Западноевропейская цивилизация Нового времени в своем роде уникальна – уже тем, что выделилась из общего ряда, создав известную оппозицию Запада и Востока, противопоставив себя не конкретной чуждой себе восточной культуре (арабо-исламской, индийской или китайско-конфуцианской, которые и сами качественно различались между собой), а всей совокупности традиционных цивилизаций. Это противопоставление на первый взгляд может показаться субъективным взглядом самого Запада, субъективным евроцентризмом. Однако следует принять во внимание, что модернистский Запад практически ассимилировал и включил в себя в качестве колониальной периферии все остальное человечество. В тех редких случаях, когда восточные страны смогли отстоять свою независимость, это было достигнуто ценой радикальной модернизации и вестернизации, то есть ценой того же самого включения в структуру западной цивилизации только путем присоединения к мировой метрополии. Такое состояние вселенского доминирования, поглощения одной цивилизацией всех остальных, сложилось впервые в известной истории человечества. Уже поэтому мы имеем основания считать западноевропейскую цивилизацию Нового Времени явлением объективно уникальным, не имеющим исторических аналогов, а «евроцентризм» – взглядом, за которым стоит большая реальность, нежели только субъективная «точка отсчета».
Каковы же фундаментальные черты этой специфической цивилизации, достигшей столь впечатляющих результатов, но ныне подвергающейся внутреннему распаду и разложению? В первую очередь, это персонализм – представление о личности как о некой нерасчленимой и, в известном смысле, абсолютной данности, «неделимом атоме». Отсюда и сугубо европейское понятие о личности как о «субъекте» в его оппозиции к «объекту», которое лежит в основе всей познавательной методологии (включая науку) и всей цивилизационной структуры Нового времени. Человек как личность, как субъект ни в коей мере не является «частью мира», «частью природы». Субъект (будь то «субъект познания» или «субъект волевого действия») не только автономен от остального космоса, но в определенном смысле качественно превосходит этот космос, ибо последний выступает в роли «объекта» (пассивно-страдательного начала) для реализации познавательного или волевого потенциала субъекта. Такое представление о личности уникально для Запада. В «восточных» культурах человек воспринимается как часть общего мирового целого, а его индивидуальность определяется индивидуальными качествами. Иными словами, Восток знает лишь «индивидуальность» (совокупность черт и признаков), Запад же знает «личность» (свободную и трансцендентную по отношению к индивидуальным характеристикам). С понятием личности как некой не анализируемой, не расчленяемой на индивидуальные качества данности тесно связано характерное представление о свободе воли, произвольности мысли и действия, не связанной никакой детерминированностью.
Второй момент, который бросается в глаза – это представление о мире как универсальной, единой для всех, «объективной» реальности, устроенной в соответствии с универсальными и неизменными «законами природы». Законы природы воспринимаются не как субъективные картины мироотражения, а как объективная, универсальная и неизменная реальность, доступная (по крайней мере, в приближении) для рационального познания.

Третья фундаментальная установка – это представление о прогрессе или эволюции как универсальном и имманентном законе природы, реализующимся на всех уровнях и во всех сферах: космологической, биологической, антропологической, социальной, экономической, научно-технической и т.д. При этом эволюция понимается не просто как изменение, но как поступательное развитие от простого к сложному, от несовершенного к совершенному, от худшего к лучшему. Последнее особенно примечательно, ибо здесь уже речь идет не об эмпирических категориях, а об аксиологических, и даже этических. Прогресс воспринимается не просто как наблюдаемая закономерность или даже универсальный закон, но как нечто, требующее «служения».
Вот те ключевые принципы, которые лежали в основании европейской цивилизации Нового Времени и определяли ее частные проявления. Зададимся естественным вопросом об их источнике.
 
Христианский фундамент
 
Все три отмеченные нами фундаментальные цивилизационные парадигмы, имеют свое происхождение в Христианстве.
Концепция Личности (неделимой, простой, не сводимой к совокупности индивидуальных свойств и качеств) уникальна для западной цивилизации именно как наследницы Христианства. Создавалась эта концепция, и даже необходимый для ее выражения категориальный языковой аппарат, в рамках христианского догматического богословия в отношении, прежде всего, к Личности Бога. На человеческую личность эти категории были лишь перенесены по принципу подобия, хотя и вполне правомерно – как на образ и подобие Бога.

