Интернет против Телеэкрана, 31.07.2014
Мальтус оказался социалистом?
Кудрявцев М.

Как это ни покажется неожиданным для отечественного читателя, Мальтус придерживался вполне социалистических воззрений на желательное общество:

«Десять миллионов людей, обреченных на безустанный труд и лишение всего, что переходит предел крайней необходимости, ради доставления миллиону других людей всех излишеств роскоши – какая поистине печальная картина совершенствования, которого может достигнуть человеческое общество! К счастью, такая будущность ему не предназначена. Нет никакой необходимости в том, чтобы богатые предавались чрезмерной роскоши для поддержания фабрик и чтобы бедные лишали себя всяких удобств для поддержания населения. Наиболее полезные во всех отношениях фабрики – это те, которые служат для удовлетворения потребностей всей массы населения. Наоборот, те, которые удовлетворяют потребности богатых, не только имеют меньшее значение вследствие ограниченного спроса их изделий, но представляют еще то неудобство, что часто обусловливают большие бедствия благодаря изменчивости моды, которой они управляются. Умеренная роскошь, равномерно распространенная между всеми классами общества, а не чрезмерная роскошь небольшой группы людей, необходима для счастья и благоденствия народа. То, что доктор Палей принимает за настоящее зло, порождаемое роскошью, за действительную опасность, которой она грозит, то именно я считаю доставляемым роскошью благом и особенными, связанными с ней выгодами. Если согласиться, что во всяком обществе, не находящемся в положении новой колонии, население неизбежно должно сдерживаться каким-нибудь могущественным препятствием; если, с другой стороны, наблюдение нам показало, что стремление к довольству и жизненным удобствам удерживает многих людей от брака из опасения лишиться этих удобств, то необходимо признать, что повсеместное распространение такого стремления к жизненным удобствам является менее всего предосудительным для счастья и добродетели препятствием к заключению браков. Поэтому всеобщее распространение умеренной роскоши весьма желательно как лучшее средство для ограничения бедствий и нищеты, о которых упоминалось ранее…

Если в отдаленном будущем бедные приобретут привычку благоразумно относиться к вопросу о браке, что оказывается единственным средством для общего и непрерывного улучшения их участи, я не думаю, чтобы даже самый ограниченный политик нашел повод бить тревогу о том, что, благодаря высокой заработной плате, наши соперники будут производить товары дешевле нас и могут вытеснить нас с заграничных рынков. Четыре обстоятельства предупредили бы или уравновесили бы такое последствие: 1) более низкая и равномерная цена продовольствия, спрос на которое реже превышал бы предложение; 2) уничтожение налога в пользу бедных освободило бы земледелие от бремени, а заработную плату от бесполезной прибавки; 3) общество сберегло бы громадные суммы, бесполезно расходуемые на детей, умирающих преждевременно смертью от нищеты, и 4) всеобщее распространение привычки к труду и бережливости, в особенности между холостыми людьми, предупредило бы леность, пьянство и расточительность, которые в настоящее время нередко являются последствием высокой заработной платы…

В самом деле трудно представить себе более отвратительного поступка, как осуждение рабочих классов своего отечества на крайнюю нищету из-за желания более выгодно продать партию сукна и бумажных материй. Богатство и могущество нации имеют какое-либо значение лишь в том случае, если они содействуют умножению счастья всех людей, составляющих эту нацию. Говоря это, я не имею в виду уменьшить их значение; напротив, я смотрю на них как на необходимое средство для достижения такой цели. Но если бы в каком-нибудь частном случае подобная цель и подобные средства для ее достижения оказались в совершенном противоречии, то разум не допускает сомнения в том, какой выбор необходимо сделать».

