Вахитов Р.
1. Одной из главных тем российских СМИ стал так называемый «закон о монетаризации льгот». Строго говоря, закон этот касается не только льгот инвалидам, пенсионерам и другим малообеспеченным слоям населения.
Он в общей сложности отменяет несколько десятков действующих законодательных актов и согласно ему, например, лишаются льгот высшие учебные заведения, ряд вузов России переводятся с федерального финансирования на местное, отменяются так называемые «северные надбавки» (кроме как у чиновников — работников прокуратуры, судов, ФСБ). Закон этот ударит и по учащимся ПТУ, и по студентам и аспирантам вузов, не говоря уже о работниках бюджетной сферы.
Но, естественно, что главное внимание журналистов и общественности привлек именно прецедент отмены льгот пенсионерам ввиду своей почти нескрываемой циничности, особенно на фоне постоянного повышения уровня и качества социального обеспечения пенсионеров Европы и США.
Дискуссии, разгоревшиеся вокруг очередного «драконовского закона» ведомства Грефа сводятся в основном к теме: способны ли денежные компенсации, действительно заменить льготы, без которых зачастую некоторые слои населения просто не в состоянии будут выжить (как, допустим, тяжелобольные люди без дорогостоящих лекарств и т.д.). Разумеется, этот аспект важен, ведь речь идет о здоровье, а то и жизнях множества людей, граждан России, да еще и наиболее беззащитных. Но за всеми разговорами о том: смогут ли или не смогут выплаты реально компенсировать те блага, которые люди получали по льготам, и о том, что правительство поступает аморально, лишая граждан жизненно необходимых благ, зачастую не замечается, что на самом деле речь идет не просто о некоем техническом законе.
Данный закон несет в себе определенную, доселе не бывшую ни СССР, ни в дореволюционной России идеологию. По сути, изменятся один из самых фундаментальных, базовых для нашего общества принципов — принцип отношения государства к своему собственному народу, принцип взаимоотношений между людьми в самом обществе. Кажется, на этот не менее важный аспект вопрос обратил внимание лишь С.Г. Кара-Мурза в статье
«И монетаризация всей страны» в сетевом издании «Интернет против телеэкрана», где совершенно верно замечено, что благодаря этому законопроекту на место принципу «дара» государства гражданам за некоторые заслуги ставится принцип сугубо экономических взаимоотношений.
Это тем более странно, что авторы этого закона, представители нашего правительства особо и не скрывают его идеологическую подкладку. Министр финансов А. Кудрин прямо заявляет: «Нам предстоит не только показать льготникам, что мы восстановим справедливость и равноправие между ними, но и то, что деньги лучше льгот. Деньги в экономике решают всё, и гражданин будет выбирать, что он на эти деньги будет покупать».
В переводе с экономикоцентристского волапюка наших либералов, это значит: льготы заменяются деньгами помимо всего прочего и из чисто теоретических, догматических причин, просто потому что либералы из правительства убеждены, что «деньги в экономике решают все». По их мысли, льготы позволяют лишь поддерживать определенный уровень жизни и здоровья, деньги же позволят экономически инициативным и успешным людям преуспеть: сэкономить, купив более дешевые товары, в идеале, «пустить деньги в дело». Естественно, трудно представить в реальной жизни пенсионера или инвалида на «прибавку от правительства» вместо льгот покупающего акции и сколачивающего состояние; но вспомним, что речь и не идет о реальной жизни, деятели правительства мыслят в категориях либеральной утопии, где наличествуют не живые люди, а «гомо экономикус», рациональные эгоисты, которые, по определению, предпочитают деньги: в отличие от льгот деньги имеют свойство порождать деньги же.
Но как же быть с теми пенсионерами и инвалидами, а в перспективе с широкими слоями населения, которые не подходят под «прокрустово ложе» «гомо экономикус», с людьми, не стремящимися к накопительству, с людьми, лишенными циничной расчетливости. Ответ на этот вопрос и является ключом к анализу идеологии, лежащей в основе данного закона и, говоря шире, ко всей парадигме внутренней политики Путина-Грефа.