Представление о мире, как об «объективной реальности» также имеет христианский фундамент и происхождение.

Исходя только из разума и эмпирического опыта доказать реальность существования «внешнего» мира невозможно. В примитивной форме вопрос может быть сформулирован так: на каком основании можно считать реальность, данную в эмпирическом ощущении, отличающейся от эмпирической же реальности сна? Есть ли основания полагать, что за комплексами субъективных ощущений, воспринимаемых как явления, стоит некая внешняя, независимая от самого субъекта реальность? Или в терминах кантовской философии: если «вещи-в-себе» непознаваемы в своих собственных свойствах – то на каком основании им приписывается свойство существования?
Вопросы эти вовсе не столь праздны и софистичны, как может показаться на первый взгляд. Как это ни странно для современного сознания, но источником концепции «объективной реальности» выступает именно Христианство как вера в Единого, Абсолютного Бога-Творца. Это, кстати, признается даже основоположниками философии Нового Времени, в частности Декартом и Беркли. В культурах, не имеющих представления о Боге-Творце, нет и выраженных представлений об «объективной реальности». Есть лишь реальность воспринимаемая – единственно возможная и существующая. Изменение восприятия, изменение состояния сознания изменяет и саму реальность, на чем и основываются многие культовые практики архаических обществ. Когда же атеистические цивилизации достигают уровня философского осмысления реальности, то отрицание бытия Бога-Творца естественным образом приводит к отрицанию реальности мира и человеческой личности. Наиболее яркий пример – это буддизм, в котором мир понимается как иллюзия (майя), а человеческая личность – как непрерывный поток недолговечных порождающих друг друга элементарных импульсов-состояний, причинно-следственная непрерывность которого создает иллюзию одушевленного существа. Примечательно, что и в самой западной цивилизации отречение от религиозного сознания сразу же поставило под сомнение реальность мироздания (субъективный идеализм) и существование личности (современная психофизиология определяет личность как уникальный набор потребностей – почти буквально по-буддистски).

Тем более очевидна христианская первооснова восприятия реальности не просто как «объективно существующей», но и познаваемой. В самом деле, идея реально существующих «законов природы», которые наука лишь открывает, а не конструирует – это прямое и непосредственное следствие веры в то, что мир сотворен разумным Существом в соответствии с определенным планом. Если предполагать независимое и самодостаточное «объективное» существование материи еще можно, то концепция объективно и независимо от познающего субъекта существующих законов природы не может не предполагать наличие творческого замысла. То есть того, что частные вещи и явления являются лишь отражениями имеющих существенно большую степень реальности идей Творца.

Соответствие человеческих познавательных способностей «законам природы» (что является обязательным условием для возможности познания) определяется христианским контекстом возникновения этой идеи: логика человека оказывается адекватна «логике» законов природы в силу того, что человек есть образ и подобие Бога – Творца природы и ее законов. Идея о рациональном познании мира складывается именно в рамках Христианства в форме догматического богословия, а затем и рационального изучения природы и общества, и базой для него служит именно парадигма разумности мироустройства и объективного существования неизменных законов природы. Важно, что рациональное познание получает здесь обоснование и санкцию свыше – из супрарациональной и сверхчеловеческой сферы божественного откровения, данного или в непосредственном мистическом опыте или через Традицию. Рациональное познание получает, таким образом, легитимное обоснование, но и четко установленные рамки корректной применимости.

Наконец, представление об эволюции или прогрессе невозможно вне концепции линейного времени. Линейность времени определяется сотворенностью мироздания и неизбежной перспективой эсхатологического финала. Отсюда и представление об уникальности и неповторимости каждого события, поступательном развитии мира к определенной цели, телеологическая осмысленность происходящих мировых процессов. Это опять-таки сугубо христианское по своему происхождению представление о времени. Цивилизации, не знающие Бога-Творца, не имеют представления и о телеологическом характере изменений. Мировые процессы – и само время как мера изменения мира – оказываются циклическими, а в рамках циклической истории всякое представление о поступательном прогрессе теряет смысл.
Таким образом, вся специфика западной цивилизации имеет своим источником Христианство ¹.
 
