1. "Кризис аналитичности": онтология.
Понятие "кризиса аналитичности" связано с социальной катастрофой, известной, как Первая Мировая война. Суть его заключена в невозможности достигнуть позитивного стратегического результата в условиях, когда обе стороны последовательно используют одинаковую модель войны.
Многолетний и кровавый "позиционный тупик", показал ограниченность того направления стратегической мысли, которое европейцы развивали уже несколько столетий и называли "классическим". Постепенное наращивание контроля за боевыми столкновениями превратило военное искусство в строгую науку, едва ли не раздел геометрии или инженерного дела. Планирование войны поднялось - при Мольтке старшем и Шлиффене - до стадии математического расчета, и неожиданно оказалось тупиковой ветвью развития.
Неравномерное развитие общества и его подсистем не столь опасно для цивилизации, как это может показаться. Фактически, европейская культура была построена на формальном использовании традиционных "системных кризисов". Однако, позиционный тупик Западного фронта оказался для социума крайне неприятной неожиданностью. Совпав по времени с первой общемировой войной, то есть - с конфликтом, затронувший все государства и большую часть социально активного населения планеты, "кризис аналитичности" вышел за пределы искусства стратегии и приобрел всеобщий характер.
Поражение Германии предопределило консервацию проблемы. Неизвестно, имели ли германские политики и генералы свой вариант решения; теперь мы уже вряд ли об том узнаем.
Союзники во всяком случае не смогли придумать разумный выход, в результате кризис из разряда "новых вопросов" перешел в категорию "вечных проблем".
Конечно, страны Антанты, особенно, их военные лидеры, понимали суть происходящего. Вот почему в межвоенные годы регулярно появлялись поистине фантастических прожекты, касающихся реорганизации армии, военного дела, государства в целом. Самым необычным из них, (с позиции человека начала века) должен был показаться пакт Келлога-Бриана о юридическом запрещении войны как орудия мировой политики. Да, конечно, Европа устала от непрерывной четырехлетней бойни. Жертвы, которые все народы принесли на ее алтарь были не просто тяжелы, но и напрасны. Чуть ли не две трети всех военных расходов составили бессмысленные затраты на выпущенные в воздух артиллерийские снаряды… Пацифизм как направление общественной мысли, именно после Первой Мировой войны стал политической силой.
Но мир все еще оставался многополюсным. Англия, США, Япония, Франция и Италия считались Великими Державами. Германия и Россия в качестве таковых не признавались, но смогли стать ими "де факто". Неизбежные в сложном мире конфликты с обязательностью часового механизма приводили к использованию силы. В двадцатые годы "релаксационные" и окраинные войны стали печальной традицией. Война Чако весьма показательна.
Конечное, предлагаемое "ненасильственное" решение казалось (и до сих пор кажется любому разумному человеку) наиболее приемлемым. Но оно так и остается фантастикой. Возможно, необходимым условием для подобного развития человечества является создание единой всепланетной Империи (но даже и это условие не достаточно.)
Итак, кардинальное разрешение противоречия (устранить саму систему, охваченную кризисом аналитичности, пагубным для социума - войну) оказалось неосуществимым, а пакт Келлога-Бриана стал не более чем дипломатической экзотикой. А значит, проблему всякий военачальник должен был решать сам - по мере собственных возможностей.
Подчеркнем еще раз содержание проблемы. Благодаря высокой информационной связности мира начала XX столетия, уровень развития военной науки оказался в различных странах сравнимым. Поскольку аналитическая стратегия является именно наукой, она объективна, то есть, управленческие решения не зависят от особенности личности командующего. Иными словами, полководцы по обе стороны реальной или воображаемой линии фронта были обречены принимать одни и те же "оптимальные" решения. Результатом был взаимный тупик: ни одна из сторон не могла добиться своих целей.
Возникшая позиционная структура была, как выяснилось, более устойчивой, нежели само общественное устройство: государства разваливались быстрее, чем сдвигалась линия фронта.
