В народе возникают расколы, когда какая-то его часть резко меняет важную установку мировоззрения. Одно из таких изменений связано с представлением о человеке. Что есть человек? В глубине это вопрос религиозный, но в наше время его обычно маскируют учеными рассуждениями.

Христианство определило, что люди равны как дети Божьи. Отсюда «человек человеку брат» - как отрицание языческого (римского) «человек человеку волк». Православие твердо стоит на этом, а в важной ветви протестантизма (у кальвинистов) было принято учение о предопределенности. Видимым признаком избранности стало считаться богатство (в широком смысле слова), признаком отверженности – бедность. Одним из видов богатства быстро стала образованность, принадлежность к «интеллектуальному слою».
Это соединилось с интересом богатых и породило целую идеологию. Мол, человеческий род не един, а разделен, как у животных, на разные виды. Из расизма, который изобрели, чтобы оправдать обращение в рабство и ограбление «цветных», в социальную философию перенесли понятие «раса бедных» и «раса богатых» (рабочие тоже считались особой расой). Возник социальный расизм. Потом подоспел дарвинизм, и эту идеологию украсили научными словечками (это «социал-дарвинизм»).
Русская культура отвергла социал-дарвинизм категорически, тут единым фронтом выступали наука и Церковь. Но когда крестьяне в начале ХХ века стали настойчиво требовать вернуть им землю и наметилась их смычка с рабочими, либеральный интеллектуальный слой качнулся от «народопоклонства» к «народоненавистничеству».

Большая часть элиты впала в социальный расизм. Рабочие и крестьяне стали для нее низшей расой. Это сразу вызвало культурный раскол, и вся революция пошла не по Марксу – боролись не классы, а части расколотого народа, как будто разные народы.
Эта история сегодня повторяется в худшем варианте. В годы перестройки социал-дарвинизм стал почти официальной идеологией, она внедрялась в умы всей силой СМИ. Многие ей соблазнились, тем более что она подкреплялась шансами поживиться за счет «низшей расы». Этот резкий разрыв с традиционным представлением о человеке проложил важную линию раскола. Она накладывается на другие, более мягкие линии разделения (например, между поколениями, социальными группами, профессиями), и тем укрепляется.
В отличие от начала века, часть тех, кто возомнил себя «белой костью», а остальных «быдлом», количественно довольно велика, больше и агрессивность. Достаточно почитать в Интернете рассуждения этой «расы», чтобы оценить, как далеко она откатилась и от русской культуры, и даже от современного Запада. Мы имеем дело с социальным расизмом без всяких украшений. И в то же время каким-то детским, нерасчетливым.
Большинство ребят забрело в этот тупик от того идейного хаоса, что создан кризисом. Потащились за дудочкой совратителей. С ними надо налаживать разговор, пока они не зашли слишком далеко и пока не возник ответный расизм, делающий их изгоями. Тогда преодолеть этот раскол будет очень трудно.
Одним из умеренных социал-дарвинистских текстов стала статья Д. Зыкина [1].

Статья эмоциональна и, как говорят, подкупает своей искренностью. Он разделяет интеллигенцию как «белую кость» (элиту, аристократию) и людей без диплома как «низшую расу» - к ним прилагается известная метафора «Шарикова», то есть пса, превращенного в человека.
Причем эта псиная природа присуща людям без диплома биологически, так что и учить их бесполезно, и дипломы им не помогут. Вот довод, который кажется Зыкину очевидным: «Помните концовку «Собачьего сердца»? Задайте себе вопрос, а что бы было, если бы Шарикова не превратили в пса, а оставили его в человеческом обличье? Его бы продолжали дрессировать, запросто могли принять без экзаменов в вуз. Кое-какими знаниями он всё-таки бы обзавелся. Его дети и тем более внуки уже сильно бы отличались от пса, подобранного профессором Преображенским. Но, тем не менее они не стали бы полноценной интеллигенцией, ведь культура и дрессировка не одно и то же».
С этими выстраданными этическими ценностями Зыкина мы спорить не будем, как бесполезно было бы спорить с убежденным кальвинистом. Но обратимся к логике и здравому смыслу тех, кто читает подобные манифесты, да и кое-кому из авторов их такой разговор будет полезен. Ведь зачем-то Зыкин сопровождает свои утверждения доводами. Сказал бы прямо: «А я так вижу и от взглядов своих не отступлю. Чумазый играть на фортепьяно не может!» Нет, он выстраивает несколько вспомогательных конструкций, которые вместе должны вроде бы обосновать его символ веры.