Проиллюстрировать «инженерный» подход Мальтуса к социальным проблемам может его отношение к правам человека (да-да, этот вопрос обсуждался уже тогда). Учёный демонстрирует умение видеть не только непосредственные последствия признания того или иного права, но и отдалённые. Именно поэтому он, например, отвергает безусловное признание за человеком права на пищу, трактуемое как необходимость содержать бедных за счёт общества. Как уже было объяснено, в контексте Великобритании того времени эта декларация вела к долгосрочно неэффективной системе социальной помощи, усугублявшей страдания. Дополнительный интерес представляют его замечания о взаимосвязи таких параметров как образованность народа, благосостояние, демократия, – замечания, ставшие провозвестником многих политологических представлений нашего времени:

«Ничто не могло бы в такой степени ослабить вредные последствия проповедуемых Пейном "человеческих прав", как всеобщее распространение знакомства с действительными правами человека. Я не считаю себя призванным перечислять их, но среди этих прав есть одно, которое обыкновенно присваивают человеку, но которое, по моему глубокому убеждению, не принадлежит и никогда впоследствии не будет ему принадлежать. Я разумею воображаемое право человека на пропитание в том случае, когда его собственный труд не доставляет ему для этого средств. Английское законодательство, действительно, как будто признает это право и принуждает общество доставлять занятия и пропитание тем людям, которые не могут приобрести их собственным трудом при обыкновенных условиях купли-продажи; но таким признанием законодательство восстает против естественных законов. Необходимо ожидать поэтому, что предписываемые им меры не только не увенчаются успехом, но даже усилят бедствия неимущих, вместо того, чтобы ослабить их, и таким образом послужат лишь к обольщению неимущих несбыточными надеждами.

Аббат Рейналь говорит по этому поводу следующее: "До возникновения каких бы то ни было общественных законов человек имел право на существование". Он имел такое же точно основание сказать, что до возникновения общественных законов человек имел право жить до ста лет. Не подлежит никакому сомнению, что человек всегда пользовался и пользуется в настоящее время этим правом; он имеет право жить даже тысячу лет, если может и если пользование этим правом не причиняет вреда ближним; но в обоих случаях вопрос заключается не столько в праве, сколько в возможности. Общественные законы усиливают эту возможность; они доставляют возможность для существования большему числу лиц чем то, которое могло бы существовать без них. В этом смысле законы значительно расширяют право на существование. Но ни до установления общественных законов, ни после этого установления не могло пользоваться жизнью безграничное число людей – человек, не имевший возможности жить, всегда был лишен права на жизнь. Если бы эти великие истины получили всеобщее распространение; если бы низшие классы народа сознавали, что собственность необходима для усиления производства предметов потребления и что, признавая собственность, человек, не имеющий возможности купить или заработать себе пропитание, не может требовать его по праву; если бы, наконец, народ сознавал, что эти истины установлены самой природой и совершенно не зависят от человеческих учреждений, то все опасные и зловредные учения о несправедливости общественных законов потеряли бы свое значение и не заслуживали бы ничьего внимания. Нельзя допустить, чтобы все неимущие были мечтателями. Их бедствия всегда действительны, хотя они ошибаются относительно причины, которая порождает эти бедствия. Если бы поэтому неимущим объяснили обстоятельство, составляющее предмет их заблуждения, если бы им указали, как ничтожна ответственность правительства за их бедствия и, наоборот, как велико в этом отношение влияния причин, не имеющих никакого отношения к правительству, – то недовольство и возбуждение среди низших классов обнаруживалось бы несравненно реже и проявлялось бы не в столь жестоких формах, как в настоящее время, а усилия недовольных и беспокойных умов из среды средних классов общества, направленные к возбуждению народа, потерпели бы неудачу. Как только неимущие узнали бы, что их собственная выгода заключается в том, чтобы не поддаваться опасным обольщениям; как только они поняли бы, что, поддерживая проекты всеобщей ломки общественного строя, они оказывают услугу лишь честолюбивым замыслам нескольких вожаков без всякой выгоды и преимуществ для самих себя, так тотчас же можно было бы смело пренебречь всякими попытками беспокойных людей к возбуждению народа…