2. Оппозиционные СМИ, уже публиковали прогнозы социологов, которые предсказывают в ближайшее время вымирание широких слоев бывших льготников. Увы, но многие из них подвержены пристрастию к алкоголю (около 10% пенсионеров по статистике являются алкоголиками). Очевидно, что если раньше такие люди не имели столь любимого министром Кудриным выбора: на что потратить деньги, они просто получали бесплатное лекарство. Теперь они выберут бутылку. Другие имеют детей и родственников алкоголиков и наркоманов, агрессии которых противостоять они не в силах. Льготу у старушки-матери сын-алкоголик не отберет, а деньги на лекарство — может. Увеличится количество мелких краж, объектом которых станут бывшие льготники, чьи льготы обрели вид денег.
Естественным образом увеличатся суммы взяток в госучреждениях, которые занимаются делами пенсионеров. Вряд ли стоит сомневаться, что правительство и его аналитики не понимают этого. Ведь не глупее же они оппозиционных социологов. Уверен, что все заверения правительства в том, что этот закон только поможет пенсионерам — красивые байки, предназначенные для наивных избирателей. Более того, меня нисколько не удивит, если я бы узнал, что на столах разработчиков закона лежали аналитические записки, в которых уже другие хорошо оплачиваемые лояльные социологи с научной точностью просчитали: на сколько процентов уменьшится количество пенсионеров и инвалидов в России через год, два, три после принятия закона об отмене льгот.
Не может быть, чтобы наши либерал-реформаторы не думали о последствиях своей деятельности: они ведь люди практичные и неглупые, хотя и свободные от «химеры совести» (как говаривал один их предшественник по делу истребления целых народов и социальных групп). Причем, не нужно думать, что виной тому — некий врожденный садизм, патологическая жестокость. Это самое легкое — свести все на эмоции или отклонения от нормы, но вот беда — такой подход делает совершенно невозможным объяснение того или иного явления.
Если мы будет считать германский нацизм следствием психических отклонений Гитлера и его приспешников, (а это, увы, очень распространенное мнение — дескать, все они — банда недоумков и садистов), тогда мы ничего не поймем в национал-социализме реальном, в его идеологии и политической практике. Конечно, среди нацистов были и садисты и маньяки, но большинство все же были людьми обычными, уравновешенными, может быть даже, обладающими хорошими манерами в общении с себе подобными. Они совершали жестокости и преступления исходя сугубо из идейных соображений. Скажу даже больше, наиболее жестоким является именно человек идеологический, догматик идеи. Жестокий от природы человек может устать, может ради собственного каприза пощадить жертву, его можно, наконец, подкупить, и одному «удовольствию» он предпочтет другие.
А вот человек, находящийся в плену у догматической идеологии, не знает жалости, капризов и слабостей, он действует хладнокровно и максимально бесчеловечно, внедряя догму в противящуюся этому жизнь, невзирая ни на какие обстоятельства. Жирондисты любили кутнуть, поразвлечься, они были падки до аристократического золота. Это, конечно, их не красит, но именно в силу этих «человечных грехов» они и не стали застрельщиками Большого Террора. Гильотина заработала на полную мощь, рубя тысячи голов, при Робеспьере — человеке, которого даже враги именовали Неподкупным, который слыл, да и был совершеннейшим аскетом и образцом бытовых добродетелей.
Сегодняшняя российская оппозиция склонна представлять когорту либерал-реформаторов как сборище воров, распутников, пьяниц, предателей. Среди них немало и таких персонажей, в эпоху перемен к власти всегда липнут в большом количестве мелкие негодяи. Но «архитекторы реформ» — Чубайс, Гайдар, Березовский, Гусинский, на наш взгляд, все же — не банальные жулики, а фанатики определенной идеологии. Разумеется, они фактически так или иначе нажились на расхищении социалистической госсобственности, но ведь это является преступлением в рамках системы ценностей советской и социалистической. В их же системе ценностей они никакого преступления не совершали, они проявляли «экономическую активность», они осуществляли переход от экономики государственной к экономике частнособственнической, который сопряжен с разделом госсектора на «частные сегменты».
Не подумайте, что я оправдываю их, напротив, я-то, будучи человеком социалистических убеждений, считаю их объективно расхитителями и предателями. Но, согласимся, люди, грабящие банк, чтобы на эти деньги жировать и напиваться — уголовники. Люди, грабящие банк, по причине отрицания института частной собственности и ради реализации соответствующего политического проекта, извините — уже не жулики и грабители, а экспроприаторы, тут уже не уголовщина, а идеология и политика.
