Наиболее точно политический смысл этого термина передаётся, однако, русским словом «могущество», ибо в этом слове, происходящем от глагола «мочь», отражается существо термина power — непререкаемая способность субъекта могущества к действию.
Итак, могущество. Классическое определение этого политически многослойного термина дано Максом Вебером (1864–1920): могущество «есть способность одного или нескольких утверждать в общем действии свою волю против воли других, участвующих в том же действии»* /* Max Weber on Law in Economy and Society . Cambridge . Harvard University Press. 1954. P. 323. Power is the ability of one or more persons to «realize their own will in a communal act against the will of others, who are participating in the same act./ . Как отмечает Джон Гэлбрейт * /* John K. Galbraith. Power and the Useful Economist. AER. 1973./ , определение Вебера близко к повседневному пониманию слова power в его политическом значении. Но такое понимание скорее ближе к русскому понятию «власть», чем к тому, что в русском языке подразумевается словом «могущество».В чём разница? «Власть», как и power в определении Вебера, подразумевает некое отношение социальных субъектов, тогда как слово «могущество» имеет более общий смысл, выражающийся в таких общих словосочетаниях, как «экономическое могущество» или «технологическое могущество», не соотносимых, по крайней мере непосредственно, с навязыванием воли другим субъектам. Поэтому, на наш взгляд, определение Вебера, положенное в основу многочисленных исследований природы могущества, недостаточно полно отражает смысл этого понятия.
Мы будем понимать под «могуществом» объективную способность субъекта принимать и реализовывать определённые решения в отношении объекта могущества. Предложенное нами определение отличается от веберовского в ряде существенных моментов.Первое. Согласно веберовскому определению могущество субъекта, как нечто, проявляющееся исключительно во взаимодействии конкурирующих воль, может быть ограничено исключительно действиями других субъектов. Это очевидно неверно, ибо могущество ограничивается также законами природы (никто не может реализовать решение о создании вечного двигателя), уровнем знаний (решения Сирано де Бержерака о полёте на Луну явно недостаточно для его осуществления) и многими другими факторами, совершенно необязательно связанными с волей противостоящего субъекта.
Поскольку наше определение имеет более общий, нежели чисто социальный характер, оно позволяет без труда включить в анализ такого рода объективные ограничения. В нашем понимании, решение, принятое субъектом могущества, может быть направлено на достижение любой поставленной цели. Например, экспедиций на Луну или Марс, возможность осуществления которых, безусловно, является признаком технологического могущества, но совершенно не направлено на подавление чьей-то воли и, следовательно, не вписывается в веберовское понимание могущества.
На первый взгляд такое понимание выводит понятие могущества за рамки политики в классическом веберовском понимании, поскольку политика – это раздел науки, посвящённой сугубо общественным отношениям, то есть отношениям между людьми.Однако практически совершенно очевидно, что, к примеру, технологическое могущество или военное могущество, определяющее возможность человека воздействовать на неживую природу (например, разрушать инфраструктуру противника), так же как обладание минеральными ресурсами — есть политические факторы, радикально влияющие на отношения между субъектами могущества.Второе. Могущество, по Веберу, имеет относительный характер. По Веберу, можно говорить об относительном могуществе двух субъектов, но не о могуществе вообще.
Характерный комментарий веберовской школы об относительности понятия могущества: «Одна распространённая ошибка состоит в том, что политическое могущество рассматривается как конечная, измеримая величина. Могущество – это отношение между людьми, способность одного человека заставить другого выполнять его волю. Политическое могущество не выражается в мегаваттах».* /* M . Roskin , R . Cord , J . Medeiros , W . Jones . Political Science. An Introduction ( Eight edition , p .11)./
Это высказывание само по себе содержит несколько серьёзных методологических и фактических дефектов, легко заметных представителям точных наук, но ускользающих от внимания гуманитариев.Во-первых, как мы видели, понятие могущества не может быть ограничено только рамками межчеловеческих отношений. Решение о полёте на Марс есть политическое решение, поскольку самым непосредственным образом затрагивает общество: распределение бюджета, создание рабочих мест в одних отраслях и их сокращение или несоздание в других, влияет на международное положение страны, и т.д. Но это решение не есть навязывание воли одного субъекта другому, поскольку даже при всеобщем согласии лететь на Марс это решение имеет смысл, только если страна обладает практической возможностью этот полёт реализовать, то есть располагает достаточным технологическим могуществом.
