««Новое учение» А. Т. Фоменко о всемирной истории ошеломляет. Одних — невероятной смелостью мысли, не побоявшейся отвергнуть практически всё, что полагало о своей древней истории человечество до сих пор, и открыть миру доселе неведомую — совершенно иную — историю Египта, Греции, Рима, Англии, Европы в целом, России и по сути дела всех вообще стран, других — невообразимым нагромождением нелепостей».

Это тон школьного учителя, а не профессора. Профессор не занимается разжёвыванием прописных истин и не делит мир на «хулителей» и «восторженных поклонников».

Существует типовой разговор советских преподавателей о глупых и ленивых студентах, которые «ничего не знают, и знать не хотят». Преподавателям не приходит в голову простое решение: если у вас на курсе скопище лоботрясов, значит неправильные критерии отбора. Если критерии правильные, значит, завышено число мест. Сократите курс вдвое. Или закройте лавочку.

Задача профессора не «воспитание» или «образование», а создание условий для самостоятельной работы студентов. Это взрослые люди, они сами поймут, как и что, сами получат образование. Если захотят. А если не хотят, тогда и нечего тянуть резину.

Все потуги советских историков «сохранить академизм» и «бороться с фольк-хистори» это потуги учителей (часто сельских), но не настоящих учёных. Для учёного проблемы сохранения науки от профанации нет. Если конечно он не живёт в тоталитарном обществе. Боязнь «народ не поймёт», «надо принять меры», «дайте денег на пропаганду знаний» - это верный признак неустойчивой самоидентификации. Так 12-летний подросток пренебрежительно отзывается о 9-летней «малышне» и строит из себя взрослого человека.

Зализняк прямо пишет, что его статья призвана ПОМОЧЬ любознательному читателю адекватно оценить воззрения Фоменко. Но читателю (если у него, конечно, есть среднее образование) интересно не руководство от Зализняка, ему интересно понаблюдать за полемикой между двумя историками, и сделать соответствующие выводы. Выводы он сделает правильные, такова специфика и мистика человеческих отношений: «со стороны виднее» и «не нужно быть цезарем, чтобы понимать цезаря».

Основной аргумент историков - это исторические факты. Однако ни одного факта читателям Зализняк не сообщает, что свидетельствует о глубоко неисторическом (негуманитарном) характере его мышления. Более того, его факты и не особенно интересуют. Из текста, например, видно, что Зализняк искренне считает Фоменко автором некой экстравагантной или даже абсурдной, но, тем не менее, вполне самостоятельной концепции. На самом деле «Фоменко» это фрагментарный и ученический пересказ Морозова. О Морозове Зализняк слышал, понимает, что тот выдвигал идеи, использованные Фоменко, но этого автора оппонент не читал и мало что о нём знает. Не знает он и генезиса учения новой хронологии в России. Почему это учение возникло, когда, какие цели преследует, кто его поддерживает. Фоменко представляется Зализняку молодым гелертером, с дуру полезшим в чуждую область науки и наломавшим там дров.

Зализняк видит предложенный (положенный перед ним) текст и этот текст толкует. В этом смысле его аргументация ничем не отличается от аргументации Фоменко и (в меньшей степени) Морозова. Ему кажется что та или иная историческая проблема это «пазл», который можно решить при помощи некоего цифрового или буквенного шифра. Достаточно сказать «тройка, семёрка, туз» и ларчик откроется. Для шарлатана такая точка зрения не менее верна, чем для математика. Не случайно несколько отчаянных картёжников так двинули вперёд математическую науку. Но история это «река времени», пассами герменевтика над её поверхностью рыбку не поймаешь.

Аргументация Зализняка как две капли повторяет аргументацию Фоменко, только с обратным знаком. Вот характерный пример:

«Рассказывая о затмении 431 г. до н.э., Фукидид сообщает о том, что солнце стало месяцевидным, а также о том, что появились кое-какие звезды. Фоменко, исходя из литературного русского перевода Фукидида, понимает это так, что сперва солнце стало месяцевидным, а позднее (когда затмение достигло полной фазы) появились звезды. Тем самым Фоменко видит здесь сообщение о полном солнечном затмении. Однако, как показали критики Фоменко, такое толкование возможно только для использованного им перевода. Подлинный текст Фукидида такой возможности не дает: он может быть понят только так, что указанные события одновременны: солнце стало месяцевидным (т.е. затмилось неполностью) и при этом появились кое-какие звезды.