В жизни нередко представляется необходимость мириться со злом для избежания более крупного бедствия, и обязанности всякого благоразумного человека заключаются в том, чтобы подчиняться этой необходимости добровольно. Но то же благоразумие предписывает не подчиняться злу, которого можно избегнуть без всякой опасности. Как только исчезнут опасения насилия и заблуждений со стороны народа, незачем будет страшиться правительственного деспотизма, ибо последний не будет иметь ни цели, ни основания, ни оправдания. Я льщу себя надеждой, что в этой книге достаточно ясно доказана та истина, что при наиболее совершенном управлении, порученном наиболее выдающимся и бескорыстным людям, страдания и крайняя нищета могут распространиться и даже сделаться всеобщими среди народа, который не установил обыкновения противодействовать благоразумными мерами чрезмерному размножению населения. Но так как до сих пор сущность и действие закона народонаселения не были поняты и старания общества были направлены скорее к усилению, чем к ослаблению последствий этого закона, то мы имеем разумное основание сделать заключение, что при всяком данном порядке управления влиянию именно этой причины необходимо приписать большую часть бедствий, постигающих низшие классы народа.

Таким образом, возлагаемая Пейном и его единомышленниками на правительство ответственность за народные бедствия, очевидно, ошибочна. Хотя свободные государственные учреждения и хорошее правительство содействуют до некоторой степени уменьшению бедности, тем не менее их влияние в этом отношении оказывается лишь косвенным и крайне медленным. По своим последствиям влияние это нисколько не соответствует тому непосредственному и быстрому облегчению, которое народ рассчитывает достигнуть при посредстве революций. Эти преувеличенные надежды и возбуждение, вызываемое неисполнением их, дают ложное направление усилиям народа добиться свободы и препятствуют введению возможных преобразований, хотя медленных и постепенных, но в то же время верных и несомненно ведущих к улучшению участи народа».

Вообще, в вопросе о праве на пищу сказано столько непоследовательного или неискреннего, что тема заслуживает более детального рассмотрения. Очень часто не понимают, что слова о тех или иных правах человека приобретают конкретный смысл в рамках практических действий, которые рекомендуются на основе признания данного права человека. Рассуждая абстрактно, без учёта практических выводов, все мы готовы признать право человека на пищу. Но как только речь заходит о действиях, которые мы готовы предпринять ради реализации этого права, тут же появляются оговорки. Которые даже в рамках вполне гуманной русской культуры выливаются в пословицу «Кто не работает – тот не ест» и басню «Стрекоза и муравей».

Отвергая безусловное право человека на пищу, Мальтус имел в виду вполне конкретный практический вывод из этого «права человека», согласно которому общество должно обеспечивать всем и каждому пищу независимо от конкретных обстоятельств. Мальтус опирался на накопленный опыт социальной политики Великобритании. Последствия в точности описывались фрагментом из начала данного обзора, приписываемым Мальтусу. «Весть о том, что пища есть для каждого приходящего, наполнила зал многочисленными просителями… Радость приглашенных уничтожена зрелищем нищеты и скудости, свирепствующих во всех концах зала, и назойливыми криками тех, кто по справедливости возмущен, не находя пропитания, на которое они рассчитывали».

Таким образом, выяснилось, что абсолютное признание права на пищу является невозможным в сколько-нибудь долгосрочной перспективе. И человек, принимающий решение о безусловной продовольственной помощи, должен считаться с долгосрочными последствиями как в части «количества просителей», так и в части трудовой этики, воспитываемой безусловной помощью среди тех, кто вполне мог бы обойтись своим трудом.