Во-вторых, с чисто научной точки зрения, противопоставление «не подлежащего измерению могущества» и измеримой мощности (единицей которой является мегаватт) просто методологически неверно. Научно-состоятельная аналогия – не между «могуществом», характеризующим состояние социального субъекта, и физической мощностью, характеризующей скорость изменения состояния физической системы, а между могуществом и энергией, характеризующей именно состояние системы как таковое. Но тогда по логике Вебера можно заявить, что неизмерима и энергия, так как наблюдаемой величиной является не сама энергия, а только разность энергий состояний системы. Это обстоятельство, однако, совершенно не мешает, как известно, энергию измерять.
В рамках нашего определения, могущество как раз определено в абсолютном смысле, в том же абсолютном смысле, как любой потенциал.Третье. Поскольку свобода есть не что иное, как возможность субъекта самостоятельно принимать и реализовывать решения, могущество – есть не что иное, как мера свободы.
Понимание могущества как меры свободы позволяет взглянуть на проблему многих ключевых понятий политики и экономики, таких, например, как суверенитет, капитал, права человека, под иным, чем классический, углом зрения.
Так, к примеру, доминирующая на Западе, особенно в США, реалистическая школа политики выводит вслед за Гоббсом стремление субъектов к увеличению могущества из человеческой агрессии и «присущего человеку стремления к победе».* /* Характерно в этом смысле высказывание Бертрана Рассела: Of infinite desires of man , the cheaf are desire for power and glory . Power: A new Social Analyses. New York. W.W. Nortjn. 1938. P. 11. М.Фуко... трактовал власть как... в конечном счёте неотделимую от сопротивления. Согласно Фуко, сопротивление даже предшествует власти, как присутствие предваряет действие./
В рамках нашей концепции стремление субъекта к увеличению могущества есть его стремление к увеличению свободы, что существенно смещает акценты в анализе природы могущества и существа политической деятельности.Например, поскольку в рамках теории принятия решений* /* Вентцель Е.С. Исследование операций, М. Советское радио. 1972./ наиболее консервативная стратегия есть, как известно, стратегия минимального проигрыша (минимального риска), а не максимального выигрыша, то минимальной и потому ультимативной задачей политики является не уменьшение могущества, то есть противодействие уменьшению своей свободы. Политика, таким образом, оказывается наукой о свободе и её увеличении.
Собственность как могущество
В России, и не только, бытует исключительно примитивное, первобытное, вещное понимание собственности и права собственности. Под собственностью в обыденном смысле понимается, как правило, некая вещь — чашка, автомашина, завод наконец. А право собственности понимается как неограниченное право этой вещью распоряжаться (владеть, передавать по наследству). Такое понимание собственности закреплено в учебниках, словарях и энциклопедиях.
Так, например, «Рубикон» даёт следующее определение частой собственности: «Частная собственность — одна из форм собственности, означающая абсолютное, защищённое законом право гражданина или юридического лица на конкретное имущество (землю, другое недвижимое и движимое имущество)». «Словарь экономических терминов» определяет государственную собственность как одну «из форм собственности, субъектами-распорядителями которой являются органы государственной власти, а объектом собственности могут быть земля, природные ресурсы, основные средства, здания, материальные ресурсы, финансы, драгоценности, информация, культурные и духовные ценности».Подобные определения не выдерживают критики и элементарного столкновения с реальностью. Например, приобретая в собственность участок земли и дом в США и многих других развитых странах, человек вовсе не обретает «абсолютное право на конкретное имущество». Право собственности на землю и дом на деле ограничено множеством запретов. Так, собственник дома в США не имеет права размещать на своём участке земли любые строения (скажем, если вы купили участок и собираетесь строить дом, вам, как правило, будет выставлено условие, что дом должен быть не дешевле определённой суммы) и права заниматься по своему усмотрению разведением скота или посадкой картошки. Более того, владелец земли и дома часто не имеет права огородить свой участок забором, покрасить входную дверь в желательный для него цвет и тем более допустить зарастание участка сорняками и т.д. Что же приобретает собственник, покупая землю или дом? Он покупает совокупность прав свободного принятия определённого рода решений.
То есть приобретает не вещь, а «территорию свободы».
При этом объект собственности – это объект, относительно которого субъект имеет право принимать суверенные решения, а предмет собственности – это совокупность тех суверенных решений, которые в отношении данного объекта субъект имеет право принимать.
Здесь мы впервые сталкивается с проблемой адекватного определения субъекта собственности. Ключевым является новое понятие – суверенитет субъекта в отношении принятия решений. Только суверенно принимаемые решения являются предметом собственности субъекта. Он, безусловно, имеет право участвовать также в принятии решений относительно данного объекта собственности по согласованию с другими субъектами (например, в случае покраски двери дома – по согласованию с коммьюнити или городской властью, а в случае ухода за участком — то по соответствующему приказу).Но его право их принимать не суверенно, и, следовательно, такие решения не являются частью его права собственности. Иными словами, субъектом данной собственности оказывается «расширенный субъект», обладающий суверенным правом принимать соответствующие решения.