Фоменко исходит из презумпции, что ни при каком частичном солнечном затмении никакие звезды видны быть не могут. А. Л. Пономарев указывает, что такие яркие звезды, как Вега, Денеб и Альтаир, могут быть и видны (замечу, что при затмении на небе почти всегда должна быть и Венера, которая еще много ярче, а в части случаев также и Юпитер). Таким образом...»

Я не вижу тут никакой разницы. Для историка сам вопрос о подлинности затмения, переворачивающего историческое знание – смешон. Дела здесь делаются не так. Это кукольная история с незамотивированными лисичкой-сестричкой и зайчиком-выбегайчиком, живущими в кукольном домике. История начинается, когда малыш задаёт вопрос: как же лисичка и зайчик могут жить в одном домике, ведь зайчик испугается, а лисичка его съест.

Точно также текст превращается в пьесу, когда произносимые фразы становятся мыслями персонажей, которые имеют определённый характер и преследуют определённые цели.

Разумеется, Зализняк прав относительно неточности и даже аллегоричности затмений, описываемых древними авторами. Его критика филологических упражнений Фоменко (всегда приводящих непрофессионала к плачевным результатам) тоже понятная банальность. Но всё это МИМО.

Смысл весьма пространной статьи Зализняка в небольшом (по объёму, но не по значению) позитиве «от противного»:

«Возьмем новгородские берестяные грамоты. В них ведь постоянно обнаруживаются совпадения с летописью. Например, в слоях, которые археологи оценивают как 2 пол. XIV — начало XV в., близ древней улицы, именуемой на старых планах Космодемьяньей, найдено несколько грамот, адресованных Юрию Онцифоровичу, — и к этому же времени относится, согласно новгородской летописи, деятельность посадника Юрия Онцифоровича; а в записи к новгородскому проuлогу (сборнику житий) с датой 6908 (т.е. 1400 г.) Юрий Онцифорович назван в числе бояр Космодемьяньей улицы. На том же участке раскопок в слоях 1 пол. XV в. найдены письма к Михаилу Юрьевичу, сыну посадничьему. А в слоях середины XIV в. найден ряд писем к посаднику Онцифору — и по летописи посадничество Онцифора Лукинича (отца Юрия Онцифоровича) приходится именно на этот период. А еще несколько глубже найдено письмо Луки — и по летописи отцом Онцифора был Лука Варфоломеевич. А еще несколько глубже найдено письмо Варфоломея — и по летописи отцом Луки был посадник Варфоломей Юрьевич. Если все эти совпадения обеспечил штаб фальсификаторов, значит, он работал блистательно: подделать берестяные грамоты и закопать их на правильных глубинах было, конечно, куда как нелегко! В XVII в. уже ведь и другие дома стояли на этих местах, надо было иной раз прямо под дом подкапываться (а хозяев, если ворчали, пристращивать)».

Филологически беспомощному автору кажется, что это одновременное убивание двух выбегайчиков: косвенное подтверждение своей спорной концепции путём критики заведомо слабого оппонента. Но слабая критика слабого оппонента лишь окончательно хоронит слабый позитив. Это попытка написать сценарий, вторичная и даже третичная, но попытка человека никогда не игравшего в филологические игры и остановившегося в умственном и эмоциональном отношении на уровне Арциховского. Домик есть, в домике живут зверюшки, но не там и не так. Сценарист из Зализняка такой же, как полемист, то есть никакой. «Школа Арциховского».

Как бы к проблеме подошёл историк? Прежде всего, он бы оценил исторический контекст России начала 21 века, затем жизненную ситуацию Зализняка (что я и предложил сделать, указав на «сорбоннский казус»). То же самое касается Фоменко.

За очевидной ничтожностью Зализняка я ничего о нём говорить не буду, а по поводу Фоменко подброшу несколько фактов. Потому что я историк. А Вы думайте.