Модернистское искажение
 
Теперь рассмотрим этап возникновения модернистской цивилизации Нового Времени начиная с эпохи Возрождения и Реформации ².
Что же существенно изменила Западная цивилизация при своем переходе в Новое Время? Принципиальный момент состоит в том, что она впервые в истории по-настоящему провозгласила человека (причем отдельного индивидуума) «мерой всех вещей». В этой связи, разумеется, вспоминается Древняя Греция, однако в ней индивидуалистический антропоцентризм провозглашался софистами-одиночками, а обществом в целом был скорее отвергнут (по крайней мере в его радикальной форме), нежели принят. Впрочем, разрыв с христианской традицией и обращение европейской цивилизации к наследию языческой античности очевиден даже из самого названия эпохи «Возрождения».

Утвердив индивидуума мерой всех вещей, цивилизация Нового времени совершенно логично пошла по пути отрицания или игнорирования всего, что превосходит человеческий уровень, прежде всего метафизических и религиозно-догматических первопринципов, не верифицируемых с позиции индивидуального человеческого рассудка и эмпирического опыта ³. То есть тех самых принципов, которые служили общим базисом и обеспечивали цивилизационное единство всех аспектов бытия и сознания в рамках христианской цивилизации. Это отрицание, впрочем, в течение всей эпохи Нового Времени никогда не достигало своей завершенности и должно рассматриваться именно как тенденция процесса (шедшего порой с существенными откатами), а ни в коем случае не как завершенное состояние. Поэтому, рассматривая основные парадигмы западной цивилизации Нового Времени можно определить их как христианские по происхождению, но существенно искаженные в духе индивидуалистического антропоцентризма.
Концепция личности, заимствованная из Христианства, претерпела существенную трансформацию. В Христианстве человеческая личность действительно неделима и, в известном смысле, сверхприродна. Но такой статус имеет свое обоснование: во-первых, в богоподобии (Бог создает человека по Своему образу и подобию), а во-вторых (и это главное!) – в мистическом обожении человека в Таинстве Причастия. Поэтому сверхприродный статус личности не приводит к индивидуалистическому атомизму, а рассудочное знание получает свою законную санкцию через иерархическое подчинение сверхрассудочным, сверхиндивидуальным и сверхчеловеческим по своему источнику познавательным способностям ⁴. Индивидуалистический антропоцентризм рассекает эту вертикальную связь. Личность (понимаемая все еще во вполне христианском духе, как неделимая и богоподобная сущность) выдвигает претензию на автономность и самодостаточность, не нуждающуюся в санкции со стороны внешнего и высшего по отношению к себе источника. Это и есть гуманизм в чисто философском смысле – как синоним антропоцентризма, и именно здесь источник модернистской цивилизации во всех ее проявлениях.
 
В сфере познания индивидуализм или, что то же самое, персоналистический гуманизм приводит к отрицанию сверхрассудочных и сверхиндивидуальных форм знания как «недостоверных» и «не верифицируемых». Догматические доктрины далеко не сразу отвергаются, но, во всяком случае, отодвигаются в сторону и релятивизируются. Рассудочно-эмпирическое знание автономизируется от метафизики, и заявляет о своей независимости, ярко выраженной в концепции «двух истин». В результате целостность картины мира разрушается и возникают автономные друг от друга сферы, не связанные между собой общим базисом – светская философия, светская наука и светское искусство, «освобожденные» от какой бы то ни было внешней по отношению к себе санкции, от высшего символического значения и осмысления своих предметов и замыкающиеся на собственные самодостаточные методы и критерии. Вместо одной абсолютной Истины возникает ситуация множества относительных истин, независимых друг от друга и верных только в определенных рамках. Причем и в отношении Истины религиозно-догматической и метафизической делается попытка рассматривать ее в качестве только одной из частных, равноправных относительных истин.
Отвергнув догматику и метафизику, наука Нового Времени, тем не менее, продолжает свято верить в «законы природы», независимые от познающего субъекта и обладающие реальным («объективным») существованием как своего рода сущности, стоящие над и за эмпирическими вещами. И не просто законы, но законы неизменные (хотя вера в неизменность законов материальной природы при отрицании Творца противоестественна) и к тому же познаваемые человеческим разумом – то есть «установленные» по тем же принципам, по которым работает человеческое мышление! Очевидно, что здесь заключено противоречие. Если материя автономна и несотворенна – то на каком же основании ей приписывать рациональность устройства? И в самом деле, критерием верности теории становится исключительно эксперимент. Сама логика отрицания метафизических принципов закономерно приводит и к отрицанию имманентных законов, а равно и ценности их познания. Центр тяжести переносится с вопроса о «научной истине» на вопрос о «работающей модели».

