиям, и процесс зацикливается: по результатам общественных действий постулируются свойства «социального характера» данной группы людей, а затем эти результаты выводятся из определенного таким образом социального характера.
          Наверное, прав был Зигмунд Фрейд, который, по признанию самого Фромма, «считал иллюзией социальную психологию, где предметом исследования выступает некая группа людей, «общество» или социальный комплекс с «массовой» или «общественной душой». Он исходил из того, что любая группа состоит только из индивидов и что только индивид как таковой является субъектом психических свойств» (Эрих Фромм. Кризис психоанализа. – М., Айрис-пресс, 2004).
          Итак, основными понятиями, которыми оперирует Фромм, является «социальный характер» и его адаптация к социальным условиям. Но выводимый из социальных условий характер выступает у него не как эмпирическая данность, а в качестве некоторой предельной формы, идеала, носитель которого должен бы жить в полном согласии с миром, не испытывая психологических диссонансов: «Если характер личности индивидуума не конфликтует с социальным  характером и они более менее идентичны, то доминантные стремления индивидуума побуждают его делать именно то, что необходимо и жизненно важно в условиях его социума»

Природа человека оказывается у Фромма очень пластичной субстанцией, легко поддающейся воспитательному воздействию общества. Поистине, некоторые идеи просто носятся в воздухе, если учесть, что в то же время на другой стороне земного шара, в Советском Союзе, воспитательная функция общества была возведена в ранг универсальной догмы, а несколько позднее, в эпоху расцвета славы Эриха Фромма, диссиденство, т.е. отклонения от социально обусловленного поведения человека, нередко рассматривалось как психическое заболевание.
          Если Фромм не так уж много берет от Фрейда, то, забегая вперед, мы можем сказать, что от Маркса в его работах не остается ничего. Но Маркс в середине ХХ века был в моде среди лево-либеральных интеллектуалов Европы, правда, обкатанный в профессорской среде немецких университетов, отчужденный от практического опыта советской России. Фромм во многих случаях использует имя Маркса, что создало ему имидж неортодоксально мыслящего социолога левого направления. Например, в книгу «Кризис психоанализа» помещен доклад Фромма (1968 г.) под названием «Вклад Маркса в знания о человеке», в котором Фромм ищет поддержку у Маркса в своей критике Фрейда.
          Мы с большим пиететом относимся к Карлу Марксу, великому мыслителю и революционеру, но, как известно, Маркс не занимался психологией, и никаких научных работ по этому направлению у него нет. К тому же, мы не разделяем наивного убежденности, столь характерной для эпохи великого вождя и учителя в нашей стране, в том, что в многотомном издании работ Маркса и Энгельса можно найти (хотя бы в виде наметок) решения всех проблем, которые могут возникнуть перед человечеством в обозримом будущем. В психологии Маркс придерживался обычного для середины XIX века представления о человеке, как о существе рациональном, мотивы поведения которого определяются осознаваемыми им рациональными интересами (правильно или неправильно понятыми – это другой вопрос). Подход этот был общим, начиная с эпохи Просвещения, и оказался вполне достаточным для анализа капитализма и выработки общей материалистической концепции истории. И в знаменитом «бытие определяет сознание» Маркс говорит именно о сознании, о рациональном отражении внешнего мира в реальном человеческом разуме. Этот разум не всегда распознает идеологические мистификации типа товарного фетишизма, он может быть затуманен опиумом религий, его прогнозы могут быть несовершенны, а иногда и просто ошибочны, но сама жизнь, то самое «бытие», обеспечивает постепенное преодоление заблуждений и все более ясное понимание мира, в котором живет человек.
          Эта основа исторического материализма, заложенная в работах Маркса, полностью противоречит пониманию истории Фроммом, согласно которому именно социальная психология «должна продемонстрировать <…> то, как человеческая энергия, в своих специфических, особенных формах проявления, в свою очередь становится активной силой, формирующей имеющие место социальные процессы».
В качестве примера, конкретизирующего это положение, Фромм выдвигает тезис о том, что «стремление человека к славе и успеху, а также потребность человека в труде были главными силами, которые способствовали развитию современного капитализма». В результате такого развития человек Фромма «обрел новые душевные качества: стремление к труду и бережливости, готовность выполнять поставленные задачи, превратив свою жизнь в орудие для достижения целей какой-то внешней силы, отречение от земных благ и бесконечное чувство долга». Так сформировался «средний класс», обладающий чертами характера, «которые позже, в капиталистическом обществе, стали производительными силами, без которых невозможно было бы современное социальное и экономическое развитие общества».

