Последние десятилетия 20-го века были отмечены большими изменениями в сфере информационных технологий, существенным образом изменившими нашу повседневную жизнь. Достижения ученых в области электроники выразились в интенсивном развитии средств массовой коммуникации, широком распространении электронно-вычислительной техники (в частности персональных компьютеров), построении глобальных информационных сетей, в разработке технологий виртуальной реальности и других технических инновациях. Таким образом, на первый план была выдвинута та деятельность, которая связана с производством, потреблением, обработкой и хранением информации. Информационные технологии настолько глубоко проникли в жизнь людей, что уже перестали принадлежать только миру науки и техники. В связи с этим очень любят рассказывать и слушать, писать и читать про информационное общество, где самое главное – это информация.

Начиная еще с середины 60-х годов западными социологами и социальными философами (Д. Белл, Д. Рисман, О. Тоффлер, А. Турен и др.) активно обсуждается вопрос о вступлении наиболее развитых стран в качественно иную стадию социального развития, охарактеризованную ими как “постиндустриальное” или “информационное” общество. Возникновению этих разговоров способствовал целый ряд факторов.
Во-первых, все тогда находились под впечатлением от быстрого развития науки и техники, о чем было сказано выше.
Во-вторых, в середине 70-х случился мировой энергетический кризис. Нефтедобывающие страны не пожелали продавать Западу содержимое своих недр за бесценок и взвинтили цены. В результате западная промышленность столкнулась с необходимостью срочного внедрения энергоэффективных решений в производстве и строительстве, а также с повышением рентабельности продукции. Преодолев этот кризис, западные страны вышли на новый технологический виток.
В-третьих, как раз в начале 70-х рухнула старая финансовая система (она звалась Бреттон-Вудской). В результате введения плавающих курсов доллар стал превалировать во всех международных расчетах и стал выполнять роль мировых денег. Таким образом, Запад получил почти безграничные возможности для экспансии. А для всякой экспансии, сочетающей экономические и политические аспекты, нужно соответствующее идеологическое сопровождение.
Ну и в-четвертых, СССР к этому времени настолько утратил импульс развития, что никакого противодействия с его стороны не предвиделось.

В этих условиях Д.Белл, социолог Гарвардского университета, создает весьма сомнительную с научной точки зрения, но весьма перспективную с идеологической концепцию постиндустриального общества (постиндустриализма).
При рассмотрении теории постиндустриального общества, созданной Беллом, следует сразу отметить некоторые особенности методологии гарвардского социолога. Во-первых, Белл – эволюционист. Для него характерны историзм (убежденность в том, что можно различить основные законы и тенденции истории и таким образом предвидеть будущее) и телеологизм (убежденность в том, что общества, претерпевая изменения, идут к некой конечной цели), которые в совокупности и образуют эволюционистскую идеологию, суть которой, грубо говоря, сводится к положению о том, что история имеет вполне различимые тенденции развития в том направлении, в каком развиваются Западная Европа, Япония и США. Отсюда вытекает, что постиндустриальное общество – это историческая неизбежность, к которой все общества так или иначе придут (весьма напоминает учение о коммунизме как высшей стадии развития в рамках марксизма-ленинизма). Вторая важная особенность методологии Д.Белла – его антихолизм (представление об обществе как о совокупности различных сфер, изменения в одной из которых не влияют на другие). Сам Белл в афористичной форме так выразил эту методологическую установку: «я консерватор в культуре, социалист в экономике, либерал в политике». По мнению социолога, существуют независимые сферы – социальная структура, политика и культура. Причем, профессор Белл не дает доказательств того, что эти «разъединенные сферы» существуют в современных обществах. По его мнению, они просто являются разъединенными, и всякий, кто этого не признает, глубоко заблуждается. Более того, одна из фундаментальных характеристик постиндустриального общества по Беллу состоит в том, что «в наше время разъединение трех сфер увеличивается».

Потребность создателя теории постиндустриального общества в антихолистической установке становится понятной при рассмотрении предлагаемой им модели социальной эволюции. Постиндустриальное общество возникает благодаря переменам только в социальной структуре (одной из трех сфер), которая включает экономику, структуру сферы занятости и систему стратификации, однако не связана с политикой и культурой.
Белл предлагает типологию общественного устройства, которая на любой стадии целиком и полностью определяется доминирующим типом наемного труда. Самый распространенный вид трудовой деятельности является определяющей чертой того или иного общества. В доиндустриальных обществах преобладал сельскохозяйственный труд, в индустриальных самым распространенным был труд на мануфактурах (то есть, собственно индустриальный, промышленный), а в постиндустриальном обществе ведущее место занимает занятость в сфере услуг. На примере этой типологии труда можно заметить еще одну важную методологическую особенность: Белл проводит свою антихолистскую позицию последовательно и в рамках экономической сферы (которую он относит к сфере социальной структуры). Сельское хозяйство, промышленность и сфера услуг предстают у него в качестве строго разделенных сфер экономики.
Переход от одного типа труда к другому Белл объясняет на основе принципа рационализации или принципа «большее за меньшее». Суть этого принципа состоит в следующем: развитие науки и техники позволяет производить больше при затрате меньшего количества человеческих ресурсов. Развитие сельскохозяйственного производства ведет к высвобождению работников из этой сферы, переселению их в города и превращению их в пролетариат, благодаря наличию которого возникает и крепнет промышленность (сначала мануфактурная, потом – заводская). Тот же принцип действует и в сфере промышленности: автоматизация производства позволяет производить больше при меньшей трате ресурсов. Так как производительность повышается, промышленный прирост дает обществу возможность позволить себе прежде немыслимую роскошь – учителей, больницы, развлечения и даже отпуска. В свою очередь, подобное использование достигнутого индустрией благосостояния создает рабочие места в сфере услуг, профессий, нацеленных на удовлетворение возникающих потребностей. Чем больше богатства создает промышленность наименьшим количеством ресурсов, тем больше услуг может быть оказано и тем больше рабочих переходит в ряды работников сферы услуг.
Далее, по мере развития указанного процесса, происходит следующее:
• число работников, занятых в промышленности, снижается до такой степени, что очень мало кто находит себе работу в этой сфере (эра «заводов-роботов», «полной автоматизации» и т.д.);
• одновременно с сокращением числа работающих в промышленности происходит постоянный и уверенный рост производительности, обеспечиваемый непрекращающейся рационализацией производства;
• благодаря увеличению производительности в промышленности происходит непрекращающийся рост богатства, которое может быть потрачено на удовлетворение новых потребностей, возникающих у людей (что-нибудь вроде медицинского оборудования или услуг массажиста);

