Совершенно оправданно замечание Герты Штурм, что ошарашивающие телезрителя вне­запные смены сцен и резкие изменения планов вовсе не обязательны; сознательная телережис­сура запросто могла бы обеспечить плавные пе­реходы, паузы и «полусекунды», если б только захотела. Но это не решило бы основной про­блемы телережиссеров — проблемы все снова впадающего в прострацию внимания, присущей телевидению как таковому независимо от того, насколько хороша драматургия. Не удивитель­но, что дело логично идет в прямо противопо­ложном направлении — в сторону все более ча­стого и сильного ошарашивания зрителя.

Эта тенденция только усилилась с развити­ем исследований по психологии рекламы, уже с 60-х годов владеющей особенно сильнодей­ствующим средством приковывать внимание к нужным объектам. Реклама обращается к древнему, коренящемуся в глубинах бессозна­тельного рефлексу, в естественных ситуациях отвечающему за повышение внимания, как только неожиданно раздается шорох или на краю поля зрения вдруг возникает движение. Такие неожиданные изменения моментально возбуждают полное внимание, потому что сиг­нализируют о возможной опасности. Поэтому тело мобилизует все свои силы, чтобы при не­обходимости убежать или отпрянуть: оно сра­зу выбрасывает в кровь кортизол, гормон, вырабатываемый надпочечниками, как и адре­налин.

Так вот, этот припасенный природой на крайние случаи выброс «допинга» происходит и у телезрителя, едва на экране совершается внезапная смена плана, и происходит тем силь­нее, чем более резкой была смена. Но зритель-то не пускается в бегство, как бывает в есте­ственных ситуациях, а, напротив, сидит, удобно откинувшись на спинку кресла, и вкушает щекочущий нервы страх — стимулятор, удержива­ющий его внимание.

А между тем щекочущий нервы эффект очень скоро прекращается, потому что насту­пает привыкание, и дозу вновь приходится увеличивать, иными словами, повышать час­тоту и резкость смены кадров и усиливать ошарашивание зрителя. В физиологическом отношении это, по предположению Пирса²⁹, должно вести к постепенному перенасыщению организма кортизолом — и тогда этот пред­назначенный только для исключительных случаев гормон производит токсическое дей­ствие, вводя тело в перманентное подпорого-вое (неосознаваемое) стрессовое состояние. Стресс же сегодня расценивается как главная причина множества «цивилизационных» (т. е. связанных с техническим прогрессом) болез­ней. Значит, телемания не просто метафора, в ее основе на самом деле лежит легкая физио­логическая мания.

Камера незаметно управляет мыслями

После выборов в бундестаг ФРГ 1976 г., выигранных коалицией СДПГ/СвДП, кое-ка­кое внимание привлек к себе исследователь масс-медиа Кеплингер, которому удалось по­казать, что во время избирательной кампании победившего кандидата от СДПГ Гельмута Шмидта не случайно показывали по телевизо­ру в «лягушачьей» или в «птичьей» перспек­тиве реже, чем его проигравшего соперника Гельмута Коля (ХДС). Между учеными по это­му поводу разгорелась бурная полемика³⁰. Не­ужто столь незначительный фактор, как перс­пектива съемки, и впрямь мог повлечь за собой столь важные последствия? Конечно, возникали и сомнения, но уже невозможно было игнорировать саму тему: насколько спо­соб телепоказа влияет на подпороговые сим­патии и антипатии зрителя³¹?

У кино и у телевидения есть одно общее свойство: посредством монтажа они соединя­ют разные кадры, пуская их непосредственно друг за другом, благодаря чему у зрителя на­прашивается впечатление связи между ними и устанавливается соответствующее отношение, хотя в действительности такой связи может и не быть. Если, скажем, в репортаже о выступлении политика вслед за такой-то его фразой показывают аплодирующих слушателей, лю­бой зритель, естественно, будет уверен в том, что аплодисменты относятся именно к данной фразе. Но, возможно, никаких аплодисментов не было, просто в телестудии вмонтировали фрагмент заключительных рукоплесканий, а то и сцену рукоплесканий, взятую из совсем другой съемки. Зритель не может проверить это и вынужден верить, питая иллюзию, буд­то так оно и было, — потому только, что соот­ветствующие кадры шли один за другим. Но если во время речи камера разворачивается на публику, показывая нескольких откровенно скучающих слушателей, то зритель непроиз­вольно заключает, что оратор, скорее всего, был не на высоте. А уж если оратора вдобавок еще и показывают из весьма невыгодной «ля­гушачьей» перспективы, то он, можно считать, уже утратил симпатии телезрителей. Если же спросить у присутствовавших в зале слушате­лей, каким было их впечатление, они, вполне вероятно, скажут что-то совсем другое.

Эти факты послужили поводом для много­численных научных исследований, одно из ко­торых мы отреферируем здесь как показатель­ное. Рабочая группа Акселя Маттенклота в 1991 г. на телестудии Майнцского университе­та, где находилось 32 участника, инсценирова­ла двенадцатиминутную дискуссию экспертов на актуальную тогда тему «Введение страхова­ния на случай нужды в специальном уходе». На сцене дискуссию разыгрывали два мнимых экс­перта, а в действительности два актера, полу­чивших от руководителя эксперимента точные инструкции насчет того, как себя вести и что го­ворить. Группа Маттенклота сообщает: «Дискус­сию вела женщина, известный телередактор. Контрагенты представляли диаметрально про­тивоположные позиции. Один высказывался за, другой против обязательного страхования на случай нужды в уходе. Чтобы сохранять при­мерное равновесие числа и силы аргументов, высказанных обоими контрагентами (в общей сложности их было 16), мы составили тексты для актеров и сценарий с инструкциями для ак­теров и телеоператоров»³².