Как я уже писал, Фоменко лишь пересказчик Морозова. Не возможно найти ни одной темы Фоменко, о которой не писал бы Морозов, причём гораздо более подробно и более аргументировано. Думаю, если провести текстуальный анализ, то можно говорить о полноценном плагиате. Страницами, главами и книгами. Пока Фоменко не выступал на коммерческом поле и был энтузиастом, на это можно было закрывать глаза и списывать на увлечение неофита. Сейчас дело зашло далеко и как из него может выпутаться Фоменко не вполне понятно. Думаю, этот вопрос его мучает. Конечно, на Морозова фоменковцы почтительно ссылаются, иногда цитируют, но это лишь маскирует реальный масштаб заимствований.

Теперь потихонечку спустимся по исторической шкале вниз. Не на тысячу лет, - мы люди скромные, - на лет сто, сто пятьдесят. Постепенно, ступенька за ступенькой.

Первая ступень. Фоменко получил сведения о Морозове и его концепции не непосредственно, а при помощи морозовца-энтузиаста Постникова. По словам Постникова сам он познакомился с трудами Морозова случайно, купив его восьмитомник в букинистическом магазине в 1965 году.

В конце 60-х Постников прочёл несколько публичных лекций о морозовской новой хронологии. Лекции вызвали возмущение официальных историков (то есть, по условиям того времени, маоистов – в униформе и кепках, с цитатниками). Поэтому встречи культурных людей, каковыми несомненно были многие представители точных наук, продолжились в обстановке приватной. Сам Михаил Михайлович описывает это так:

«Нужно сказать, что Фоменко - человек, чрезвычайно умеющий уговаривать. Ко мне он приходил много раз, приставал, уговаривал: "Михаил Михаилович! Мы вот слушали Ваши лекции, расскажите поподробнее обо всем этом." И вот тут я поддался и прочитал курс лекций длительностью около пятидесяти часов. Чтение происходило у меня на дому по воскресеньям. Приходило слушателей человек десять-двенадцать. Сначала. я рассказывал вещи, которые я хорошо продумал и понимал. К концу это мне все надоело, и последние лекции состояли просто в чтении отрывков из заключительных томов сочинения Морозова. Все лекции были записаны на магнитофон, и Фоменко с Мищенко эти лекции расшифровали. Но получился, естественно, совершенно нечитабельный текст, потому что одно дело - говорить, другое - писать. Чтобы мой труд все же не пропал даром - хотя повторяю, мои лекции на 99 процентов были просто пересказом Морозова - они на основе стенограммы сочинили некий текст и принесли мне на апробацию. Этот текст мне чрезвычайно не понравился, и я просидел целый месяц, его редактируя, в основном с помощью клея и ножниц. Результат они прочитали, и им он в свою очередь не понравился. Тогда после нескольких тяжелых сцен мы пришли к компромиссу и решили, что текст, который я переклеил, остается у меня, а они получают исходный текст, правда в разрезанном виде, но вполне восстанавливаемый. На этом мы разошлись, условившись, что каждая сторона может со своим текстом делать все, что хочет. У меня в отношении полученного текста не было никаких планов и я решил, что пусть он пока полежит, а дальше будет видно.

После этого мне стало известно, что Фоменко, Мищенко и Никитин организовали некий семинар в Университете, где стали продумывать и дальше развивать это направление. Я хочу подчеркнуть, что я в этой деятельности никакого участия не принимал, потому что по моему мнению это дело не математиков, а историков. Математики, вообще, люди очень самоуверенные; умея хорошо использовать свой тренированный мозг на решение своих математических задач, они считают, что могут решать любые специальные задачи откуда угодно. Это в определенном отношение правильно, но чтобы добиться успеха, им надо предварительно эти специальные вопросы изучить. А Фоменко и Мищенко начали заниматься историей , не имея никакого предварительного исторического задела. Я помню, что они даже не знали самые простейшие вещи, например, что в иврите не пишутся гласные. "Как это может быть, гласные не писать! Понять же ничего невозможно!" - вот такая была их реакция.

Все же на первых порах я относился к их деятельности, можно сказать, благосклонно-нейтрально. Узнав об их семинаре, я сказал: "Ну, молодцы. Действуйте дальше. А меня это не касается." По-видимому, эта страусиная политика - к которой, нельзя не признаться, я склонен - была ошибочна».

Подход Постникова и Фоменко к наследию Морозова был разным. Зрелый Постников претендовал максимум на пролегомены к творчеству Учителя, а молодой темпераментный Фоменко вёл речь об у(при)своении.