• идет постоянный процесс высвобождения людей от занятости в промышленности;
• бесконечное создание новых рабочих мест в сфере услуг, нацеленное на удовлетворение новых потребностей, которые возникают в связи с ростом богатства (т.е., становясь богаче, люди открывают новые возможности тратить деньги, а это требует увеличения числа работников в сфере услуг).
«Поскольку национальный доход возрастает, мы видим, как в теореме Кристиана Энгеля, что доля денег, потраченных на питание дома, начинает падать, дополнительные доходы сначала используются для приобретения товаров долговременного пользования (одежда, дома, автомобили), а потом – предметов роскоши, на отдых и т.д. Таким образом, третичный сектор, сектор персональных услуг – рестораны, отели, автосервис, путешествия, развлечения, спорт – начинает расти, так как горизонты людей расширяются и появляются новые желания и вкусы».
Важно отметить, что для Белла третий сектор (сектор услуг) – это, прежде всего, совокупность персональных услуг, где автоматизация невозможна. Жизнь в постиндустриальном обществе основана на услугах и является взаимодействием с людьми. Этим объясняется роль информации: взаимодействие между людьми и есть то взаимодействие, для которого базовым ресурсом является информация.

Постиндустриальный уклад, естественно, имеет огромные преимущества в сравнении с любым другим. Так, информационная работа, работа в сфере услуг является более интересной и разнообразной, приносит больше удовлетворения работникам. Создается огромная группа специалистов (до 30% всей рабочей силы, по оценкам Белла), которые становятся главной фигурой в постиндустриальном обществе. Это, в свою очередь, увеличивает роль теоретического знания (информации). Помимо этого, профессионалы, будучи экспертами, склонны к планированию. Отсюда вытекает отход от классической либеральной экономике к экономике плановой: общество будет просчитывать траекторию своего развития более осознанно и целенаправленно, контролируя этот процесс. Кроме того, поскольку услуги есть взаимодействие между людьми, то важнейшее значение приобретает качество этого взаимодействия. Врач озабочен здоровьем пациента, а не своими прибылями, учитель озабочен знаниями учеников, а не доходами (доходы обеспечиваются промышленностью). Следовательно, общество становится «заботливым». В постиндустриальном обществе к человеку не относятся, как к винтику, он пользуется услугами специалистов, для которых не будет ничего важнее, чем потребности клиента. Все это, по Беллу приведет к возникновению «нового сознания». Постиндустриальное общество – это общество «коммунитарное». В нем происходит отход от экономизирующей этики (максимальное удовлетворение собственных интересов) к «социологизированному» образу жизни («попытка оценить потребности общества наиболее сознательным образом… на основе ясно сформулированного общественного интереса»). В общем, наступает светлое безоблачное будущее.