Дискуссию снимали несколько камер, так что было получено и несколько различных версий. Затем проверили их действие на других ис­пытуемых и сравнили с исходным впечатлени­ем 32 присутствовавших в студии студентов. Версии отличались друг от друга тем, что в од­ной из них крупным планом был трижды пока­зан оратор А, в другой — оратор В. Кроме того, в одной версии камера выхватила нервные (ак­терски сыгранные) движения пальцев А, в другой — В. И наконец, в определенные моменты, опять-таки в контрастном порядке, была пока­зана позитивная или негативная реакция слу­шателей.

Результат оказался поразительным: испы­туемые, видевшие дискуссию в студии своими глазами, оценили силы обоих выступавших как примерно равные; А показался им немного сла­бее. Зато телезрители, чей взгляд вела камера, отдали пальму первенства А, если в их версии съемки его изображение зумировалось (триж­ды повторенный крупный план лица). И наобо­рот, А оценивался гораздо ниже, если крупным планом показывали В.

Примерно таковы же были результаты, ког­да камера выхватывала крупным планом нерв­ную игру пальцев: оратор В, оцененный студий­ными зрителями немного выше, чем А, получал

почти сплошь негативные оценки во время те­лепоказа, когда камера компрометировала его, давая крупным планом нервно постукивающие по столу пальцы. Но если камера компромети­ровала А, то В получал позитивные оценки, а А — негативные.

Особенно пикантно то, что выяснилось при оценке воздействия на зрителей показа слуша­тельской реакции: слушатели в студии наблю­дали невербальные реакции отдельных гостей (нарочно инсценированные устроителями), не считая, что они влияют на оценки других при­сутствовавших. А когда отснятый материал с вмонтированной позитивной слушательской реакцией показывали другим испытуемым, они были уверены, что эти реакции влияют на слу­шательскую позицию. Результат весьма приме­чательный: испытуемые считали, что другие легко поддаются влиянию телевидения, а вот про себя самих думали, будто на них-то оно по­влиять не может! Вот как высказался один из авторов научного сообщения: «Способность к критике, не дающую сбить себя с толку, испы­туемые приписывали себе, но отказывали в ней другим реципиентам».

Телевидение — отлитый инструмент политического манипулирования

Такой вывод тем более примечателен, что в качестве испытуемых были выбраны исклю­чительно студенты (числом 179, из институтов Майнца и Висбадена, а также из Майнцского университета). Авторы сообщения даже не сумели вполне скрыть своего изумления (а мо­жет, разочарования?): как раз студенты, «располагающие достаточными познаниями в социально-политической области», столь легко поддаются влиянию чисто формальных элементов показа, не имеющих ничего обще­го с содержанием предъявленных аргументов. Все прежние теории, гласившие, что именно такие люди составляют себе мнение в основ­ном под воздействием содержательной сторо­ны аргументов, пошли прахом. Нельзя было апеллировать к нехватке интереса или крити­ческих способностей у испытуемых, посколь­ку в протоколах, составленных после показа материала всем испытуемым, значилось, в со­ответствии с проведенным анализом, что им «всем без исключения в большой мере прису­щи критические идеи».

Отсюда становится ясно, как обстоят дела с автономией телезрителя: до просмотра телепе­редачи и после у него могут быть (если он ими обладает вообще) сколь угодно развитые крити­ческие способности. Но вот во время просмотра эти способности словно отключаются, и ситуа­ция складывается гротескная — зритель совер­шенно правильно диагностирует состояние сни­женной критической способности у других, но только не у себя самого. Ему кажется, что он выше любого возможного влияния, — вот тут-то он и попадает в простейшую ловушку драматур­гии масс-медиа. Если бы сразу вслед за передачей начались выборы, их исход был бы предрешен.

Такие возможности манипулирования созна­нием известны телевизионщикам уже давно, и в связи с этим спрашивается: в какой мере эти возможности используют и политики (причем публика о них и не догадывается)? Как известно, в США выборные баталии разыгрываются почти исключительно на телеэкранах, а телевыступле­ния американских президентов не случайно го­товятся соответствующими специалистами. Тут важны как раз воздействия, не осознаваемые зрителем, — а уж такие воздействия можно инс­ценировать вполне преднамеренно.

Эмоции, записанные на жестком диске

Дополнительное отягчающее обстоятель­ство — эффект, обнаруженный и подтвержден­ный Гертой Штурм в 1972 г. в ходе множества крупных лабораторных экспериментов. Она ис­следовала эмоциональное воздействие радио и телевидения на реципиентов, точно измеряя его на уровне бессознательных физиологических реакций (частота пульса, частота и глубина ды­хания, электропроводность кожи). Экспери­мент повторялся по прошествии одной, двух и трех недель с одними и теми же испытуемыми, чтобы проверить, что из воспринятых знаний и пережитых эмоций сохранилось в их памяти.

Результаты оказались неожиданными для всех участников. Штурм сообщает: «По проше­ствии трех недель обнаружилось, что знания, полученные через телевидение и радио, были забыты в соответствии с уже давно известными кривыми забывания (скорость забывания со временем замедляется), а вот вызванные масс-медиа эмоциональные переживания остались в первозданном виде. В эмоциональных пере­живаниях не обнаружено никаких изменений, никаких коррекций; эмоции реципиентов, возникшие у них в ходе первой передачи, не под­верглись забыванию.

