Что я думаю о причинах революции? Сначала поясню, что я понимаю под причинами. Конечно, есть некоторые закономерности, но ни одна из них не несет в себе неизбежности. Всякое событие может произойти, а может не произойти. Поэтому причины – это то, что дает событию возможность реально случиться, а не «объективные предпосылки» в виде «недовольства масс» и т.п., которые имеются практически всегда. Кто-нибудь чем-нибудь всегда недоволен, и когда нечто свершается, обычно на это и списывают, не смущаясь тем, что в подавляющем большинстве случаев при наличии тех же самых обстоятельств ничего не происходит. Да и в тех случаях, когда пресловутое «недовольство» и играет какую-то роль, оно работает обычно не тогда, когда очень плохо, а когда достаточно хорошо, но хочется лучше, или на фоне сравнительного благополучия вдруг случается ухудшение, или не оправдываются какие-то ожидания и т.д.

Политическая борьба (хоть через выборы, хоть через бунт) состоит, грубо говоря, в том, что некоторое активное и дееспособное «меньшинство» лишает власти другое «меньшинство» с помощью «большинства», причем не всего, а всегда лишь некоторой его части (по отношению к целому ничтожно малой), лишь бы она была достаточно велика в нужное время и в нужном месте. Сценарий примерно одинаков: собирается агрессивная толпа и идет «на власть», и если с ней не могут справиться, она делает свое дело, или до этого не доходит (власть заранее капитулирует). По большому-то счету совершенно достаточной причиной всех и всяческих революций является наличие людей, желающих их совершить. А удается им это в зависимости от ситуации – наличия подходящего момента, степени решимости власти к сопротивлению и ее к тому возможностей. Вот причины создания такого положения, при котором «толпу не разгоняют» и есть причины революции.

Революции (я имею в виду принципиальную смену власти или государственности, что у нас и имело место) не бывают результатом заговора – это другой «жанр» (люди, имеющие возможность совершить «дворцовый переворот», не имеют нужды выводить на улицу сотню тыс. человек и разнуздывать стихию с риском в ней же утонуть). И наша (этапами которой были 905-й, февраль и октябрь) была закономерным итогом многолетней борьбы «революционного движения» (создания разветвленной сети ячеек, пропаганды в той среде, которая должна была играть роль ударной силы и т.д. и т.п.) на пути к своей цели. То есть с этой-то стороной все ясно. Вопрос – почему получилось и получилось в 917-м, а не в 905-м.

Я лично склонен придавать решающее значение фактору войны, но не в том смысле, как его обычно трактуют: «аграрный вопрос» и «усталось от войны и непонимание ее целей». Последнее нахожу вовсе смехотворным. Значение «аграрного вопроса» неимоверно преувеличено (вопреки распространенному заблуждению, он и в Гражд. войне не имел приписываемого ему значения), да и вообще в деревне революции не делаются. «Усталости» в 905-м вообще не было, а революция была, цели в 14-м были не более ясны (или не ясны), чем в 17-м, а проблемы это не составляло.

Пресловутые «тяготы войны» вещь весьма относительная. Россия вела войну с гораздо меньшим напряжением сил, чем ее противники и союзники. Выставив наиболее многочисленную армию из воевавших государств, она, в отличие от них не испытывала проблем с людскими ресурсами. Напротив, численность призванных была избыточной и лишь увеличивала санитарные потери (кроме того, огромные запасные части, состоявшие из оторванных от семей лиц зрелого возраста служили благоприятной средой для революционной агитации). Боевые потери русской армии убитыми в боях (по разным оценкам от 775 до 908 тыс. чел.) соответствовали таковым потерям Центрального блока как 1:1 (Германия потеряла на русском фронте примерно 300 тыс. чел., Австро-Венгрия – 450 и Турция – примерно 150 тыс.). Даже с учетом значительных санитарных потерь и умерших в плену (заметим, что основная масса потерь от болезней пришлась как раз на время революционной смуты и вызванного ей постепенного развала фронта: среднемесячное число эвакуированных больных составляло в 1914 г. менее 17 тыс., в 1915 – чуть более 35, в 1916 – 52,5, а в 1917 г. – 146 тыс. чел.) общие потери были для России гораздо менее чувствительны, чем для других стран.

Доля мобилизованных в России была наименьшей – всего лишь 39% от всех мужчин в возрасте 15-49 лет, тогда как в Германии – 81%, в Австро-Венгрии – 74, во Франции – 79, Англии – 50, Италии – 72. При этом на каждую тысячу мобилизованных у России приходилось убитых и умерших 115, тогда как у Германии – 154, Австрии – 122, Франции – 168, Англии – 125 и т.д.), на каждую тысячу мужчин в возрасте 15-49 лет Россия потеряла 45 чел., Германия – 125, Австрия – 90, Франция – 133, Англия – 62; наконец, на каждую тысячу всех жителей Россия потеряла 11 чел., Германия – 31, Австрия – 18, Франция – 34, Англия – 16. Добавим еще, что едва ли не единственная из воевавших стран, Россия не испытывала никаких проблем с продовольствием. Германский «военный хлеб» образца 1917 г. в России и присниться бы никому не мог. При таких условиях разговоры о стихийном «недовольстве народа» тяготами войны выглядят по меньшей мере странно: в любой другой стране они ощущались больше, а население России не самое избалованное в Европе.

Значение фактора войны состояло в том, что вместо малой войны за далекой восточной окраиной наличествовал реальный фронт, требующий полного напряжения сил, который нельзя было бросить. Но если военный фактор – вопрос момента, то неготовность и неспособность власти противостоять рев.движению носила для конца Х1Х – начала ХХ вв. «вневременной» характер. В этом отношении повторилось все то, что имело место двенадцатью годами раньше. Дело даже не в «полицейской недостаточности» (хотя это важный фактор; при определенной степени самозащиты режима «революционное движение» вовсе невозможно, но тогда таких режимов в Европе вообще не было), а в том, что сама эта недостаточность была результатом более глубокой причины.

Обычен взгляд, ставящий революцию в вину «интеллигенции», которая-де «разложила народ», или даже всему образованному слою. Я его не разделяю. Ну пусть даже «интеллигенция» в тогдашнем значении термина. В «Вехах» справедливо отмечалось, что «интеллигент» - плохой учитель, плохой инженер и т.д. Но в России было много хороших учителей, инженеров и др. (гораздо больше, чем плохих), которые никого не разлагали, а делали свое дело. Образованный слой – это сотни тысяч «молчаливых» чиновников, офицеров, инженеров, врачей и т.д., среди которых хоть 500, хоть 1000 «крикливых» публицистов – капля в море.

В конечном счете роль сыграл «либерализм» не интеллигенции, а – самой власти. И этот «либерализм» лишь в некоторой степени был порожден атмосферой, создаваемой «либерализмом интеллигенции», а в большей – ее собственными неадекватными представлениями и о «народе», и, главное, о тех, с кем ей (власти) пришлось иметь дело.

Мне приходилось уже писать, что «старый порядок» к концу Х1Х в. везде в Европе столкнулся с принципиально новыми явлениями, против которых у него не было противоядия, с которыми он не умел и не мог бороться, потому что средства борьбы были ему незнакомы, непривычны, и он ими не располагал. Это как с саблей против танка.

Конечно, в России крушение «старого порядка» произошло заметно позже (собственно в более широком плане вопрос надо ставить - не почему он рухнул, а почему он здесь рухнул, как-никак, последним), потому шанс осознать, что происходит, и что надо делать, у него был, но он им не сумел воспользоваться, полагаясь на привычные представления о мире и о себе.

С.В. Волков, историк, доктор наук