Пятнадцать лет назад тема преступности приобрела для россиян неведомый ранее смысл. В одной из самых благополучных в криминальном отношении стран мира почти искусственно стал раскручиваться маховик жесткой, массовой, организованной преступности. Мы перешли в совершенно иное качество — новый политический режим просто сдал население в лапы «братвы».
Вот что говорит статистика. В 1987 году, последнем году перед реформой, в РСФСР было совершено 9,2 тыс. убийств или покушений на них, 33,8 тыс. грабежей и разбоев. В 2002 году — 32,3 тыс. убийств и 214,4 тыс. краж и разбоев. Число тяжких и особо тяжких преступлений уже много лет колеблется на уровне 1,8 млн. в год (к тому же сильно сократилась доля тех преступлений, что регистрируются и тем более раскрываются).
Это значит, что официально около 5 процентов семей в РФ ежегодно становятся жертвой тяжкого или особо тяжкого преступления! А сколько людей переживают эту драму, будучи родственниками и друзьями потерпевших! Сколько миллионов живут с изломанной душой преступника, причинившего страшное зло невинным людям! Только в местах заключения ежегодно пребывают около миллиона человек — это при непрерывных амнистиях.
Что же произошло? Ведь у нас и во времена Советского Союза существовал преступный мир. Но он был замкнут, маскировался, держался в рамках теневой экономики и воровства, воспроизводился без расширения масштабов. Социалистическое хозяйство, общественная нравственность, органы правопорядка не создавали питательной среды для взрывного роста раковой опухоли. Эту среду породило социальное бедствие, которое в свою очередь стало следствием реформы. Среди преступников более половины составляют теперь «лица без постоянного источника дохода». Большинство из другой половины имеют доходы ниже прожиточного минимума. Политики просто выдавили значительную часть населения в преступность. С другой стороны, тут у них была своя корысть. Они нуждались в «кадрах» для выполнения грязной работы по захвату лакомых кусков госсобственности для искусственно насаженных «собственников».
Новые «хозяева» создают небывалые в России условия жизни, когда массы молодых людей идут в банды и преступные фирмы как на нормальную, желанную работу. Их уже и не тянет к честному труду на заводе, в поле, в лаборатории. Они отвыкают есть простую русскую пишу, пить обычные русские напитки. Они хотят жить, как новые русские. Доведись прийти к власти патриотическому правительству — как ему с ними быть? Захотят ли они договориться или объявят всем честным людям войну? Вот еще одна яма на нашем пути.
Преступность — процесс активный, она затягивает в свою воронку все больше людей, преступники и их жертвы переплетаются, меняя всю ткань общества. Люди, впавшие в крайнюю бедность, разрушают окружающую их среду обитания. Этот процесс был сразу запущен одновременно с реформой. Его долгосрочностъ предопределена уже тем, что сильнее всего обеднели семьи с детьми и большая масса подростков стала вливаться в преступный мир. Крайнее обеднение выталкивает массу людей из общества и так меняет их культурные устои, что они начинают добывать себе средства к жизни, «поедая» структуры цивилизации. Тем самым они становятся инструментом насильственной архаизации жизни окружающих и их дальнейшего обеднения.
Типичным проявлением этого процесса стало хищение электрических проводов, медных и латунных деталей оборудования предприятий, животноводческих ферм, железных дорог и т. д. Пару лет назад в МГУ была презентация книги, посвященной отцу Сергию Булгакову, и выступал глава администрации его родного города Ливны (Орловской обл.). Представляя книгу, он рассказал о том, что произошло в их районе. Ночью кто-то срезал и увез десять километров электрического медного провода. Линия обеспечивала с десяток деревень, и все они остались без тока и без света. Денег на восстановление линии не нашлось ни у администрации, ни у РАО «ЕЭС России», ни у жителей. И вот через какое-то время у людей стала ослабевать потребность в электричестве — они начали свыкаться со своим новым положением. «Гунны» за одну ночь перевели бытие жителей многих деревень на архаичный уровень, сменили сам тип их жизни.
А вот газетное сообщение нынешнего года — одно из огромной массы похожих: «Кемеровская область. Неизвестные злоумышленники частично разобрали 7 опор на магистральной ЛЭП напряжением 220 тысяч вольт. Расхитители, обычно крадущие провод, на этот раз срезали с металлических опор стальные уголки, придающие жесткость и устойчивость конструкции. Общая масса похищенных деталей составила полторы тонны... Как сообщили в пресс-службе «Кузбассэнерго», поврежденные ворами опоры не выдержали бы ветра и не самой большой силы. В этом случае электроснабжение значительной части региона было бы нарушено».
Преступное сознание заняло господствующие высоты в экономике, искусстве, на телевидении... Рынок, господа! Культ денег и силы! Что же теперь заламывать руки, ужасаясь детской преступности и детскому цинизму? Ведь так хотелось раскованности, плюрализма, свободы самовыражения, так тянуло поиздеваться над скучным советским телевидением. Почти всем причисляющим себя к интеллигенции миром помогли порно- и наркодельцам совершить культурную революцию, необходимую для слома советского жизнеустройства и утверждения новых ценностей.