Эта неожиданная даже для нас стабильность эмоциональных воздействий масс-медиа была исследована на других группах реципиентов и на материале других передач (например, телевизи­онных игр). И устойчивость эмоциональных пе­реживаний вновь подтвердилась — как для пере­дач самых различных содержаний и форм, так и в ходе интернациональных исследований»³³.

Все это означает: полученное в ходе телепе­редачи эмоциональное переживание «оказыва­ется отделившимся и в значительной степени независимым от сохраненных или утраченных знаний»³⁴. Значит, можно сказать: «Телевидение как масс-медиа вызывает эмоциональные пе­реживания, в силу своей устойчивости равно­значные эмоциональным привязанностям»³⁵.

Если сопоставить такой вывод с описанным выше экспериментом Маттенклота (1991), по­казавшим эмоциональную управляемость теле­зрителя, то выясняется весьма тревожная ситу­ация: экран не только ведет взгляд, словно марионетку, но и направляет эмоции в совер­шенно определенные стороны, где они намерт­во застывают с прямо-таки принудительной силой. Оцепенение тела продолжается в оцепене­нии и соответственно консервации души — по­ложение дел, при котором идея политического манипулирования прямо-таки напрашивается. И вполне возможно, что национал-социалисты уже догадывались об этом, применив телевиде­ние вскоре после его премьеры в Берлине для показа Олимпиады 1936 г., превратившейся в пускающее пыль в глаза пропагандистское шоу Третьего рейха³⁶.

Если вдуматься, сколь сильно нынешняя де­мократия при всей объективной и субъективной свободе выбора ориентирована на масс-медиа и сколь значительную роль играет тут телевиде­ние, то поневоле задашься вопросом: а не живем ли мы уже давно при лжедемократии, поддер­живающей в гражданах иллюзию полной са­мостоятельности, причем эта иллюзия только закрепляет их несамостоятельность? Дальней­шее существование демократии — вряд ли этот прогноз окажется ошибочным — будет сильно зависеть от того, удастся ли нам в конце концов избавиться от явно неустранимых чар телевиде­ния, подвергнув его разумному контролю.

Когда по окончании Второй мировой войны радиовещательные станции впервые начали транслировать телепередачи и у каждого появи­лась возможность купить телевизор, никто и не подозревал, с какой скоростью телевидение рас­пространится по планете за несколько ближай­ших лет. В 1948 г. в США число телевизоров не достигало и 100 000; спустя каких-то двенад­цать лет оно достигло уже 150 миллионов, по­крыв тем самым потребности всего населения Америки³⁷. С такой же скоростью телевидение распространилось и в других странах и за два-три десятилетия охватило практически все насе­ление Земли — беспримерный триумф, затмивший собой все прежние достижения человече­ства. Началась эпоха «телекультуры».

Как ни удивительно, за минувшие десятиле­тия телевидение не стали ценить меньше — на­против, пиетет к нему только возрос, что доказы­вает постоянно растущее время просмотров³⁸. Сегодня телевидение с большим отрывом ли­дирует среди способов проведения досуга — как у подростков, так и у взрослых³⁹. Одну из важ­нейших причин этого явления (наряду с расту­щим голодом по изображениям⁴⁰) надо, конеч­но, видеть в том факте, что этот носитель информации, в отличие от газеты или телефо­на, используется главным образом не для пере­дачи объективной информации, а для развле­чения, сулящего оттеснить чувства скуки, внутренней пустоты и одиночества и потому отвоевывающего себе все больше места в по­вседневной жизни. Телевидение с его ток-шоу, новостями и спортивными репортажами, мыльными операми и боевиками превратилось для современного человека в рассказчика-бала­гура и клоуна. Но оно же превратилось и в культовое средоточие жизни, задающее ритм дня⁴¹, предоставляющее шаблоны для практи­ческой жизни, расширяющее ограниченный кругозор, связывающее индивида с человече­ством и внушающее даже беднейшим из бед­ных ощущение личного участия в ходе общей жизни. Поэтому уже в 1976 г. американский ис­следователь масс-медиа Джордж Гербнер срав­нил роль телевидения с ролью церкви в средние века⁴². Понтер Томас в 1998 г. сделал параллель между телевидением и религией предметом специального исследования⁴³.

В тумане иллюзий

Изначально к телевидению не подходили с теми мерками объективности и трезвости, ка­кие мы считаем естественными для отношения к другим аппаратам: едва началось его победо­носное шествие в отдаленнейшие уголки плане­ты, как вокруг него возник ореол универсально­го культуртрегера и благодетеля человечества. С его распространением связывались самые да­леко идущие ожидания, мало того, имел место чуть ли не религиозный экстаз, когда сбылось то, что прежде лишь смутно маячило где-то вда­ли. Телевидение, как гласило общее эйфорическое мнение,

• избавит человека от социальной изоляции,

• даст большую экономию времени в быту,

• будет показывать реальный мир,

• позволит массам населения осваивать все больше информации,

• значительно поднимет образовательный уровень всего населения,

• сгладит различия между социальными слоями,

• будет способствовать развитию когнитив­ных способностей зрителя,

• поможет детям добиться лучшей успевае­мости в школе,

• будет помогать лучше понимать политику и укрепит демократию.