Существует еще одна особенность методологии Д.Белла, о которой преждевременно было говорить до изложения основных его идей и уместно сказать сейчас: технологический детерминизм. Суть его в представлении о том, что технологии якобы являются определяющими агентами социальных перемен, при этом сами технологии отделены от мира социального (в плане происхождения), но оказывают на него огромное влияние. В этом взгляде Д.Белл заимствует и развивает идеи Макса Вебера с его концепцией рационализации как преобладающей тенденции развития западного общества. «Почти каждую характеристику Белла постиндустриального общества можно рассматривать как продолжение и переработку мысли Вебера о бесконечном процессе «рационализации» в западных индустриальных обществах». Примечательно в этом смысле, что Д.Белл, провозгласивший возникновение постиндустриального общества как качественно нового этапа исторической эволюции, использует для его анализа методологию М.Вебера и частично К.Маркса, созданную специально для анализа общества индустриального.
Таким образом, научная несостоятельность концепции Д.Белла становится очевидной при рассмотрении даже самых общих ее позиций, а также при соотнесении ее с действительностью. Факт, казалось бы, полностью подтверждающий идеи создателя теории постиндустриализма – рост занятости в сфере услуг на протяжении второй половины ХХ столетия (в 1947 году 49% рабочей силы США было занято в сфере услуг, в 1980 – 68%). Однако более детальный анализ сути этих изменений показывает, что концепция перехода рабочей силы из одной сферы экономики в другую несостоятельна. Так, по расчетам Гершуни и Майлза, более половины роста занятости в сфере услуг является результатом «внутрисекторного роста третичности, а не междусекторных сдвигов». «Предположим, если владелец завода увеличивает числа «беловоротничковых» служащих, скажем, в отделе маркетинга, обучения, подбора персонала, то делается это для того, чтобы компания работала более эффективно, совершенствуя маркетинг, обучая рабочих более производительным технологиям, тщательно подбирая персонал. Все то свидетельствует о больше разделении труда внутри сектора, которое требует все больше профессий, связанных со сферой услуг».
«В связи с третичным сектором важно отметить, что, хотя он прямо и не производит материальных товаров, значительная часть его непосредственно связана с процессом производства в чуть более широком смысле слова. Например, распределительная, дистрибутивная индустрия сама по себе не производит материальных предметов, и все же она неотделима от производства этих предметов. Также финансы и страхование способствуют развитию производства и приобретению товаров… и, хотя в 1971 г. Около половины работающего населения было занято в третичном секторе, лишь менее четверти – 23,1% - оказывали услуги непосредственно потребителю».
Таким образом, деление, по Беллу, общества на различные сферы, а потом и экономики на различные секторы занятости при ближайшем рассмотрении терпит крах. Рост в секторе услуг, в «беловоротничковой» работе, в числе профессионалов – это реальность. И все это означает повышение роли информации. Однако нет никаких оснований, чтобы интерпретировать эту экспансию вследствие большего богатства, перетекающего из «товаропроизводящего» сектора в сектор потребления. И уж тем более необоснованным выглядит стремление профессора Белла описать постиндустриальное общество как новую эру, как новый тип общества. Как будет показано ниже, основной чертой соотношения индустриального и постиндустриального общества является преемственность второго по отношению к первому.
Говоря о популярности концепции Д.Белла, необходимо отметить следующее. Во-первых, концепция эта возникла, как было сказано, в период крушения фордистской экономики в странах Запада. Именно здесь, в этот исторический момент очень сгодилась разработка Д.Белла – идеология постиндустриализма. Надо понимать: происходила всеобщая приватизация – государство сбрасывало с себя обязательства, в том числе социальные. Проходил вывоз производств в Азию. Росла безработица. Уменьшалось благосостояние населения. Для того чтобы оправдать все эти мероприятия, людям стали рассказывать сказки про «технотронную эру» (З.Бжезинский), «постиндустриальное общество» (Д.Белл), «информационное общество» (Э.Тоффлер) и проч. Это были сказки о том, что «если мы вывезем производства в Азию, где рабочая сила дешевая, то мы сможем обеспечить себе все блага почти бесплатно» и т.д. Причем, добросовестный исследователь идеологии постиндустриализма не может не отметить того факта, что концепция профессора Белла была использована для объяснения тенденций, прямо противоположных тем, о которых писал сам Белл. Постиндустриальное общество у Белла – это модель современного ему западного общества в будущем при условии, что оно развивалось бы в рамках идеологии государства всеобщего благоденствия. Ограничение стихии рынка, возрастание роли планирования, рост сферы услуг, отсутствие коммерциализации таких сфер, как образование и медицина – все это черты реально существовавшего в начале 1970-х в странах Запада общества. Белл лишь перенес эти черты в будущее и усилил их – не более того. Но поднявшаяся в конце 70-х волна неолиберализма похоронила надежды на «коммунитарное» постиндустриальное общество, она была прямой противоположностью того, о чем писал Белл – разгулом рыночной стихии, повсеместной коммерциализации жизни и проч. Впрочем, к этому времени идею Белла уже подхватили десятки и сотни «социологов» и «политологов», которые зарабатывали на жизнь трепом про постиндустриализм и информационное общество. Те положительные черты, которые Белл приписывал своему постиндустриальному обществу, они (впрочем, как и сам Белл) стали переносить на фактически складывавшееся информационное общество – просто для оправдания проводимых повсеместно неолиберальных реформ (этим они зарабатывали себе на жизнь). Вот такая получилась ирония судьбы.
Чем же на самом деле является информационное общество современности? Чем отличается оно от предыдущих этапов развития человечества? В чем истоки информационного общества?
Можно выделить некоторые особенности современного общества, обусловленные или просто связанные с большой ролью фактора информации.
Выше мы говорили про постфордизм и про процесс экономической глобализации. Помимо вполне естественной для этого процесса глобализации финансов, рынка и потребления, он также с необходимостью подразумевал и глобализацию коммуникаций, создание глобальной информационной инфраструктуры. Следовательно, в экономической плоскости можно определить роль информации следующим образом (над этой темой работали аналитики школы регулирования А.Липиц, М.Альета, Р.Буайе, С.Лэш, Д.Юрри):
· информационные потоки, главным образом те сети, которые обеспечивают финансовые и прочие услуги, являются необходимым условием глобализированной экономики;
· информация играет главную роль в менеджменте и контроли как внутри, так и вне транснациональных корпораций;
· информация является решающим фактором в «глобальном локализме» (увязывании международных и локальных проблем и интересов);
· информация стала интегральной частью рабочего процесса и потому, что компьютеризация проникает во все сферы труда, и потому, что во многих профессиях доля информации существенно повысилась;
· организация, планирование и внедрение требуют в наше время все больше специалистов по информации («символических аналитиков» по терминологии Р. Райха), чья деятельность оказывает все большее влияние на работу остальных;
· значительное распространение (до трети рабочей силы) гибких форм занятости (исследователи вопроса – Р.Райх, М.Прайор, Ч.Сейбл).