Об этих конструкциях и поговорим, ибо они действительно сцеплены с главной идеей.
1. Автор строит свое понимание культуры, ложное и противоречащее знанию и здравому смыслу. Он пишет: «Культура – это определенный тип мышления». Если определенный, то какой же? Огласите весь список типов мышления и скажите, какой из них называется культурой. Если честно, то это претенциозное определение культуры просто бессмысленно. Это как жесты фокусника, отвлекающего внимание, но в данном случае и фокуса искать не надо.
Дальше автор подводит к своей главной мысли: «Носителей культуры меньшинство, это подлинная аристократия общества». Если считать, что Зыкин написал это подумав, то это самый дремучий расизм, наподобие отрицания у индейцев наличия души. «Люди без диплома» - явление природы, а не культуры. Они очень похожи на людей, поддаются дрессировке, но не люди. Я все же не думаю, что он написал это, подумав. Так, вырвалось прямо из сердца.
Так же вырвалась и другая экстравагантная мысль: «В широких слоях общества под культурой обычно подразумевают умение вести себя за столом, правильно говорить (хотя бы без мата) и т.п. А между тем – это не культура, а дрессировка. И обезьяну можно научить есть ложкой и вилкой, но она не станет от этого культурной».
Где он встретил широкие слои, которые подразумевают такие странные вещи? В каком обществе? Кстати, у самого Зыкина, бесспорно, есть «определенный тип мышления», и мы можем считать его «подлинным аристократом общества». Но вот дрессировке он не поддался. Ложкой, может быть, и ест, но правильно писать не научился, много ошибок делает. Впрочем, зачем аристократу уподобляться обезьяне. Кстати, где он видел обезьян, которые научились говорить без мата? У нас даже таких аристократов раз два и обчелся.
2. Автор излагает и свое, небывалое представление об интеллигенции. Это уже не особый культурный тип, возникший в ХIХ веке в традиционных обществах, переживающих модернизацию. Это любая элитарная группа вне времени и пространства. Читаем: «Возьмите любое, даже самое древнее и примитивное общество и вы всегда найдете в нем представителя интеллигенции: жреца, шамана, мага или знахаря – то есть носителя особых знаний и умений».
Мысль понятна, тут перечислены носители именно «определенного типа мышления» - шаманы и маги. Именно их особые знания и умения выделяют интеллигенцию из всей массы? Ведь у воина и пастуха тоже есть знания и умения, и тоже особые. Любопытное социологическое открытие Зыкина.
3. Что касается проблемы «интеллигенция и общество», то тут Зыкина придется пожурить. Представление об этом у него нелепое. То ли дрессировщик подкачал, то ли тип мышления. Читаем: «Обсуждение роли интеллигенции в нашей истории, как правило, ведется издевательски-насмешливым тоном, в котором отчетливо слышатся шариковские нотки, и характерная плебейская присказка «мы университетов не кончали».
Кто в нашей истории так гнусно издевался над интеллигенцией? Достоевский? Бердяев? Ципко? Кто из них пускал плебейские присказки? 99% рассуждений о роли интеллигенции исходит из уст самой интеллигенции, но никогда она при этом не предупреждает, что «мы университетов не кончали». Что за странные мысли!
Особенно досталось «оппозиционной среде» (правда, без указания времени; может, речь о декабристах): «В оппозиционной среде укоренилась своеобразная похабная мода на поливание интеллигенции грязью. В основе этой «моды» лежит принципиальное пренебрежение к интеллекту, ложное убеждение в том, что умственный труд не является явлением более высокого порядка чем физический».
Кто бы мог подумать, что в оппозицию в России собираются такие похабники. Тут, впрочем, есть ценное признание: Зыкин дает знак, что с оппозицией ему не по пути. А насчет фундаментальных причин «похабной моды» Зыкин перемудрил. Когда поливают грязью, обычно философских рассуждений о простом и сложном труде не требуется. В других плоскостях лежат причины.
4. Свое понимание разницы между умственным и физическим трудом Зыкин доступно поясняет сочиненным по случаю рассказом о философской беседе крестьянина с кандидатом наук. По качеству это явно не народная сказка – такого глупого крестьянина и даже такого глупого кандидата наук в русских сказках не было.
Главная мысль кандидата в том, что, доведись ему выполнять работу крестьянина, он бы все сделал прекрасно: «Очень скоро я научусь делать всё то, что умеешь ты» («Да, ты, прав», - согласился крестьянин»).
Эта поучительная сказка слишком уж наивна. Лучше бы вместо крестьянина Зыкин взял хоть бы киномеханика. Крестьянский труд (не путать с фермером) – один из самых сложных и сопряженных с самым большим объемом неопределенностей. Физик из НИИ, конечно, научился бы хорошо копать лопатой и поливать репу. Но он вряд ли успел бы стать носителем крестьянской культуры и овладеть неявным и плохо формализованным знанием, накопленным в этой культуре. Именно два достижения крестьян как культурного типа дали главный толчок к развитию цивилизации – открытие способа выведения культурных растений и приручение лошади. И эти открытия крестьяне сделали без интеллигенции – не примите это замечание за похабщину.
5. Зыкин очень не любит «народную массу» и даже отвергает саму мысль, что составляющие ее существа обладают присущей человеку способностью к творчеству. Он умоляет: «Оставим расхожие байки о творчестве масс». Интеллигенция в нарисованной Зыкиным картине выглядит как загнанная жертва, за которой с улюлюканьем мчится стая этих существ: «Масса, чернь с ненавистью относится к «смутьянам», к носителям непривычных идей. Чернь Средневековья подкидывала уголёк в костер «еретикам», чернь XX века третировала интеллигенцию как «очкариков и шляп».

Что за странные образы порождает тип мышления Зыкина! Какой там уголёк – интеллигентов всегда сжигали и сжигают на дровах. И никогда их не сжигала чернь, этим занимался их же брат интеллигент – в виде инквизиторов или профессоров Гарвардского университета, пославших на костер 152 женщин из местечка Сейлем. Вот интеллигенция, дорвавшись до власти, крошила чернь, как капусту, но даже это ей прощается – что взять с очкариков.
Зато фигура этого очкарика в воображении Зыкина раздувается до уровня какого-то всесильного титана: «Лишь интеллигенция способна вырвать народ из пучины невежества и традиционной косности. Вот оно – призвание и смысл существования интеллектуальной социальной группы». Да, никто не даст нам избавленья, только очкарик в шляпе. Мы в этом убедились, поглядев на Сахарова и Гайдара.

6. Трактат Зыкина замечательно показывает, что переход на позиции социал-дарвинизма неизбежно приводит и к антисоветизму. Враждебное отношение к советскому периоду нашей истории прокладывает вторую фундаментальную линию разделения нынешнего российского общества. На своем основном участке эта линия совпадает с линией мировоззренческого раскола, проложенной социальным расизмом – на этом участке раскол уже напоминает пропасть. Пусть об этом подумает Зыкин и те, кто разделяет его установки. Логика этого разделения может привести к необратимому разрыву и взаимной ненависти двух частей общества.
Но это замечание – из сферы идеалов. А в рациональном плане антисоветизм Зыкина сводится к идеологическим штампам и не обладает никакой познавательной силой. Вот, он утверждает, что советская власть была мировоззренчески враждебна интеллигенции: «Те немногие [интеллигенты], что выжили,.. оказались один на один с государством, идеология которого была в той или иной степени враждебна мировоззрению как минимум части «старой» интеллигенции».