Поначалу наука о масс-медиа не особенно старалась разогнать этот туман благих пожела­ний. Но в ходе десятилетий разрабатывались все более тонкие и подходящие инструменты наблюдения за предполагаемыми эффектами телевидения, и чем дальше продвигалось дело, тем менее предсказуемым становилось его пове­дение в действительности. Результат оказался удручающим, поскольку ни одна из возлагав­шихся на телевидение надежд не сбылась. Со­всем наоборот.

• Одиногество растет

Человек отнюдь не избавился от изоляции. В 1996 г. опросы 57% населения Германии вы­явили растущие опасения относительно воздей­ствия новых масс-медиа на межчеловеческую коммуникацию. Известный исследователь со­циальных тенденций Хорст Опашовски замеча­ет по этому поводу: «Чуть больше половины населения убеждено, стало быть, в том, что сра­щение компьютера, телефона и телевизора ве­дет только к одиночеству с машиной. Многие видят в новых мультимедийных возможностях скорее бич одиночества, нежели прогресс в об­ласти коммуникации»⁴⁴.

• Ловушка для времени: стресс вместо сво­бодного времени

Какой телезритель не пришел уже на своем опыте к выводу, что мнимое наслаждение в кон­це концов оборачивается непреднамеренным способом убить, растратить время? Ирена Неверла исследовала феномен «телевремени» в спе­циальной монографии, обнаружив действующие тут тонкие психологические механизмы⁴⁵. Опа­шовски далее сообщает: «Свежие социальные исследования (Ludtke, 1994) показали, что интенсивное использование мультимедийных средств в формировании личного досуга не дает никакой экономии времени, а, напротив, дейст­вует, скорее, как ловушка для времени. Взаимо­действие с мультимедиа расхищает временные ресурсы их потребителя. Последствия этого — стресс и хронический цейтнот»⁴⁶.

Немаловажный мотив такого поведения — страх упустить что-нибудь важное: «Подраста­ет целое поколение вскормленных дешевой пи­щей масс-медиа детей. Уже сегодня каждый вто­рой житель ФРГ по привычке читает во время еды. А при включенном телевизоре читают и едят, гладят и чинят, развлекаются, говорят по телефону с друзьями или играют с детьми и кошками. Всё хочется увидеть, всё хочется услышать, всё испытать, а главное — не упустить ничего в жизни»⁴⁷.

• Нереальность и страх

Люди думают, что телевидение показывает им реальный мир. Мол, телевизионные изобра­жения в конце концов не могут обманывать. Вот им и верят, верят безусловно. Но авторы пере­дач нацеливают камеры не на обычную жизнь, а на все необычное, сенсационное, на войны, катастрофы, насилие — словом, на все то, что годится для показа по телевидению больше, чем будни. Постоянная битва за квоты эфирного времени не оставляет телередакторам никакого другого выбора.

Благодаря такому упорному выпячиванию всего проблематичного и негативного, препод­носимого через множество ужасных картин, за­девающих за живое, у заядлого телезрителя не­избежно усиливается впечатление, что он живет в мире, полном зла и опасности, и соответствен­но растет ощущение угрозы, а в его душе воца­ряются страх и недоверие. «Специфическая ло­гика этой ориентации на аномальное состоит в том, что с ее помощью все аномальное практи­чески становится нормальным, предстает пра­вилом — тем самым действительность перево­рачивается с ног на голову», — пишет Клаус Ойрих⁴⁸.

Джорджу Гербнеру в 1978 г. удалось эмпи­рически доказать, что заядлые телезрители больше, чем редко пользующиеся телевизором, подвержены влиянию телевидения, к примеру, в переживаниях по поводу показанных крова­вых преступлений в реальной жизни, а потому и сами намного более боязливы. Стало быть, мнимая действительность телеэкрана становится устрашающим фантомом.

• Культура чтения деградирует

Польза, ожидавшаяся от растущего инфор­мационного телевизионного потока, так и оста­лась ничтожно малой: предложенный Полом Лазарсфелдом в 1944 г. закон «more-and-more»*, по которому люди, пользующиеся од­ним СМИ, будут все больше использовать и дру­гие СМИ, работает относительно журналов, только отчасти — относительно газет и не рабо­тает вообще относительно чтения книг. В США, к примеру, газеты уже давно читаются все мень­ше и меньше.

В Германии время, затрачиваемое на чтение книг, в целом остается неизменным — обстоя­тельство, воспринятое как утешительное. Но если принять во внимание, что в период с середи­ны 60-х до начала 80-х годов доля молодых лю­дей одного года рождения, поступивших в вузы, выросла с 32% до 52% и за тот же период при­мерно на 60% выросло свободное время, то впол­не можно было ожидать и роста времени, затрачиваемого

на чтение книг. Но этого не произош­ло — если пользоваться соотносительными мер­ками, надо констатировать его сокращение⁴⁹.

Что эта зафиксированная в 1981 г. Элизабет Нёлле-Нойман тенденция со временем отнюдь не угасла, показано в подробном исследовании Гельмута ван дер Лара, пришедшего в 1996 г. к выводу, что «ранговое место чтения книг за последние полтора десятилетия заметно пони­зилось во всех обследованных группах».

По этому поводу автор исследования заме­чает: «Требования информационного общества, его медийные реалии, предполагают опытного читателя, заядлого читателя с развитым чув­ством языка (...). Но повсеместно можно наблю­дать прогрессирующее ослабление привычки читать, — таково надежно засвидетельствован­ное положение дел.