В 1977 году Постников выпустил 20 экз. рукописи своих лекций в ИНИОНе. В 1980 Постников и Фоменко опубликовали небольшую новохронологическую статью в открытой прессе, и вскоре окончательно поссорились.

Я получил информацию о Морозове в начале 80-х через ИНИОН, но не от Постникова, а от сотрудника ИНИОНА Ляликова, у которого в домашней библиотеке был Морозов.

Вторая ступень. Не думаю, чтобы знакомство с Морозовым у Постникова произошло случайно. Случайность была, но такая же, как у Фоменко или Галковского: общался с Людьми, Люди подсказали. Крайне маловероятно, чтобы умный и образованный столичный математик, человек академической среды узнал о Морозове только в возрасте 38 лет. 1965 год стал для Михаила Михайловича этапным, но по другим соображениям – в этом году он стал профессором Московского университета.

Обычно считается, что Морозов это человек андеграундной культуры, двадцать пять лет просидевший в одиночной камере, от одиночества немного рехнувшийся и написавший заведомо нелепый талмуд, отрицающий естественный ход мировой истории. Чудака при советской власти терпели, памятуя о его революционных заслугах (покушение на Александра II), а затем благополучно забыли. До 1965 года – пока, как мы помним, чудак Постников случайно не купил на макулатурном развале опус Новой Хронологии.

Эта точка зрения (точнее, интуитивное мироощущение) не выдерживает никакой критики.

До самой своей смерти в 1946 году Морозов был членом официального советского истеблишмента, академиком, владельцем роскошных апартаментов (сохранённого под прикрытием «биостанции» родового имения). Морозов руководил институтом Лесгафта, то есть имел научный аппарат и официальных учеников. После смерти АН решило открыть на Биостанции (см. «Улитка на склоне») музей Морозова, его именем назвали посёлок.

Вообще-то советской власти свойственно поддерживать мракобесов и шарлатанов, - такова её природа и её происхождение, - но если уж она Мичурина, Циолковского, Лысенко, Покоровского или Марра поддерживает, то поддерживает сполна. «Учение» идёт в рост, бедные школьники зубрят шарлатанские откровения. Просто так советская власть ничего не делает. Если что-то делает, значит использует. Морозова поддерживали, НО НЕ ИСПОЛЬЗОВАЛИ. Человек спокойно имел институт, выпускал до конца жизни печатный орган, в 20-30-е годы опубликовал многотомный хауптверк с немыслимым для советской культуры названием («Христос») и содержанием (10 000 страниц без Маркса). Откуда такое великодушие и расточительность?

Ещё понятна деятельность Морозова в 20-е годы, в эпоху карнавализма. Подарил человек бриллиантовую брошь Луначарскому – получил субсидируемый государством музей. Но Сталин-то куда смотрел? К 1930 Морозову должны были перекрыть кислород, до 1937, чтобы хорошо харчеваться, он должен был визжать о великом вожде всех времён и народов, а в 1937 году эсеровскую (вообще-то КАДЕТСКУЮ) гниду должны были хлопнуть. По сценарию. Но сценарий с Морозовым был какой-то прямо-таки новохронологический. Всё шло лентой Мёбиуса и задом наперёд.

Вот характерный человеческий документ. Письмо Морозова сотрудникам ОГПУ, написанное в тридцатые годы:

«Всё началось ещё зимой 1929 года, когда в диверсанты, у которых было как бельмо на глазу моё сотрудничество с большевиками, особенно начали вредительствовать мне тайными кляузами и стали распространять слухи, будто собственными глазами видели у меня в институте бомбы. Я употребил против этого такой способ. Пригласил к себе заместителем директора товарища Забрежнева, которого я считал Шерлоком Холмсом самого высокого полёта, потому что он, по его собственным секретным рассказам мне, был уполномоченным ОГПУ для политической разведки в Германии, где служил в министерстве иностранных дел, а затем, когда ему стало слишком опасно оставаться там, ему пришлось бежать во Францию, где он поступил в масонскую ложу, а затем на Восток и т.д.