Параллельно с этим по мере все ускоряющегося накопления эмпирических фактов происходит все большая и большая специализация наук. Ровно так же, как естествознание в целом автономизировалось от всеобщих религиозно-метафизических принципов и выдвинуло свою самодостаточную относительную истину, зависящую только от собственных критериев и методологических подходов, точно так же на следующем этапе автономизируются частные науки, а затем – узкоспециальные разделы наук.

 Это закономерное следствие провозглашенного эмпирического принципа: выяснения «истины» не от общих принципов, а путем обобщения конкретных эмпирических данных. По мере того, как количество этих данных все более и более возрастает, вписать их в общую схему в рамках даже частной науки становится все менее возможно. Смена доминирующих концепций об «объективных законах природы» идет с такой скоростью, что чем дальше, тем более очевидной становится фиктивность идеи приближения к этим «неизменным объективным сущностям». Выяснение истины (даже в понимании истины как относительной) становится все более призрачной задачей. «Метафизичность» идеи «объективных законов природы», ее прямое родство с платоновским идеализмом и средневековым «реализмом» (то есть понимание эмпирических вещей лишь как случайного проявления идей или универсалий, обладающих подлинным бытием) становятся очевидны, и сама парадигма таких законов отвергается. На смену ей приходит позитивистская парадигма, постулирующая объективную реальность только самих эмпирических явлений и процессов, а все законы и объяснения этих явлений относящая к субъективной сфере. Иными словами, наука на этом этапе в силу своей собственной логики оказывается вынужденной отказаться от претензий на приближение к объективной и универсальной истине. Научная картина мира стремительно распадается и фрагментируется. Если в эпоху Просвещения наука претендовала на раскрытие универсальных законов мироустройства и утверждение единой картины мира и, вследствие этого, выступала соперницей религии, то уже в первой половине 20 века уровень возможных научных обобщений ушел очень далеко от мировоззренческих вопросов. Фактически наука признала свою несостоятельность в вопросах общемировоззренческого порядка.

По мере специализации частных областей, все более мельчают открываемые «научные истины» вплоть до того, что их знание как таковое теряет всякую интеллектуальную ценность даже для самих открывателей. Происходит незаметный переворот: если изначально практика признавалась высшим критерием истины, то по мере развития указанных тенденций «практика» начинает пониматься исключительно как «практическая применимость», а «истина» – как полезность. По мере утраты сначала мировоззренческой, а потом и интеллектуально-познавательной ценности открываемых «научных истин», происходит распад самой идеи фундаментальной науки. Приоритет получает наука прикладная, как приносящая «реальную пользу» - измеряемую и исчисляемую и в этом плане «верифицируемую». Сфера же теорий, наконец, вовсе порывает с идеей «выяснения объективных законов природы», отвергаемых как «метафизика». Даже работающая теория воспринимается уже лишь как способ и форма упорядочивания фактов. Фундаментальная наука из иерархически высшей сферы «чистого знания» превращается в служанку науки прикладной, ее функции сводятся к разработке методов (даже не методологии) и осуществлению поисковых проектов как необходимого «субстрата» для эффективного развития научно-технических разработок.
Такова логика развития науки в Новое Время (а наука в современном ее понимании как эмпирико-рационального метода познания – это феномен исключительно присущий европейской цивилизации Нового Времени и возможный только в контексте ее парадигм): от «освобождения» от гнета метафизики до превращения в прикладное орудие т.н. научно-технического прогресса, в придаток индустриально-промышленного производства.
 
Рассмотрим теперь, как в условиях модернистского (= антропоцентрического = индивидуалистического) искажения формируется мифологема прогресса. Как уже было сказано, Христианство с его телеологичностью концепции мироустройства, с его идеей однократного творения мира из ничего, с его эсхатологией – оформило концепцию линейного времени.
Устранение всей «метафизики» (в том числе идеи творения мира из ничего и его конечности во времени) при сохранении линейного восприятия времени породило «светскую» телеологию, концепцию самопроизвольного, имманентно присущего мирозданию (материи) свойства к самоусложнению, к поступательному и закономерному бесконечному восхождению от низшего к высшему – концепцию эволюции или прогресса.

