Прошумевший по кинозалам и вызвавший разнообразные толки фильм Валерия Тодоровского «Стиляги» считается мюзиклом. То есть представлением, где время от времени поют. Мюзикл — это, вообще-то, что-то весёлое, с обязательным хэппи-эндом. Если конец трагичен — это уже не мюзикл, это opera-seria — серьёзная опера, как это называлось в Италии. У мюзикла нет задачи чему-то учить и заставлять о чём-то думать — это привилегия других жанров. Мюзикл должен развлекать. Мюзикл — это, собственно, то, что в Европе называется опереттой, которая по самой своей природе комична. Но если европейская оперетта дала образцы высокой, классической музыки — у Штрауса, Оффенбаха, Кальмана, — то американская больше похожа на жвачку: пока жуёшь — во рту ещё какой-то слабый вкус есть; выплюнул — и никаких воспоминаний. Не говоря уже о том, чтобы насытиться.

Действительно выдающиеся произведения этого жанра — как «Jesus Christ Superstar» — назвать мюзиклом и язык-то не поворачивается. Это — опера. Мюзикл — это не наш жанр. Это только в «Прекрасной няне», купленной в Америке, продюсер мюзиклов процветает. Лучше бы его заменили на продюсера фильмов — это больше подошло бы к нашей реальности. В России ни один мюзикл не пользовался настоящим успехом и никогда не будет пользоваться. У нас жвачкой не довольствуются, нам подавай что-нибудь посущественней. Нам нужна или хорошая музыка — но новые Кальманы с Оффенбахами пока не родились, — или какое-то глубокое содержание, которое заставит думать. Но чистая комедия — не тот жанр, чтобы заставлять думать. Поэтому, когда российский режиссёр принимается за мюзикл, можно быть уверенным, что мюзикла не получится. Будет что-то совсем другое. Или уж выйдет такая гадость, что потом плеваться будешь. Поэтому определение фильма Тодоровского как мюзикла — чисто внешнее, имеющее отношение лишь к форме: время от времени в фильме поют. Не более того. Я не разделяю восторгов по поводу музыки в фильме. Это как раз самая слабая его часть и вообще лишняя. Произведения русского рока, вставленные в фильм о 50-х годах, производят впечатление не то панковской причёски на голове образцового чиновника, не то современного джипа, затесавшегося среди «побед» и «ЗИЛов» Москвы 55-го года. Как ни старался композитор фильма Меладзе приспособить русский рок к 50-м годам (да ещё и слова пришлось во многих случаях другие написать), получились сапоги всмятку: ну не могли люди 50-х годов вот это петь. Тем более, что всё остальное воспроизведено очень точно. Я заметил единственный прокол: в одной из сцен фигурирует трамвай рижского производства, появившийся в лучшем случае в конце 60-х, никак не раньше. Видимо, авторы пытались сделать фильм ближе к нынешней молодёжи, но эта молодёжь не знает русского рока точно так же, как и музыки 50-х! Для неё это одинаково давнее и равно устаревшее. А то поколение, которое хорошо помнит русский рок, не воспримет его в фильме, потому что русский рок — порождение строго определённого времени. Он не мог возникнуть в 50-х годах!

Нужна была или аутентичная музыка тех времён — чтобы нынешние зрители знали, что действительно любили стиляги, — или современная обработка тогдашней музыки (как это блестяще сделала Кристина Агилера — кто не видел ещё видеоклип «Candyman», настоятельно рекомендую посмотреть, причём людям всех поколений), или стилизация в духе группы «Браво». «Стильный оранжевый галстук» или «Вася» были бы тут вполне уместны. Гибель богов Но мы отвлеклись. Фильм вообще не об этом. Он совсем о другом. И я даже не уверен, что авторы закладывали в него именно этот смысл, — настоящее искусство всегда глубже авторского замысла. Не буду пересказывать сюжета — кто не видел, посмотрит на DVD. Содержание фильма — это противостояние Советской Системы и части советской же молодёжи. И это вовсе не идеологическое противостояние, как можно было бы подумать. У стиляг нет никаких идеологических расхождений с советской властью! Не было тогда в Советском Союзе буржуазной идеологии — реально не было, — неоткуда было ей взяться.