Нас вводит в заблуждение тот факт, что в результате своей политической деятельности Гайдар и Чубайс стали преуспевающими, сверхбогатыми людьми, мы говорим, что такие руководители нашего государства как Ленин и Сталин, тоже осуществлявшие фундаментальные социальные проекты, были аскетами и бессребрениками. Но давайте поймем: Ленин и Сталин были коммунистами, согласно их идеологии цель жизни — не копить деньги, а бороться за дело рабочего класса. Гайдар и Березовский — неолибералы, с точки зрения их идеологии материальное преуспеяние — знак удавшейся жизни. Их идеология видит в человеке не часть класса, народа, Отечества, а рационального эгоиста, смысл деятельности такого человека — не жертвенная борьба, а финансовый успех и потому для него нет никакого противоречия между шкурным преуспеянием и идейной позицией.
Итак, архитекторы и застрельщики закона об отмене льгот, конечно, понимают, к каким потерям приведет реализация этого проекта, более того, видимо, делают это сознательно и ими двигает не личная жестокость, а особая идеология.
3. Имя этой идеологии — либерализм и исходит она из особого, антитрадиционного понимания общества. Теоретик современного левого евразийства С.Г. Кара-Мурза провел значимое разделение между обществом-семьей или как его еще называют традиционным обществом и обществом-рынком — модернистским обществом.
Для традиционного общества характерны патриархальные личностно окрашенные, солидаристские отношения между людьми, или, проще говоря, взаимовыручка, взаимопомощь, отношение к каждому члену общества как к необходимой части, без которой, даже если эта часть не так уж много приносит в «общий котел» будет нарушена искомая целостность.
Разумеется, оно, как и любое общество, имеет наряду с преимуществами и недостатки. Всякому, кто застал советские времена, памятны разного рода «собрания трудовых коллективов», «товарищеские суды», призванные исправлять нерадивых членов коллектива — лодырей, пьяниц, лоботрясов силами одного лишь морального воздействия (тому же, кто этого не застал, советую посмотреть кинофильм «Афоня» — о пьянице-слесаре, с недостатками которого безуспешно, да и без особого энтузиазма ведут «борьбу» его сослуживцы; при этом нужно только учесть, что счастливый конец, имеющийся в фильме — превращение пьяницы и дебошира Афони в добропорядочного гражданина Афанасия в советской действительности наблюдался далеко не всегда). Но тут уж ничего не поделать: других мер воздействия — увольнения, лишения зарплаты — общество семейного типа по определению не имеет: даже плохой член семьи остается все равно членом семьи. Если его вышвырнуть за ворота предприятия и обречь на существование «человека второго сорта» — безработного и неудачника, презираемого всеми, а то и вовсе на голодную смерть, как это делается при «реальном капитализме», в обществе-рынке, конечно, удастся при помощи запуска механизма страха достичь большей экономической активности других граждан, но за счет разрушения самого основополагающего принципа «общества-семьи» (конечно, отпетых бездельников и при социализме увольняли, но они быстро находили новую работу и сохраняли нормальный социальный статус).
Тем не менее, как сказал один из выдающихся философов-диалектиков: любой недостаток есть лишь продолжение достоинства. Это очень глубокое замечание: в действительности, не существует абстрактных «недостатков» и абстрактных «достоинств» (во всяком случае, с точки зрения социальной целесообразности). Одно и то же свойство отдельного человека или общества в целом в одних условиях «работает» на укрепление общества, в других — на его разрушение.
Так, человек воинственный и агрессивный по самой своей натуре во время войны становится героем, в мирное же время он рискует не «вписаться» в гражданскую жизнь, стать антисоциальным элементом, бандитом. И наоборот, человек мягкий, нерешительный, но при этом исполнительный и послушный, никуда не годен во время войны, но становится основой общества в период мира и стабильности. Точно также и общество-семья, во время спокойного, поступательного и мирного развития событий оно может проигрывать в плане экономического роста обществу-рынку с его борьбой за выживание и жесткими условиями деятельности, побуждающими к постоянной активности.
Однако, в период нестабильности, военной угрозы, внутренней опасности и кризиса общество-семья обладает гораздо большим мобилизационным потенциалом, заделом прочности. И людей объединяет и движет вперед именно тот дух «коммунальности», который служил тормозом «рутинной» экономической активности: каждый знает, что он — часть большого целого, что он нужен этому целому, что он, в конце концов, должен вернуть обществу «долг» за свое безбедное существование.