Интересно, что в те же двадцатые годы "кризис аналитичности" охватил систему, гомоморфную войне - виртуозная техника Х.Р.Капабланки и других мастеров позиционной игры породила "миф о ничейной смерти" в шахматах. Разница заключалась лишь в том, что на поле боя "позиционная ничья" оборачивалась обоюдным поражением.
Какие же предлагались решения? Идей было довольно много, но какой-то смысл имели лишь три: доктрина Дуэ о воздушной мощи, концепция "глубокой операции", наконец, учение о войне идеологий. С начала тридцатых годов эти схемы (в разных сочетаниях) принимаются генеральными штабами всех Великих Держав, признанных и непризнанных. Можно утверждать, что с этого момента подготовка к новой войне, ранее - несколько абстрактная, приобретает практический характер.
Сейчас мы знаем, что ни один из этих методов не оказался панацеей. Да, конечно, привнося в войну некоторый хаотический элемент, они позволяли уйти от кризиса или, вернее, расширить "пространство" этого кризиса. Рассмотрим результаты применения каждой из этих стратегий во Второй Мировой войне:
Доктрина Дуэ, в "авторском" варианте, была взята на вооружение союзниками и применена против Германии и Японии. Однако же, Германия продолжала наращивать выпуск вооружений почти до самого своего краха, а для того, чтобы дать повод сдаться Японии пришлось сбросить две атомные бомбы. В стратегических налетах участвовали тысячи и тысячи тяжелых бомбардировщиков, причем добавление очередной "воздушной армии" почти никакого влияния на обстановку не оказывало. То есть, даже при явном превосходстве в воздухе одной из сторон, перед нами типичный кризис аналитичности: система (воздушная война) пожирает ресурсы (самолеты с одной стороны, города - с другой) без какого-либо осмысленного результата. Классическая "воронка", из которой нет правильного выхода. (Хуже того, в данном случае "лекарство" оказалось страшнее болезни. Воздушная война более деструктивна для общества, нежели позиционный тупик, поскольку, как заявил в своих мемуарах кто-то из фашистских генералов "города, а не руины являются фундаментом цивилизации".)
Глубокая операция последовательно (можно даже сказать - методично) эксплуатировалась немцами. Действия против дальнего флага и глубокого тыла стало отличительной особенностью немецкой стратегии в эту Мировую войну. Но, несмотря на всю красоту наступлений Вермахта и на талант гитлеровских генералов, Германия проиграла. Проигрыш связан с кампанией в России, вернее, с тем, что в этой кампании аналитический кризис проявился вновь - в полной мере. "Глубокая операция" немцев оказалась недостаточно глубокой.
Наконец, идеологическую войну вело правительство СССР. Метод продемонстрировал свою жизнеспособность. Во всяком случае, с его помощью оказалось возможным выиграть войну. Но, увы, "выиграть" в том же смысле, в котором Франция насладилась триумфом в Первой Мировой. Ценой "победы" было необратимое отставание в цивилизационной гонке. Страна оказалась столь обескровленной, что выиграть следующую "Холодную", войну уже не смогла.
Может показаться, что был еще один - американский метод. Кроме стратегических бомбардировок Великая Западная Демократия продемонстрировала более содержательную стратегию: экономическое давление на противников и союзников, известное, как "план Маршалла".
Эта оперативная схема была и проще и тоньше. Экономика - это тот козырь, который бьет все, если ей дать достаточно времени. Только вот времени может не оказаться...
Кроме того, - и данное возражение гораздо более серьезно - направленное использование экономической стратегии, как инструмента разрешения проблемы аналитичности, приведет к новому витку кризиса, еще более деструктивному.
(Неочевидно даже, что позиционная экономическая война приведет к меньшим разрушениям в инфраструктуре, чем ядерный конфликт.)