Это рассуждение никуда не годится. Что значит, что интеллигенция «оказалась один на один с государством»? Куда же делись все остальные классы и социальные группы России? Или они, не будучи «носителями культуры», вообще выпадают из структуры общества?
И как все неопределенно, туманно. Советская идеология была интеллигенции «враждебна в той или иной степени». Ну а разве бывает иначе в отношениях государства и социальной группы? Разве в благословенное царское время было иначе? Вот, по свидетельству историка учительства И.В. Сучкова, после 1905 г. карательные экспедиции правительства сжигали школы: «Жестокость репрессий доходила до того, что в некоторых уездах не осталось ни одного учителя». Возьмите эту «степень» за реперную точку и определите враждебность советской идеологии в 20-е годы. К тому же советская идеология «была в той или иной степени враждебна мировоззрению как минимум части старой интеллигенции». Что это за мера? Ведь части бывают разные.
Зыкин явно намекает, что советская власть была идеологически более враждебна интеллигенции, чем царская. Но это заблуждение! Интеллигенция в России как раз и была главным идеологическим противником монархии и имперского государства. Даже либеральная интеллигенции, шедшая за кадетами. Что уж говорить об эсерах и социал-демократах. В том-то и причина вражды, что интеллигенция была левее советской власти и считала Октябрьскую революцию «термидором», контрреволюционным переворотом, восстановлением имперских самодержавных структур.

Да, интеллигенция («как минимум, ее часть») тогда предпочла бы продолжение по пути Февраля, к либерально-демократическому государству западного типа. Зыкин с ней в этом заодно? Но ведь этот путь оказался невозможен, и это очевидно. Нельзя же путать мечты с реальностью. В этом вопросе Зыкин сам выпадает из интеллигенции. Она («те немногие, что выжили»), мечтая о жизни как в Париже, в то же время признала реальность и пошла честно служить обществу – врачами, учителями, управленцами.
Далее Зыкин, переняв где-то «похабную моду поливать грязью», начинает поносить советскую систему образования: «Нельзя забывать, что уровень именно высшего образования по сравнению с дореволюционными временами в целом заметно снизился».
Что значит «забывать»? Этого утверждения мы и не слыхивали, не то чтобы получить доказательства. Масса людей, окончивших в 20-30-е годы советские вузы, стала специалистами высшего класса. Всему миру это известно, а Зыкину – нет. Он требует от нас «понять очевидную в общем-то вещь: советская власть вырастила интеллигенцию люмпенизированную и униженную, лишенную корней, растворенную в море недоучек».

Какое самомнение – называть свое воспаленное злобой восприятие «очевидной вещью». Люмпенизированная, лишенная корней – ведь это просто ругань. И какая нелепая логика: «Подлинная интеллектуальная аристократия в СССР так и не сложилась… Но всё равно… космос, ядерные технологии, великолепные самолеты, подводные лодки и многое-многое другое создал не «гегемон», не рабочий с крестьянином, а скромный интеллигент в очках и шляпе».
Почему же скромного интеллигента, создавшего «великолепные самолеты и многое другое», нельзя считать «подлинной интеллектуальной аристократией»? Каковы у Зыкина индикаторы подлинности интеллекта? Да у него правая рука не знает, что пишет левая. Его воображаемый кандидат наук поучает крестьянина: «Для того, чтобы стать кандидатом наук, надо сначала 10 лет хорошо учиться в школе, потом пять лет в институте и только после этого можно думать о диссертации». Что еще надо, чтобы считать такого эрудита подлинным интеллектуалом? Или у советских кандидатов наук гены низкого качества?
Кстати, чванливость в отношении «рабочего» в данном контексте выглядит просто глупо. Я думаю, почти никакой «скромный интеллигент» из тех, кто действительно конструировал великолепные самолеты, в этом никак Зыкина бы не поддержал. Скорее, что-нибудь похабное ему сказал бы.

Зыкин повторяет перестроечный миф о том, что в СССР дети старой интеллигенции были лишены права на образование. Этот миф даже в угаре 1991 г. считался бредом параноика – и вот, он снова объявился в философских трактатах. Зыкин пишет: «Выходцам из образованного слоя «бывших» законодательно закрыли доступ даже в среднюю школу II ступени. Исключение сделали для детей особо доверенных специалистов, которым выделили несколько процентов плана приема».

Чем-то подтверждать такие оригинальные утверждения не считается необходимым – «носители культуры» их и так проглотят. Но даже в оригинальных утверждениях должна же быть логика. Образованный слой «бывших» был очень тонок – 1,1% населения России. Из него к 20-м годам, по выражению Зыкина остались «немногие выжившие». В советских вузах им «выделили несколько процентов плана приема». И это называется «закрыть доступ»? Неужели ничего поумнее нельзя придумать, чтобы обгадить советскую систему образования?
Сейчас вспомнить про притеснения от советской власти стало почти обязательной нормой хорошего тона. Публицисты даже не обращают внимания на странности того, что пишут. Вот история священника церкви в Кижах: «Из-за своего происхождения [его] дети претерпели всяческие гонения: их не брали на работу, на учебу, хотя впоследствии младшая дочь Мария стала заслуженной учительницей РСФСР, а младший сын Иван народным комиссаром в правительстве КФССР» [2]. Как это могло случиться (Иван стал министром!), если их не брали ни на учебу, ни на работу?
У меня лично родственники по отцовской линии были «из образованного слоя «бывших» - из богатой буржуазной среды и интеллигенции. Родня многочисленная – и все в 20-30-е годы учились в вузах, причем лучших. А потом нормально работали и воевали. При этом их родители никакими «особо доверенными специалистами» не были, а терпели притеснения, которые принимали как плату за грехи своего сословия.