Более того, выяснилось, что при большом количестве «просителей» продовольственная помощь всегда небезгранична, и человек, принимающий решение поступиться своим благосостоянием, практически никогда не идёт до логического конца. Он выбирает компромиссное решение между своим материальным благосостоянием и чужим, а точнее, между своим материальным благосостоянием и собственным же моральным удовлетворением от факта оказания безвозмездной помощи. В этом смысле все мы – практические мальтузианцы. Даже те, кто с пеной у рта настаивает на безграничной продовольственной помощи голодающим африканцам, не готов поступиться последней копейкой и опуститься на африканский уровень благосостояния, выровнять своё и африканское обеспечение [8]. Такие люди либо глупы и непоследовательны, потому что не понимают выводов, следующих из буквальной реализации их предложений, либо просто неискренние фанфароны, выставляющие напоказ свой мнимый гуманизм, но на деле и не желающие практической реализации своих предложений. Исключение составляют только те из них, которые откровенно предлагают, чтобы помощь оказывал кто-то другой, например, богатые американцы, а своё участие рассчитывают ограничить выдвижением идеи.

Неправда, что до Нового Времени право на пищу признавалось за всеми, а идеологи вроде Мальтуса обосновали исключение права на пищу из разряда естественных и, тем самым, обрекли массы людей на голодную смерть. Задолго до Мальтуса люди массово умирали от голода, в то время как более преуспевающие соседи имели всё необходимое и не торопились снимать с себя последнюю рубаху ради помощи голодающим. Достаточно почитать сказки Шарля Перро [9], основанные на французском фольклоре, чтобы оценить, насколько глубоко засел страх голода в народном сознании старых европейских стран и как было принято поступать с «лишними ртами». Какие бы декларации о праве на пищу при этом ни произносились, на деле реализация этого права всегда сообразовывалась с возможностями и видами на будущее тех, кто принимал решение о выделении пищи. А начиная с эпохи Мальтуса, такие случаи становились всё реже и реже.

И заслуга Мальтуса – в том, что он, безо всякого лицемерия, указал на экономический, компромиссный характер права на пищу и связанной с его реализацией безвозмездной помощи. И сделал, тем самым, практически возможной осмысленную реальную политику, направленную на искоренение голода в долгосрочной перспективе.

Воспитание труженика

Реформа законодательства о бедных была ключевым элементом предложений Мальтуса. Но он им не ограничился, и его рассуждения о долгосрочных механизмах воспитания трудовой этики, о способе воздействия на бедных с целью поднять их из нищеты показывают, что пастор был тонким психологом, и вполне актуальны в наше время:

«Но если чувство милосердия безотчетно, если степень кажущегося несчастья будет единственным мерилом нашей благотворительности, то она, очевидно, будет применяться исключительно к профессиональным нищим, между тем как скромное несчастье, борющееся с непобедимыми трудностями, но и в нищете сохранившее любовь к опрятности и благопристойному виду, будет оставлено в пренебрежении. Таким образом, мы окажем помощь тому, кто менее всего заслуживает ее, мы станем поощрять тунеядство и дадим погибнуть человеку деятельному и трудолюбивому, словом, мы пойдем совершенно наперекор стремлению природы и уменьшим сумму человеческого счастья.

Необходимо признаться, что даже в самом способе раздачи милостыни профессиональным нищим мы проявляем скорее желание отвязаться от их назойливости и избавиться от неприятного зрелища, чем стремление к облегчению страдания несчастного существа. Вместо того чтобы радоваться тому, что нам представляется случай помочь ближнему, мы чаще предпочли бы совсем не встречать людей, вызывающих сострадание. Их нищета поражает нас и вызывает тягостное ощущение, а между тем мы сознаем, что подаваемая им ничтожная помощь недостаточна для облегчения их страданий. Мы вполне понимаем, что милостыня совершенно не соответствует их нуждам. Мало того, мы уверены, что на следующем повороте улицы услышим точно такие же просьбы о помощи и, быть может, будем даже обмануты. Мы спешим избегнуть встречи с неимущими и нередко стараемся не слышать их назойливых выпрашиваний. Мы подаем милостыню лишь в том случае, когда ее, так сказать, вырывают у нас насильственно, помимо нашей воли, и эта вынужденная благотворительность не оставляет в нашей душе никакого приятного воспоминания, никакого возвышающего душу ощущения.