Таким образом, Вторая (равно как, заметим, и Третья) Мировая Война продемонстрировала лишь не вполне удовлетворительные способы борьбы с "кризисом аналитичности". Этим и объясняется длительность конфликта, огромные людские и материальные потери и, главное, полное отсутствие позитивного итога для всех участников конфликта, кроме, быть может, США.
А ведь было одно "идеальное" решение, причем лежащее на магистральном пути развития аналитической теории. Только вот замечено оно не было. Очень уж оно авантюристично и слишком большого мужества требует от ответственного командира.
Речь идет о "стратегии риска".
2. Статистика риска.
Суть стратегического риска проще всего продемонстрировать на том же вечном примере шахмат. Пусть в некоторой позиции существует две возможные стратегии за черных. В рамках первой они стремятся отбить атаку, используя классические приемы теории Стейница, аналогичные методы применяет и наступающая сторона. Из ста партий, сыгранных таким образом, белые выиграют пять, проиграют три, остальные 92 партии закончатся вничью. То есть, при данной (классической) стратегии черные набирают 49% возможных очков.
При альтернативной стратегии черные жертвуют пешку или даже фигуру, стремясь резко изменить характер позиции, отклонить ее от равновесия и перехватить инициативу. Если белые справятся с этим неожиданным (а с точки зрения классической теории - экстравагантным и пижонским) наскоком, у них складывается ясная перспектива победы.
Из ста партий, сыгранных таким образом, белые выиграют сорок, проиграют двадцать, еще будет сорок ничьих. Черные набирают 40% возможных очков, то есть заметно меньше, чем при стандартной позиционной игре.
При формальном рассмотрении вторую стратегию следует признать ошибочной. Если задача стратегического искусства - модифицировать вероятности боевых столкновений оптимальным для себя образом, то следует выбрать классический подход и минимизировать вероятность неудачи.
Однако, шансы выиграть партию при второй стратегии почти в семь раз больше, чем при первой! И если, как это часто бывает, ничья для Вас равносильна поражению, следует отказаться от оптимального способа действий и избрать путь риска.
В отличие от шахмат, в войне "ничьей" не бывает. Позиционный тупик, позиционный "размен" - это всегда напрасно потраченные человеческие жизни, огромные материальные издержки, духовный коллапс. Все это обуславливает мир, худший, нежели довоенный. Стратегическое поражение.
Потому в военном деле рискованные операции, выходящие за пределы "кризиса аналитичности", весьма важны.
Подчеркнем теперь, что риск есть неотъемлемый спутник борьбы на войне. С этой точки зрения рискованна - в большей или меньшей степени - любая стратегия. В системе "война" слишком много переменных, потому сколь бы безопасным не выглядел избранный вами план, он всегда может оказаться гибельным.
Из этого, однако, не следует, что любая стратегия есть стратегия риска.
Мастера военного дела стремились вслед за Наполеоном Великим ввязываться в сражение при вероятности успеха в 70 - 80 процентов. В этом случае благоприятный исход относится к неблагоприятному, как 2-4 к одному. Будем считать классической (условно, безрисковой) стратегией любой план, коэффициент благоприятности которого выше двух (обратный показатель, коэффициент риска, менее 0,5).
Назовем "умеренным риском" операции с коэффициентом благоприятности от 1 до 2. Если этот параметр лежит в параметрах от 0,5 до 1 речь идет о "значительном риске."
В данной статье речь пойдет об операциях с коэффициентом благоприятности, много меньшем 0,5 (показатель риска много больше двух).
Рассмотрим некое сражение, как "темповую игру", в которой в ответ на каждый ваш ход у противника есть некоторая последовательность реплик, вообще говоря, бесконечная. Суть "аналитической революции", совершенной при Мольтке старшем и Шлиффене, заключалась прежде всего в редуцировании "пространства решений". Классическая стратегия всегда работала не с реальной системой "война", весьма сложной, а с ее упрощенной моделью. Само по себе это и неизбежно, и чрезвычайно удобно. Проблема заключалась в том, что в какой-то момент в сознании ответственных командиров модель заменила собой реальный мир: карта стала местностью.