Я бы тут хотел обратиться к молодым антисоветчикам: бросьте вы растравлять свои фантомные боли. Берите структуры советского жизнеустройства в главном, только ради урока. Думайте о том, что делать дальше, уже из нынешнего состояния. Сколько можно копаться в старье, уже совершенно лишенном смысла? Ну, обиделся Зыкин на рабочих и крестьян – много они сожрали благ, обездолили интеллектуальную аристократию. Даже если так, зачем это пережевывать? Он хотел бы у нынешних крестьян что-нибудь отобрать за старое?
7. В антисоветской концепции, выработанной в годы перестройки и подхваченной Зыкиным, есть особый миф, который он пытается обосновать фактическими данными. Это миф о том, что в царской России, в отличие от СССР, интеллигенция была привилегированной группой с высокими доходами. Поскольку этот миф, похоже, благосклонно воспринят «как минимум частью» нашей интеллигенции, разберем его обоснование.
Никаких логических доводов общего характера Зыкин не дает, сразу переходит к цифрам. Он исходит из наивной веры, будто везде, где не советский строй, интеллигенция «много получает»: «Интеллектуал развитых стран принадлежит к привилегированной социальной группе… Немыслимо, чтобы доходы западных интеллектуалов примерно соответствовали доходам водителя такси – обычная практика советских времен».
Между тем, в разных «развитых странах» (СССР, по мнению Зыкина, недоразвитая страна) интеллигенция по-разному встраивается в социальную систему. Шпенглер писал: «Жалованье офицеров и чиновников со времени Фридриха Вильгельма I смехотворно мало по сравнению с суммами, которые дали бы возможность в Англии причислять себя хотя бы к среднему классу. Тем не менее у нас работали прилежнее, самоотверженнее, честнее. Чин давался как награда… В стране, где труд должен был стать общей обязанностью и содержанием жизни, люди различаются между собой по тому, что они производят, а не по тому, чем они владеют» [3, с. 75, 97].
Разница в том, что в либеральной Англии интеллигент был предпринимателем, который продавал свой «товар». А в Пруссии – государственным человеком, который получал жалованье («в государстве труд не товар, а обязанность по отношению к целому»). Конечно, Зыкину будет противно утверждение Шпенглера: «Прусская демократизация состоит именно в том, что она не делает никакой разницы в оценке нравственного достоинства труда: судья и ученый “трудятся” так же, как рудокоп и плавильщик железа». Но он хотя бы должен задуматься о том, что «развитые страны» как пример для России – наивный штамп.
Как это ни возмутительно для аристократического «мышления», и в Российской империи, и в Советском Союзе основные группы интеллигенции тоже были государственными людьми и получали жалованье – столь же «смехотворно малое» по сравнению с английским, как и в Пруссии. Ведь начиная с Петра в этом вопросе Россия пошла скорее по пути Пруссии, чем Англии. Сейчас наш паровоз пытаются переставить на англо-американские рельсы, но от него, похоже, скоро останется груда железа.
Уже исходя из общих представлений о генезисе российской служилой интеллигенции сам Зыкин должен был бы отнестись к предположению о ее высоких доходах как неправдоподобному. Но ведь оценить степень правдоподобности можно было и исходя из «обыденных» литературных источников. Много общих сведений дали писатели, отразившие быт главных групп интеллигенции - Чехов, Лесков, Достоевский, Куприн и пр. Это, конечно, не строгие данные, но общие рамки они задают, если не брать крайние случаи.
Главные группы интеллигенции начала ХХ века – чиновники, офицеры, учителя, духовенство. Уже врачей было немного (15% от числа учителей). Зыкин начинает с предельно общего показателя, который, однако, дает с поразительной точностью: «1913 г. при среднем заработке рабочего 258 р. в год заработок лиц интеллектуальных профессий составлял 1058 р.»
И это пишет образованный человек. Само понятие «лица интеллектуальных профессий» не то что туманно, но и почти неопределимо – но их доход вычислен с точностью до рубля!
Но дальше что ни цифра – высосана из пальца. Читаем: «Военные. Оклады младших офицеров составляли 660-1260 р. в год, старших - 1740-3900, генералов - до 7800». Что за чудеса, откуда это?
Ищем сведения. Не могу позволить себе проводить целое исследование, но вот что обнаруживается сходу. «Особое положение было у военных, находившихся на действительной службе. Размеры денежного довольствия нижних чинов были небольшими: младший унтер-офицер получал 12 руб. в год, старший унтер-офицер — 48 [4]. А вот выдержка из обзора о материальном положении офицерства: «До революции 1917 года офицеры получали просто нищенское содержание. Генерал Зайончковский П.А. в своей книге «Самодержавие и русская армия на рубеже XIX - XX столетий» приводит такие данные - поручик армии (старший лейтенант) получал в 1913 году 40 руб. в месяц. Для сравнения - средняя зарплата заводского рабочего составляла 35 руб., зарплата квалифицированного рабочего составляла от 80 до 200 руб.».
А ведь поручик – это из младших офицеров высокий чин. Он получал 480 руб. в год, а Зыкин утверждает, что более тысячи. Вспомнил бы повесь Куприна «Офицеры», там описана жизнь поручиков и капитанов. Как могли генералы получать 7800 руб., если жалованье губернатора было 5400 руб.?
Вот, кстати, в 90-е годы ХIХ в. армейское духовенство уравняли в чинах и жалованье с офицерами и генералами соответствующего ранга. Это уравнение выглядит так:

1. Главному священнику гвардии и гренадер, армии и флота по сравнению с генерал-лейтенантом и жалованье в размере 1356 рублей в год.
2. Главному священнику Кавказского военного округа по сравнению с генерал-майором и жалованье в размере 1017 рублей.
3. Штатному протоиерею (настоятелю военного собора) и протоиерею благочинному по сравнению с полковником и жалованье – 687 рублей.
4. Нештатному протоиерею и священнику благочинному по сравнению с подполковником и жалованье в размере – 531 рубль.
5. Священнику по сравнению с капитаном, ротным командиром и жалованье – 366 рублей.
6. Диакону штатному и нештатному по сравнению с поручиком и жалованье – 312 рублей.
7. Штатному псаломщику (из духовного звания) по сравнению с подпрапорщиком и жалованье в размере – 240 рублей.