Что касается трудолюбия и бережливости, то откройте, читатель, XXIV главу I тома «Капитала» и вы увидите, что сказочка об их вкладе в становление капитализма существовала и до рождения Фромма. «Подобные пошлые сказки – писал Маркс в середине XIX века – пережевывает, например, в целях оправдания propriėtė, г-н Тьер некогда столь остроумным французам, да еще с торжественно серьезной миной государственного мужа. Но раз дело касается вопроса о собственности, священный долг повелевает поддерживать точку зрения детского букваря как единственно правильную для всех возрастов и всех ступеней развития». Глава XXIV о первоначальном накоплении – единственная в первом томе, в которой Маркс оставляет строго научный стиль изложения и пишет с яростью и негодованием, столь характерными для его темперамента в его политических памфлетах. То, что выразитель мнений «среднего класса» вновь пускает в оборот допотопные сказочки, - это естественно, но зачем надо при каждом случае с почтением поминать имя Маркса и потом полностью игнорировать научные результаты его труда?
Эрих Фромм рассматривает историю «как процесс растущей индивидуализации  и растущего освобождения». Но в процессе «индивидуализации» человек, по Фромму, утратил естественные связи с сообществом других людей, что привело к росту чувства одиночества и даже страха перед внешним могущественным миром. Этому способствовали некоторые черты современного общества, в общем-то, либерального, но требующего от человека самостоятельной ответственности и собственного выбора жизненного пути. Многие оказываются не готовы к этому, и у них появляется соблазн отказаться от завоеванной свободы в пользу какого-либо тоталитаризма под воздействием возникшего у них садо-мазохистского комплекса. Такова, примерно, канва рассуждений Фромма.
          В связи с особой привязанностью Фромма к «среднему классу» и особой озабоченностью его судьбой можно было бы просто «пройтись» по мелкобуржуазной сущности этого философа, но подобно тому, как любящий человек видит в объекте своей любви многие черты, незаметные для постороннего равнодушного взгляда, так и Эрих Фромм одним из первых обнаружил в этом современном сословии существенные изменения, не замеченные наследниками Маркса (или теми, кто себя к ним причисляет). И здесь он становится интересен для современного читателя.
          В течение XX столетия в промышленно развитых странах быстро нарастало число горожан, занятых службой и услугами. В Германии в 1937 году доля горожан, работающих по найму в сфере услуг, финансов и управления, составляла уже более четверти от общего числа занятых по найму, и «средний класс» стал вторым по численности сословием Германии. Фромм замечает это явление, и отмечает: «Положение же нового среднего класса, который в большинстве своем состоит из служащих и работников инженерно-технической сферы, число которых резко возросло в связи с расширением крупного бизнеса, очень отличается от положения независимых мелких предпринимателей старого типа» - пишет Фромм. И далее: «…каждый из них является всего лишь маленькой деталью одного огромного механизма экономики». И далее; «Человек стал ощущать, что над ним нависла угроза со стороны больших сил…<…> Главную роль в этом процессе играет само возрастание влияния и могущества монополистического капитала». Обращаясь к конкретике, Фромм вынужден признать печальные реалии.
Да, провозглашена свобода вероисповедания, но «современный человек практически полностью утратил веру во что бы то ни было, что не может быть доказано современными научными методами».