Такой способ оказания помощи совершенно противоположен добровольной и истинной благотворительности, стремящейся близко познакомиться с нуждами тех несчастных, которые требуют ее помощи. Люди, побуждаемые к такой благотворительности, чувствуют, какими тесными узами связан богатый с бедным, и гордятся этими узами; они посещают неимущего в его лачуге и разузнают не только об его нуждах, но и об его привычках и нравственных наклонностях. От такой благотворительности уклоняется бесстыдный попрошайка, старающийся обратить на себя внимание своими рубищами, и, наоборот, она ободряет, поддерживает и утешает того, кто молча переносит незаслуженные страдания. Для того чтобы более наглядно выставить преимущества такого способа благотворительности и его противоположность способу раздачи вспомоществований в приходских попечительствах, я не могу сделать ничего лучше, как привести слова Таунсенда, которыми он заключает свой прекрасный трактат по поводу закона о бедных: "Нельзя себе представить что-либо отвратительнее стола, за которым производится раздача пособий в приходских попечительствах. Здесь нередко можно встретить в одном лице соединение всего, что делает нищету отталкивающей: табак, водка, лохмотья, насекомые, грубость и нахальство. Наоборот, ничего не может быть благороднее и трогательнее благотворительности, посещающей лачугу неимущего, с целью ободрить трудолюбие и добродетель, протягивающей руку помощи голодному и облегчающей участь вдов и сирот. Что может быть прекраснее и трогательнее отрадных слез благодарности, блистающих чистой радостью очей, поднятых к небу рук, бесхитростного выражения чувств, порождаемых неожиданным, но разборчивым благодеянием? Мы часто были бы свидетелями подобных трогательных сцен, если бы люди могли вполне располагать собой и правом, принадлежащим им в деле благотворительности".

Я думаю, что невозможно быть часто действующим лицом в подобных сценах и не совершенствоваться ежедневно в добродетели. Подобные случаи не только удовлетворяют врожденное чувство милосердия, но и наиболее действительным образом способствуют улучшению нашего сердца. Это, несомненно, единственный вид милосердия, относительно которого можно сказать, что он доставляет счастье и тому, кто его оказывает, и тому, кто им пользуется. Во всяком случае, наверное, нелегко было бы найти какой-либо иной способ благотворения, который, распределяя столь громадные суммы, не угрожал бы причинить больше вреда, чем пользы…

Для самих неимущих весьма важно, чтобы на благотворительность не смотрели как на источник, на который всякий имеет право рассчитывать. Бедный должен научиться пользованию собственными силами, должен развивать свою энергию и предусмотрительность и рассчитывать только на свои добродетели, а если всего этого окажется недостаточно, то на посторонние пособия он должен смотреть как на надежду, а не как на право, не забывая при этом, что осуществление этой надежды обусловливается его Добрым поведением и собственным сознанием, что нищета его не есть следствие беспечности и неблагоразумия. Не должно подлежать ни малейшему сомнению, что при распределении пособий мы обязаны разъяснить бедным эти истины. Если бы все страдания могли быть облегчены, если бы бедность могла быть искоренена ценой пожертвования хотя бы трех четвертей имущества богатых, я последний воспротивился бы такой мере и не продолжал бы настаивать на том, что необходимо установить границы для нашей щедрости. Но так как опыт показал, что несчастья и нищета всегда без исключения соответствуют количеству раздаваемого без разбора подаяния, то, применяясь к приемам, употребляемым при исследовании естественных законов, мы должны заключить, что эти подаяния не составляют истинной благотворительности и не заслуживают названия добродетели…