Оно должно вызывать обеспокоенность, по­скольку проведенные в последние годы исследо­вания неопровержимо доказали, что привычка читать, умение читать и желание читать есть комплексная ключевая способность, обеспечива­ющая психическое, социальное и интеллектуаль­ное развитие детей и подростков. Так, американ­ские ученые Джером и Дороти Сингер уже в начале 80-х годов в многочисленных публика­циях указывали на особую важность раннего чте­ния для развития воображения у детей, а в 1992 г. теоретически обосновали свои выво­ды⁵⁰. Дети, слушающие рассказы взрослых и рано начинающие читать, не только лучше владеют языком, но и способны более точно представлять себе действительность. А активные читатели оказываются и активными мыслителями»⁵¹.

• Чем больше телевидения, тем меньше знания

Как уже упоминалось, журнал «Шпигель» обследовал в 1994 г. состояние общего образо­вания в Германии, установив, что во всех сферах (кроме спорта) знаний у человека тем меньше, чем больше он смотрит телевизор⁵². Значит, о том, что телевидение способствует образова­нию, не может быть и речи.

Разумеется, этой оценке прямо противопо­ложна самооценка завзятого телезрителя: воп­реки всем научным результатам он упрямо оста­ется при мнении, будто лично он «понял все», что передавали, да и вообще, «понимает то, что показывают по телевизору, легче всего». В этой связи Герта Штурм приводит результаты следующего эксперимента: 100 подростков и взрос­лых просмотрели передачу на тему «бережли­вость». «Передача была весьма трудная: речь шла о значении бережливости для всей эконо­мики, а также о международной интеграции. Авторы очень гордились передачей, особенно, как они думали, по причине ее доходчивости. (...) Результат: все испытуемые сказали, что по­няли передачу. Но при детальной проверке об­наружилось, что подавляющее большинство не поняло ничего; и именно претензии авторов прояснить международные взаимосвязи оказа­лись зрителям явно не по плечу»⁵³.

Штурм констатировала, что все они двига­лись по цепочке отдельных конкретных обра­зов, от одного к другому, но совсем не обраща­ли внимания на сопровождающий текст. Действовали по принципу наименьших затрат: цепочка образов уже сама по себе внушает ощу­щение, будто все «понятно», — так зачем еще тратить силы на усвоение слов, по большей ча­сти абстрактных! Эта форма поведения — вос­принимать только образный ряд, а текстовой в той или иной степени игнорировать — засви­детельствована в многочисленных научных ис­следованиях как типичная для телепросмотров.

Стало быть, телевидение препятствует подлин­ному усвоению знаний как раз тем самым, что" в нем ценится больше всего — картинами, как будто бы совершенно реалистическими.

• Социальные дистанции растут

Да и различия между социальными слоями отнюдь не сглаживаются телевидением. «Насе­ление с низким уровнем образования предпочи­тает телевидение, с более высоким — газету, журнал, книгу», — гласит итог долголетних ис­следований⁵⁴. А вот и другой итог: заядлые чи­татели гораздо лучше разбираются в масс-медиа, чем заядлые телезрители, а значит, много лучше умеют использовать телевидение. Пото­му-то «пропасть в знаниях» между богатыми и бедными, как выражаются авторы исследова­ния, грозит неуклонным расширением. При этом важно, по словам Элизабет Нёлле-Нойман, что «речь идет вовсе не только о знаниях — речь идет и о воображении, памяти, интуиции, фан­тазии, а ведь только они и есть, думается, под­линное богатство»⁵⁵.

Начиная с 1985 г. благодаря увеличению числа телеканалов до более чем тридцати за­метно сократилась доля телезрителей, смот­ревших телевизор главным образом ради по­лучения информации, и в то же время намного увеличилась доля тех, что используют его ради развлечения. Этот сдвиг «породил тип телезрителя — заядлого любителя развлека­тельных передач, которого в 1985 г. еще не было». Поэтому потребление телевидения «грозит обернуться для большей части населе­ния ФРГ весьма односторонней диетой. А по­скольку тенденции к специализации в зависи­мости от содержания передач и канала связаны с определенными социокультурными признаками, здесь намечается углубление со­циальных дистанций в отношении к масс-ме­диа, и прежде всего к политической информа­ции, которую они предлагают. О последствиях подобного углубления в условиях такого де­мократического государства, как ФРГ, где по­литика, получив необходимые законные пол­номочия, в значительной степени ориентирует свои решения и действия на масс-медиа, мы рассуждать здесь не станем — они отчасти очевидны»

• Большинство не знает азов масс-медиа

Идея, что телевидение развивает когнитив­ные способности, так до сих пор и не подтверж­дена. Скорее, наблюдается прямо противопо­ложное — ужасающий упадок владения речью и способности читать, прежде всего у детей и под­ростков. Здесь довольно процитировать некоторые наблюдения Хорста Опашовски: «В течение десятилетий был спрос на приспособ­ленного к среде, неавтономного потребителя, проявлять инициативу не требовалось. (...) У зрителей и раньше, и теперь вырабатывается условный рефлекс потребителя. Идею, что сча­стье состоит только в росте потребления, поддер­живает в особенности телереклама. Таким-то об­разом имеющийся потенциал усвоения знаний скорее растрачивается, чем реализуется (...). Ре­зультат — безграмотность во владении масс-ме­диа, неспособность достаточно компетентно ос­ваивать их новые возможности. Намечается гря­дущий раскол медийного общества на маленькую группу людей, помешанных на компьютерах, учившихся обращению с масс-медиа с самого детства, и на большинство медийно безграмот­ных, не выучивших в этой области ни аза. (...)