Да, «мы полагаем, что свобода слова – это последний шаг в победном шествии свободы». Но: «Попробуйте узнать у обычного читателя газеты, что он думает о такой-то политической проблеме, и он перескажет вам более или менее точно все, что об этом говорится в газете…». Фромм называет это «псевдомышлением».
Да, профсоюзы «начали борьбу за улучшение жизненного уровня рядового рабочего», но «некоторые из них превратились в таких же гигантов, не оставив места для частной инициативы их отдельных членов». Да, существуют различные политические партии, но «в наши дни рядовому избирателю приходится иметь дело с огромными партиями, которые так же далеки от его интересов, как и гигантские промышленные корпорации».
Да, проводятся регулярно выборы в представительные органы, но рядовой избиратель «стоит перед выбором из двух-трех кандидатов от партийных аппаратов, но он об этих кандидатах ничего не знает, их фамилии ему ничего не говорят и их отношения для него абстрактны, как и все прочие отношения».
И в сфере потребления человек утратил свой индивидуализм. Если «прежний торговец, как правило, апеллировал к здравому смыслу», то теперь покупатель стал объектом рекламы; «как и любое гипнотическое внушение, она проникает в мозг человека через органы его чувств,<…> чтобы заставить потенциального клиента подчиниться интеллектуально».
В этом мире, приходит к выводу Фромм, «чувство независимости и собственной значимости уже потеряно навсегда и безвозвратно».
Так от какой же свободы бежал человек Фромма под знамена со свастикой?!

          Интересно, что критика капитализма у Фромма и Гитлера во многом совпадает, и это естественно: оба они выражают характерные мнения «среднего класса» Германии той эпохи. Фромм это замечает: «В отличие от рабочего класса, либеральной и католической буржуазии, - пишет он, - которые весьма негативно или же, по крайней мере, равнодушно отнеслись к появлению нацистского режима, низшие слои среднего класса (лавочники, ремесленники, служащие) с восторгом восприняли идею прихода нацистов к власти. Именно на эту группу населения нацисты и делали главную ставку, это была их опора и поддержка». Замечать-то замечает, но не может, не хочет признать, что нацисты были также представителями «среднего класса», и их идеология –выражением его мнений, так что в поддержке «средним классом» фашизма нет ничего иррационального, бессознательного. Это был рациональный акт, проявление коллективного разума этого сословия.

Марксистская традиция трактует фашизм как экстремальную форму власти империализма, связывая его лишь с интересами крупного капитала. Ортодоксы могут указать, что отношения собственности после «национальной революции», как называли свой переворот нацисты, не изменились, значит, не изменился и характер государственного насилия, как формы диктатуры монополистического капитала. Но традиционный подход к фашизму не объясняет всей его деятельности и даже не проясняет причин второй мировой войны. В тот период явно развивалась интернационализация финансового и промышленного капитала, а возникавшие конфликты отнюдь не требовали силового решения. Необходимость и возможность создания общего хозяйства в Европе была очевидной многим политикам и философам.

Приход к власти партии Гитлера в Германии, конечно, стал возможным лишь при поддержке его крупным капиталом, однако не националистические бредни подвигнули китов германского экономики на поддержку вульгарной партии мелких бюргеров, а ее готовность сокрушить надвигавшуюся пролетарскую революцию. Собственно направленная против монополистического капитала часть идеологии нацизма не была воспринята столпами общества всерьез. Капитал слишком привык к тому времени к демагогии своей платной идеологической обслуги, демагогии, необходимой для контроля над порабощенным народом. Но в этот раз он просчитался.
То, что партия бюргеров имела свои собственные цели, верхи германского общества осознали далеко не сразу. Фашизм, разгромив политические партии пролетариата, быстро скрутил германский капитал, подчинив его своей власти и принудив решать свои задачи. Как сказано в XXIV главе «Капитала»: «Само насилие есть экономическая потенция».