Та роль, которую сегодня играет информация, обусловила «сжатие» пространства и «ускорение» времени (термины введены Д.Харвеем и Э.Гидденсом). Передача информации и совершение сотен операций (в том числе, имеющих огромные финансовые последствия) стала возможной в течение считанных секунд. Мануэль Кастельс указывает в связи с этим на формирование пространства потоков («Поскольку информационные потоки начинают играть центральную роль в организации современного общества, регионы, имеющие серьезное значение, оказываются интегрированными в международные сети, связывающие воедино самые динамичные секторы» - вместо пространства географических мест приходит пространства, положение объекта в котором определяется пересечением информационных потоков в этом объекте, поэтому в новом пространстве потоков присутствуют только наиболее динамичные секторы) и вневременного времени (продление жизни, слом биологической ритмичности жизни, манипулирование временем на финансовых рынках и т.д. – все это отменяет привычный линейный ход времени). Живя в пространстве потоков и во вневременном времени, люди теряют связь с природными, естественными ориентирами (разрушается нуклеарная семья, повисают в воздухе представления о добре и зле и т.д.). С точки зрения М.Кастельса, информационное общество – это общество сетевое, где конкурентоспособность возможна не на основе жестких иерархий, а на основе сети – координации взаимодействия высокоавтономных единиц (это касается как корпораций – о чем было сказано выше, так и других субъектов – общественных объединений, армий и проч.). В таких условиях, когда человек отрывается от природных ограничителей и ориентиров, центральное значение имеет вопрос идентичности. Идентичность теперь должна формироваться не на естественных основаниях, а на информационных (поскольку информация, а не естественные процессы становится основным содержанием жизни людей), то есть, созданных самими людьми – на основе проектов и программ. Следует отметить, что, хотя выводы Кастельса справедливы, в основном, только для западного общества (где роль информации действительно всеобъемлюща), многое из сказанного им находит применение и у нас. В частности, проблемы кризиса семьи и кризиса традиционных идентичностей порождаются тем информационным хаосом, который творится на постсоветском пространстве. И несмотря на относительную отсталость (по критерию технической оснащенности), страны СНГ испытывают эти проблемы не менее остро, чем страны Запада (более подробно некоторые идеи М.Кастельса будут освещены в следующем параграфе главы).
Особого внимания заслуживает марксистский анализ информационного общества. Он был проведен рядом исследователей (их называют «критические теоретики») (П.Голдинг, Г.Мердок, С.Хамелинк, А.Маттлар, Д.Сассман), из которых ведущей фигурой был Герберт Шиллер.
Г.Шиллер при анализе информационного общества обращает внимание на три факта. Во-первых, на то, что в этом обществе продолжают действовать законы рынка. Более того, рыночные критерии распространяются на новые сферы и становятся всепроникающими. Информация превращается в товар и функционирует в соответствии со всеми законами рынка. Логичным следствием сохранения и даже расширения сферы действия рыночных критериев является сохранение и углубление классового неравенства. Поверх традиционного имущественного неравенства возникает неравенство информационное или, вернее сказать - цифровое неравенство (Digital Divide). Цифровое неравенство определяет способность стран или отдельных слоев населения в соответствующих пределах получать, использовать, генерировать и распространять информацию (знания). Причем разрыв в сфере развития и использования информационных технологий между развитыми странами и остальным миром (между различными слоями населения внутри стран — богатыми и бедными) постоянно увеличивается и принимает действительно устрашающие формы: люди разного социального положения буквально живут в разных мирах.

Попробуем разделить мировое общество в зависимости от активности использования информационных компьютерных технологий.
1. "Инфобогачи" - это та часть населения, которая имеет неограниченный доступ к современным технологиям, оказывает наибольшее влияние на развитие ИКТ, пользуется ими в своих интересах и получает от этого огромные преимущества перед всем остальными. "Инфобогачи" - это элита общества. К ним относятся крупнейшие транснациональные финансовые корпорации, наиболее развитые страны, вкладывающие большинство средств на развитие ИКТ. Действительно, если проследить тенденцию развития информационных технологий, то несложно заметить, что развитие в основном было направлено на удовлетворение растущих потребностей “инфобогачей”. Именно корпорации располагают самыми мощными компьютерами, для них создаются новейшие телекоммуникационные системы и технологии электронной обработки информации – они вполне могут себе это позволить.
2. "Информационный средний класс" - сюда отнесем ту часть населения, которая активно использует достижения в области электроники в своей работе, повседневной жизни. Это люди с высокой информационной культурой, которые обладают достаточно высокими навыками владения ИКТ. В эту группу входит население развитых, наиболее богатых стран мира, имеющих доход выше среднего. Именно эти люди – движущая сила “эры постиндустриализма”, однако не они управляют информационными потоками и новыми технологиями, а лишь стараются максимально ими пользоваться. Остается только заметить, что их отнюдь не большинство.
3. "Информационные бедняки" - это не только те люди, для которых техника недоступна в силу низких доходов, но и та часть общества, которая информационно не подготовлена к использованию ИКТ, не умеет, или даже не желает использовать новые технологии (люди с низкой информационной культурой) – они составляют большую часть населения Земли.
Чтобы убедиться в верности вышеописанной картины, необходимо лишь обратить внимание на ряд неопровержимых фактов. По данным Всемирного банка распределение мирового рынка информационно-телекоммуникационных технологий между различными регионами мира довольно неравномерно, что соответствует общему уровню их экономического развития. Так, на США приходится 34% мирового рынка, на Европу — 29%, Японию — 12% и на остальные страны мира — 25%. Страны, контролирующие более 80% рынка, объединены в организацию экономического сотрудничества и развития (далее ОЭСР). ОЭСР - это богатый клуб государств-единомышленников - первоначально это государства Европы и Северной Америки, позднее расширилась за счет Японии, Австралии, Новой Зеландии, Финляндии, Мексики, Республики Чехия, Венгрии, Польши и Южной Кореи. Страны ОЭСР производят две трети товаров и услуг в мире, и, действуя вместе, имеют возможность определять направление экономического развития в мире. Страны – члены ОЭСР осуществляют 85% совокупных мировых инвестиций в науку, 11% — Индия, Китай и Бразилия и новые промышленно развитые страны Восточной Азии и только 4% — остальные страны мира (данные Всемирного банка). Таким образом, страны с передовой экономикой создали для себя благодатный замкнутый круг, когда результаты научных исследований и качественной подготовки кадров обеспечивают создание новых богатств, служащих основой для дальнейшей поддержки собственной науки и образования.
Третьей чертой современного информационного общества Г.Шиллер считает особую стадию развития капитализма – корпоративный капитализм. Имеется в виду, что характер современного капитализма определяют корпорации, причем корпорации особого рода. Сегодня для них характерна огромная концентрация капитала, они представляют собой институты олигопольного, а часто и вообще монопольного рынка, они диктуют свои интересы государству, а то и международному сообществу. Соответственно, в приложении к информации господствующей тенденцией является развитие информации и информационных технологий в интересах частного бизнеса (корпораций).