Модель просчитывалась до конца. Суть кризиса аналитичности в том и состоит, что она оказалась просчитанной всеми одинаково. Принятая сторонами "оптимальная стратегия" формально обеспечивала наибольшее мат. ожидание победы. Реально же речь шла о распределении +5 -3 =92, то есть - о гарантированном позиционном тупике.
Заметим здесь, что рецепт "вернуться от модели к системе" невыполним. При всей примитивности (по сравнению с реальностью) модели войны, используемой в аналитической теории операций, эта теория все же очень сложна. Попытки выйти за "нумерованные полки" и "абстрактные боевые коэффициенты" хороша только в идее, на практике мы сразу же приходим к невозможности принимать научно обоснованные оперативные решения.
Учтем теперь, что сколь бы хорошо не работала разведка, ее данные всегда либо неполны, либо запаздывают. Иными словами, если речь идет о действиях в реальном времени, война - в отличие от шахмат - всегда оказывается игрой с неполной информацией. С этим связано происхождение "нормального" оперативного риска в 20 - 30 процентов.
Чем более аналитическими являются наши действия, тем они предсказуемее, тем меньше вероятность ошибки у противника. Далее, поскольку позиция всегда остается близкой к равновесию, тем меньше цена возможной ошибки и больше возможностей своевременно исправить ее.
При использовании стратегии риска равновесие нарушается грубо и необратимо - маятник отклоняется в крайнее положение. Все содержание войны - тотальная победа или абсолютное поражение "повисает" в неопределенности, и резко повышается значение каждого "хода", каждого оперативного решения.
Противник вынуждается к действиям в состоянии неопределенности, причем исход войны отныне находится в его руках. Среди многих вариантов, из которых ему предстоит выбирать, какие-то обуславливают вашу победу вне зависимости от дальнейших решений (после "естественного" маневра "Диль", у англо-французов уже не было спасительных "ходов": "Битва за Францию" была проиграна). Другие варианты обуславливают ваше поражение, причем уже никакие, самые гениальные идеи, воплощенные в приказы, не изменят этого исхода. Наконец, ситуация может какое-то время оставаться неопределенной.
Понятно, что показатель риска есть отношение мощности пространства решений противника, приводящих к однозначно проигранной вами позиции, к общей мощности его пространства решений.
"Аналитическая стратегия" утверждает, что показатель риска есть величина, обратно пропорциональная нагрузке на операцию, то есть, риск есть мера нетождественности преобразования позиции.
Эти формулировки имеют простое математическое воплощение, однако, они и неудобны, и недостаточны. Дело в том, что "пространство решений" только в теории изотропно и однородно. "На самом же деле" некоторые решения будут приняты противником с большей вероятностью, нежели другие, причем определяющее значение имеет дефицит времени, то есть - степень перегрузки информационных каналов противника. Можно показать, что если размерность "пространства решений" возрастет вдвое, реальная размерность пространства решений сокращается в восемь раз! "Чем ближе цейтнот, тем меньше стратегии и больше тактики..." С этой точки зрения речь идет об "управляемом риске", о переводе войны в иную - информационную - плоскость, о воздействии на управленческие структуры противника с целью модифицирования вероятности принятия им тех или иных решений. Такая стратегия имеет много общего с азартной игрой, но к ней не сводится.
Формально, при операциях с показателем риска 6 - 8, "трудно не найти" правильного, то есть спасающего и автоматически приводящего к победе решения. Казалось бы, войну можно выиграть в этом случае простым подбрасыванием монетки. В реальности же использование статистических методов выбора (равно, как и естественных, "уставных" ходов) приведет к быстрому разгрому именно из-за способности "стратегии риска" модифицировать вероятности.