Вполне понимая, что его роль во всех этих приключениях была разведочная, я подумал (после того, как моему тогдашнему заместителю Л.А.Орбели пришлось уйти с административной должности в нашем институте), пригласить товарища Забрежнева моим заместителем хотя у него и не было научных трудов и научной квалификации. Что – думалось мне – будет лучше для усмирения клеветников на меня и на институт, чем то, что в дирекции его будет находиться сам Шерлок Холмс?..

И я радовался, когда убедился по блуждающим псоле полуночи огонькам в тёмных окнах института, что там происходит тайный обыск чуть ли не каждую ночь. Но в первый же месяц я разочаровался: придя в свой кабинет в институт, где хранился мой архив и библиотека, я вдруг убедился, что мой ключик от библиотечного шкафа исчез из стола м заменён новым, который не открывает шкафа, а мой настоящий лежит на полу.

«Шерлок Холмс не сделал бы такой неосторожности», - подумал я с разочарованием.

Желая посмотреть, что будет дальше, я оставил на месте подложный ключ, а свой унёс в кармане и через один–два дня увидел, что вместо прежнего не открывающего ключика лежит какой-то другого формата, но уже с явно подпиленным язычком и открывающий дверки.

Моё разочарование в его сыщических способностях ещё более увеличилось, когда и остальные сотрудники стали заявлять мне, что в их шкафах и лабораториях кто-то постоянно копается по ночам, и что все следы указывают на Забрежнева. Я ответил, что тем лучше, пусть ОГПУ убедится, что у нас ничего нет. Я всё ещё считал Забрежнева за истинного осведомителя, но скоро заставили меня усомниться и в этом. Начались сознательные вредительства...

Сначала я думал, что Забрежнев просто бесцеремонный авантюрист, желающий устранить меня, способный сесть на моё место, но он не рассчитал момента. Подкоп, который он вёл против меня, был обнаружен новым партийным учёным секретарём Института Ольгой Юргенс и ему пришлось уйти, тем более, что в архивах царского департамента полиции было обнаружено, что, сидя в тюрьме, он струсил и предал своих товарищей по революционному кружку, о чём он умолчал, поступая в партию ВКП(б). Но однако теперь, когда обнаружилась небывалая панорама «не только шкурных вредителей, но и фашистских наёмников», дело стало представляться мне иначе. Если Забрежнев действительно (как представляется мне теперь, припоминая рассказывавшиеся мне им тогда его явно сказочные приключения в Берлине) агент фашизма, то ему захочется во что бы то ни стало воспользоваться первым случаем, чтобы исправить свою неудачу со мною и начать против меня в благоприятный, по его мнению, момент какие-нибудь новые кляузы».

Вы ПОДУМАЙТЕ, что человек написал, кому и как, а я спущусь ещё на одну ступеньку.

Третья ступень. Учение новой хронологии было активировано ещё до революции, первый том морозовианы вышел в 1907 году и стал бестселлером. Но я не об этом.

Зализняк в качестве, как ему кажется, тонкой иронии, упомянул в своём «разгромном» выступлении масонов, иронизируя над разоблачённым Фоменко «всемирным заговором фальсификаторов»:

«Мы говорим: фальсификаторы. А ведь можно было бы сказать и иначе: святые. Интеллект безмерный, талантов целые плеяды, труд невообразимый — и при всем этом полное смирение с тем, что о твоей гениальности никто никогда не узнает! Ведь ничего не просочилось! Куда там каким-нибудь масонам — об этих понемногу всё стало известно, вплоть до деталей тайных ритуалов. О нынешних секретных службах и говорить нечего — чуть что перебежит во вражеское государство и подробнейше все тайны выложит. Наши герои не так — они и умирали с одной лишь мыслью о нерушимости тайны, не шепнув даже сыну и внуку о своем подвиге».

Так вот Морозов как раз был масоном. Настоящим. Настоящим это значит не «люди говорят», а по документам. Так-то всякое можно сказать. Вот Зализняк, например. Подача сего учёного мужа в отечественных СМИ совершенно масонская. Соответствующая риторика («рыцарь», «кристально чистый человек») при полном отсутствии реальной информации. «Рыцарь» и всё тут. «Человек Доброй Воли». Но это всё «филология». А во-вторых, да мало ли кто был масоном. Масонская церковь размерами не меньше православия. Что же, человек, который зашёл в церковь свечку поставить, крестил сына или схоронил отца по христианскому обряду - это фанатик, адепт, член иерархии? Католиков так-то миллиард с лишком насчитать можно.