“Основным рынком сбыта телекоммуникационного оборудования являются корпорации. Именно они покупают его больше всего. British Telecom (BT), например, одну треть всех своих услуг предоставляет всего 300 потребителям, а они в свою очередь генерируют 70% трафика, приходящегося на долю бизнеса”. “А международные корпорации и вообще представляют собой основной источник дохода для BT. Естественно, что для них и разрабатываются наиболее интересные продукты и услуги. Корпоративному сектору доступны все виды наиболее высококачественной связи: от международных телекоммуникационных сетей, систем телефонной коммутации, передачи факсимильной информации, обработки цифровых и текстовых данных вплоть до организации телеконференций. В то же время в одном из десяти домохозяйств Великобритании нет даже обычного телефона. Поэтому понятно, почему основной соперник BT на британском рынке – компания Mercury (хотя ее доля на рынке ничтожна, а она сама – дочернее предприятие транснациональной Cable and Wireless), хотела бы работать именно в том сегменте рынка связи, который приносит наибольший доход, в сфере услуг связи для крупного бизнеса”.
При этом логика рыночных отношений ставит условия и для самих корпораций. Так, два журналиста из «Financial Times» замечают, что «дни, когда исследования проводились ради самих исследований, миновали. Коммерчески ориентированная, работающая в конкурентной среде компанию вроде British Telecom не может позволить себе такую роскошь». Это говорится об одной из крупнейших корпораций в сфере информационно-коммуникационных технологий.
При этом в поиске прибылей корпорации навязывают свои условия даже крупнейшим государствам. Так, в результате политики М.Тэтчер (1979-1990) телекоммуникационный сектор британской экономики был освобожден от государственного регулирования. Была создана компания Mercury, которая попыталась захватить наиболее лакомую часть телекоммуникационного рынка – деловую связь. В ответ на эту попытку British Telecom (бывший монополист) снизила стоимость услуг, рассчитанных на этот сектор (то есть, на корпорации). Затем компания начала жаловаться на «убытки, связанные с предоставлением местной связи» (то есть, связи для простых граждан), которые раньше покрывались за счет более высоких цен для корпоративных пользователей. Результаты такого экономического анализа были предсказуемыми: хотя после приватизации государство сохранило за собой некоторые регулирующие функции, создав Oftel (Office of Telecommunication), который регулировал цены ВТ, ограничивалась лишь средняя цена услуг. На практике стоимость телефонной связи для рядового потребителя росла быстрее, чем цены в корпоративном секторе.
Далее, ВТ, которая в качестве частной компании стремилась теперь к максимизации прибыли, попыталась выйти на мировой рынок телекоммуникаций. С этой целью она приобрела производственные мощности в Северной Америке и стала проявлять меньше интереса к закупке оборудования у британских фирм. Далее, в начале 1990-х годов ВТ вложила почти 3 млрд. фунтов стерлингов в покупку 20% пакета акций MCI (Microwave Communications Inc.), второй по размеру среди крупнейших компаний США, предоставляющих услуги междугородной и международной связи, еще спустя несколько лет заключила многомиллионное соглашение американским гигантом АТ&Т по совместному использованию ресурсов международной связи. Причиной стала, конечно, рыночная ориентация ВТ и признание, с одной стороны, того факта, что сам рынок становится многонациональным, а с другой – наибольший доход на этом рынке приносит трафик, создаваемый корпорациями. На удовлетворение потребностей этого сегмента рынка - «многонациональных корпораций» - была ориентирована компания Concert, смешанное предприятие ВТ и АТ&Т, деятельность которого началась в 2000 г. ВТ признавала, что «наибе крупными [потребителями услуг связи] являются транснациональные корпорации промышленно развитых стран мира». Она разработала соответствующую стратегию, которая была «сфокусирована на предоставлении доступа к сетям и связанным с этим услугам транснациональным корпорациям». Располагая долей в МСI, заключив соглашение с АТ&Т и вступив в партнерские отношения с рядом европейских корпораций, ВТ должна была стать второй по величине в мире компанией, эксплуатирующей глобальные сети связи. Однако эти амбициозные планы самым драматическим образом провалились (компания Concert была ликвидирована в 2001 г., а слияние с МСI застопорилось), основные цели не были достигнуты, но при этом у ВТ не появилось никаких стимулов существенно улучшить обслуживание рядовых клиентов. Ведь целью всех инвестиций было создание глобальной сети более чем с 25 тыс. пользователей – транснациональных корпораций, которые получили бы доступ к усовершенствованным системам голосовой связи и передачи данных, необходимых для их эффективной работы.

ВТ не испытывает никаких мук совести по поводу выбора новой сферы в качестве приоритетной, поскольку это привело бы к «улучшению качества обслуживания в целом и созданию технических возможностей для развития системы связи для удовлетворения потребностей домохозяйства.
Кроме того, на протяжении 1990-х годов ВТ, наращивая свои доходы, сокращала свой персонал: максимума он достиг в 1989 г., когда в компании было занято 250 тыс. человек, в 1993 г. это число упало до 150 тыс., и в 2000 г. во всем мире на ВТ работало уже только 125 тыс.

Авторитетный мыслитель современности Юрген Хабермас рассматривает проблему информационного общества в свете концепции сферы публичной информации. Эта концепция была изложена в работе Ю.Хабермаса The Structural Transformation of the Public Sphere: An Inquiry into a Category of Bourgeois Society. В этой книге Хабермас показывает, преимущественно на материале, относящемся к Великобритании XVIII и XIX вв., как в эпоху зарождения капитализма возникла публичная сфера, а потом – в середине и конце ХХ в. – она пришла в упадок. Эта сфера была независимой не только от государства (хотя и финансировалась им), но и от основных экономических сил. Это была сфера, позволявшая любому желающему рационально обсудить проблему (то есть провести обсуждение или дискуссию, участники которой лично не заинтересованы в ее исходе, не притворяются и не подтасовывают ее результатов), присоединиться к этой дискуссии и познакомиться с ее материалами. Именно в этой сфере и формировалось общественное мнение. Информация служила становым хребтом публичной сферы, предполагалось, что участники публичных дискуссий ясно изложат свои позиции, а широкая публика с ними ознакомится и будет в курсе происходящего. Элементарной и в то же время самой важной формой публичной дискуссии были парламентские дебаты, которые публиковались дословно, хотя, конечно, свою роль (причем существенную) играли библиотеки и публикация государственной статистики. Естественно, такая постановка проблемы органично связано с проблемой демократии в современном мире, поскольку публичная сфера мыслится как своеобразная гарантия демократичности политики.