Не следует, однако, ударяться в другую крайность - считать, что управляемый риск обязательно приводит к победе. В конкретной шахматной партии время на принятие решения измеряется минутами (в самом крайнем случае, чреватом страшным цейтнотом, десятками минут). Поэтому в шахматах могут "пройти" заведомо некорректные комбинации, лишь бы только "пространство решений" не могло быть исчерпано расчетом в течение указанных минут.
В войне - за редким исключением - характерные времена составляют часы и дни, притом работает не один человек, а квалифицированный штаб. Поэтому перегрузить информационные каналы до такой степени, чтобы "пространство решений" противника вообще не содержало правильных ходов, практически невозможно. С этой точки зрения аналогом "стратегии риска" окажется не комбинационная шахматная партия, а, скорее, "дырявый" мизер в преференсе. Но такие мизеры тоже можно разыгрывать хорошо и плохо!
"- Весь ваш план - азартная игра, - сказал Нагумо.
- Угу, и я ее выиграю, - ответил Ямамото."
3. Гносеология риска.
"Аналитическая стратегия" всегда имеет дело со средними значениями величин - усредненными показателями боевого потенциала и численности. Усреднение (как наиболее естественная форма упрощения), составляет самую суть аналитического подхода. Воюют не конкретные люди с их особенностями, характером, темпераментом - сталкиваются между собой счетные дивизии, приведенные расчетами опытных генштабистов к "нормальной" форме.
В реальной жизни средние показатели встречаются сравнительно редко: почти всегда, значения параметров несколько (хотя, может быть, и не слишком существенно) отклоняются от "теоретически предсказанных". В статике этим отклонением можно пренебречь. Однако, динамические процессы в сложных системах имеют тенденцию к неустойчивости, поэтому отклонения от среднего начинают нарастать, а в бифуркациях - полностью изменяют картину.
Здесь и возникает надежда добиться нетождественного преобразования. Противоречия с законом аналитической стратегии, согласно которому равные позиции остаются равными, нет: бифуркационный переход порождает возможности как со знаком "плюс", так и со знаком "минус", и, в среднем, они составляют ноль, то есть, статистически позиция осталась равной! Вот только теперь это "среднее" есть сумма диаметрально противоположных вариантов, из которых в конкретном сражении реализуется только один.
Итак, риск следует переопределить, как вероятность неблагоприятного исхода в бифуркационном процессе. Вероятность эта всегда отлична от нуля, именно вследствие закона перехода равных позиций в равные. Более того, существует аналог правила рычага: произведение вероятности благоприятного исхода на степень его благоприятности равно произведению вероятности неблагоприятного на степень неблагоприятности.
К примеру, если и благоприятный и неблагоприятный исходы имеют равные показатели, то риск оказывается ровно 50%, вне зависимости от остальных параметров.
Определив понятие рискованной операции, мы должны отметить, что ее эффективность определяется величиной "рычага": произведения вероятности благоприятного исхода на степень благоприятности этого исхода. Чем больше рычаг, тем выше возможный выход. В терминах аналитической стратегии этот параметр называется нагрузкой на операцию. Выражает он степень отклонения результата от аналитического "среднего" исхода.
Понятно, что увеличение нагрузки на операцию также увеличивает и возможные негативные эффекты, в результате чего операция становится очень "строгой" в управлении. Если обычный план (вроде захвата Польши) Германский штаб мог модифицировать на ходу, превращать его совсем в другой план, даже терять недели, то запаздывание группы Гудериана во время Французской кампании всего на четыре дня (с 12 по 16 мая) приводило к полному краху замысла Манштейна.
Таким образом, использование "стратегии риска" требует от исполнителей значительно более тонкого понимания и точного выполнения планов, нежели в рамках "классического подхода". Работа командиров и штабов неизмеримо усложняется. Результат, однако, стоит того. Должен существовать закон, описывающий степень усложнения операции, как функцию нагрузки на операцию: по всей видимости, сложность растет быстрее, чем показатель риска.