«Что значит владение собственностью, если я твердо охватил всех людей дисциплиной, из которой они не могут выбраться. – говорил фюрер - Пусть владеют землей и фабриками, сколько им угодно. Решающий момент – это то, что государство распоряжается через партию всеми, независимо от того, собственники они или рабочие...Мы социализируем людей» (из книги: Е.Ф. Язьков. История стран Европы и Америки в новейшее время (1918-1945). Курс лекций. – 2-е издание. – М.: Изд-во МГУ, ИНФРА-М, 2000). Надо отдать должное фюреру: программа его действий была обнародована задолго до «национальной революции», и он осуществлял ее последовательно и в полном объеме. В том числе, и в ее антикапиталистической части. Западные политики долго не могли понять, что за Рейном пришел к власти новый класс. Они не хотели воевать с Германией, надеялись, что уж с берлинскими банкирами и хозяевами Рура можно договориться полюбовно, и почти год вели «странную войну». Надеялись вплоть до Дюнкерка и падения Парижа.
Главная «заслуга» Гитлера перед немецким бюргерством, привлекшая к нему абсолютное доверие и почитание этого сословия, состояла в том, что он смог предложить ему реальную программу кардинального изменения его социального статуса – превращения его из сословия слуг в сословие господ, передав ему в рабство славянское население восточной Европы. Без этой программы режим национал-социализма повисал в воздухе: сословие, совершившее переворот, оставалось бы в своей социальной роли под господством старых хозяев, и задачи нового государственного аппарата оставались бы старыми, – сохранение существовавшего порядка эксплуатации, т.е. режим со всеми его атрибутами: красными знаменами со свастикой, факельными маршами, партийным товариществом и т.п., - превратился бы в обычную военно-полицейскую диктатуру, действующую в интересах финансовой олигархии. Как в Португалии или в Италии.
Мы назвали эту программу реальной, потому что, в принципе, в ней нет ничего неосуществимого, ведь владела же маленькая Англия огромной Индией и т.д. Другое дело, что в конкретных условиях 40-х годов прошлого века Германия не обладала достаточным людским и экономическим потенциалом для ее реализации, а главный противник ее, Советский Союз, был на подъеме.