Социальная наука уже заговорила о «синд­роме Каспара Хаузера»*: потребитель видит только то, что видел уже много раз, и узнаёт при этом то, что и так знает. Масс-медиа угадывают каждое его желание по глазам. Но в том-то все и дело. Подобно Каспару Хаузеру, потребитель масс-медиа оказывается под угрозой остано­виться в своем развитии, ибо потребляет толь­ко то, что легко усваивается и ни к чему не обя­зывает, что интересно и развлекательно. От него больше ничего не требуется. Его творческие по­тенции, способность отбирать и критиковать отмирают»

• Заядлые телезрители все хуже успевают в школе

Проводившиеся в США на двенадцати—пят­надцатилетних подростках исследования взаи­мосвязи между потреблением телевидения, школьной успеваемостью и уровнем интеллекта «обнаружили исключительно негативную зависимость

выразительности речи, математических способностей и навыков чтения от частоты теле­просмотров»⁵⁸. Дороти Сингер в 1981 г. конста­тировала, «что дети, чаще смотрящие телевизор, отстают в речевых навыках от сверстников, смотрящих телевизор реже»⁵⁹. В ходе одного ис­следования, проведенного в Израиле в 1976 г., у заядлых зрителей детской передачи «Дорога к сокровищам» наблюдалось разительное сни­жение желания заниматься трудными задачами, если их решение удавалось найти не сразу же, а после сколько-нибудь напряженных усилий⁶⁰. Можно привести множество других данных, ко­торые вновь и вновь говорят о том, что телевиде­ние не способствует школьной успеваемости, а, как правило, влияет на нее негативно.

• Не политическая зрелость, а растущая подверженность манипуляциям

Не иначе дело обстоит и с расчетом на то, что благодаря телевидению массы будут лучше понимать политику. Нёлле-Нойман в 1981 г. на основе длительных демоскопических исследований

удалось доказать, что в 1952—1981 гг. интерес к политике у населения вырос с 27 до 50% (от общего числа опрошенных), но в то же время умение разбираться в текущей политике, осведомленность об именах политиков и датах политических событий остались на уровне 1952 г. Исследовательница делает вывод: «Ши­роко распространенный интерес к политике (может быть, лучше сказать — ангажирован­ность), но малая политическая информирован­ность: это сочетание несет в себе опасность — ведь преобладание общих эмоций и отсутствие знаний означают, что людьми легче манипули­ровать»⁶¹.

С недавних пор, кажется, и сам этот инте­рес к политике стал уменьшаться. Во всяком случае, исследование молодежного континген­та дало недавно такой результат: «Смотреть по телевизору политические передачи подростки не любят — поэтому часто щелкают пультом ДУ, переключаясь с новостных программ на другие»⁶².

Телемания

Данные новейших исследований мы резюми­ровали здесь лишь вкратце. И все же, наверное, из изложенного уже ясно, сколь иллюзорны были надежды, связывавшиеся с телевидением. Ожидавшийся качественный скачок к неуклон­ному повышению эмоциональных и когнитив­ных кондиций народных масс не состоялся, теле­видение не смогло обеспечить действительный прогресс в сфере культуры.

Настоятельное предостережение Нейла Пост­мена⁶³ об угрозе превращения масс-медиа в совре­менный миф оказалось как нельзя более справед­ливым, и уже объявлено об «отмене эйфории» (по выражению Опашовски⁶⁴). И в самом деле, в нау­ке распространились более трезвые взгляды. Но они не в силах побудить телевизионщиков хоть как-то изменить подход к наезженным привыч­кам публики. Гонка за прибылью заставляет их любыми мыслимыми способами приковывать потребителя к экрану, если не повышая, то хотя бы удерживая на прежнем уровне время просмот­ра. Значит, следует опасаться, что, несмотря на отрезвление науки, в зрительских привычках ши­роких масс ничто существенно не изменится.

Правда, тут нужно сделать одну важную ого­ворку. Когда статистики говорят о потребителе телевидения, должно быть ясно, что речь идет только о вычисленной математическим путем средней величине, а не о живом человеке из плоти и крови. В действительности пропорции сложны и индивидуальны. Так, наряду с заяд­лыми телезрителями есть и неактивные, смот­рящие телевизор лишь от случая к случаю, и даже люди, в силу своих убеждений никогда не смотрящие телевизор (в настоящее время их едва 3% от общего числа, но эта тенденция воз­растает⁶⁵), — о них статистика, как правило, умалчивает. Да и многочисленные сообщения, бьющие тревогу, надо воспринимать более спо­койно, поскольку, конечно же, есть и множество людей, умеющих относиться к телевизору дол­жным образом, а потому не имеющих проблем.

Звучит это обнадеживающе, но ближайшее рассмотрение показывает, что такие надежды тщетны. Ведь из все более многочисленных международных исследований, посвященных поведению телезрителя, ясно одно: тот, кто со­знательно ограничивает свое потребление теле­видения, целенаправленно выбирая программы и умея самостоятельно обращаться с кнопкой «выкл.», обладает качеством, которого другим как раз недостает: у него выше образовательный уровень! Но он образование получил отнюдь не с телеэкрана, а в местах, где не смотрят телеви­зор, благодаря занятиям иного рода — посеще­нию школы, чтению книг и газет, музицирова­нию, путешествиям, спорту, хобби и т. п. Лишь такое многообразие совсем других занятий дает ему способность успешно противиться засасы­вающему водовороту экрана, оставаясь хозяи­ном положения. Стало быть, его умение разби­раться в масс-медиа получено не благодаря, а вопреки телевизору.