Однако Морозов принадлежал к узкому слою масонского руководства, входил в состав старичков второстепенного, но влиятельного направления (французской ветки Великого Востока). По данным масонской энциклопедии Серкова (а Серков архивист, работает только с документами) Морозов был досточтимым мастером столичной ложи «Заря Петербурга» и членом основателем 1 степени при инсталляции ложи Ковалевского «Полярная Звезда». В эту центровую ложу входили крупнейшие деятели февральского военного путча: Некрасов, Масловский, Маклаков, Шингарёв и т.д.

После выхода из Шлиссельбурга в 1905 году, Морозов занимался активнейшей политической деятельностью, и был человеком КРАЙНЕ информированным. В этом смысле огромной иронией пронизана фраза из статьи Гиммера-Суханова, процитированная в начале V тома «Христоса»:

«В 1928 году наш московский Музей революции собрал непосредственных участников первого заседания Петербургского Совета Рабочих Депутатов 27 февраля 1917 года. Целью собрания было, собственно, выяснение физиономии и работы Временного Исполнительного Комитета, созвавшего первый совет и вообще служившего центром в первые часы восстания. Роль сыгранная этим учреждением, была исключительно велика. Картина же воспоминаний, раскрывшаяся в музее революции, была совершенно изумительна. Члены ВИК рассказывали о своих собственных недавних, единственных и неповторимых делах так, как в самых общих, расплывчатых словах передают слухи люди, слышавшие звон. Самостоятельно, до пристрастного допроса, они оказались неспособны восстановить какие бы то ни было конкретные детали. И в частности они только недоумевали: откуда взялась, кем была написана, как напечатана и распространена предъявленная им в музее их собственная прокламация, созывающая совет в Таврическом дворце в 7 часов вечера... Между прочим, относительно этой даты между участниками совещания также возникли любопытные разногласия. Одни утверждали, что первое заседание совета открылось уже в 5-6 часов (при полном дневном свете!); другие относили его к 9 часам вечера (к ночной обстановке!) И это о дне восстания, когда история считала периоды часами и минутами! Это рассказывают люди, руками которых делались недавние события!»

Уж Морозов-то подноготную переворота знал. В ДЕТАЛЯХ. (Например, знал, что Гиммер вместе с Масловским и Потресовым входил в петроградскую Литературную ложу.) При этом Николай Александрович был человеком крайне умным и крайне живучим. ГЕНИЕМ выживаемости. Посильнее Солженицына. Можно ли такого трезвого и расчётливого человека, ПОЛИТИКА, считать заумным анахоретом, придумавшим перевёрнутую хронологию... А КТО ТАКОЙ ВООБЩЕ САМ МОРОЗОВ? Что мы знаем о нём?

Четвёртая ступень. Считается, что Морозов «народоволец». Встречный вопрос: А ЧТО МЫ ЗНАЕМ О НАРОДОВОЛЬЦАХ? Следите за руками: 90% документальной информации о народовольцах это их архив, который СОБИРАЛ НИКОЛАЙ МОРОЗОВ. После ареста Морозова архив, хранившийся у литератора Зотова, был передан... СУВОРИНУ. Суворин хранил его всю жизнь, не расколовшись даже в 1905 году. В марте 1917 года родственники Суворина передали архив общественности (через 36 лет). В 20-30-х архив был частично опубликован... ПОД РЕДАКЦИЕЙ НИКОЛАЯ МОРОЗОВА. При этом Морозов заявил, что, к сожалению, ряд важнейших документов странным образом пропал из архива.

То есть Морозов это человек, который создал контекст эпохи, в которой мы его воспринимаем. При этом воспоминания самого Морозова находятся в радикальном, даже сюрреальном несоответствии с организованной им же архивной интерпретацией событий. Приведу всего два примера. Вот описание приёма Морозова в центральную секцию Коминтерна. Если кто не знает, Коминтерн это международная террористическая организация с полумифической историей и совершенно непонятными целями – полный аналог современной Алькаеды. В Алькаеду Морозова принимали так:

«Хочешь, - сказал мне Гольденберг на другой день пребывания в Женеве, - тебя выберут членом Интернационала в его центральную секцию?