В связи с проблемой упадка публичной сферы Хабермас задается вопросом о качестве распространяющейся сегодня в неимоверных количествах информации, он спрашивает: «Значит ли «больше» также и «лучше» или наоборот?». В связи с этим вопросом Хабермас рассматривает явления манипуляции информацией в социально значимых масштабах, осуществляемых «отделами по связям с общественностью» и маркетинговыми отделами корпораций, а также соответствующих подразделений государственных органов. На широком эмпирическом материале Хабермас показывает кризис сферы публичной информации: превращение знания в товар, тиражирование информационного мусора, коммерциализация публичных институтов (библиотеки, музеи, галереи и т.д.), нападки на общественные институты со стороны корпораций и государства, упор в политике и рекламе на убеждение, а не обсуждение и т.д. Хабермас не утверждает, что эти изменения порождают новый тип общества (он, вслед за Шиллером, считает «информационное общество» обществом капиталистическим). Однако, по его мнению, факт кризиса сферы публичной информации налицо. Даже несмотря на то, что сфера публичного – это лишь теоретическая конструкция, а не конкретный объект (тем не менее, это конструкция, имеющая довольно осязаемые корреляты в действительности) – тенденции, обозначенные Хабермасом, вносят важное дополнение в общую картину информационного общества.
Важный и оригинальный взгляд на проблему социальной организации современных обществ выразил в своих трудах британский социолог Энтони Гидденс. Специально рассмотрением проблемы информационного общества Гидденс не занимался, поскольку считал концепцию информационного общества несостоятельной с самого начала. «Хотя обычно предполагают, что мы только вступаем в новую эпоху информации, на самом деле современное общество было «информационным» с самого своего начала». Теоретические построения Гидденса приводят его к выводу, что особое значение, которое приписывается информации, они имела уже в далеком прошлом, а то, что сегодня информация приобрела еще большую ценность, не повод, чтобы говорить о слове одной системы и возникновении новой.
В основе концепции Гидденса – понятие «рефлексивной модернизации». Суть этого понятия заключается в следующем. По мере развития – «модернизации» - западных обществ (по крайней мере, начиная с Нового времени) возрастает независимость членов общества от природных факторов, то есть, растет количество ситуаций выбора. Ситуация выбора с необходимостью порождает рефлексию – осознание ситуации выбора, наличных альтернатив, своих потребностей – все это необходимо, чтобы сделать выбор. Таким образом, по мере модернизации общества растет и элемент рефлексивности в жизни его членов (растет количество ситуаций выбора). Однако рефлексивность порождает потребность в как можно более полной информации о всех составляющих ситуации выбора. Поэтому рефлексивная модернизация проявляется в росте масштабов отслеживания и сбора информации всех субъектов относительно всех аспектов в жизни. Центральное значение, конечно, здесь имеет роль национального государства как самого мощного субъекта социальной жизни. Национальное государство занимается отслеживанием не только с целями внутреннего применения (организация внутренней жизни общества и контроль за ней), но также и с целями внешнеполитическими – угроза войны порождает стремление знать как можно больше о соседних государствах.

Стремительное развитие информационных технологий означало, во-первых, столь же стремительное развитие средств отслеживания, во-вторых, породило новый тип войн – информационную войну, что, в свою очередь, еще более подхлестнуло государства в гонке за информационными средствами ведения войны (которые, будучи опробованными в военном деле, неизбежно начинают использоваться для внутренних целей). Кроме того, отслеживание подхлестывается, во-первых, транснациональными проблемами (международный терроризм, международная наркоторговля), во-вторых, берется на вооружение корпорациями, которые стремятся знать как можно больше о предпочтениях потребителей. Угрожающая перспектива тотального контроля, однако, не выглядит такой уж реалистичной. Глобализация приводит к тому, что надежное управление восприятием становится чрезвычайно сложной задачей, и все труднее придавать соседнему государству образа врага. Отслеживание также осложнилось в связи с появлением понятия «режим прав человека», который, однако, сам может стимулировать военные усилия надгосударственных структур (например, ООН или НАТО) и через них узаконивать еще более интенсивное отслеживание. Растущие масштабы использования корпорациями методов отслеживания поведения потребителей приводят к парадоксальным результатам, поскольку распространение отслеживания сопровождается требованиями придания деятельности самих корпораций прозрачности и ведет, в свою очередь, к усилению наблюдения за поведением самих корпораций. Иначе говоря, тенденции к усилению отслеживания со стороны государства и корпораций противостоит тенденция к ответному отслеживанию и контролю со стороны граждан. Однако активность государства и корпораций в этом смысле, безусловно, более успешна.
Обзор теорий информационного общества будет неполным, если мы не упомянем постмодернистские концепции, концепции «постсовременности».
Суть постмодернизма можно выразить коротко: абсолютизация релятивизма. Так же коротко можно возразить постмодернизму: если все относительно, то относителен и тезис об относительности всего. С последним утверждением постмодернисты, конечно, не соглашаются. Относительность всего – это единственная абсолютная для них Истина. Постмодернисты отрицают истину и ставят на ее место бесконечное разнообразие «истин». Они отрицают какую-либо реальностью, стоящую за языком, какую-либо реальность, кроме самого языка. Все суждения имеют языковую форму. И человек может оперировать символами в рамках этой формы. Действительность, которая стоит за языком, не просто непознаваема, она вообще не существует. Современный мир переполнен сбивающими с толку и постоянно мелькающими перед глазами знаками, в нем не осталось смыслов, поскольку однозначная интерпретация знаков стала невозможной. Люди ошалели от знаков и превратились в одураченное «молчаливое большинство». Такова концепция постсовременности французского постмодерниста Бодрийяра. Примерно в том же духе размышляет другой философ – Марк Постер. Его теория включает также эволюционистское учение о развитии форм коммуникации (от устной речи к письму, книгопечатанию и, наконец, к обмену электронными сообщениями), что выдает его приверженность технологическому детерминизму.
Джанни Ваттини – еще один представитель постмодернизма – по-другому интерпретирует реалии информационного общества. Он говорит о возникновении в результате развития медийной сферы параллельных реальностей. Якобы телевидение дало нам возможность, не выходя из дому, почувствовать, что ощущают люди, принадлежащие к другим культурам, и чувствуют люди, живущие в нашем обществе, и часто эти ощущения оказываются будоражащими и необычными. Так в информационном пространстве начинают жить разные культуры, СМИ «множат реальности». При рассмотрении этой концепции следует иметь в виду западное происхождение подавляющего большинства информационных продуктов. Как указывал Герберт Шиллер, чужая точка зрения учитывается в информационной политике лишь в той мере, в которой это допускают идеологические и экономические соображения. Джанни Ваттини, конструируя теорию «альтернативной реальности», уделяет мало внимания эмпирическим данным. Их учет неизбежно указал бы на то, что вопросы власти и экономической выгоды, существующие в невозможном для постмодернистов РЕАЛЬНОМ МИРЕ, предопределяют содержание «альтернативной реальности», создаваемой СМИ.