Но тогда, в 1940 году Эрих Фромм еще ничего этого не знал. Что же он тогда предлагал своему сословию?
Эрих Фромм, почувствовав порабощающее давление монополистического капитала на «средний класс», истолковал его в терминах психоанализа как избыточную «репрессивность» (по Фрейду) этого общества. Он ищет выход для своего класса в высвобождении психики человека из-под давления общества, т.е. фактически, в ослаблении провозглашенной им «динамической адаптации» человека к социальным требованиям общества. Его рецепт – это сознательное культивирование в человеке с помощью воспитания и изменения социальных условий способности к спонтанным действиям.
          Что такое спонтанность в контексте Фромма? Рассуждая «методом от противного», Фромм определяет спонтанную деятельность так: «это не принудительная деятельность, навязанная человеку его собственным бессилием и чувством одиночества; это не бездумная деятельность автомата, обусловленная некритичным восприятием действительности, существующей вне его. Спонтанная активность – это свободная деятельность личности», т.е. «по собственному побуждению».
          В качестве примеров спонтанности он называет творчество художников, непосредственность детей, но и не только: «свежее, непосредственное восприятие живописи, или же идея, которая пришла в голову после долгих и томительных размышлений, или необыкновенно приятное чувственное наслаждение, или прилив нежности по отношению к другому человеку. В эти моменты мы понимаем, что это и есть настоящая жизнь…». Таким образом, понятие спонтанности шире, чем собственно творческая деятельность, которую еще Фрейд полагал свободной от принуждения.
          Каковы же социальные условия освобождения человека по Фромму?
          В первую очередь, избавление человека от необходимости все свою энергию тратить на выживание в собственном смысле этого слова. Это, по мнению Фромма, вопрос, который фактически уже решается капитализмом. Главный инструмент такого прогресса он видит в демократическом государстве американского образца; «мы не имеем право упустить ни одного завоевания современной демократии; мы должны сохранить основное из них – представительное правительство, избираемое народом и ответственное перед ним, а также и все права, гарантированные конституцией каждому гражданину». Но в систему требовалось внести некоторые коррективы. Фромм предлагает дополнить капитализм еще одним принципом; «утверждающим, что никто не должен голодать, что общество ответственно за всех своих членов, что никто не будет вынужден – страхом перед безработицей или голодом – к подчинению и потере человеческого достоинства». В таком обществе должна быть реализована плановая экономика (в те годы успехи плановой экономики в СССР на фоне затяжной депрессии в капиталистических странах признавались западными интеллектуалами), но при сохранении «частной инициативы». Для этого нужно уничтожить власть «небольшой кучки дельцов, хозяйничающих в экономике, без какой-либо ответственности перед массой людей, чьи судьбы зависят от их решений». Такова программа «демократического социализма» Эриха Фромма. В чисто экономическом плане он как две капли воды похож на «национальный социализм», реализованный в те годы в Германии, но Фромм этого не заметил.
          Здесь автор хотел бы обратить внимание читателей, что за последние 60 лет проект Эрих Фромма начал осуществляться, и реализовался уж, если не на 100, то на 50% точно. Не то, чтобы какая-то партия взялась осуществлять «мудрые предначертания» Фромма, нет, но кажется, что тогда, в далеком 1940 году, Эрих Фромм как в воду смотрел, и процесс этот сдвинулся в послевоенные годы как-то стихийно, сам по себе, разрозненными действиями многих людей, многих политических сил, и сейчас уже можно судить о первых результатах. И эта реализация имела последствия, неожиданные и для либеральных интеллектуалов Запада, и для противников капиталистической системы.
          Действительно, читатель, «общество всеобщего изобилия» в каком-то приближении построено, правда не глобально, но все же оно включает заметную часть человечества – «золотой миллиард». Плохо-бедно ли, но в этих странах для большей части населения гарантирован набор социальных прав, обеспечивающий достаточно комфортное существование. Там нет социального равенства, но ведь этого требования нет и в проекте Фромма. И достижения представительной демократии сохранены в этих странах и даже расширены: в США уже покончено с расовой дискриминацией во многих областях общественной жизни, во многих странах этого миллиарда включены в систему профсоюзы, независимые от администрации конкретных корпораций, на чем настаивал Фромм. Правда, не реализована плановая система управления экономикой, но взамен этого возрастает государственное регулирование экономики, в виде либо установления правил игры (например, антимонопольное законодательство), либо прямого воздействия налогов, преференций и кредитной политики

Таким образом, благоглупости либерального толка, написанные Эрихом Фроммом в смутное, тяжелое время – начиналась вторая мировая война –стали реализовываться в этом мире. Не сразу и не полностью, под давлением обстоятельств, но власть имущие вынуждены идти навстречу пожеланиям «среднего класса», ставшего в XX веке одним из самых многочисленных классов современного общества, найдя в нем опору своей власти и даже делясь с ним частью властных полномочий.