При этом отказ от всего «потустороннего», не доступного чувственному восприятию и рассудочному анализу и переориентация всей активности (в том числе познавательной) на сферу материальную, эмпирическую, действительно привели к ускоряющемуся, даже не линейному, а экспоненциальному, научно-техническому развитию. Это прекрасно укладывается в рамки парадигмы прогресса, и цивилизация как бы сама обосновывает свои постулаты опытным путем, создавая иллюзию объективности открытого закона. На самом же деле цивилизация просто произвольно следует принятым ею целям, установкам и «законам».
 
Экспансия
 
Тот же самый антропоцентрический индивидуализм отразился и в собственно религиозной сфере в форме протестантизма. Закономерным образом он и здесь привел к сокрушению канонов и вторжению индивидуального аналитического рассудка в сферу догматики. Но нам сейчас интереснее остановиться на другой стороне той же проблемы. Протестантизм, формально не отрицая догматику и христианскую мистику, а также учение о спасении и вечной жизни, отодвинул их на второй план. Лютеровская программа «спасения только верой» жестко разделила духовный и материальный мир, в точном подобии с последующим картезианским дуализмом в философии. Мирское, материальное существование (социальная, политическая, экономическая и бытовая сферы) в известной мере были автономизированы от высших религиозных догматических принципов. Значительная доля времени, энергии и интересов как отдельного человека, так и цивилизации в целом была переориентирована из сферы духовного созерцания и делания в сферу чисто материального производства и жизнеустройства. Радикальная реформация Кальвина пошла дальше. Материальным эквивалентом благодати был провозглашен успех в мирских делах – прежде всего в экономической сфере. Накопление богатства (не как средства потребления, а как такового, как материального символа благодати, своего рода фетиша) стало самоцелью, получившей религиозную санкцию. Позже, по мере развития модернистских тенденций рудименты религиозности постепенно сходили на нет, но приобретшая квазирелигиозный характер идея прибыли только развивалась.

Накопление капитала, преумножение прибыли играло функцию именно религиозно-телеологическую – функцию придания осмысленности жизни в условиях растворения и утраты христианских координат спасения и вечной жизни. Это ключевой момент, который раскрывает суть всего дальнейшего цивилизационного развития западноевропейской капиталистической цивилизации. Накопление капитала – это антирелигиозная функция (в обоих возможных смыслах приставки «анти»: и как «против», и как «занимающий то же место»), не имеющая прямого отношения к практическому приобретению жизненных благ. Это функция придания «высшего» смысла своей жизнедеятельности, индивидуальное приобщение к эволюции и прогрессу, понимаемому как мировое накопление.

Капитализм, таким образом, представляет собой прямое следствие того центрального явления, которое породило западную цивилизацию Нового Времени – персоналистического антропоцентризма и отвержения всего надчеловеческого и не воспринимаемого индивидуальным рационально-эмпирическим познанием ⁵.

Стремление к накоплению предопределило распад натурального хозяйства и быстрое развитие товарно-денежных отношений, причем деньги стали выступать уже не столько средством обмена, сколь средством накопления. Производство, ориентированное на максимизацию извлекаемой прибыли (а не на удовлетворение естественных потребностей) не имеет внутренних пределов роста и развивается в полном соответствии с общей парадигмой бесконечного и всеускоряющегося прогресса. В условиях искусственного сокращения потребления (что характерно для раннего пуританского капитализма), вложения всей прибыли в поступательное расширение производства, и нарастающего научно-технического прогресса (истоки последнего описаны выше) капиталистическая система приобретает колоссальный потенциал к расширению. Более того, такая система хозяйства в принципе не может существовать стабильно, остановка расширения неминуемо приводит к кризису перепроизводства. Система заведомо производит больше, чем могут потребить ее участники: сам смысл ее существования как раз и состоит в том, чтобы производить больше, чем потреблять – на этом и основано извлечение прибыли. А прибыль извлекается не для потребления, а для накопления – как самоценность. Значит, система капиталистического хозяйства может существовать только расширяясь, только захватывая все новые и новые рынки сбыта, источники сырья и рабочей силы. Причем эти захваченные ресурсы немедленно перерабатываются, превращаясь в плацдарм и источник энергии для новых завоеваний.