Рассмотрим теперь пример другого рода. В 1980 году гражданин США Деннис Хоуп в отсутствие конкурентов подал властям штата Калифорния заявку на владение Луной и получил свидетельство о том, что он является её владельцем. Позже он таким же путём присвоил себе право собственности на ещё 53 космических объекта, включая остальные восемь (кроме Земли) планеты Солнечной системы и их спутники. Зарегистрировав право собственности на Солнечную систему, Хоуп поставил в известность о своём приобретении Генеральную ассамблею ООН, правительства США и СССР и через три года открыл через свою фирму The Lunar Embassy торговлю участками на Луне. Согласно пресс-релизу компании, её целью является продажа лунной собственности «с целью финансирования частого использования, поселения и развития на Луне»* /* http://www.lunarregistry.com/?source=gmoon/ . Собственники лунных территорий регистрируются в Международном регистре лунных земель. Согласно заверениям компании, сегодня насчитывается более 2,5 млн. владельцев лунных участков, включая 1300 корпораций.* /* http://www.space.com/scienceastronomy/mystery_monday_040202.html/
На каком основании власти одного из 50 штатов одного из 200 земных государств выдали Хоупу соответствующие документы? Юридический нюанс в том, что, международный правовой акт «Договор о принципах деятельности государств по исследованию и использованию космического пространства, включая Луну и другие небесные тела», ратифицированный ООН в 1967 году, предусматривает, что ни одно космическое тело не подлежит национальному присвоению. Но этот договор не содержит нормы, которая запрещала бы право собственности на космические объекты физических и юридических лиц. «Я воспользовался дырой в законодательстве», – поясняет ситуацию сам Хоуп. Он также цитирует Земельный акт США от 1862 года, разрешающий частным лицам заявлять собственность на землю «путём её заселения и улучшения».«Казус Хоупа» вызвал и продолжает вызывать серьёзные споры. В полемику включился Папа Римский, заявивший, что действия Хоупа незаконны, так как «Луна и другие небесные тела являются общим достоянием и потому не могут быть собственностью одного человека». Иными словами, Папа вступил в полемику с Хоупом не с точки зрения несоответствия характера отношений Хоупа с Луной самому понятию собственности, а в качестве представителя конкурирующего претендента на собственность – человечества, которое, однако ни само, ни в лице своих уполномоченных представителей в калифорнийские органы власти в качестве претендента на владение Луной не обращались.
Этот случай можно было бы рассматривать как анекдот, если бы не два обстоятельства.Так, данные, представленные на многочисленных в последнее время «круглых столах» и конференциях, посвящённых исследованию минерального потенциала ближнего космоса, убедительно свидетельствуют, например, что ледяные шапки, обнаруженные в окрестности полюсов Луны, содержат огромное количество водорода. Согласно прикидкам, они пригодны для коммерческой разработки и могут стать главным энергетическим источником для землян. В результате реальной становится ситуация, когда лунный корабль одной из стран прилунится на территории, купленной клиентом Хоупа и возникнет вопрос о правомерности таких действий и нарушении права собственности. Логически ничтожность аферы Хоупа состоит в том, что, хотя лунные участки и являются известными и наблюдаемыми объектами, ни он сам, ни «муун-лорды» не способны на момент объявления своих «прав собственности» реализовать какие-либо решения, изменяющие состояние этих объектов.
В истории земной цивилизации известен сходный прецедент: Тордесильясский договор 1494 года, заключённый между Испанией и Португалией и разделивший Землю (тогда ещё «плоскую») по линии, проходившей по Атлантическому океану примерно вдоль 50-го градуса западной долготы. По этому договору все территории (в том числе даже неоткрытые!) к западу от этой линии принадлежали Испании, к востоку – Португалии. Ничтожность Тордесильясского договора связана с установлением права «собственности» на не открытые ещё земли, которые на тот момент вообще не являлись объектами для тех, кто заключал договор, и, следовательно, не могли быть объектом их собственности. Однако, несмотря на его логическую абсурдность, Тордесильясский договор на века определил лицо мировой истории.И несмотря на формальное прекращение через 100 лет после заключения, продолжает оказывать влияние до сих пор, ибо открыл путь к колониальным захватам, изменив лицо цивилизации.
