Собственно говоря, это только в 20-х годах (конкретно – в 1927 году), уже при Сталине, большевики заговорили о «Великой Октябрьской социалистической революции». До этого в ходу было другое наименование – «Октябрьский переворот». Стало ясно, что создание «мировой коммуны» откладывается, причем на неопределенный срок. Пришлось заговорить о «строительстве социализма в одной отдельно взятой в стране», для чего и понадобилось подчеркнуть роль Октября. До этого же Октябрь воспринимался как один из этапов российской революции, который начался в Феврале 1917 года (когда по утверждению Ленина Россия стала «самой свободной страной в мире»). В свою очередь сама российская революция рассматривалась как часть революции мировой, которую должны были, по замыслу большевиков, возглавить «передовые» европейские страны - прежде всего, Германия. А так события Октября рассматривались без излишнего пафоса – ну взяли власть в отсталой России – а что это такое в сравнении с грядущей мировой революцией? Или даже в сравнении с падением «вековой», «реакционной» монархии? Потом, конечно же, Агитпроп постарался максимально героизировать события Октября, подчеркнув в ней роль Сталина (кстати сказать, предельно минимальную). Но до этого отношение к «Великому Октябрю» было достаточно спокойным.
     В этом, вне всякого сомнения, присутствовала своя логика. Сам Октябрь был всего лишь следствием Февраля, когда и началась страшная, революционная ломка российских устоев. Да и пресловутые репрессии начались вовсе не после Октября (и уж, тем более, не в 1917 году). К ним приступили сразу же после «великой и бескровной» (на самом деле в одной только столице убитых и раненых насчитывалось 1443 человека) Февральской революции, когда Россия стала якобы «самой свободной». Одним из первых деяний Временного правительства был запрет на деятельность монархических партий и выпуск монархической прессы. Тогда же по всей армии пошла волна выступлений против офицерства, часто сопровождающихся убийствами. Откровенно насильственный характер носило и т. н. «аграрное движение», заключавшееся в разграблении помещичьих хозяйств. Так, в одном только Козловском уезде Тамбовской губернии в сентябре-октябре 1917 года было уничтожено 79 имений. («Бурлили» и рабочие – правда, не столь брутально. Еще бы, осенью 1917 года их зарплата составила всего 57 % от довоенной. А хлебная норма на одного питерского рабочего составляла менее 200 грамм в день.)
     При этом надо заметить, что Временное правительство вовсе не было кучкой демократических мечтателей-альтруистов, как это представляют себя многие апологеты (да и хулители) феврализма. Осенью 1917 года Керенский попытался сосредоточить в своих руках всю полноту власти, опираясь на пятерку особо доверенных министров, громко именовавшихся «Директорией». (Именно эта Директория и провозгласила Россию республикой – не дожидаясь «Учредительного собрания российского народа». Кстати, можно только представить себе, что сделали бы с «Учредилкой» сторонники Керенского, сохрани они власть до января 1918 года. Как некоторые демократы «уважают» парламент мы видели в 1993 году.)
     Керенского, между прочим, уже стали выставлять как вождя. Задолго до пресловутого культа личности Сталина, в демократической еще России Керенского, появились медали с изображениями Александра Федоровича и надписью на обратной стороне: «Славный мудрый честный и любимый вождь свободного народа». Исследователь Б. Колоницкий описывает культ личности Керенского, который царил весной-летом 1917 года. Тогда по всей стране продавались жетоны и значки с его профилем, а также бюсты. Огромным спросом пользовались открытки с изображением Керенского, а его портреты выставлялись повсюду в витринах. На одном из аукционов портрет главноуговаривающего был продан за 12 тыс. р. А в Москве, по завершении речи Керенского в Большом театре, кто-то даже выложил за изображение его личности 16 тыс. р. И вот апофеоз – продвинутые граждане «Свободной России» выдвинули проект создания в мае 1917 г. «Фонда имени Друга Человечества А. Ф. Керенского». Ничего не напоминает?
     Другое дело, что Керенский оказался неспособным стать новым Бонапартом (хотя он явно подражал «великому корсиканцу») и бездарно потерял власть. А так, в октябре 1917 года одна диктатура сменилась другой – так что моралистам от либерализма тут возмущаться нечем. За что, как говорится, боролись, на то и напоролись. И от 1917 протягивается яркая соединительная линия до 1937 года, причем протягивается она именно с Февраля.
     Безусловно, Октябрь очень сильно радикализировал политическую ситуацию в Россию, что выразилось в совершенно чудовищных вещах (красный террор, продразверстка и т. д.) Однако приходится признать, что все эти страшные вещи стали неизбежными после свержения монархии, которое произошло во время войны (и это особенно подчеркивает безответственность февралистов). Из того бардака, в который завели страну люди типа Керенского, все эти либералы и либерал-социалисты, выхода было только два: железная диктатура или полный развал страны с последующей оккупацией. И сдается, что во втором случае жертв было бы не меньше, но даже больше – особенно, если бы раскол и оккупация продлилась бы долгое время. Как это было в Китае, где коммунисты и националисты упорно молотили друг друга – на радость японцам. (Белые попытались создать национальную диктатуру, но она оказалась вовсе не железной, что и предопределило их поражение.)