Вспомним вторую мировую войну: насколько отличалась обороноспособность патриархальных, традиционных обществ (Советский Союз, Югославия) и обществ модернистских, рыночных (Франция, Австрия, Чехословакия, Польша), оказавшихся под непосредственным военным ударом. Если в Советском Союзе и в Югославии наблюдались мощное, идущее с самых низов партизанское движение, поистине народный характер Сопротивления, то, допустим, во Франции была совершено противоположная картина — неудачи армии поставили точку в борьбе, враг за считанные недели захватил страну и легко обосновывался в ней (противодействие небольших групп подпольщиков в городах не в счет).
Общество-семья встает против опасности единой нерушимой стеной, так как там все друг за друга и борьба с врагом воспринимается как общее дело, общество-рынок рассыпается от внешнего удара как кирпичная кладка с плохим цементом, там каждый сам за себя и защита Родины — задача армии, которую обыватель согласен содержать при помощи налогов, но которую он не согласен подменять собой.
Итак, общество-семья, к которому принадлежали и православная царская Россия и коммунистический Советский Союз обеспечивает любому человеку реальное право на жизнь, только в силу того, что он принадлежит к этому обществу, и независимо от его вклада в экономическую деятельность. Лишается этого права человек там лишь в том случае, если он выступает против идеологии — скрепы этого общества, вбирающей в себя его экзистенциальные установки.
В царской России человек, отрекшийся от православия и перешедший в другую веру, подвергался уголовному преследованию, то же происходило в СССР с человеком, пошедшим против коммунистической идеологии. Это было не проявлением врожденной «азиатской жестокости», как это видится нашим либералам, замечающим жестокость на Востоке, но не видящим жестокость западного общества, отнюдь, дело было в том, что отказ от православия и от коммунизма означал и отказ от механизмов солидаризма и реального гуманизма, то есть был смертельно опасен для общества. Речь шла об инстинкте социального самосохранения. Тот факт, что для общества-семьи свойственен высокий уровень реального гуманизма, виден на примере системы государственного обеспечения инвалидов, пенсионеров, многодетных семей, которая была в СССР.
Эта система была столь совершенна и привлекательна, что многие ее механизмы были переняты странами Запада, которые на словах провозглашали верность «чистому рынку», а на деле подспудно вводили и вводят государственную поддержку сельского хозяйства и культуры, малообеспеченных слое населения — к ужасу «фундаменталистских» экономистов-либералов вроде Фридмана.
4. Западное же общество-рынок подчиняется другой культурологической матрице. Тут общество — не единое целое, а механическая сумма рациональных эгоистов, каждый из которых преследует лишь свои интересы. Органических связей между людьми здесь нет, регулятором отношений между братом и сестрой, матерью и сыном выступает лишь система права, суд (чему пример — процессы детей против родителей в США). В этом смысл пресловутой модели правового государства, которую правильнее было бы назвать правовым тоталитаризмом.
Право на жизнь тут лишь декларируется, а реально им обладают только люди, преуспевающие в материальном плане. Все остальные остаются за бортом жизни, на них клеймо неудачника и изгоя, делающее их существование невыносимым даже при наличии солидных благотворительных пособий (они, кстати, изначально не запланированы в проекте общества-рынка, они — результат жесткой борьбы западных обездоленных слоев за свои права, они, так сказать, чужеродное, искусственное, социалистическое вкрапление в ткань капитализма).
Причем речь идет не только о лентяях и пьяницах, речь идет о всех, кто не умеет выгодно продавать (а товаром здесь становится что угодно — от собственного тела до писательского таланта). Это и писатели, книги которых непонятны толпе, и режиссеры, делающие элитарное и авангардное кино, и мыслители, заглянувшие далеко вперед в своих теориях, и ученые, не сумевшие получить частный или государственный грант (миллионам наших перестроечных «критически мыслящих» интеллигентов, просиживавших штаны в НИИ и союзах писателей и журналистов за сносную зарплату и мечтавших «жить как на Западе» во «время оно» и не снилось, что «жить как на Западе» — это перебиваться с хлеба на воду, если не выполняешь строго определенный заказ, то есть если не являешься отпетым конформистом; как это ни парадоксально, общество-семья имело гораздо больше внутренних, пускай и полуподпольных «лакун» для критической мысли).
Перед нами своеобразная форма социальной сегрегации, имя которой — социал-дарвинизм. Только в насмешку такое общество можно называть демократическим. На самом деле главное отличие этого либерального социал-дарвинизма от классического фашизма в том, что либералы делят людей по принципу умения или неумения «делать деньги», а фашисты — по принципу национальной и расовой принадлежности. И попавшие в категорию людей второго сорта и в том, и в другом случае обречены на смерть от голода и болезней в гетто.