Произошло и разительное ослабление психологической «репрессивности» западной цивилизации по отношению к «среднему классу», что и было лейтмотивом проекта Эриха Фромма. Помните, читатель, он особенно настаивал на расширении области «спонтанной» деятельности человека, т.е. - повторимся – деятельности не по внешнему и даже внутреннему принуждению, а по внутреннему желанию человека, по психолоически неподавляемому импульсу. И действительно, установление равноправия женщин во всех областях и сексуальная революция, возникновение индустрии развлечений и шоу-бизнеса, продление детства в силу многолетней системы образования, культ игры как формы постоянного существования для всех слоев этого общества, фактическая легализация многих человеческих пороков в сексуальной и социальной сферах – гомосексуализма, наркотиков, преступности, - все это обеспечивает расширение сферы спонтанности.
          Спонтанность вторгается и в служебную деятельность обычного представителя «среднего класса». Лишь на самых нижних этажах пирамиды этого сословия загруженность рабочего дня служащего приближается к фабрично-заводской загрузке рабочего. Но в хорошо функционирующей фирме всегда идет интересная «светская» жизнь, там организуются различные местные партии, возникают интриги, сходятся пары, организуются совместные чаепития и банкеты и т.п.
За пределами офиса человек получает выбор в огромном разнообразии, создаваемом индустрией развлечений, давно отодвинувшей все существовавшие некогда «репрессивные» критерии - моральные и эстетические. Снимаются ограничения даже разума, и на равных правах с подлинным знанием и, чаще всего, с большим успехом выступают белая и черная мания, астрология, обрывки примитивных верований дикарей …
Это общество даже не назовешь конформистским. Оно жадно поглощает все новое, необычное и переваривает его себе на потеху. Фашизм оно переварило в красочную символику со свастикой и в кожаные куртки с металлическими заклепками, кубинская революция породила моду на бороды, «великий отказ» Маркузе выродился в цветочек на джинсах хиппи, и т.п. Оно переживает свои кризисы, иногда достаточно шумные, как, например, баталии антиглобалистов, французский бунт или убийства инородцев в Ленинграде и Мельбурне, начали проявляться и отрицательные последствия: разрушение семьи, падение рождаемости, что ведет к импорту чуждой по менталитету рабочей силы из-за рубежа. А ведь процесс этот в массовом порядке захватил только два поколения, в то время как, по Фрейду, наше Сверх-Я, носитель морали и «репрессивных» ограничений, наследует нормативную базу не столько отцов, сколько дедов. Так что в полном объеме эта спонтанность проявится, если ничего не случится, еще через одно-два поколения, и каков будет этот мир «со снятой крышкой», по выражению Дьюи?
          Возможно, читателю покажется, что последние абзацы пронизаны некоей ностальгией, призывом повернуть колесо истории вспять, но это не так. Ведь дело уже сделано, джин выпущен из бутылки. Человечество за краткую свою историю раскупорило много сосудов, и ни разу ему не удалось водворить вырвавшегося духа назад. А этот джин агрессивен и силен, и на груди его вытатуировано слово «свобода», столь сладкое для слуха и столь сложное для разума. Не раз оно уводило людей от старого, привычного рабства в новое, но не слабеет его притягательная сила.
          На заре цивилизации Пенфей, правитель Фив, попытался воспрепятствовать победным шествиям юного бога Вакха по древней Ахайе, но был растерзан толпой хмельных вакханок во главе со своей матерью и ее сестрами. Давно уже древние боги, повелители молний, тверди и вод, ушли в небытие, но этот мальчик, украшенный виноградными лозами, вечно пьяный, окруженный хмельной толпой, по-прежнему бродит по нашим городам и весям, ломая в душах людей какие-то препоны, сея горе и слезы на пути своем, но в то же время разбрасывая среди толпы иллюзии воли. В этом его власть, и сколь смехотворны были попытки изгнать его!

          Так и ныне на пути нового божества выстраиваются оборонительные линии религиозных фундаменталистов, евразийцев, государственников, антиглобалистов… Конечно, капитал использует этого джина наряду с авианосцами и «томагавками» в своих интересах, но и силы, противостоящие ему, нередко отстаивают свои привилегии, свои права на власть и возможность распоряжаться трудом своего народа, так что сам народ нередко остается равнодушным зрителем в этой борьбе, а то и присоединяется к карнавальному шествию нового властителя душ.

Итак, ныне «средний класс», класс служащих горожан, став в развитых странах самым многочисленным классом, предъявляет свои требования к обществу. Характер этих требований не совпадает с коммунистической перспективой, как она излагалась, начиная с великого «Манифеста», и тем, кто хотел бы говорить от имени рабочего класса, надо, во-первых, это ясно понимать, а, во-вторых, найти условия своего «исторического компромисса» с весомой частью «среднего класса», а то ведь и перед ними замаячит судьба героического Пенфея.

Ю. Миронов