У меня дух захватило от счастья. Интернационал! Международная ассоциация революционных рабочих! Он гремел в то время на вс. Европу, в нём всё европейское общество видело силу, долженствующую разрушить все монархии в мире и водворить царство всеобщего труда. Одни его боялись, другие призывали. Я с гимназической скамьи благоговел перед ним. И вот теперь меня предлагают туда!

- Конечно, хочу! – отвечал я Гольденбергу, - но только примут ли?

- Можешь быть спокоен: тебя предлагает сам председатель, Лефрансэ, в секцию Парижской коммуны. Это центральная секция федералистического Интернационала.

- Знаю. Но только как же? Ведь я не участвовал в восстании Парижской коммуны?

- Это всё равно. Там кроме коммунаров, есть и посторонние, там и я состою секретарём.

Итак я получу звание парижского коммунара, как эти удивительные герои баррикад!..

Лефрансэ был одним из главных предводителей Парижской коммуны, и в то же время очень простым, симпатичным человеком. Рассказывали, что версальские усмирители расстреляли трёх человек, походивших на него...

Секретарь Гольденберг, открывая собрание, прочёл своим ломанным французским языком вместо «valeur» (ценность) «voleur» (вор), чем вызвал всеобщий весёлый смех...

На следующий день я получил свой диплом. Это была карманная книжка вроде наших современных паспортов. На первой её странице было написано по-французски: «Член Интернационала Николай Морозов, кузнец»...

Внизу была оттиснута огромная печать с круговой надписью «Международная ассоциация рабочих», а внутри был равносторонний треугольник, по сторонам которого стояли слова девиза: Liberte, egalite, solidarite... Я побежал на свйо любимый островок Руссо и там у подножия его памятника с восторгом перечитывал своё имя, написанное в этой печатной книжке крупным красивым почерком. Я без конца рассматривал круглую печать с треугольником посередине и готов был положить жизнь за это общество, так приветливо принявшее меня в своё лоно».

Взяли Ваню в дело. Но суть не в этом, а что он о ворах пишет открыто, с откровенной издёвкой, да ещё в советской России.

А вот описание подготовки «трудящихся» к покушению на Александра II. Действие происходит в богатом доме в центре Санкт-Петербурга:

«Лакей в ливрее встретил нас и направил в гостиную, которая была меблирована богато, со вкусом и с очень хорошими картинами по стенам... Мягкий ковёр совершенно заглушал шаги вошедшего. Быстро повернувшись, я увидел перед собою замечательно красивого и изысканно одетого, стройного человека лет двадцати семи, с белокурыми волосами и интеллигентным выражением лица...

- А вы, - обратился он к Михайлову, - верно за обещанным вам оружием?

- Именно за ним!

- Сейчас я пошлю лакея в оружейную лавку и велю прислать с ним сюда самые новейшие заграничные образцы.

Лакей принёс нам целую корзину револьверов... Один из револьверов, - американский, - особенно обратил моё внимание огромными стволами своего барабана. В них легко входил мой большой палец... Мы отложили в сторону этот револьвер, которому не раз пришлось участвовать в дальнейших революционных выступлениях того времени и даже в покушении Соловьёва на жизнь императора. Затем мы отобрали ещё два поменьше и, уплатив по присланному нам из магазина счёту ушли».

Их благородия трудящиеся изволят выбирать оружие для королевской охоты. По-моему, так обслуживать могут разве что протеже наследного принца. А вот общение с «революционным подпольем» накануне цареубийства:

«Я и Михайлов пошли с визитом к Вивиен де-Шатобрен. Нас провели сначала в большую залу, увешанную бронзовыми люстрами и картинами в золочёных рамах, потом в одну из гостиных, затем в другую и, наконец, в голубой будуар, где на кушетке с вытянутыми на ней ножками, в изящном костюме, полулежала молодая девушка с тонкой талией и с французским романом в руке. Не поднимаясь, она протянула свою ручку Михайлову, который затем представил ей меня. Мы оба осторожно пожали ей ручку, не прикладываясь к ней, хотя выдержанный здесь стиль французского двора конца XVIII века и требовал того, а затем, подвинув к её кушетке два низеньких пуфа, обитые голубой материей, сели перед ней, положив локти рук на свои колени, как два доктора перед постелью больной, и начали разговор прямо с сути дела:

- Значит, вы нам сочувствуете? – спросил Михайлов.