Западные либералы наших дней с такой же методичностью и «научностью» опускают в нищету другие страны, организуют экономически кризисы и экономические эмбарго, уносящие жизни сотен тысяч людей, в том числе и детей, с какой немецкие нацисты сгоняли евреев Польши, Германии, Франции в гетто. Разница между Гитлером, Розенбергом и Менгелем с одной стороны и Клинтоном, Бушем, Райс и Олбрайт с другой лишь в том, что американские либерал-фашисты превращают в гетто целые регионы планеты, медленно, но верно уничтожают не десятки, а сотни миллионов ни в чем не повинных людей.
Думаю, вполне возможно, что в учебниках истории 22 века будет написано, что Гитлер — мелкий тиран периода становления западного фашизма. Таким образом, либерализм с самого начала несет в себе семена фашизма, он есть не что иное как протофашизм. Он заражен вирусом ксенофобии, агрессии, антигуманизма. Недаром же у истоков либерального общества — имеется в виду период Французской Революции 1789 года — стоят не только руссоисты и просвещенцы Робеспьер и Марат, но и такая зловещая фигура как маркиз де Сад. Югославский неомарксист Славой Жижек обращает внимание на то, что де Сад был не просто извращенцем, но и своеобразным идеологом, и показательно, что его «философия» была прямым продолжением идей 1789 года: к перечную демократических свобод де Сад предлагал добавить свободу терзать, свободу быть жестоким, свободу получать удовольствие от жестокости.
5. Итак, наши либералы-экономисты априори убеждены, что деньги лучше льгот и на этом основании готовы провести операцию по «монетаризации всей страны» (можно не сомневаться, что данный закон — только начало, далее проследует перевод в денежную форму льгот везде, где это только возможно) по той простой причине, что деньги для них — не простой эквивалент или средство обмена. В идеологическом дискурсе либерализма деньги выполняют ту же самую роль, какую в национал-социализме, например, выполняют исследования генеалогии и обмеры черепа того или иного человека.
Деньги для либерала выступают как критерий разделения людей на «высшую» и «низшую» расу (между прочим, применение термина «раса» к неимущим — это не авторская полемическая новация, о «расе пролетариев», людей, не имеющих никакой собственности, кроме своего тела, писал такой основоположник либеральной теории как Адам Смит). Один потратит деньги разумно, будет бережлив и экономически активен, другой — не сумеет ими выгодно распорядиться в силу отсутствия «экономического инстинкта». Согласно приговору либерализма, первый достоин того, чтобы жить, второй — нет, потому что жизнь человеческая для либерала не обладает самостоятельной ценностью, она наполняется ею в силу финансовой состоятельности, жизнь нужна и оправдана только если она — дорогостоящий товар. (Еще раз повторим, что перед нами лишь либеральный миф, между прочим описанный у Маркса в «Капитале», в главе о первоначальном накоплении, в действительности, жалкая «денежная компенсация», конечно, не позволит прожить даже самым бережливым, но, увы, если мы вспомним слова министра Кудрина, реальность для наших руководителей государства не так важна, как догмы либерализма).
Собственно, неудачник для либерала — точно так же не человек, как и для нациста не человек — еврей, и поэтому либерал с таким же хладнокровием планирует убийственные для миллионов реформы, с какой Гитлер и Гиммлер планировали уничтожение еврейского народа. Так что наивны те наши пенсионеры и их дети и внуки, которые пишут гневные письма в правительство и президенту: О нет, разумеется, наши либералы «гуманны», они не будут приказывать ставить к стенке тех, кого не считают принадлежащим к «высшей расе» — расе «эффективных собственников», они убьют их «цивилизованно»: отменой льгот, лишением жизненно необходимых лекарств, законным выселением из квартир в случае неуплаты и т.д., и т.п. Они ведь — не фашисты, какие-нибудь, и упрекать их в этом — значит не видеть разницы между либерализмом и фашизмом — открытой формой социальной сегрегации и антигуманизма и скрытой. Хотя для тех, кто окажется в такой ситуации, такие терминологические нюансы, очень важные для наших правителей, пекущихся о своих чести и достоинстве, боюсь, покажутся несущественными.
И единственный выход для них — не ждать милостей от того, кто их и за людей не считает, а объединиться и бороться — за свои права, за свою страну, за традиционное, российское советское общество-семью!