В отличие от аналитической стратегии, когда индивидуальные особенности исполнителей малосущественны, для "стратегии риска" характерна "привязка" операции к личности командира. План Шлиффена, построенный начальником Германского Генерального штаба "под себя", был невыполним для Мольтке-младшего. Тому не оставалось ничего делать, кроме как снижать "показатель риска", чтобы сделать схему кампании приемлемой для себя. Однако, уменьшение нагрузки на операцию привело к затягиванию войны, что стало гибельным для Германии, равно как и для остальной Европы.
С точки зрения европейских парадигм рискованная операция это игра, которая должна приводить к безусловному выигрышу или безусловному проигрышу, но никак не к затягиванию войны. Поскольку длительная война приводит к тому, что в игру вступают неаналитические параметры, чаще всего деструктивные для общества, затягивание войны безусловно хуже, чем быстрый ее проигрыш. (К сожалению, зачастую стороны оказываются неспособными к своевременному заключению мира из-за предвоенной пропаганды. Громкое поражение или громкая победа могут стать тем фактором, который исправят ошибки политиков).
Как способ преодоления кризиса аналитичности "стратегия риска" приводит к идеальному результату с точки зрения этики войны. Однако, полководец, принимая решение о рискованной операции, должен помнить о том, что он ставит на кон не только судьбу своей страны (эту ставку он делает постоянно), но и свое имя. То есть, "стратегия риска" это и стратегия ответственности.
Мольтке-старший так говорит об обязанности ответственного командира принимать рискованные решения: "Командующий армией в своих действиях, успех которых никогда не обеспечен, так же, как и государственный деятель, руководящий политикой, не должен бояться судебной ответственности. Он несет совсем иную ответственность перед богом и своей совестью за жизнь многих тысяч людей и за благо государства. Он теряет нечто большее, чем свободу и состояние".
4. Психология риска.
Итак, платой за огромную эффективность рискованных операций является ответственность командира. Она порождает прежде всего неуверенность в принятых решениях. Между тем, технически, рискованная операция существенно труднее обычной аналитической. Как отмечалось раньше, обратившись к "стратегии риска", необходимо приложить максимум усилий для достижения нужного исхода. В отличие от аналитической стратегии, в которой наблюдается эффект саморегуляции (по крайней мере в фазе нарастания), в рискованной операции динамический гомеостаз панацеей не является. От начала такой операции до ее последнего дня основным ресурсом, модифицирующим вероятности, поддерживающим оперативную устойчивость, и извлекающим из дружественной Вселенной спасительные и грозные чудеса, служит психика ответственного командира.
Показатель риска не снижается даже после преодоления операцией первой критической точки. От первого до последнего дня исход рискованной операции остается неопределенным. Иными словами, пока не достигнута победа, такая операция должна считаться проигранной, и государственную политику следует строить в предвидении этого поражения.
Важно понять, что "конец игры", как правило, носит не военно-технический, а психологический характер. "Стратегия риска" в сущности является "стратегией блефа": лучший способ правильно разыграть некорректный мизер - вынудить партнеров бросить карты на стол, так как "очевидно, что он не ловится". Противник должен внутренне признать неизбежность капитуляции гораздо раньше, чем она будет подписана.
В этом плане психологическое содержание в военном искусстве гораздо шире, нежели в шахматах. "Рискованная операция" значительно дальше выводит позицию за границы равновесия, нежели даже некорректные атаки М. Таля, не говоря уже о строгих позиционных комбинациях А.Алехина. Но - и в шахматах, и в войне - "стратегия риска" может быть построена только на здоровой позиционной основе. Иными словами, неаналитическая теория операций есть развитие аналитической, но, отнюдь, не нигилистическое отрицание ее.
"Стратегия риска", решая основное аналитическое противоречие, порождает целый ряд технических проблем. Вот небольшой перечень: увеличение ответственности командира, усложнение задач подчиненных командиров, наконец, усиление "трения". Собственно: всякая операция порождает трение Клаузевица, однако в лишь рискованной операции оно легко может привести к катастрофе.