О чиновниках Зыкин ничего не говорит, а это самый большой отряд интеллигенции – 65% ее численности в 1913 г. Был ли их заработок равен 1058 р.? В.М. Флоринский писал в своих воспоминаниях начала ХХ в. о «приниженном положении чиновничества в Томске»: «Вице-губернатор получает всего 2 тыс. руб., а губернатор, кажется, 4000 руб., советники по 800 руб. При таких ограниченных средствах честный человек забивается в конуру, ездит по городу в телеге, одевается чуть не в овчинный тулуп, а человек с податливой совестью невольно дружит с купечеством, лебезит и заискивает перед ним».
В.М. Флоринский писал в своих воспоминаниях начала ХХ в. о «приниженном положении чиновничества в Томске»: «Вице-губернатор получает всего 2 тыс. руб., а губернатор, кажется, 4000 руб., советники по 800 руб. При таких ограниченных средствах честный человек забивается в конуру, ездит по городу в телеге, одевается чуть не в овчинный тулуп, а человек с податливой совестью невольно дружит с купечеством, лебезит и заискивает перед ним».
Но это воспоминания, а вот ведомость (к 1913 г. жалованье выросло на 25-30%):

Жалованье чиновников Омска в конце XIX в., руб.

Должность Классный чин Жалованье
Управляющий канцелярией V 3000
Старший делопроизводитель VI 1500
Полицмейстер VII 1200
Младший делопроизводитель VII 900
Городовой врач VII 667
Помощник полицмейстера VIII 800
Переводчик с киргизского языка VIII 800
Полицейский пристав IX 533
Журналист канцелярии X 600
Секретарь X 533
Столоначальник XII 333
Околоточный надзиратель XIV 280
Фельдшер нет 160
Источник: АРГО. Разряд 66. Оп.1. Д.9. Л.283 — 286.

Видно, что жалованье основной массы чиновников, а не единичных высших чинов губернской администрации, – менее 500 руб. в год.
Здесь же стоит сказать пару слов о врачах. В начале ХХ века основную массу врачей составляли земские врачи, их среднее жалованье составляло 1200 руб. (такими же были оклады и в городах. Читаем в летописи г. Орска: «В 1913 году больничная помощь обеспечивалась недостаточно… И гордума вводит должность второго женского врача с окладом 1200 рублей годовых»). Но врачей было мало (перед 1917 г. 33 тыс. на всю Россию). Основным образованным медицинским работником был фельдшер, а его жалованье было в 3-5 раз меньше, чем у врача. Усреднять доходы основной массы с малочисленной элитой и выводить средние 1058 руб. – никуда не годится.
Зыкин не пишет и о другой важной группе российской интеллигенции – священнослужителях. А ведь их материальное положение было просто бедственным. Вот уездный город Тобольской губернии Берёзов. Духовенство березовских городских и сельских церквей в 1868 г. ходатайствовало о «скорейшем назначении им более возвышенных окладов жалования, т.к. при существующей на все дороговизне получаемые ими средства к содержанию совершенно недостаточны, почему они поставлены в самое страдательное положение и в настоящее время ходатайствуют принять участие в их плачевном положении и ускорить распоряжение о скорейшем изыскании средств к более лучшему обеспечению материального их быта» .
Некоторое увеличение ассигнований на содержание церкви произошло при Николае II. Вот как об этом пишет настоятель сельской церкви из Симбирской губ. в 1898 г.: «Изволением и благостию Божиею, а равно и заботами епархиальнаго начальства, с настоящаго года, указом от 23, декабря из Симбирской духовной консистории за № 103020, причту здешний церкви из государственнаго казначейства положено жалование в количестве четырех сот рублей. Слава Господу, дающему нам жизнь, дыхание и вся у него так! До настоящаго года причт получал кружечнаго дохода от 400 - 550 руб. в год и жил совсем скудно, и теперь, же, благодаря этой царской милости, можно существовать без нужды. Вечная память и Государю Императору Александру III-му; обратившему внимание на то, что польския ксендзы – эти паразиты Русскаго Царства – все получают хорошие жалования из казны, а православное духовенство довольствуется лишь скудным даянием от своих нищих прихожан. Да здравствует на много лет и ныне благополучно Царствующий Государь Император Николай II-й, увеличивший ассигновку своего незабвеннаго родителя, с 250 тысяч до 500 тыс. рублей. Пройдут века, все изменится и старое забудется, а имена этих двух драгоценных Государей признательное духовенство не забудет никогда, или никогда не должно забывать» [5].
Но к началу ХХ в. материальное положение духовенства принципиально не изменилось. Вот, в «Ведомости о церкви Архангело-Михайловской, состоящей Валковского уезда Харьковской Епархии в селе Рактином за 1909 год» говорится: «Жалованья от казны положено: священнику 294 рубля, псаломщику 98 рублей». А вот о церкви в Кижах после 1910 г.: «Жалованье священника Кижского прихода составляло 120 рублей в год» [3].
А вот любопытный документ – протокол заседания Правления церковного свечного завода в 1914 г.:
53. СЛУШАЛИ: прошение священника Четырехсвятительской, что при Епархиальном свечном заводе, церкви В. Воскресенского об увеличении ему жалованья, в виду дороговизны жизни. (СПРАВКА. Свящ. Воскресенский получает в настоящее время по должности настоятеля церкви 30 руб. в месяц).
ПОСТАНОВИЛИ: прошение священника Воскресенского о прибавке жалованья отклонить.
54. СЛУШАЛИ: представление Правления Московского Епархиального церковно-свечного завода о необходимости, в виду усиленных трудов за последнее время и дороговизны жизни, повысить жалованье членам Правления на 50%; а именно, председателю до 1500 руб., а членам до 1200 руб. в год каждому, с 1 января 1915 года.
[6].