Тем не менее повсюду в Германии и до сей поры возвещают устаревшую догму — мол, уме­ние разбираться в телевидении можно приобре­сти только через телевизор. Люди с низким обра­зовательным уровнем (а у заядлых телезрителей, как правило, и более низкий коэффициент ин­теллекта⁶⁶) с большим удовольствием идут вслед за такими манящими дудками крысоловов, пре­даваясь опьянению телекадрами и полагая, что процесс просмотра уже сам по себе действует на них образовательно. А что образование требует высокой степени самостоятельности, интеллекта и критических способностей — способностей, которые не получишь, часами торча у телевизо­ра, — им даже в голову не приходит.

Таким-то образом они скоро оказываются в рядах уже не раз исследованной категории за­ядлых телезрителей, которые чувствуют себя приятно и расслабленно, думают, будто хорошо развлекаются и получают добротную инфор­мацию, а в действительности попадают в класс людей загнанных, затравленных, постоянно жи­вущих под гнетом стресса — как бы чего не упус­тить, как бы посмотреть все — и тем не менее никогда не насыщающихся, а жаждущих новых и новых «хитов» и больше всего на свете страша­щихся пустоты, что наступает после выключения телевизора. И даже когда уставшее тело сигнали­зирует им, что пора бы и прекратить, они не на­ходят в себе сил на это — их воля парализована. Выразимся со всей откровенностью: они обнару­живают все симптомы телемании.

Такие официальные учреждения, как Все­мирная организация здравоохранения, уже дав­но причислили неумеренное потребление теле­видения к маниям, и надо оглушать себя изрядной порцией самообмана, чтобы не считать эту опасность даже возможной — опас­ность, в которой всякий в любое время может убедиться путем честного самонаблюдения.

Интерактивное телевидение — спасительный выход?

Миллионы заядлых телезрителей оставляют втуне такие важнейшие человеческие качества, как самостоятельность, автономия личности, свободная активность, социальное партнерство. Как поднять эту целину, как тут помочь? Как разбудить дремлющие волевые, деятельные силы души? Уж конечно, само телевидение тут не поможет. Ведь именно этого оно и не делает. Наоборот, оно, как мы видели, парализует воле­вые способности. Для того, кто распознал мани­акальный потенциал телевидения и осознал его разрушительную силу, очевидно, что манию не вылечить, продолжая употреблять фактор, ко­торый ее и вызывает, — это можно сделать, только сознательно отказавшись от него, запре­тив себе его!

Если бы такой отказ стал массовым, это, ра­зумеется, нанесло бы смертельный удар по индустрии, ворочающей миллиардами. Поэтому только логично, что индустрия масс-медиа вни­мательно отслеживает названный процесс (иллюзии тают, а вслед за тем падает имидж телевидения). У него уже сейчас наготове под­ходящий ответ — сейчас, пока осознание про­блемы еще не затронуло широкие круги насе­ления. Этот ответ гласит: действительно, телевидение внушает зрителю пассивность. Но причина тому не люди, а техника, которую срочно надо менять. Нужно новое поколение аппаратов, требующих от зрителя собственной, настоящей активности. Нужно интерактивное телевидение — вот новый лозунг.

Идиотскими лозунгами вроде «интеллигент­ное телевидение — интеллигентному зрителю» нужно будет подбивать клиентуру на покупку дорогостоящей аппаратуры, позволяющей вы­бирать из предлагаемого набора любой кино- и вообще образный материал, смешивать или из­менять его по своему усмотрению и смотреть по личному телевизору такие самостоятельно по­ставленные программы. А что для управления такой аппаратурой потребуются изрядные тех­нические познания и навыки, имеющиеся в распоряжении только у фанатиков техники, и без того натренированных и привыкших к соответ­ствующей активности, — намеренно обходят молчанием. Вот и здесь вновь выстраивается иллюзия, вскармливается новый миф. Опашов-ски колко замечает по этому поводу: «Медий­ные концерны почуяли тут миллиардные сдел­ки. Но от бума до бумеранга, может быть, всего один маленький шаг, потому что одни партнеры делают расчеты без участия других. Поколение телезрителей, остававшихся пассивными на протяжении четырех десятилетий, не может вдруг сделаться безгранично интерактивным. Уже приспособившийся зритель «отшатнет­ся» — он хочет, чтобы его и дальше кормили из рук. Привыкнув к удобному развлекательному тандему кресло—экран, большинство зрителей и в будущем станет пользоваться телевидением главным образом как способом отвлечься, рас­слабиться и развлечься»⁶⁷.

Упражнения в потреблении в детской комнате

И все-таки вполне возможно, что скепсис в отношении телевидения будет расти. Ведь

упомянутая утрата иллюзий постепенно прони­кает из научных кругов в сознание рядовых те­лезрителей, вызывая уже кое-какие эффекты пробуждения, прежде всего там, где зритель ис­пытывает шок, встречаясь с практическими по­следствиями собственной кресельно-гедонистской ментальности. Такое случается, к примеру, когда он поневоле убеждается в том, что уве­селение от просмотра рекламы внезапно обора­чивается делом отнюдь не веселым, если дети требуют купить те или иные товары, всегда стремятся получать все самое новое и т. д. Мно­гим родителям приходится переживать самый настоящий потребительский террор со стороны собственных детей.