     Потом, уже после гражданской войны Россия долго пыталась изжить революционную горячку, доставшуюся ей в Феврале. Казалось бы, выздоровление наступило вместе с началом «новой экономической политики». Тогда на это надеялись многие деятели эмиграции – прежде всего, сменовеховцы. Их главный идеолог Н. Устрялов даже говорил об «экономическом Бресте большевизма». А в 1925 году, через год после смерти Ленина, он написал статью «Национализация Октября», в которой восторженно объявил: «Думается, правильнее всего основная тенденция современности может быть охарактеризована как национализация Октября. Революция входит в плоть и кровь народа и государства. Нация советизируется. И обратно: советы национализируются. «Ближе к массам!» - провозглашает Цека. «Глубже в быт!» - давно призывает Троцкий. Эти лозунги одинаково знаменательны и по-одинаковому действенны».
     Как видим, даже и «демон революции» казался тогда Устрялову едва ли не консерватором. Увы, пройдет немного времени и в стране начнется жуть коллективизации, которая была мощнейшим рецидивом революции. Без всякого преувеличения можно сказать, что тогда страна стояла на пороге гражданской войны.
     Особенно яркий пример – политика раскулачивания, проводившаяся в Средне-Волжском районе тамошним партийным боссом М. Хатаевичем. Очевидно, тоскуя по временам гражданской войны, тот создал в крае «боевой штаб» по раскулачиванию. Было принято решение за пять дней арестовать 5 тысяч человек, и 15 тысяч семей собрать для выселения. Для проведения операции предлагалось привлечь армейские части и (внимание!) раздать коммунистам края оружие. Последнее было уже шагом к гражданской войне.
     Поэтому закидоны Хатаевича не на шутку встревожили Кремль, и Сталин (вместе с Молотовым и Кагановичем) послали ему 31 января 1930 года телеграмму, в которой определили: «Ваша торопливость в вопросе о кулаке ничего общего с политикой партии не имеет». От Хатаевича потребовали прекратить аресты. И что же? Хатаевич испугался, поспешил выполнить распоряжение «свирепого диктатора»? Ничуть не бывало. На следующий день в Москву пришел ответ: «Арест кулацко-белогвардейского актива приостановить не можем, ибо он почти закончен». Инициативные товарищи на местах показали себя еще большими радикалами, чем «кремлевцы», и это, не в последнюю очередь, побудило Сталина написать свою знаменитую статью «Головокружение от успехов», в которой он критиковал перегибы на местах.
     Но вот страна отошла от безумий коллективизации и приступила к действительно мирному строительству. В 1936 году была принята новая, «сталинская» Конституция, по которой так называемым «бывшим» («кулакам», дворянам, священникам пр.) возвращалась вся полнота гражданских прав. Снова наметилась нормализация, но уже в 1937 году в стране развертываются массовые политические репрессии, напоминающие красный террор 1918-1920 годов. Революция дала еще один рецидив.
     Но вместе с тем стала заметной и большая разница. Прежде всего, масштаб репрессий был уже совсем не такой. Так, есть данные Государственного архива Российской Федерации (ГАРФа), которые давно уже опубликованы во многих изданиях. Здесь, в первую очередь, нужно упомянуть справку, предоставленную Хрущеву 1 февраля 1954 года. Она была подписана Генеральным прокурором Р. Руденко, министром внутренних дел С. Кругловым и министром юстиции К. Горшениным. В справке было отмечено: «В связи с поступающими в ЦК КПСС сигналами от ряда лиц о незаконном осуждении за контрреволюционные преступления в прошлые годы Коллегией ОГПУ, тройками НКВД, Особым совещанием, Военной коллегией, судами и военными трибуналами, и в соответствии с вашим указанием о необходимости пересмотреть дела на лиц, осужденных за контрреволюционные преступления и содержащихся в лагерях и тюрьмах, докладываем: за время с 1921 года по настоящее время за контрреволюционные преступления было осуждено 3 777 380 человек, в том числе к ВМН (высшая мера наказания – А. Е.) – 642 980 человек, к содержанию в тюрьмах и лагерях на срок от 25 лет и ниже – 2 369 220, в ссылку и высылку – 765 180 человек». Это, конечно, много, но это ни в какое сравнение не идет со временами гражданской войны.
     К тому же, репрессии начинают уже касаться самих большевистских вождей. И, в первую очередь, тех, кто оставался, так или иначе, сторонником ленинско-троцкисткой линии. Дело в том, что в стране происходило укрепление государственности, поэтому революционные взрывы тогда причудливым образом сочетались с патриотическими преобразованиями. Но все равно сам террор затронул не только элиту – от него пострадало и множество безвинных людей, как это всегда происходит в революцию. (В числе жертв оказался и оптимист Устрялов.) Другое дело, что вину за это не следует сваливать на одного только Сталина, который, по данным новейших исследований, долгое время не хотел прибегать к репрессивным мерам. (На них настаивали левые догматики из числа героев революции и гражданской войны. По ним же террор и ударил, в конечном итоге.) Но все равно – сам массовый террор оправдать никак нельзя.
     Вот такой вот долгий и кровавый путь пришла наша страна. Прошла – от Февраля 1917 года, который стал началом революционного безумия. И об этом надо постоянно напоминать тем, кто соблазняет нас устроить новую демократическую («оранжевую») революцию. Все эти игры предельно опасны и могут окончиться потоками крови. Русской крови.