Конечно, священники собирали какие-то деньги с прихожан, но в большинстве сельских приходов это были очень небольшие суммы. К тому же это вызывало все более резкие протесты крестьян. Так, сход крестьян дер. Суховерово Кологривского уезда Костромской губ. записал в апреле 1907 г. в наказе во II Государственную думу: «Назначить духовенству определенное жалованье от казны, чтобы прекратились всяческие поборы духовенства, так как подобными поборами развращается народ и падает религия» [7, с. 203].
Перейдем теперь к главному контингенту интеллигенции – учителям. За стандарт благосостояния учителей Зыкин берет рабочих. Он пишет: «Учителя. Преподаватели средней школы с высшим образованием зарабатывали от 900 до 2500 р., без высшего образования - 750-1550. Учителя городских начальных школ получали в среднем (1911 г.) 528 р., сельских - 343. В 1913 г. 70,9% из них получали в год свыше 200 р. Как видим, до Революции интеллигенция была значительно богаче рабочих» .
Зыкин говорит о высоких окладах профессоров, но ими пренебрежем. Да, по совокупности доходов университетскую профессуру можно было отнести к верхушке губернской администрации. Но ведь число профессоров в России было просто ничтожным. Весь профессорско-преподавательский состав вузов Российской империи, включая Польшу и Финляндию, составлял в 1913/1914 гг. 4477 человек.
О преподавателях средней школы тоже говорить не будем, они составляли в учительстве небольшую долю. Всего в России в 1913 г. было мужских средних школ: 4411 гимназий, 284 реальных училища и 32 средних технических училища, а также 965 женских средних школ. В них обучалось всего 6% всех учащихся. Начальных школ и училищ было 7 тыс. в городе и 69,6 тыс. сельских (из них около 40 тыс. земских).
Будем говорить об учителях начальных и низших школ. Признанный специалист по истории земских учреждений Н. Королева пишет, что с начала ХХ века земства практически повсеместно стали сами выплачивать жалованье учителям. Большинство из них получало 150-180 рублей в год и лишь немногие – 240-300 рублей [8].
Это – гораздо более определенное утверждение, чем ссылки на выборочный анализ анкет из земских школ 1912-1913 гг., согласно которому «преобладающий оклад - 360 рублей» [9].
Но примем, что жалованье подавляющего большинства учителей было равно 300-360 руб. в год. Можно ли согласиться с Зыкиным в том, что «до Революции интеллигенция была значительно богаче рабочих»? Нет, никак нельзя, здесь подтасовка на подтасовке. Первая – неправомочное сравнение среднего жалованья учителей и средней зарплаты рабочих (258 руб. в год).
У основной массы учителей оклады были близки по всей территории, и даже разница окладов мужчин и женщин была незначительной (13-14%). У рабочих же различия в зарплате были так велики, что ссылаться на среднюю не имеет смысла. Учитель – работник высокой по тем меркам квалификации, человек со средним специальным или высшим образованием. Его оклад надо сравнивать с зарплатой высококвалифицированных рабочих. А эта зарплата многократно отличается от средней.
Например, на Урале в 1913 г. в целом разница в размерах заработков рабочих высокой и низкой квалификации составляла 2,7—3,3 раза. Но на некоторых предприятиях и в некоторых специальностях разница была еще больше. В 1913–1914 гг. среди железнодорожных рабочих машинист получал более 100 руб. в месяц, а ремонтник — 28 руб. Кроме того, при сходной квалификации накануне Первой мировой войны заработки женщин-работниц (как и подростков обоих полов) почти в два раза отставали от заработков мужчин-рабочих.
Вот красноречивая выборка из сводки «Предприятия Херсона в 1914 г.»:

• 4 конфетные фабрики, 100 рабочих (преимущественно женщины и подростки), заработная плата — 40 коп. в день.
• Верфи Вадона, 120 рабочих (75% квалифицированных), зарплата рабочего высшей квалификации — 9 руб., средней – 1 руб. 30 коп.
• Чугунно-литейный и машиностроительный завод Вадона, 100 рабочих (80% квалифицированных), зарплата — 14 руб. 50 коп. в день.
• Чугунно-литейный завод Львова, 12 рабочих (70% квалифицированных), зарплата — 1 руб. 80 коп. в день.
• Электростанция и водоканал, 80 рабочих (70% квалифицированных), зарплата — 2 руб. в день.

Мы видим, что разница в зарплате работниц конфетной фабрики и завода Вадона составляет 36 раз. А на верфях Вадона разница в оплате даже рабочих высшей и средней квалификации составляет 7 раз. Здесь квалифицированные рабочие получают просто несравнимо большую зарплату, чем учителя. С ними не могут сравниться даже учителя с высшим образованием.
Вот элитарная петербургская школа - городское начальное училище имени Екатерины II на 600 человек. Постановка учебного процесса в этом училище была удостоена золотой медали на Всемирной выставке в Париже в 1899 году. Почти все «учащие» этой школы имели высшее образование. Они получали более высокую зарплату, нежели учителя других городов Российской империи. Годовой оклад перед войной составлял у них 600 рублей. Отслужив 25 лет в школе, эти учителя получали право на полную пенсию — 390 рублей в год.
Что такое для учителя (большинство их были семейными) оклад в 300-360 рублей? И.В. Сучков говорит в интервью «Учительской газете»: «В конце ХIХ столетия финансовая комиссия установила минимальный годовой бюджет одинокого учителя, который жил на казенной квартире, в 447 рублей 12 копеек!» Вот потребительский минимум учителя – 447 руб. в конце ХIХ века. Значит, в 1913 г. на треть больше – 586 руб. Это почти в два раза больше жалованья! При этом уже даже не важно, чуть больше или чуть меньше рабочих зарабатывали учителя – говорить, что один живущий за чертой бедности человек «гораздо богаче» другого такого же бедняка бессмыслица.
По словам И.В. Сучкова, 65% учителей могли жить, только получая помощь от родных. Взрослые женатые люди нуждались в помощи родителей. Этому И.В. Сучков дает странное оправдание: «Но замечу, что идет речь именно о «народных» учителях. Они, как правило, и сами были выходцами из низов, и преподавали детям низших сословий». Как это понимать? Мол, выходцы из низов – так нечего претендовать на достойное жалованье? Преподаешь детям крестьян, так можешь работать и голодным?
От кого же получали поддержку учителя? Читаем: «В целом среди учителей преобладают лица непривилегированных сословий (мещане и крестьяне составляют 61,7%), а среди учительниц – привилегированных (на дворян и лиц духовного звания приходится 55,4%)». Большинство – от родителей-крестьян, самого бедного сословия (а когда началась война, без поддержки родных не могли жить 95% учителей).
Непонятно, как вообще обосновывает Зыкин выбор зарплаты рабочего как стандарта для оценки «богатства» учителей. Ведь примерно половина рабочих в то время просто бедствовала. Вот Урал, промышленно развитый район, условия жизни рабочих там хорошо изучены. Историки пишут: «По крайней мере половина рабочих крупной промышленности края получала заработную плату ниже стоимости прожиточного минимума. Заметим, что у владельцев личных хозяйств разница доходов и расходов в определенной степени покрывалась за счет собственных продуктов. Рабочие, лишенные личных хозяйств, получающие зарплату менее 300 р. в год и не имеющие работавших членов семьи, могли найти выход только за счет ограничения потребностей, прежде всего в питании и одежде» [10].
Здесь указан важный фактор, делающий благосостояние рабочих и учителей несводимым к общему знаменателю в денежном выражении. Рабочие в большинстве имели подсобные хозяйства – землю. А учителя не имели и сельского хозяйства не вели. Питание рабочих в большой степени было основано на потреблении своих продуктов. М.А. Фельдман пишет: «В значительной степени питание уральских рабочих зависело от наличия у семьи собственного земельного надела… Доказательства в пользу того, что большинство уральских рабочих владели земельными участками, размеры которых за 1861—1917 гг. не сократились, а выросли, убедительны и не требуют новых подтверждений… Подсобное хозяйство, не являясь самостоятельным источником существования, служило заметной добавкой к главному источнику существования — заводскому заработку. Такой вывод характерен для большинства уральских рабочих из числа «местных».
Считать, что интеллигенция в 1913 г. была привилегированной социальной группой, потому что по доходам была сравнима с рабочими средней квалификации, можно только поверив в сказки С. Говорухина о том, что в «России, которую мы потеряли», рабочие как сыр в масле катались. А реальность быта рабочих такова: «В.Ю. Крупянская и Н.С. Полищук, анализируя материалы бюджетного обследования Уральских заводов 1913 г., пришли к выводу, что недельная затрата рабочей семьи на покупку основных продуктов питания (муки, крупы, мяса, рыбы, постного масла, сахара и чая) поглощала три четверти, а в ряде случаев и полностью недельный заработок рабочего с низкой заработной платой, так же как и среднеоплачиваемого рабочего, обремененного большой семьей. В силу чего для большинства рабочих семей было характерно «трудовое перенапряжение всех ее членов», выражавшееся в поисках побочных заработков, широкому привлечению к женщин и детей к поискам дополнительных источников дохода» [10].