Экспансия западной цивилизации становится неизбежностью. С одной стороны, это ее внутренний императив и абсолютно необходимое условие ее выживания. С другой стороны, сама ее избыточность и неравновесность придает ей колоссальный экономический и технологический перевес над любой традиционной «восточной» цивилизацией, чья внутренне устойчивая, самодостаточная и стабильная структура (не производящая значительных излишков) не может выдержать конкуренции с неравновесной, кризисной, но чрезвычайно эффективной западноевропейской экономической системой ⁶. Автаркически закрыться не позволяла постоянная угроза прямой военной экспансии западных европейцев, при которой избыточность производства и превосходство военно-технического потенциала заведомо предопределяли исход борьбы. У традиционных цивилизаций оставалось ровно два выхода. Либо потеря независимости и включение в структуру западной цивилизации на правах колонии, сырьевого придатка и источника дешевой рабочей силы (Китай, Индия, Африка). Либо радикальная модернизация и вестернизация (революция Мэйдзи в Японии, реформы Петра I и Александра II в России), ломающая внутреннее цивилизационное устройство – фактически включение в структуру той же западной цивилизации, только на правах присоединения к собственно мировой метрополии. В любом случае разрушение всех традиционных цивилизаций и их поглощение западноевропейской модернистской цивилизацией было предопределено. Последняя же превращалась в цивилизацию мировую, универсальную и вселенскую.

Это закономерное развитие получило идеологическое обоснование в концепции евроцентризма и монизма исторического процесса. Универсализм и мессианство получены модернистской цивилизацией в наследство от Христианства, однако до неузнаваемости искажены в том же духе десакрализации и секуляризации. Христианская идея вселенского универсализма, понимаемая исключительно в координатах Истины и Спасения, в модернистской западной цивилизации преобразовалась в идеологию торжества Прогресса – безличного природного закона, неизбежно торжествующего, но при этом еще и морально оправдывающего всех, кто не то что ему служит, а просто действует с ним заодно. В конечном счете, эта идея трансформировалась в аналог дарвинизма, перенесенный на сферу взаимоотношения цивилизаций. Насилие сильного над слабым было признано не просто средством, допустимым и оправданным для достижения высших целей, но самодостаточной ценностью, которая сама по себе оправдывает корыстные интересы и нарушение этических правил. Идея прогресса, таким образом, стала «религией» насилия как фундаментальной ценности и как условия мирового самосовершенствования: закономерного вытеснения слабых, глупых и больных сильными, умными и здоровыми. Но, что характерно, эта идеология вполне уживалась с мессианским императивом, требовавшим (если не бескорыстно, то, по крайней мере, независимо или параллельно с корыстными интересами) распространения своих цивилизационных принципов как таковых, победы «цивилизованности» над «варварством», с искренним убеждением, что «дикари» должны быть благодарны за такое насильственное прогрессорство и «приобщение к цивилизации».

Сноски:
1. – Здесь может быть поставлен вопрос об Исламе и иудаизме как религиях, признающих Единого и Универсального Бога-Творца. Однако стоит отметить, что Ислам возник уже на заложенной Христианством мировоззренческой базе, и, по сути, отпочковался от Христианства. Иудаизм же как талмудическая религия возник исключительно в русле отрицания Новозаветного откровения, раскрывающего смысл ветхозаветной традиции.
2. – На самом деле тенденции были заложены гораздо раньше – со времени отпадения католического романо-германского мира от Православного Христианства, однако такая историческая перспектива слишком увела бы нас в сторону от целей, поставленных в настоящей работе.
3. – См. Рене Генон «Кризис современного мира».
4. – См., например, «Триады в защиту священно-безмолвствующих» Св. Григория Паламы.
5. – С иных мировоззренческих позиций, но ту же самую мысль о генетической связи капиталистической общественно-экономической системы с религиозной доктриной протестантизма впервые систематически изложил Макс Вебер в своей работе «Протестантская этика и дух капитализма».

6. – «Дешевые цены ее товаров - вот та тяжелая артиллерия, с помощью которой она [буржуазия] разрушает все китайские стены и принуждает к капитуляции самую упорную ненависть варваров к иностранцам» (Маркс K. и Энгельс Ф. Соч. Т.4. С.428)

Продолжение следует, читайте завтра и послезавтра в статьи «Системный кризис западной цивилизации» и «Плюралистическая репрессивность»

С.А. Строев