Борьба могла идти только между различными мнениями о том, как строить коммунизм. Стиляги хотели делать это весело и легко, а комсомольцы — с мрачной устремленностью обречённых героев. Одни хотели развлекаться и веселиться, другие принципиально отрицали самую возможность веселья и развлечений, ища их только в тяжком труде на благо мирового коммунистической революции. Противостояние между Системой и стилягами — не идеологическое, а эстетическое. Идеологическим это противостояние делало государство, которое присвоило себе право считать, что правильно, а что — нет, и не только в политике, но и в эстетике. Стиляги в конечном итоге победили, потому что историческая правда была за ними. Советский Союз с его эстетическими запретами пал. Не может существовать система, в которой развлечения, не имеющие никакой идеологической окраски, караются государством как серьёзные преступления. «От саксофона до ножа один шаг», «Сегодня он играет джаз, а завтра родину продаст» и прочие шедевры советской пропаганды — это прямой путь к разрушению Советского Союза, погибшего от полного непонимания, что же это в конце концов за государство такое и куда ему надо идти. Молодёжь всегда хотела веселиться и развлекаться — так уж она устроена. В этом смысле Советский Союз был страной стариков — потому что развлекаться там было запрещено.

Вернее, разрешено, но только предписанным свыше образом. На первомайской и ноябрьской демонстрациях, например. И строго под ту музыку, которая нравится вождям, и исключительно с разрешёнными танцами. А поскольку вожди Советского Союза происходили в основном из деревни, то и понимание культуры у них тоже было деревенское. В деревне же, вообще говоря, культуры как феномена нет вообще. Культура там является неотъемлемой частью жизни — как резные наличники на окнах являются частью дома, а народные песни — частью деревенских посиделок. Культурой это становится, лишь попадая в руки людей, которые занимаются производством духовных ценностей, — когда итальянские композиторы создают на основе своих народных песен оперу, а немцы на основе своих — симфонию; когда резные наличники и петушки на крышах превращаются в скульптуры, не несущие никакой иной функции, кроме эстетической, а народный костюм — в предмет деятельности профессиональных модельеров. Точно так же народная американская музыка превратилась в джаз и рок-н-ролл, лишь когда перестала сопровождать деревенские посиделки и стала предметом деятельности людей, которые ничем другим не занимались — даже если из той самой деревни и выбрались. Иными словами, культура — это порождение города. Стиляги в деревне невозможны — это явление эстетическое, а поскольку в деревне жизнь и культура неразделимы, то стиляги, если их представить в деревне, разрушали бы уже не культуру, а саму жизнь; в лучшем случае их сочли бы сумасшедшими. И вот в этом пункте между Советским Союзом и США нет никакой разницы. Рок-н-ролл преследовался в Штатах с той же яростью, как и в СССР, — только там его считали происками коммунистов, напустивших на прекрасную Америку мерзкую негритянскую музыку, чтобы разложить её изнутри.