Вообще-то, это умеренная плата за преодоление кризиса аналитичности. Фактически, речь идет лишь о том, что несколько ответственных командиров и штабистов должны качественно работать. По сравнению со, скажем, доктриной Дуэ, разрушающей жизни миллионов мирных граждан, цена очень невелика.
Более существенна, пожалуй, другая проблема. Стратегия есть наука об оптимизации вероятностей. Но, статистически, стратегия риска всегда неоптимальна (смотри пример с шахматами - 40 процентов против 49). Но в таком случае и в одной единственной операции, где статистические показатели не имеют смысла, этот прирост риска должен как-то проявляться. И он проявляется - на очень высоком, цивилизационном, уровне. Рискованные операции, даже завершившиеся успешно, реализуют менее вероятные состояния исторического континиума, нежели аналитические. Это означает, что мир, возникший, как следствие успешно проведенной в жизнь "стратегии риска" обладает дополнительной структурной неустойчивостью: он не стабилен по отношению к процессам, переводящим его в более термодинамически (статистически) выгодное "основное состояние". Об этом явлении А.Азимов говорил, как об эффекте нивелирования изменения Реальности.
В аналитических операциях задачей штабного звена является уменьшение показателя риска. В неаналитической стратегии речь должна идти о минимизации прироста этого показателя. То есть, в некотором смысле неаналитическую стратегию можно рассматривать, как метастратегию: стратегию в пространстве стратегий. А это означает, что ее гомоморфной моделью будут не равновесные термодинамические процессы, а самоорганизующиеся (автокаталитические) петли, порождаемые мета-операторами.
Выше мы отметили такую особенность рискованных операций, как усиление роли ответственного командира (в широком смысле - вообще личностного начала в стратегии). Немецкий стиль, аналитический со времен Мольтке, усиливал штабное звено. Здесь же максимум нагрузки лежит на командном звене. И все-таки, рискованные операции (хотя, на наш взгляд, - и недостаточно рискованные) стали отличительной чертой именно немецкой стратегии. План Шлиффена (в авторской версии) с его эхо-вариантом, предложенным Э.фон Манштейном - лишь один из примеров. Военная наука, доведенная до абсолюта в немецкой школе, породила два противоположных полюса - сверханалитичную штабную работу и сверхаотичную "стратегию риска".
Конечно, неаналитическая стратегия не является прерогативой только немцев. Ямамото и О’Коннор также сознательно стремились к повышению показателя риска в своих операциях. С практической точки зрения их пример показывает, что "стратегия риска" для своего воплощения в жизнь нуждается прежде всего в подготовленных командирах младшего звена, затем - в штабных работниках высокого уровня.
В конце концов, всякая операция имеет целью бой, и именно этот бой определит ее исход. Но если результат боя в аналитической операции предсказуем, то в рискованной операции - нет. Возникает не вполне обычная ситуация, когда вся кампания может провалиться из-за недостаточно подготовленных (например, в психологическом отношении) полевых командиров. В кампании 1940 немцам очень повезло, что принципиальные решения на поле боя принимал Гудериан. Хотя иногда и у него отказывали нервы, в целом он стремился поддерживать показатель риска на высоком уровне в течение всей операции. Напротив, фон Бюлов в кампании 1914 г. постоянно пытался действовать безопасно. В изначально рискованной схеме Шлиффена (даже в сомнительной версии младшего Мольтке) это привело к невозможности использовать для достижения окончательной победы в войне огромные успехи, достигнутые немецкими войсками в "фазе нарастания" маневра Правого крыла.
Похожая ситуация наблюдается в паре Ямамото - Нагумо. В рамках сверхрискованной стратегии Ямамото, Нагумо всегда действовал максимально неинициативно, предпочитая неопределенности конкретный тактический успех конкретной выполненной задачи. И вот, действуя строго по уставу, он проигрывает роковые пять минут во взаимно хаотическом сражении у атолла Мидуэй. .