Среди условий человеческой жизни, рассматриваемых даже с самой благоприятной точки зрения, нередко бывает, что наши самые справедливые надежды оказываются обманутыми: трудолюбие, благоразумие, добродетели не только остаются без заслуженной награды, но даже иногда сопровождаются неожиданными бедствиями. Вот именно те, которые находятся в таком бедственном положении, несмотря на усилия выйти из него, те, которые изнемогают под тяжестью незаслуженного бремени, должны рассматриваться как истинный объект нашей благотворительности. Облегчением их страданий мы исполняем самый священный долг милосердия. Долг этот заключается в смягчении частного зла, порождаемого общими законами. Дав ему такое благотворное направление, мы не должны опасаться дурных последствий. Несчастные, справедливо вызывающие наше сострадание, вполне заслуживают нашей наибольшей поддержки и столь значительной щедрости, которая способна была бы совершенно освободить их от гнетущей нужды, если бы для этого даже пришлось предоставить собственной участи тех, которые не имеют права ни на наше уважение, ни на нашу помощь.

Когда исполнены эти важнейшие обязанности в деле милосердия, ничто не возбраняет нам взглянуть с состраданием также на ленивого и беспечного человека; но и в этом даже случае общее благо требует, чтобы наша помощь расточалась бережливо. Мы можем принять на себя заботу о благоразумном смягчении наказания, налагаемого природой за нарушение ее законов, но при этом мы должны остерегаться того, чтобы наказание не стало совсем неведомо виновному. Тот, кто подвергся ему, совершенно справедливо низводится на последнюю ступень общественного положения; намереваясь поставить его на более высокую ступень, мы нарушаем требования благотворительности и совершаем несправедливость по отношению к тем, которые окажутся ниже его. Необходимо, чтобы при распределении предметов первой необходимости он ни в каком случае не воспользовался одинаковой долей с трудолюбивым работником…

Эти соображения не должны прилагаться к тем случаям крайней нужды, которые произошли не вследствие беспечности или лени, а по какому-либо неблагоприятному стечению обстоятельств. Если человек переломит себе руку или ногу, то мы обязаны немедленно помочь ему, а не наводить справки о том, заслуживает ли он нашей помощи. Это совершенно согласуется с требованиями общей пользы. Подавая в подобных случаях без разбора нашу великодушную помощь, мы можем не предаваться опасениям, что наш поступок поощрит людей ломать себе руки с целью воспользоваться помощью. На основании неизменного принципа общей пользы одобрение, выраженное Христом поступку Самаритянина, нисколько не противоречит правилу апостола Павла: кто не хочет трудиться, тот не имеет права на пропитание...

Я уже имел случай заметить и вынужден вновь повторить, что в такого рода вопросах общие принципы не должны вести за пределы, указываемые благоразумием, хотя эти пределы никогда не следует упускать из виду. Нередко может случиться, что польза, проистекающая от достигнутого нами облегчения положения бедного, превышает то зло, которое может быть вызвано впоследствии нашим поступком. Сюда, очевидно, относится и тот случай, когда бедствия, испытываемые человеком, которому мы оказываем помощь, произошли не вследствие его лености или непредусмотрительности. Вообще существует один только вид благотворительности, относительно которого необходимо сказать, что он до такой степени нарушает общие принципы, что вызываемые им последствия приносят еще больший вред, чем частное зло, устранение которого имелось в виду. Такую искаженную благотворительность, несомненно, представляют вспомоществования, выдаваемые систематически и в определенных размерах, на которые всякий бедный, каково бы ни было его поведение, имеет право рассчитывать».

А вот ещё одна вполне социалистическая идея Мальтуса, которая, ко всему прочему, показывает, что автор знал о существовании положительных внешних эффектов – понятия, развитого уже экономистами XX века:

«Я уже имел случай упоминать, что помимо благотворного влияния неожиданного, благоразумного вспомоществования, можно принести значительную помощь введением системы общего образования; я особенно настаиваю на этой мысли и намерен постоянно подтверждать ее, ибо все, что будет сделано в этом направлении, принесет громадную пользу. Образование принадлежит к числу тех благ, которыми может пользоваться каждый, не только не причиняя этим вреда другим, но, наоборот, доставляя им пользу. Я полагаю, что путем образования человек приобретает ту благородную гордость, тот здравый смысл и честный образ мыслей, которые способны удержать его от обременения общества семьей, если нет средств для ее прокормления; поведение такого человека служит примером для всех окружающих и содействует улучшению их положения, насколько это достижимо при посредстве индивидуального воздействия. Противоположное поведение, обусловливаемое дурным воспитанием и невежеством, оказывает обратное действие».