На Элвиса Пресли — который одевался как наши стиляги (например, это мог быть зелёный пиджак, красные брюки, чёрная рубашка и синие туфли) — до того, как он стал звездой, смотрели как на клоуна, и коллеги-шофёры (а Элвис перед тем, как добраться до эстрады, работал шофёром) наверняка за его спиной крутили пальцем у виска, кивая на «этого ненормального» — точно так же, как у нас. Ещё во времена битломании парней с длинными волосами в Англии не пускали в школы, и это тоже нам знакомо. Нашим стилягам это не было известно. Америка представлялась раем, где все одеты как Элвис, поголовно поют и играют джаз (или рок-н-ролл), а девушки в разлетающихся юбочках беззаботно танцуют и соблазняют всех подряд. Самое страшное, что можно сделать с человеком, — это отнять у него надежду, мечту о рае. И когда Фред возвращается из Америки в облике преуспевающего, полностью интегрированного в социум чиновника и рассказывает Мэлу, что если бы он прошёлся по настоящему, нью-йоркскому Бродвею в своём стиляжьем облике, его через два квартала схватили бы и засунули в психушку, — железный Мэл, выдержавший и издевательства друзей-стиляг, и любимой Полины-Пользы, и презрение окружающих, и изгнание из института, и рождение у жены чужого, да ещё чёрного, ребёнка, — ломается. Это ведь страшная истина — РАЯ НЕТ. Облом всей жизни. Крушение идеалов. Гибель богов. Вот это и есть главная идея фильма. Она замазана хэппи-эндом, когда к Мэлу и Полине на московском «Бродвее» присоединяются неформалы всех времён, — который авторы фильма, видимо, мыслили необходимым для мюзикла, — но от этого истина не меняется. Рая — нет. И этот вывод делает фильм Тодоровского трагедией. Я бы даже сказал — высокой трагедией, потому что он говорит о судьбе и предназначении человека, о его борьбе за свободу, о праве самому выбирать себе жизнь. В условиях, когда рая нет. О способности мыслить И вот я думаю: а почему, собственно, руководители Советского Союза и США оказались такими ограниченными? Почему они дружно путали эстетику с идеологией? Зачем боролись с ветряными мельницами? Почему надо было охотиться на стиляг, как на животных, устригая им волосы и разрезая ножницами брюки? Почему надо было раздавить рок-н-ролл, отправить Элвиса Пресли в армию, загнать Джерри Ли Льюиса в придорожные забегаловки, засадить в тюрьму Чака Берри? Это — вместо того, чтобы сделать из них иконы для всего мира, повести его за собой на верёвочке не только в политическом, экономическом, военном отношении, — но и в эстетическом. Воистину, деревня — это даже не характеристика происхождения, это состояние души. «Можно вывезти человека из деревни, но нельзя вывести деревню из человека». А вот в Англии нашлись руководители, которые оказались куда умнее американцев и наших.

Они сумели понять, что эстетика может быть важнее политики, важнее экономики, даже важнее армии. Когда в Англии вспыхнула занесённая из США лихорадка рок-н-ролла, англичане не стали воевать с ней, а использовали как канал для выхода молодёжной энергии, как способ социализации непокорной молодёжи. «Пусть лучше бесятся под рок-н-ролл, чем увлекаются коммунизмом», — вот мысль, которая неявно руководила действиями английского правительства. Директора школ, которые не пускали на уроки юных битломанов, действовали вразрез с правительственной установкой. Ведь Beatles с самого начала их общеанглийской известности поддерживала сама королевская семья! Некоторые из её членов, можно сказать, были завсегдатаями битловских концертов. Разнообразные сэры, мэры и пэры старались не отставать, наперебой обихаживая бывших провинциалов. Битлов наградили Орденами Британской империи — хотя и не высшей, но государственной наградой; Пол Маккартни и Мик Джаггер были удостоены рыцарских званий (это, правда, уже много лет спустя). Результат? В Англии не было ничего подобного маю 1968 г. во Франции и массовому гражданскому движению в США, когда французское и американское государства всерьёз пошатнулись. Зато было много, много рок-н-ролла, ставшего классикой; порождение США нашло своё высшее выражение именно в Англии, и американцам, убившим собственный рок-н-ролл, пришлось слушать английский. Это так и называлось — «британское вторжение». Эстетическая свобода породила культурную революцию, сделавшую Англию Меккой художников и музыкантов и сформировавшую эстетический облик мира, в котором мы и сейчас живём. С тех пор культурных революций больше не было. И растерзанная, полуголодная (продовольственные карточки там отменили только в 1954 году!), загнанная после Второй мировой войны на задворки мира Англия вновь оказалась в лидерах цивилизации — на этот раз оседлав не экономику, не политику, не военную мощь, а культурную революцию. Но у американцев хватило ума хотя бы не сопротивляться «британскому вторжению», они сумели выйти из передряг обновлёнными и усиленными и в конце концов смогли даже покончить с Советским Союзом. У советских руководителей ума не хватило даже на это.