«Учитывая хаос в правилах, — говорит Хоуп, — мы создаём свои правила». На деле причина подобных казусов – хаос в понятиях, а не в правилах, лишь следующих за понятиями. Таким образом, во-первых, мы приходим к уточнённому, бифакторному пониманию права собственности: собственность есть совокупность решений, которые собственник имеет право суверенно принимать в отношении данного объекта и практически их реализовывать. Сравнивая это определение с определением могущества мы видим, что собственность есть могущество. Но есть ли могущество только собственность?Могущество и власть
Тордесильясский договор и казус Хоупа показывают, что «легитимизированы» могут быть самые абсурдные притязания, что неизбежно вызывает конфликты. Тордесильясский договор инициировал многовековую борьбу за всемирное могущество, которая продолжается до сих пор на гораздо более широком фронте. Точно так же казус Хоупа может теоретически привести во вполне обозримом будущем к юридическому конфликту, если создаваемые государствами лунные поселения и фабрики окажутся на территориях, объявленных чьей-то собственностью.Абсурдность Тордесильясского договора была изначально понятна. По выражению короля Франции Франциска Первого, «раз Папа не уполномочен праотцом рода человеческого Адамом распоряжаться земным шаром, то и он, Франциск, такой же прямой потомок Адама, не считает себя связанным Тордесильясским договором».* /* Е. Тарле. Политика. История территориальных захватов (XV–XX век). Москва. ЭКСМО-ПРЕСС. 2001., С. 31./
Однако иного доказательства несостоятельности договора, кроме силы, не было и не могло быть. Сила устанавливает право, а не право ограничивает силу. Это и есть иная сторона могущества и иной перевод слова power.И в случае казуса Хоупа разрешение конфликта будет определяться реальной силой конкурирующих сторон. Нельзя исключить, что властям стран придётся столкнуться с организацией миллионов «муун-лордов». И если представить, что эта организация сможет физически противостоять Китаю, России, США, то, без сомнений, право собственности клиентов Хоупа будет подтверждено. Более того, вполне вероятно, что третьим странам придётся столкнуться со всей мощью Соединённых Штатов Америки, если те сочтут выгодным «поддержать право собственности гражданина США» (если только афера Хоупа изначально не была задумана с целью легально обойти международное законодательство).
В любом случае в отсутствие третейского судьи, то есть третьей стороны, могущество которой превосходит могущество любой из сторон конфликта, подобные коллизии могут быть разрешены и разрешаются исключительно с позиции силы, то есть путём сопоставления могущества сторон в ходе их прямого столкновения.
Мы обнаруживаем здесь новую проблему. Поскольку за право принятия решений и их реализации в отношении данного объекта могут сталкиваться различные субъекты, возникает вопрос: право какого из субъектов будет практически реализовано? Ответ очевиден – право остаётся за тем, чьё могущество достаточно, чтобы это право де-факто реализовать, несмотря на противостоящую волю другого субъекта.
При этом субъект, «потерпевший поражение», то есть не сумевший реализовать свою волю, сам становится «объектом» воли победившего субъекта. Ибо победитель исполняет свою волю не только в отношении объекта конфликта, но и в отношении проигравшего. Иными словами, мы приходим к необходимости введения в анализ наряду с собственностью другой составляющей могущества (power — в узком веберовском понимании) – могущества как способности принимать и реализовывать свои решения в отношении других субъектов. То есть понятия власти.
Как видим, единственное различие между могуществом-собственностью и могуществом-властью состоит в разумной или неразумной природе объекта могущества. Иными словами, различение двух видов могущества – власти и собственности – основано на классификации объектов могущества в качестве разумных или неразумных. Могущество-собственность подразумевает волю субъекта в отношении объектов, не обладающих разумом. Могущество-власть – это могущество в отношении объектов, разумом обладающих, то есть потенциальных субъектов.
Если вообразить, что все потенциальные объекты (дома, чашки, тексты и т.д.) были бы мыслящими, то проблема могущества сводилась бы исключительно к проблеме власти. Человек при таком пантеистическом подходе – одно из многих разумных, то есть способных к принятию решений, существ. Человек вынужден тогда либо договариваться с каждым из таких существ, либо принуждать их к повиновению.
В этом случае понятие собственности в приведённом выше случае отсутствует.