Вообще, Томас Мальтус обнаруживал в себе сочетание качеств, свойственное больше для полевого учёного, собирающего и обобщающего факты, чем кабинетного  теоретика. Сказались опыт работы с людьми в должности пастора, выдающаяся любознательность и в основном гуманитарное образование. Надо сказать, что, наряду с проблемами народонаселения, Мальтус интересовался и другими вопросами экономики, в которых ему тоже принадлежит много важных наблюдений и открытий. В построении формальных микроэкономических моделей он явно уступал Рикардо. Марк Блауг [10], проанализировав микроэкономические построения Мальтуса, заметил, что последний слишком уж любил брать из жизни факты, которые должны были выводиться из посылок модели, и, по-видимому, вообще не видел необходимости строить логически непротиворечивые микроэкономические модели. Но это в микроэкономике, а в области макроэкономики, демографии и правильной интерпретации статистики Мальтусу не было равных – не зря с такой теплотой отзывался о наследии Мальтуса основоположник макроэкономики как отдельной науки Дж.М. Кейнс, указывавший на преемственность своих идей мальтусовским [11]! Например, критикуя проекты, связанные с переделами собственности в пользу бедных, он указывал не только на непосредственное следствие такого передела, но и на общий долгосрочный эффект действий, предусмотренными теми проектами, с которыми спорил. 

 «Нам прожужжали уши пустыми обвинениями против теорий и их авторов. Люди, ратующие против теорий, кичатся своей приверженностью к практике и опыту. Необходимо согласиться, что плохая теория – очень нехорошая вещь и что авторы таких теорий не только не приносят пользы, но нередко даже причиняют обществу вред. Тем не менее крайние защитники практических методов не замечают, что сами попадают в ловушку, от которой стараются предостеречь других и большинство их может быть причислено к авторам самых зловредных теорий. Когда человек передает то, что он имел случай наблюдать, он тем самым увеличивает общую массу сведений и приносит пользу обществу. Но когда он делает общие выводы или строит теорию на основании ограниченного наблюдения над фактами, имевшими место на его ферме или в его мастерской, то он оказывается тем более опасным теоретиком, что опирается на наблюдение, так как в таких случаях часто упускается из виду, что разумная теория должна основываться на общих, а не на частных фактах.

Мое мнение основывается на том, что нередко частное и непосредственное следствие какой-нибудь благотворительной меры находится в противоречии с общим и постоянным ее действием».

Одним из примеров такой благотворительной меры является предложение о наделении неимущих крестьян коровами, которое Мальтус критиковал с помощью следующих соображений:

«Утверждают, что сельские работники, имеющие коров, более трудолюбивы и ведут более правильную жизнь, чем те, которые не имеют их. Это весьма вероятно и соответствует справедливым ожиданиям. Но делаемое из этого заключение, что наделение работников коровами является лучшим средством сделать их трудолюбивыми, далеко не обладает той же вероятностью. Большинство работников, владеющих в настоящее время коровами, приобрело их ценой своего трудолюбия. Справедливее поэтому сказать, что трудолюбие доставило им коров, чем утверждать обратное – что коровы развили в них стремление к трудолюбию. Впрочем, делая это замечание, я вовсе не желаю отрицать того обстоятельства, что внезапное наделение земельной собственностью способно иногда пробудить наклонности к трудолюбию».

продолжение читайте завтра

Источник: http://parshev.r52.ru/index.phtml?topicid=2253&id=0&action=reply


0.131676197052