А ведь можно было ещё тогда, в 50-е годы, одним ударом выбить из-под американцев всю их культурную привлекательность, убить весь их эстетический соблазн, стать во главе движения, которое всё равно нельзя было остановить, — потому что остановить молодёжь, строящую мир для себя, вообще невозможно. Давят Элвиса Пресли? Вот они, проклятые буржуи, уничтожают лучшее из народной, протестной культуры. Что, у Элвиса нет протеста? Враньё; как так нет?! Рок-н-ролл — это музыка угнетённых негров! Езжай к нам, Элвис, мы тебе устроим такой приём, какого ты нигде не видел, это мы умеем как никто! Чака Берри посадили в тюрьму? Вот она, хвалёная американская демократия! Всё хорошее — только для белых, а для негров — ничего, кроме тюрьмы; кому это непонятно?! Давай к нам, Чак! Тебя будут встречать счастливые толпы, мы напечатаем миллион твоих пластинок, а если понадобится — то и десять, ещё и в Америку продавать будем. А тебе, Джерри Ли Льюис, скандал устроили, загнали в забегаловки для шофёров и алкашей? Да нам плевать; это всё происки империализма, давящего всё лучшее и прогрессивное. Езжай к нам, станешь героем, у тебя будут миллионы поклонников, и миллионы молодых людей, увидев тебя, начнут играть на рояле. Из-за их глупости все их культурные достижения и герои могли бы стать нашими, мы могли бы присвоить себе предмет их гордости, объект зависти и соблазн всего мира! Джаз и американский рок-н-ролл ни с какой стороны не были политическим явлением, вот почему они так органично встраиваются в советскую идеологию; даже идеологический словарь менять не пришлось бы! Весь джаз и рок-н-ролл элементарно описывались на языке советской пропаганды как положительные, коммунистические явления — именно потому, что это были явления эстетические, а не политические. Это уже потом, в 60-х, рок-н-ролл, превратившись в рок, увлёкся политикой — но тоже эстетически, как и полагается искусству. Я даже не буду пытаться описывать последствия того, что могло бы быть, если бы у вождей СССР хватило ума.

Но у российской власти вообще часто не хватает ума. Может быть, Советский Союз стал бы тем самым раем стиляг, где свободно играют джаз и рок-н-ролл, где носят коки на голове и зелёные пиджаки с оранжевыми рубашками, и куда стремится всякий молодой американец; Меккой всех художников, музыкантов и поэтов, творящих новый мир. Могла повториться ситуация начала века, когда Россия была в авангарде любых культурных направлений, — художники всего мира до сих пор вдохновляются творениями Родченко, Лисицкого, Татлина и других корифеев революционного искусства. Москва могла бы занять место культурной столицы мира вместо Лондона, и Джон Леннон переехал бы из родной Англии куда-нибудь на Кутузовский проспект, а не в Нью-Йорк, где его и убили. А уж о возможностях, которые предоставили кремлёвской деревенщине 60-е годы, когда коммунистические идеи сами по себе, без их усилий, овладели миром, мне даже не хочется говорить. Но — «рая нет». Может быть, так и должно быть. Рая на земле быть не может. Рай — это принадлежность каких-то других, высших, потусторонних миров. Как американские негры-рабы пели когда-то в своих спиричуэлс о библейской «земле обетованной», под которой они понимали какую-то почти потустороннюю страну, где они станут свободными, так и советские стиляги вожделели американского рая, которого тоже нет.

«Стиляги» — это грустный, очень грустный фильм. Какой уж тут мюзикл… Это — трагедия. Трагедия огромной великой страны, вожди которой заблудились в трёх идеологических соснах и так и не смогли найти выход. А ведь всё могло быть по-другому. Если бы хватило ума. Или хотя бы вкуса…

http://ivan-petr-sidor.livejournal.com/6322.html