Точно так же древние японцы верили, что не только деревья и животные, но даже слова имеют котодама – свою живую душу, что находит отражение и в современной японской розе.* /* Кендзабуро Оэ. Объяли меня воды до души моей. М. 1973 год./
Аристотелевское «Раб – есть говорящее орудие» представляет собой выражение строго противоположной идеи. Аристотель лишает объект могущества всякой субъектности, что в принципе вполне логично, ибо воля объекта могущества (и, следовательно, его разумность) значения не имеет. По Аристотелю, свободными в своих действиях оказываются, таким образом, либо субъекты, равные по могуществу, либо те, на кого большее могущество по тем или иным причинам не обращено. Преодоление пантеистического (вещь-«человек») и аристотелевского (человек – «вещь») подходов – сравнительно позднее и, как кажется, сугубо европейское изобретение. Философия такого преодоления развивалась в русле идей естественного закона и естественных прав и составляет весомую часть европейской философии. Современное «бытовое» (но вряд ли окончательное) понимание проблемы «особости» человека зафиксировано во «Всеобщей декларации прав человека».
Однако сейчас для нас важнее зафиксировать взаимодополнительность вплоть до полного смешения двух форм могущества: могущества-власти и могущества-собственности.
Поскольку обсуждаемые ниже законы равным образом приложимы к обеим разновидностям могущества.
Первый и главный закон могущества состоит том, что свобода есть высшая ценность. Этот закон выражается в стремлении субъекта – индивидуума или коллектива — к увеличению своей свободы. Но поскольку могущество, как мы видели, и есть иносказание свободы, то этот закон может быть сформулирован и как закон увеличения могущества.
В экономике, имеющей дело с собственностью, универсальным измерителем которой служит капитал, первый закон могущества выступает в качестве закона увеличения капитала: экономический субъект стремится к его максимально быстрому увеличению. Применительно к власти первый закон могущества преобразуется в главный закон политики: движущей силой политических субъектов является стремление к максимальному увеличению власти.
Если главный экономический закон сегодня, кажется, ясно осознаётся всеми общественными силами в России, то второй закон вызывает непонимание и даже обвинения в цинизме, так как вступает в конфликт с утопическими представлениями о политике, выраженными в таких университетских политических течениях, как, например, легализм.
Закон увеличения могущества имеет и другой, дарвиновский смысл. Если представить себе сообщество «пассивных субъектов», лишённых стремления к увеличению могущества, в котором за счёт «мутации» появился субъект, обладающий таким стремлением и возможностью его реализовать, он обретает колоссальное эволюционное преимущество по сравнению с остальными членами сообщества. Точно так же в сообществе «амбициозных субъектов» максимально быстро накапливать могущество будет тот из них, кто располагает большими ресурсами и способностями. Следовательно, закон увеличения могущества – это вовсе не проявление «испорченности человека», как полагал Гоббс* /* Гоббс. Левиафан. http://philosophy.ru/library/hobbes/ogl.html/ и его последователи, принадлежащие западной школе реальной политики,* /* Hans J . Morgenthau . Politics among Nations. The Stuggle for Power and Peace. 5th Revised eddition. New York . Alfred Knopf. 1973. Hans J. Morgenthau and Kenneth W. Thompson, Politics Among Nations: The Struggle for Power and Peace, 6th Ed. New York . McGraw - Hill . 1985/ а объективный феномен самоорганизации разумных систем.
Первый закон могущества является, таким образом, одновременно и главным законом истории, в самом широком смысле слова.
Второй закон могущества.
Второй закон могущества, который можно было бы назвать принципом Макиавелли, состоит в том, что цель определяет (диктует) средства.* /* Exitus acta probat . На английский фраза переводится как The ends justify the means. Слово justify в английском языке имеет несколько значений, одно из которых соответстует и приведённому нами переводу./
Надо заметить, с этой формулой, восходящей к Овидию, произошло недоразумение. С латинского на русский она стандартно переводится так: «Цель оправдывает средства».Неадекватное использование эмоционально окрашенного слова «оправдывает», относит нас к некоему «оправданию» действий, приводит к полному смещению смысла и вызывает бесконечные, но совершенно бессодержательные споры о моральности выбора средств достижения поставленных целей. На деле принцип Макиавелли означает логически очевидный факт: все имеющиеся в наличии средства делятся по отношению к избранной цели на две категории – те, что позволяют достичь данную цель, и те, что, данную цель достичь не позволяют. Из этой констатации совершенно очевидно, что именно цель определяет круг средств, которые могут быть использованы для её достижения. Если вам надо добраться в соседний город, несколько странно для этого играть на дудочке – таким способом ваша цель вряд ли будет достигнута.
Иными словами, принцип Макиавелли утверждает, что если цель поставлена, то выбирать приходится между реальными способами её достижения. В нашем примере выбор должен осуществляться не между игрой на дудочке и вязанием кружев, а между пешей прогулкой, поездкой верхом или на телеге, на машине, поездом или самолётом – в соответствии с имеющимися ограничениями на способ передвижения. Скажем, ваша цель: находясь в Москве, не опоздать на совещание во Владивостоке, которое начнётся через 24 часа. В наше время подобная цель достижима без большого труда, но ещё век назад она была абсолютно недостижимой в силу ограниченного набора средств передвижения.