На Западе уже в середине неолиберальной волны был сделан вывод, что капитализация России оплачивается детьми и подростками. Американский социолог К. Лэш пишет в книге «Восстание элит». «Телевизор, по бедности, становится главной нянькой при ребенке... [Дети] подвергаются его воздействию в той грубой, однако соблазнительной форме, которая представляет ценности рынка на понятном им простейшем языке. Самым недвусмысленным образом коммерческое телевидение ярко высвечивает тот цинизм, который всегда косвенно подразумевался идеологией рынка». Растлевающее воздействие телевидения образует кооперативный эффект с одновременным обеднением населения. В ходе рыночной реформы в РФ сильнее всего обеднели именно дети (особенно семьи с двумя-тремя детьми). И глубина их обеднения не идет ни в какое сравнение с бедностью на Западе.
«Самым тревожным симптомом, — пишет К. Лэш, — оказывается приобщение детей к культу преступления. Не имея никаких видов на будущее, они глухи к требованиям благоразумия, не говоря о совести. Они знают, чего они хотят, и хотят они этого сейчас. Отсрочивание удовлетворения, планирование будущего, накапливание зачетов — все это ничего не значит для этих преждевременно ожесточившихся детей улицы. Поскольку они считают, что умрут молодыми, уголовная мера наказания также не производит на них впечатления. Они, конечно, живут рискованной жизнью, но в какой-то момент риск оказывается самоцелью, альтернативой полной безнадежности, в которой им иначе пришлось бы пребывать... В своем стремлении к немедленному вознаграждению и его отождествлении с материальным приобретением преступные классы лишь подражают тем, кто стоит над ними».
Преступники у нас не только вошли в верхушку общества, называют себя «хозяевами жизни», они востребованы властью. В 1994 году членом Комиссии по правам человека при президенте России был назначен Владимир Податев, трижды судимый (кража, вооруженный грабеж, изнасилование) «вор в законе» по кличке Пудель. Ему не обедневшие люди с горя бюллетени продали, его кандидатуру подбирали и проверяли в Управлении кадров администрации президента. Я допускаю, что он — поклонник Ельцина, но ведь по типу квалификации ему явно надо было быть где-то в Министерстве финансов, а его бросили на гуманитарную сферу.
Какую роль сыграла интеллигенция в снятии природной неприязни русского человека к вору, в обелении его образа, в его поэтизации? Без его духовного оправдания авторитетом искусства не было бы такого взрыва преступности. Вопрос поднял Достоевский — как в нашей культуре вырос Раскольников? Как аристократ Ставрогин так легко нашел общий язык с уголовником-убийцей? Как интеллектуал Иван Карамазов соблазнился организовать убийство чужими руками? Откуда это?
Собирая мысли тех, кто об этом думал, приходишь к выводу, что тяга либеральной интеллигенции к преступному типу — результат прививки западных идей на дерево русского духа, уродливый гибрид. Российский религиозный философ Семен Франк с болью писал об этой странной болезни нашей либеральной интеллигенции, которая оказалась «в духовном родстве с грабителями, корыстными убийцами и хулиганами».
Вот писатель Артур Макаров вспоминает в книге о Высоцком: «Никогда не забуду... Я иду в институт (я тогда учился в Литературном), иду со своей женой. Встречаем Яшу (вора Яшу Ястреба. — С. К.). Он говорит: «Пойдем в шашлычную, посидим». Я замялся, а он понял, что у меня нет денег... «А-а, ерунда!» — и вот так задирает рукав пиджака. А у него от запястья до локтей на обеих руках часы!.. Так что не просто «блатные веянья», а мы жили в этом времени. Практически все владели жаргоном — «ботали по фене», многие тогда даже одевались под блатных». И тут же А. Макаров гордится: «Меня исключали с первого курса Литературного за «антисоветскую деятельность» вместе с Бэллой Ахмадулиной».
Вот так! В юности шли с грабителем в шашлычную, продав чьи-то снятые под ножом часы. Потом разводили огонь в Карабахе и Чечне. Сегодня срывают премии в долларах от новых русских. Первой задачей идеологов либерализма в уничтожении советского наследства стало устранение из нашей жизни общих нравственных норм, которые были для людей неписаным законом. И пошло открытое нагнетание преступной морали. Экономист Николай Шмелев еще во времена перестройки писал: «Мы обязаны внедрить во все сферы общественной жизни понимание того, что все, что экономически неэффективно, — безнравственно и, наоборот, что эффективно — то нравственно». Да, промысел Яши Ястреба был и тогда экономически эффективнее труда колхозника или учителя. Теперь нам «внедряют понимание», что именно этот промысел и есть высшая нравственность.
В результате сегодня одно из главных препятствий к возврату России в нормальную жизнь — широкое распространение и укоренение преступного мышления. Речь идет уже не о преступности, а о чем-то более глубоком. Бывает, человек в трудное время оступился, стал вором, в душе страдает. Миновали черные дни — бросил, внутренне покаялся, работает за двоих. Однако совсем иное дело, когда преступление становится законом и чуть ли не делом чести.
Нас пытаются убедить, что приглашение преступников к экономической, а потом и политической власти — дело необходимое и временное. Мол, то же самое прошли США — а посмотрите, как шикарно живут. Но это вранье! Если в США и использовали мафию в политических целях, то понимали незаконность подобной деятельности и тщательно ее скрывали. Наши же реформаторы стараются примирить общество с преступным миром. И этот накативший на Россию вал антиморали не становится слабее. м