Наконец, француз Жан-Франсуа Лиотар подчеркивает ведущую роль критериев перформативности (заведомая востребованность) и товарности в определении характера развития информации и знания. Иначе говоря, это значит, во-первых, что информацию собирают, анализируют и создают вновь лишь тогда, когда это полезно (перформативность), и, во-вторых, ее собирают, анализируют и создают лишь в таком виде, в каком она будет наиболее успешна как товар. Примечательно, что Лиотар ярко показал, как эти критерии распространяются не только на традиционно связанные с экономикой сферы, но и в сферу образования. Лиотар утверждает, что вера в истинность любого знания в современно мире утрачена, и для нас единственный выход состоит в том, чтобы просто ликовать по поводу своего освобождения от «тирании» истины. Вместо истины теперь действуют критерии перформативности и товарности. При этом, однако, философ не берется анализировать экономический и политический контекст, обусловивший господство этих критериев в сфере знаний, поскольку это, опять же, противоречит постмодернистской установке «никакой реальности, кроме языковой, нет», что обедняет концепцию Лиотара.

В конце 1980-х годов другой представитель постмодернизма Зигмунт Бауман опубликовал серию очерков, в которых описывал постсовременное общество. Современное общество, по Бауману, - это общество, стремящееся к порядку, стабильности и контролю над своими членами, оно характеризуется центральной ролью государства в регулировании общественных отношений и верой в рационализм. Постсовременность отличается нестабильностью и ощущением ненадежности, свертыванием роли государства и торжеством глобального рынка, подозрительным отношением ко всему рациональному. Говоря о постсовременности, Бауман имеет в виду характерное для нашего мира состояние брожения, неустойчивости, текучести, скепсиса, иронии и нестабильности любых отношений. Один из основных признаков нашего времени – постоянная неуверенность, которая является обратной стороной огромного пространства выбора, которое у нас появилось. Попав в постсовременность, мы понимаем, какое количество препон исчезло с нашего пути по сравнению с предшествующими поколениями, но одновременно мы оказываемся перед тяжким выбором, как нам жить дальше, при этом ясные критерии выборы исчезают. Бауман также обращает внимание на постоянно возникающие перед нами «соблазны», которыми постоянно искушают нас реклама, маркетологи и знаменитости, используя все возможности СМИ и других средств воздействия на наше воображение, тогда как предшествующая система постоянно стремилась держать под контролем источники этих соблазнов.

Таким образом, учитывая рассмотренные теории, можно выделить ряд черт, присущих современному информационному обществу.
1. Рост сектора услуг и роли услуг в промышленности и сельском хозяйстве.
2. Господство постфордистской экономики (гибкость производства, гибкость потребления и гибкость рынков). Интенсификация процесса глобализации.
3. Распространение гибкой специализации и гибкой занятости.
4. Трансформация категорий пространства и времени под влиянием информационных технологий. Формирование пространства потоков и вневременного времени.
5. Господство сетевых форм организации и деятельности. Разрушение привычных иерархий. Повышение роли вопросов идентичности в «сетевом мире».
6. Расширение сферы действия рыночных критериев (включение в эту сферу информационных аспектов жизни общества).
7. Возникновение информационного неравенства, которое, накладываясь на традиционное неравенство, углубляет социальную дифференциацию.
8. Господство корпоративного капитализма как способа производства. Центральная роль в мировой экономике огромных корпораций.
9. Рост количества информационного мусора. Расширение масштабов манипуляции информацией («управление восприятием») и кризис сферы публичной информации.
10. Успехи рефлексивной модернизации: расширение пространства выбора и рост рефлексивности, обусловленный им.
11. Резкое повышения объемов и качества отслеживания со стороны государства и корпораций. Возникновение попыток ответного отслеживания и контроля за ними со стороны граждан.
12. Возникновение нового типа войн – информационных войн.
13. Релятивизация знания и смыслов, эклектичность культуры и самой жизни.
14. Возрастающее количество знаков и возрастающая сложность в установлении смысла знаков.
15. Действие критериев перформативности и товарности в сфере знаний и информации.
16. Перманентная неустойчивость и нестабильность как характеристика постсовременности.
Все эти черты, безусловно, не позволяют нам сделать вывод о наличии или отсутствии нового типа общества. Более того, все эти характеристики вообще мало что скажут о современном обществе с точки зрения типологии, если не задать какую-то точку отсчета. Мы придерживаемся того мнения, что ХХ век – это время «великого эволюционного перелома» в истории человечества. И что последняя четверть ХХ века (время создания «информационного общества» и теорий о нем) – это лишь одна из фаз упомянутого перелома. Авторство теории эволюционного перелома принадлежит Александру Зиновьеву. Чтобы кратко ознакомить Вас с основными идеями этой концепции, предоставим слово ему.
«Социальная сущность этого перелома заключается, во-первых, в переходе человечества от эпохи обществ к эпохе сверхобществ и, во-вторых, в превращении исторического процесса из стихийного и неуправляемого в проектируемый и управляемый.
Сверхобщество, коротко говоря, есть человеческое объединение с более высоким уровнем социальной организации, чем привычные общества. Этот более высокий уровень определяется тем, что над государственностью вырастает сверхгосударственность, над экономикой сверхэкономика, над идеологией – сверхидеология, и эти «надстройки» образуют новый компонент в социальной структуре, т. е. компоненты социальной организации общества (государство, право, экономику, идеологию), но трансформирует их применительно к новым условиям и доминирует над ними.
Исторически первым образцом сверхобщества огромного масштаба с претензией на мировой лидерство был Советский Союз. Он остался непонятым в этом социальном качестве. После Второй мировой войны западный мир стал эволюционировать также в направлении к сверхобществу. К сверхобществу другого типа. Я его называю западнистским. Началась интеграция стран западного мира в глобальное западнистское сверхобщество. Последнее уже взяло твердый курс на установление своего мирового господства. И оно успешно идет этим путем, - осуществляет глобализацию человечества, используя в качестве своего главного оружия насильственную западнизацию прочих народов планеты. Основные учреждения этого глобального западнистского сверхобщества базируются в США. Они срослись с соответствующими учреждениями США, так что выражение «США» («Вашингтон») стало двусмысленным: оно обозначает США как одно из «национальных государств» Запада, так и глобальное сверхобщество. В это сверхобщество уже вовлечено до ста миллионов человек. Оно распоряжается почти семьюдесятью процентами мировых ресурсов. Оно манипулирует правящими силами стран Запада, включая высших лиц их системы власти. Оно уже запустило свои щупальца во все уголки планеты.