В более широком смысле принцип Макиавелли подразумевает учёт при выборе средств реальных ограничений: человеческих, материальных, информационных, временных и так далее. То есть принцип Макиавелли подразумевает, по пословице, что «в беге в мешках побеждает не тот, кто быстро бегает, а тот, кто быстро бегает в мешках».
Значимость фактора ограничений понятна всякому, кто имел дело с практикой или теорией принятия решений, но, как правило, ускользает от внимания обывателя. Это сплошь и рядом приводит публику, не обладающую опытом управления, к абсурдным выводам о верности или неверности тех или иных политических и экономических решений: реальные действия сравниваются не с другими реально возможными действиями, а с действиями, возможными вне всяких ограничений. Такой «наивный» подход равносилен обвинению власти в том, что она принуждает людей тратиться на бензин, когда всего-то и надо – сделать вечный двигатель. В то же время непонимание широкой публикой фундаментальной значимости ограничений при выборе средств легко используется для манипуляции мнением обывателей.
Заметим, что сам факт выбора цели задаёт жёсткую альтернативу, от которой нельзя уклониться в принципе: либо цель достигается (реализуется), либо не достигается (в том числе по причине отказа от цели). Поэтому значение второго закона могущества не может быть до конца понято без разделения целей на факультативные и ультимативные.
Под факультативными мы понимает такие цели, отказ от которых не влечёт за собой уменьшения свободы, то есть могущества. В случае факультативных целей проблема выбора стоит весьма условно. Лучшее, разумеется, враг хорошего, но хорошее в конце концов тоже неплохо. Напротив, под ультимативными целями мы понимаем такие, отказ от достижения которых влечёт потери и, следовательно, уменьшение свободы. Более точно граница между факультативными и ультимативными целями может быть проведена с помощью понятия о неприемлемом ущербе. Крайняя форма потери свободы – это гибель субъекта. Ибо гибель, по определению, лишает субъекта возможности принимать решения и достигать цели вне зависимости от того, является ли он отдельным индивидуумом или сообществом индивидуумов, например страной.Таким образом, отказ от достижения ультимативной цели равносилен самоубийству. В этом случае цель должна быть достигнута при любых обстоятельствах и любой ценой, поскольку её недостижение эквивалентно причинению неприемлемого ущерба.Несмотря на то что в реальности встречаются оба типа целей, истинный политический выбор – это выбор, связанный с необходимостью достигать ультимативные цели, от которых в принципе нельзя отказаться.
Помимо чисто практического значения, по мнению автора, принцип Макиавелли формирует идеологию содержательной истории, которую только и можно считать историей в научном смысле. Задача истории – это прежде всего восстановление процесса принятия решений, включая определение и классификацию (как факультативных или ультимативных) целей действующих субъектов и ресурсов, которыми они располагают. Только при таком подходе история из перечня дат, событий и сборника анекдотов о жизни великих превращается в инструмент познания общества.
Третий закон могущества.
Пусть лучше один погибнет, чем весь народ
Как бы ни была устроена власть в племени, в приведённом примере жертва необходима и будет принесена, если руководство племени вменяемо. Вопрос лишь в том, кто персонально станет этой жертвой и какой принцип будет использован для отбора жертвы. И если среди членов племени добровольцев не найдётся, племя будет вынуждено использовать насилие в отношении избранной жертвы.
Предоставляю читателю возможность самостоятельно обдумать ситуацию, когда дефицит критического ресурса настолько велик, что им может быть обеспечено только меньшинство населения. Практическими примерами могут служить смертельные эпидемии при дефиците прививок и медикаментов, гражданская оборона в случае тотальной войны, блокада Ленинграда и т.д., когда человек впрямую сталкивается с необходимостью практического решения сформулированной проблемы.
Подобно тому как знаменитая «дилемма заключённого»,* /* «Два заключённых содержатся в разных камерах за тяжёлое преступление, которое они совершили. Однако прокурор располагает достаточными уликами, чтобы признать их виновными в совершении менее значительного преступления, за которое предусмотрено наказание, скажем, в 1 год тюремного заключения. Каждому заключённому говорят, что если один из них сознается, то выйдет на свободу, а промолчавший проведёт в тюрьме 20 лет. Если сознаются оба, то они получат промежуточный срок, скажем по 5 лет. Этим двум заключённым не дают возможности общаться друг с другом». Оптимальная коллективная стратегия состоит в том, что оба заключённых должны молчать о преступлении. Индивидуальная стратегия, обеспечивающая наибольший персональный выигрыш – если приступник признается в надежде на то, что другой будет молчать. Но если признаются оба, коллективные потери оказываются большими. Дилемма заключённого иллюстрирует, таким образом, распространённую в экономике и политике ситуацию, когда рациональные действия, основанные на персональном эгоистическом интересе, приводят к ухудшению ситуации для каждого члена сообщества. Поэтому дилемма заключённого важна при анализе переговорных процессов и решения ряда экономических проблем./ сформулированная А.В. Такером, применима не только к анализу поведения преступников, не следует думать, что приведённый пример умозрителен или относится только к критическим ресурсам и примитивным племенам или военным ситуациям типа блокады Ленинграда.