Итак, "
стратегия риска" - это, прежде всего, человеческий фактор - смогут ли ответственные командиры силой своей личности удержать операцию на узкой грани, отделяющей их сторону от катастрофы? Затем - штабная работа: человечество открыло только один метод управления случайностями в войне - штаб. И, наконец, время, темпы операций.
Аналитическая операция в основе своей геометрична. Ее основу составляет "учение о позиции", о геометродинамике местности. Рискованная операция - это всегда конкретная темповая "игра", в которой позиционные факторы - навсегда или на время - теряют самодовлеющее значение. Связано это как с необходимостью уменьшить число лишних "паразитных" рисков, так и с тем простым фактом, что рискованная операция дает равные шансы на выигрыш обеим сторонам. Угадай французы 13 числа, во время переправы Гудериана через Маас, замысел Манштейна, и вся немецкая подвижная группировка оказывается окруженной и затем разгромленной. Сумей американцы в декабре 1941 года принять правильное решение, и соединение Нагумо было бы уничтожено во время атаки Перл-Харбора: слишком малые силы были оставлены для обороны.
Значит, очень важно, чтобы противник в ответ на рискованную операцию стал действовать не "правильно", а "естественно". По уставу. Мы уже отмечали, что это возможно только в случае перегрузки штаба противника оперативной информацией, что подразумевает, в частности, огромную скорость операции.
В неаналитических операциях крайне важно знать противника. Здесь вновь работает "личностный фактор": "стратегия риска" критична к индивидуальным особенностям командиров не только своей, но и противостоящей стороны. "Поэтому и говориться: если знаешь его и себя, сражайся хоть сто раз - опасности не будет; если знаешь себя, а его не знаешь, то один раз победишь, другой раз потерпишь поражение; если не знаешь ни себя, ни его, каждый раз, когда будешь сражаться, будешь терпеть поражение."(Сунь-Цзы)
5. Заключение.
Рассматривая классическую стратегию мы отмечали, что победа аналитически может быть достигнута лишь в двух случаях: изначального неравенства в силах либо - заведомо неправильными действиями. Для исследователя неравенство в силах особенного интереса не представляет, хотя, может быть, и зря. Дело даже не в отсутствии осмысленной теории, описывающей, как перейти от выигранной позиции к окончательной победе (опыт антигитлеровской коалиции, равно как и антикайзеровской, чисто негативен: как сказал бы Холмс, по этим операциям следует учить стратегов, как не надо работать). Более серьезной проблемой является то, что генералы сильнейшей стороны теряют интерес к тщательному анализу и планированию, и начинают полагаться на простую мощь своего государства. А это чревато осложнениями и потерями.
"Заведомо неправильные действия" могут быть очень разными. И лучший вариант, это последовательность шагов, результат которых не может быть просчитан противником в реальном времени. "Стратегия риска" являет собой один из лучших примеров контролируемого хаоса. Тем более, что на современном уровне развития военной науки военачальник имеет в своем распоряжении аппарат такого контроля. Нужны еще мужество принять трудное решение и талант, нужно умение оценить и свои силы и силы противника, и - last, but not least - поставить на нужные посты правильных людей.
Это намного сложнее, нежели в очередной раз без толку послать на цель тысячу бомбардировщиков или сорок дивизий солдат. В военных академиях неаналитическим действиям учат плохо. Получить же опыт проведения рискованных операций в современном, достаточно устроенном, - аналитичном - мире, непросто.
И все-таки, "стратегия риска" остается лучшим ответом на кризис аналитичности. Эта стратегия лежит на главном направлении европейской военной мысли, поскольку отвечает как этическим принципам войны, так и логическим законам ее.
Р.А. Исмаилов, С.Б. Переслегин
http://okh.nm.ru/materials/Ismailov/Ism_risc.htm