8. Зыкин фантазирует, создавая свою ни на чем не основанную «периодизацию» в отношении советского государства к интеллигенции, якобы вытекающем из каких-то идеологических колебаний.
Он пишет: «К 40-м годам социальный статус интеллигенции значительно вырос, что отразилось и на уровне её доходов в сравнении с другими группами населения. Зарплата ИТР превосходила зарплату рабочих более, чем вдвое, научных сотрудников - на треть… Но вскоре начались рецидивы политики ранних 20-х. Словно из небытия вернулась «классовая политика» в отношении абитуриентов. В 1958 г. принято положение о преимущественном зачислении в вузы «производственников», «стажников» - лиц, проработавших на производстве не менее 2-х лет…
В 1965 году, когда катастрофические последствия такой политики стали очевидны, руководство страны пошло на попятную. Как и следовало ожидать, доходы интеллигенции и рабочих вновь, как и в 20-х года уравняли».
Какие «катастрофические последствия» в 1965 г.? На какую попятную пошло руководство СССР? Как раз в 20-е годы специалистам сразу дали высокие оклады относительно рабочих, ограничив их только для членов партии. В обзоре, который приводит в том числе и данные западных авторов из эмигрантских источников, сказано:
«В промышленности средняя зарплата рабочих в марте 1926 г. составляла 58,6 руб., а управленца фабрики - 187 руб., если он был членом партии, и 309,5 руб. для беспартийных. По данным официальной статистики за 1926 год, средняя зарплата рабочего составляла 465 руб. (в пересчете на довоенные рубли 1913 г.), а максимальная зарплата специалиста - 1 811 руб. Если исключить нэпманскую буржуазию, «кулаков», то лишь 114 тыс. человек в стране получали такой максимальный доход, это составляло 0,3% всех наемных работников, а их совокупный доход равнялся 1% национального дохода.
Для партийных специалистов был установлен так называемый «партмаксимум»: член партии не мог получать больше квалифицированного рабочего. В середине 20-х годов высшая ставка ответственного партработника достигала 175 руб., при средней зарплате рабочих в 50 руб. в месяц. Большинство директоров предприятий были коммунистами и попадали под действие “партмаксимума”: в 1928 г. 71,4% управленческого персонала трестов были партийными, в синдикатах - 84,4, на частных предприятиях - 89,3%. В середине 20-х гг. главный инженер Черембасстреста получал 400 руб. в месяц, начальник технического отдела треста - 300, остальной инженерно-технический персонал - от 100 до 250 руб. Управляющий же этого треста получал партмаксимум в 144 руб. В «Ураласбесте» главный инженер получал 800 руб., а управляющий трестом партмаксимум в 192 руб.» [11].
Очевидно, что главные инженеры, управляющие и ИТР – это интеллигенция, и она получала намного больше рабочих. А вот партийная номенклатура получала гораздо меньше беспартийного интеллигента, не больше квалифицированного рабочего – делался такой благородный жест в 20-е годы. Например, в Красной Армии в 1924 г. командир корпуса получал 150 руб. в месяц, то есть примерно на уровне квалифицированного рабочего-металлурга.
Примерно так же обстояло дело и в 30- годы (только отменили партмаксимум). В том же обзоре сказано: «По расчетам эмигрантского издания «Последние новости» (1939 г.) средняя зарплата рабочих составляла 240 руб. в месяц, а специалистов - 550 руб. В тяжелой промышленности из 590 тыс. специалистов 55% имели среднюю зарплату в 350 руб., 17% - в 500 руб., 11% - в 900, 13% - более 1000 руб. в месяц» [11].
Непонятно, о каких рецидивах толкует Зыкин, о какой «классовой политике» в 60-е годы? Дали небольшие поблажки при поступлении в вуз молодежи, которая работала на производстве или отслужила в армии. Ну и что? Она испортила голубую кровь нашей интеллектуальной аристократии?
Зыкина возмущает, что в 60-е годы «доходы интеллигенции и рабочих вновь, как и в 20-х годах, уравняли». Почему «вновь», если в 20-е годы специалисты в промышленности получали намного больше рабочих? А почему тогда подняли зарплату рабочих, прекрасно известно, и «классовая политика» тут не при чем. Слишком много тогда строили предприятий, возникла нехватка рабочих. В таких ситуациях их зарплата всегда поднимается, зачастую превышая оклады даже элитарных служащих – Маркс описывал такие моменты в Англии («развитой стране»).
Социологи дают простое объяснение этому сдвигу 60-70-х годов: «С конца 60-х годов в нашей стране ежегодно создавались производственные мощности, не обеспеченные трудовыми ресурсами… [Это] требовало материального поощрения тех, кто занимает технологически важные пустые рабочие места. В результате зарплата наименее престижных, но технологически необходимых статусных позиций регулярно повышалась.
Наиболее остро ощущался дефицит рабочих средней квалификации, обслуживавших станки, конвейеры. По данным эмпирического исследования, этот дефицит сильно затронул ряд вспомогательных производственных функций, в том числе ремонт. Немало техников, инженеров переходили работать на рабочие места» [11].
Из-за этих колебаний делает глубокомысленные выводы об изменении политических установок советской интеллигенции. Но это – домыслы. В тот момент никто в среде интеллигенции не видел в этом злодейского замысла большевиков в отношении нашей аристократии.
А Зыкин сегодня видит и предлагает свое видение положить в основу будущего проекта социального обустройства России: «Интеллектуалы, пусть и «сырые» всё равно понимали свое культурное превосходство над советскими правителями. И совершенно справедливо начали считать, что руководить обществом должны они, а не стучащие ботинком малограмотные хамы, вроде Хрущева или бывшие трактористы вроде Горбачева».
Но почему же Хрущева и Горбачева не причислить к интеллигенции? Какой анализ крови показал Зыкину, что «бывший тракторист», окончив Юридический факультет МГУ, не может считаться интеллектуалом, пусть и «сырым»? Это уже социал-дарвинизм, доведенный до гротеска. Да «советские правители» в 80-е годы все сплошь были интеллектуалами и к трактору близко не подходили. Кто должен был «руководить обществом»? Юрий Афанасьев? Егор Гайдар? Елена Боннэр? В чем заключалось их «культурное превосходство»? Я допускаю, что такие мысли можно было выкрикивать в угаре конца 80-х годов. Но теперь, когда мы вдоволь насмотрелись на дела этих «носителей культуры» у власти, на Зыкина можно только удивляться. Да он ли это? Может, это какой-то волк пишет в зыкинской шкуре?
Теперь он требует «комплексную программу, направленную на воссоздание отечественной высококачественной интеллектуальной элиты». И снова приходится удивляться. На воссоздание чего надо направлять программу? «Люмпенизированной и униженной, лишенной корней» советской интеллигенции? Земских врачей и фельшеров конца ХIХ века? Жрецов, шаманов, магов и знахарей?
О чем вы, Зыкин?