Речь на деле идёт вот о чём. Реальная политическая проблема возникает, если «справедливое» распределение ограниченного ресурса приводит к неприемлемым потерям для каждого члена общества (и, следовательно, для всего общества в целом) и эти потери превосходят потери при «несправедливом» распределении ресурсов, когда права некоторой части общества заведомо ущемлены по сравнению с другой его частью.
Решение такого рода проблем регулируется древнеримским принципом: пусть лучше один погибнет, чем весь народ. Поскольку это утверждение приписывается также первосвященнику Иудеи Каиафе, принимавшему решение о распятии Христа, удобно обозначить этот принцип, как «выбор Каиафы»* /* Сам же Христос символизирует собой невинную жертву одного, принесённую ради спасения всех. Потому Христа и именуют Спасителем./ .
Практическим примером реализации принципа Каиафы может служить решение многих стран, в том числе Британии и Франции, сбивать самолёты, захваченные террористами, если есть угроза использования их для атаки социально значимых объектов, которая может сопровождаться большим числом жертв. Проблема выбора в этом случае состоит в том, жертвовать ли невинными людьми, находящимися в самолёте, или же жертвовать невинными людьми, которые будут уничтожены в результате теракта. «Морально безупречная» стратегия, подразумевающая уничтожение только террористов и спасения всех невинных, в данном случае не может быть реализована в принципе из-за ограниченности реальных возможностей влиять на ситуацию.* /* Таким образом, на любимый абстрактными гуманистами риторический вопрос: «Что может быть дороже жизни невинного человека?» — принцип Каиафы даёт совершенно нериторический ответ: «Жизнь двух невинных людей»./
Принцип Каиафы вступает в жёсткое противоречие с исчерпывающе выраженными А.И. Герценом идеалистическими абстрактно-гуманистическими взглядами на природу политических действий: «Подчинение личности обществу, народу, человечности – идее – продолжение человеческих жертвоприношений... распятие невинного за виновных... Лицо, истинная, действительная монада общества, было всегда пожертвовано какому-нибудь общему понятию, собирательному имени, какому-нибудь знамени. Кому жертвовали, об этом никто не спрашивал».* /* А.И. Герцен. «С того берега». XI, 125–126./
На деле абстрактный гуманизм приводит таких случаях к общему проигрышу, а в критических случаях и к гибели всего общества.
Четвёртый закон могущества.
Принцип Клаузевица
Если по крайней мере два субъекта конкурируют между собой, но ни один из них не готов признать приоритет другого, соотношение их могущества (в отсутствие ещё более мощного третейского судьи, способного реализовать свою волю в отношении одного из них) устанавливается в ходе прямой проверки сил, то есть при столкновении. Такое столкновение в широком смысле слова всегда есть применение насилия, подчинение одной воли другой.
«Некоторые филантропы могли бы, пожалуй, вообразить, что обезоружить и сокрушить противника можно искусственным образом без особого кровопролития и что к этому именно и должно было бы стремиться военное искусство. Как ни соблазнительна такая мысль, тем не менее она содержит заблуждение, и его следует рассеять... Применение физического насилия во всём его объёме никоим образом не исключает содействия разума; поэтому тот, кто этим насилием пользуется, ничем не стесняясь и не щадя крови, приобретает огромный перевес над противником, который этого не делает. Таким образом, один предписывает закон другому; оба противника до последней крайности напрягают усилия, и нет других пределов этому напряжению, кроме тех, которые ставятся внутренними противодействующими силами. Так и надо смотреть на войну; было бы бесполезно, даже неразумно из-за отвращения к суровости её стихии упускать из виду её природные свойства».* /* К. фон Клаузевиц. О войне. С. 21./
Эти слова Клаузевица в равной степени применимы как к войне, так и к любому столкновению могуществ. Они не означают, однако, как можно было бы подумать, непременное ведение тотальной войны. На деле, поскольку могущество – весьма многофакторная сущность, вполне возможны и практически значимые ситуации, когда по определённой группе факторов силы сторон признанно сбалансированы. В этом случае введение этих факторов само по себе бессмысленно. Примером практической реализации такой ситуации может служить концепция полного взаимного уничтожения сторон, которая стала реальностью с момента появления ядерного оружия. В силу сбалансированности результата, применение этого оружия становится бессмысленным и оно перестаёт играет военную роль, становясь политическим средством сдерживания. В то же время наличие ядерного орудия не предполагает отказа от ведения силовых или даже военных действий.