Из соответствующих исследований извест­но, что в США на рынке рекламы в детских пе­редачах бум начался с начала 90-х годов, когда обнаружилось растущее влияние детей на поку­пательский спрос родителей. Сорок тысяч рек­ламных роликов в год, т. е. вдвое больше, чем двадцать лет назад, сегодня адресуются прямо детям⁶⁸, прежде всего в виде клипов, пользую­щихся все большей популярностью, и в этой сфере действительно складывается прибыль­ный рынок мировых масштабов.

Согласимся ли мы, чтобы детей коммерчес­ки эксплуатировали начиная с самого нежного возраста, натаскивали их на потребительскую ориентацию, чем злоупотребляют глашатаи но­вых стилей одежды? В США уже начинают спрашивать себя об этом. Но давление обще­ственного мнения все-таки столь сильно, что за­конодатель хотя и вышел на сцену, но до ради­кальных ограничений дело так и не дошло — коммерция оказалась важнее⁶⁹.

Эпидемия ожирения

Многочисленные исследования, проведен­ные в США на тему влияния рекламных роли­ков на пищевые привычки детей, остались гла­сом вопиющего в пустыне. Уже в 1980 г. было отмечено, что в американских программах для детей 80% рекламы посвящено темам игрушек, кукурузных хлопьев, сластей, лакомств и ресто­ранов готового питания. В 1990 г. исследовате­ли обнаружили, что «шесть из десяти реклам­ных клипов по субботним утрам рекламируют товары, относящиеся к питанию. Большая часть продуктов, которые показывают в них детям,

содержит в себе излишне много сахара — это сладкие кукурузные хлопья, пирожные, сласти, сладкие напитки и кексы (...). Эти клипы, как правило, увлекательны, выдержаны в быстром темпе, сделаны с выдумкой, сопровождаются приятной музыкой и проигрышами и разыгра­ны симпатичными актерами. Представление продуктов в них увязано с шутками, позитив­ными качествами, призами и знаменитостями, вызывающими восхищение»⁷⁰. Но и в ежевечер­них игровых фильмах очень многие персонажи едят и пьют⁷¹, правда, это редко бывают регу­лярные приемы пищи — они, как правило, по­глощают лакомства совсем «попутно» — причем точно так же, как и зрители.

Вот с чего предлагают брать пример — и, конечно, не удивительно, что избыточный вес и крайние формы ожирения приобрели в США чуть ли не эпидемический размах, особенно сре­ди детей школьного возраста и молодежи. В 1990 г. исследователи констатировали: 25% детей и 30% подростков имели избыточный вес, а крайние формы ожирения за пятнадцать лет стали встречаться на 98% чаще⁷².

А вот на телеэкранах ожирение вполне ло­гично затушевывается: почти все, кого можно там увидеть, стройны, имеют идеальный вес и являют взору идеальные пропорции фигуры. Они совершенно спокойно поглощают самые калорийные продукты питания, подспудно вну­шая телезрителю благую весть: «Можешь есть сколько и чего угодно — и не растолстеешь ни­когда!» При этом, разумеется, никто не говорит ему, что есть сколько угодно, не толстея, может разве что какая-нибудь особа, страдающая ис­тощением. Стало быть, булимия*, как в 1990 г. метко сформулировал В. Г. Дитц, выступает как «наиболее широкая форма приспособления к телевнушениям о питании»⁷³.

Американские исследователи приложили большие усилия, чтобы показать, что эти посла­ния с телеэкрана фактически влияют на пище­вые привычки детей и взрослых. Так, в 1990 г. было выяснено, что между ожирением и потреб­лением телевидения существует характерная взаимосвязь: «Зрители, смотревшие телевизор более трех часов в день, страдали ожирением вдвое чаще тех, кто смотрел телевизор менее

часа в день». Далее, оказалось, что «время, про­водимое перед экраном не ожиревшими детьми, позволяло достаточно надежно предсказывать, грозит ли им в более позднем возрасте опас­ность заболеть ожирением»⁷⁴.

Нэнси Синьорьелли, подробно изучавшая воздействие телевидения на пищевые привычки зрителей, закончила свой отчет словами: «Итак, телевидение и масс-медиа вообще предлагают весьма проблематичные и потенциально опас­ные сведения о пище и питании. (...) Поэтому нам очень важно осознать все коварство этих сооб­щений о пище и питании в масс-медиа — особен­но если они адресованы детям и подросткам. Если мы хотим жить долго, сохраняя здоровье, нам придется извлечь отсюда урок»⁷⁵.

Сколь бы ни был верен этот призыв к разуму, он не подействует на заядлых телезрителей, ведь они уже безнадежно увязли в заколдованном круге своей мании: тот, кто много времени отда­ет телевизору, не может много заниматься спортом и потому легко жиреет; но если он уже ожирел, у него нет желания заниматься спор­том, — и вот круг замыкается: он сиднем сидит у телевизора, поглощая калорийные лакомства, которые при таких условиях, усваиваются организмом еще менее, чем при полном безделье.

Райнер Пацлаф

http://www.mamakazan.ru/modules.php?name=Files&go=view_file&lid=19