***
В заключение выскажу свое субъективное мнение. Элитарный снобизм, противопоставляющий интеллигенцию «массе» - предрассудок, который со временем все дальше и дальше уводит человека от реальности. Образование могло еще считаться каким-то признаком аристократизма, когда оно было редкостью. Но уже сейчас, став массовыми профессиями, занятия разными видами интеллектуального труда делают этот снобизм просто глупым. Чтобы оправдать его, приходится нагромождать все более странные утверждения, которые не вяжутся ни с логикой, ни с опытом – и раздражать все большее число людей.
Зачем это? Зачем усиливать раскол в обществе, которое как раз нуждается в восстановлении связности? Ведь если раньше снобам было достаточно противопоставить себя «массе» по более или менее явным признакам, – диплом, очки и шляпа – то сегодня приходится третировать уже людей, имеющих все эти атрибуты, обзывая их «образованщиной» и пр. Если в советское время можно было разжигать свое самомнение тем, что интеллигенцию задавил и обобрал «гегемон», то теперь надо считать «балластом» и нахлебниками своих же коллег. А дальше что?
Гораздо проще, разумнее и практичнее считать, что интеллектуальный труд – один из многих видов труда, в нем тоже есть мастера и неумехи, творцы и кропатели, новаторы и рутинеры. Методы и инструменты у работников здесь другие, чем у тех, кто работает с грубой материей. Но и там, и здесь люди разделяются по одним и тем же критериям – умением учиться, интересом, трудолюбием, ловкостью, воображением и т.д.
Так было бы легче и веселее жить, чувствовать себя своим среди гораздо более широкого круга людей. И кроме того, в нынешний аномальный период помочь честным трудящимся людям преодолеть раскол и договориться, а не углублять этот раскол.

Литература

1. Д. Зыкин. Горькая судьба мозга нации. - http://www.contr-tv.ru/print/2145/
2. Р.Б.Калашникова. Из истории семей заонежских священников (конец 18 – первая треть 20 вв.). – Кижский вестник. 2002, № 7. Петрозаводск, 2002.
3. О.Шпенглер. Пруссачество и социализм. М.: Праксис. 2002.
4. Военно-хозяйственный календарь на 1913 г. СПб., 1913. С. 127.
5. Церковно-приходская летопись Богородце-Казанской церкви села Кивать.
6. http://www.temples.ru/main.php?op=page&name=14062004061838(4of6)
7. Л.Т. Сенчакова. Приговоры и наказы российского крестьянства. 1905-1907. Т. 1. М.: Ин-т российской истории РАН. 1994.
8. Н. Королева. Земство на перепутье. М., 1995. С. 15.
9. И.В. Сучков. Учительство России в конце ХIХ-начале ХХ вв. Диссертация на соиск. ученой степ. д-ра ист. наук. М., 1995.
10. М.А. Фельдман. К вопросу о материальном положении рабочих Урала к 1914 г. – «Документ. Архив. История. Современност»ь. Вып. 2. Екатеринбург. Изд-во УРГУ, 2002. С.157 –175.
11. В. Ильин. Государство и социальная стратификация советского и постсоветского обществ (1917-1996). - http://socnet.narod.ru/library/authors/Ilyin/strata/index.htm