«Свобода одного ограничена свободой других»
Подобно принципу Макиавелли эта важнейшая наполеоновская формула чаще всего трактуется и используется ложно.
Эта формула меньше всего обращается к идеалистическому представлению о самоограничении могущества. Мы уже имели возможность видеть, что такая система неустойчива, так как «нарушитель конвенции», пренебрегающий практикой самоограничения, обретает абсолютное преимущество по сравнению с любым отдельно взятым субъектом, такой практики придерживающимся. Учитывая, что могущество есть мера свободы, наполеоновская формула может быть без потери содержания преобразована в более конструктивную и определённую форму: «Могущество одного ограничено могуществом других». Наиболее полно эта формула проявляется в анархии международного сообщества, состоящего из «максимальных субъектов» суверенных государств.* /* Kenneth N . Waltz . Theory of International Politics . Addison-Wesley, Reading, Massachusets. 1979./
Прямое следствие этой формулы состоит в том, что в обществе атомизированных субъектов равновесие невозможно.
Таким образом, во-первых, формула Наполеона лежит в основе образования коалиций всех масштабов – от племени и гражданских обществ стран, до коалиций стран с целью установления баланса сил.* /* Kenneth A. Oye. Explaining Cooperation Under Anarghy: Hypothesis and Strategies. In Kenneth A. Oye, ed., Cooperation Under Anarchy. Princeton: Princeton University Press. 1986. /
Баланс могущества (сил) оказывается тогда ключевым фактором стабильности и борьба за его сохранение – формой борьбы за сохранение могущества.
Во-вторых, этот принцип устанавливает одно из ключевых движущих противоречий общества: противоречие между личностью и обществом, поскольку общество выступает в качестве коалиции, ограничивающей могущество (то есть свободу) индивидуального субъекта.
Наконец, поскольку принцип Наполеона определяет формирование коалиций, то есть «коллективных субъектов», а могущество есть способность субъекта, в том числе коллективного, принимать и реализовывать решения, возникает вопрос о том, как таким коллективным субъектом принимаются и реализуются решения и как распределяется коллективное могущество среди его отдельных членов. Соответственно устанавливается различие между «внутренней политикой» — как реализацией воли субсубъектов при формировании воли и исполнении решений субъекта, — и политикой внешней — как политикой субьекта в отношении иных субьектов.
Заключение к первой части
Подобно универсальным принципам физики законы могущества имеют неисчислимое множество практических следствий. Эти законы в равной степени работают в международной политике и экономике, на уровне отдельных партий или частных компаний, или даже частных лиц. Это не значит, однако, что политика и экономика ими исчерпываются. Путь от общих законов могущества к их частным приложениям ничуть не проще, чем от основных законов физики к созданию сверхзвуковых самолётов, космических кораблей, суперброни, ткацких станков или методов хирургических операций. Общие законы обеспечивают, однако, своего рода интеллектуальную систему координат для развёрнутого политического анализа.
И ещё. Вряд ли основные законы могущества могут быть правильно поняты вне понимания антиманихейского закона человеческого бытия: «Какой бы выбор мы ни делали, мы совершаем зло, хотя пытаемся творить добро, ибо мы вынуждены пренебрегать одними моральными принципами в пользу других»* /* «Whatever choice we make, we must do the evil while try to do good; for we must abandon one moral end in favor to another » Hans J . Morgenthau , « The Moral Blindness of Scientific Man ». In: «Scientific Man Vs. Power Politics», p. 192. The University of Chicago Press (1967)./ , — представляющего зеркальный перифраз гётевского: «Ты кто? — Часть силы той, что без числа творит добро, всему желая зла»* /* Иоганн Гёте. Фауст. Перевод: Борис Пастернак. М.: Государственное издательство художественной литературы, 1960. / .
Политик, эксперт и просто заинтересованный наблюдатель, принимая решения или оценивая политические события, не должны выпускать эту трагическую истину из поля cвоего зрения.
С. Лопатников
| © Интернет против Телеэкрана, 2002-2004 Перепечатка материалов приветствуется со ссылкой на contr-tv.ru E-mail: |