Другой аспект эволюционного перелома второй половины XX века заключается в том, что исторический процесс из стихийного и неподконтрольного людям превратился в проектируемый и управляемый. Сказать только то, что он планируется и управляется людьми, значит сказать нечто бессмысленное. Надо точно указать, какими именно силами и как именно планируется и управляется. Субъектом, который проектирует ход исторического процесса и управляет им, является огромное множество людей западного мира, объединяющихся в глобальное западнистское сверхобщество, о котором я говорил. Это сверхобщество организует весь западный мир в единое целое, нацеливает и организует его на покорение всей планеты. Огромное число специалистов, центров, организаций, учреждений и т. п. занято в деле планирования и управления ходом исторического процесса. Та история, с которой имел дело К. Маркс, когда писал о неких законах стихийной эволюции, осталась в прошлом. Ресурсы, контролируемые сверхбогатством, настолько огромны, что позволяют даже эволюционные процессы осуществлять так, как раньше осуществлялись частичные операции вроде строительства аэропортов, кораблей, каналов и т. п.
Самым грандиозным примером такого рода может служить антикоммунистический переворот в нашей стране, готовившийся в течение всей холодной войны и осуществленный в горбачевско-ельцинские годы. Жертвой этой планируемой и управляемой истории становятся целые страны и народы. Первые решающие операции западнистского сверхобщества в отношении нашей страны успешно (с точки зрения наших врагов) осуществились. Но оно не успокоилось на этом.
Эволюционная война. В применении к войне этот перелом означает, что война нового типа, о которой идет речь, есть не просто война за захваты, за передел мира, за рынки сбыта и т. д.
Это война гораздо более глубокая и масштабная – это война эволюционная, война за всю последующую эволюцию человечества. У нее были предшественники. Вспомните намерение гитлеровской германии создать мировую империю по заранее задуманному проекту. Вспомните намерение марксистов построить мировой коммунизм. Это были попытки, можно сказать, с негодными средствами, непосильные для исполнителей эволюционных проектов. Теперь положение на планете изменилось. Условия и мощь новых инициаторов организации человечества по заданному образцу стали такими, что намерения подчинить себе сам эволюционный процесс выглядят вполне реалистично. Осуществимы или нет эти намерения, это другой вопрос. Сейчас важно то, что это определяет характер уже начавшейся мировой войны нового типа.

Поэтому не случайно главным противником западнистского сверхобщества стал Советский Союз, опередивший западный мир в эволюционном отношении более чем на полвека. Для Запада проблема разгрома Советского Союза была не просто проблемой ослабления военного, политического, идеологического и экономического конкурента. Это была проблема уничтожения эволюционного конкурента, угрожавшего устроить мировой порядок по своему плану и имевшего на это реальные шансы. Вспомните, давно ли было время, когда политическая карта мира в ее большей части была выкрашена в красный цвет! Советский Союз открыл линию социальной эволюции, качественно отличную от той, по которой шел западный мир, с которой Запад не мог и не может свернуть, которая является необходимым условием исторического выживания Запада. Советский Союз стал образцом для подражания для сотен миллионов людей незападных народов.
Сейчас речь идет не о множестве однотипных войн, а об одной единственной войне, которая назревала несколько десятилетий, уже охватила эволюционно активное ядро всего человечества (стала глобальной) и угрожает стать стержнем исторической жизни наступившего XXI столетия. Уже «холодная» война была единственной войной, имевшей сложную структуру в пространстве и времени. Все прочие войны были ее эпизодами, частями, проявлениями. Во всяком случае, она составляла основу для огромного числа на первый взгляд разрозненных конфликтов. И тем более это качество характерно для «теплой» войны, очевидным образом чреватой многочисленными очагами войны «горячей». Интеграция западного мира в глобальное западнистское сверхобщество с необходимостью ведет и к интеграции военных конфликтов в своего рода сверхвойну.
Хотя западный мир, возглавляемый своим глобальным сверхобществом, добился многого, даже больше того, на что он рассчитывал в начале холодной войны, он не может успокоиться на достигнутом.

В силу социальных законов и в силу конкретных условий, сложившихся на планете, он вынужден в интересах самосохранения идти до логического конца в реализации своих маниакальных планов: подчинить эволюционный процесс своей власти до такой степени, чтобы в истории больше никогда не возникали значительные попытки двигаться каким-то иным путем, качественно отличным от того, какой навязывается западнистским сверхобществом» (А.Зиновьев. «Глобализация как война нового типа»).

Д.Суслов, Ю.Царик
Интеллектуальный клуб «Аркс» БГУ