- Да, очень! – ответила она».

Трудящиеся озабочены дальнейшей судьбой их императорского высочества цесаревича Александра Александровича, благоспоспешествуют благоустроению, либерте-эгалите-золидарите, шарман, жизнь дали.

Кстати, кто у нас «кузнец» Морозов по происхождению? (Про «кузнеца» это, как вы поняли, прикол, как и вся залепуха с якобы пролетариями, входящими в «Красный Треугольник».) Спустимся ещё на ступеньку РЕАЛЬНОЙ истории:

Пятая ступень. Морозов это никакой не Морозов. Нет такого человека. По его словам получается так:

а) Морозов это фамилия по матери.

б) Однако, это не девичья фамилия матери. Девичья фамилия матери Плаксина. Она из простых крепостных крестьянок. Правда эта «крестьянка» почему-то «поражала своим интеллигентным видом, умела читать и писать, и прочла к 16 годам множество повестей и романов, имевшихся у её отца-кузнеца». Такие вот «барышни-крестьянки» водились на Руси в 30-40-е годы XIX века. (Впрочем, её сын заметил, что она была «блондинкой с голубыми глазами совершенно не в русском стиле».) Неудивительно, что в девушку влюбился молодой дворянин, выкупил из крепостного состояния и записал в мещанское сословие под фамилией Морозова.

в) Правда, дворянин, проделав эту операцию, поселив барышню-крестьянку в своём имении и имея от неё семерых детей, которых горячо любил, так и не оформил брачные узы официально. В условиях Российской империи это обрекало детей на положение незаконнорожденных, что создавало проблемы на всю жизнь. Почему отец Морозова так поступил, непонятно. Денег на воспитание детей он не жалел, они жили как богатые барчуки. Неравный сословный брак был явлением обычным, жена сразу получала дворянство. Князья женились на цыганках и ничего.

г). Ещё одно коленце: нерусская блондинка была не местная, а привезена в Ярославскую губернию «откуда-то из дальних имений, находящихся далеко на юге».

д). Теперь отец. Фамилия отца Щепочкин. Это старинный род предпринимателей, тесно связанный с Великобританией. Пётр Алексеевич входил в узкий слой англизированной элиты, состоявший из петербургских англичан и высшей аристократии, включая императорскую фамилию. Это был богатый человек с огромными связями, коннозаводчик и член Бегового общества. Сына он воспитывал в английском духе и был убеждённым сторонником конституционной монархии.

е). С установлением происхождения отца Морозова тоже существуют некоторые проблемы. Его мать вроде имела родство со знаменитыми Нарышкинами (то есть была королевских кровей). Но в конце концов с ней и дедушкой случился карнавализьм – их убили лакей и дворецкий путём взрыва печки. Таким образом, отец Морозова воспитывался не у родителей, а у дяди-опекуна. То есть вполне мог быть и не Щепочкиным.

Каждое такое коленце в отдельности вполне может быть. Но коленце шестичленное, да ещё в свете фантасмагорической биографии Морозова-Плаксина-Щепочкина заставляет чесать затылок и вспоминать биографию Юсупова-Сумарокова-Эльстона. Первый псевдоним «Морозова» - «Н.Никто».

Шестая ступень.Мы спустились на две ступеньки сразу. Теперь поднимемся на одну повыше.

Считается, что Морозов додумался до новой хронологии так: В тюрьме не разрешали читать ничего, кроме Библии. Морозов стал изучать Библию, чтобы не сойти с ума. Слово за слово возникла концепция смысловой дешифровки, затем изменение завязанной на Библию временной шкалы. Но это, господа, легенда, выдуманная масс-медиа с умелой подачи самого Морозова. Он мог читать в тюрьме самые разные книги, там была роскошная библиотека. Но главное другое – интерес к истории и штудирование исторической литературы начались у Морозова ДО заключения в Шлиссельбургскую крепость.

Имеются веские основания считать, что ноу-хау молодому подданному восточноевропейской империи показали Люди. Как и в случае с Фоменко. Конечно не в деталях. Так, поговорили пару раз. Во время вербовки. Когда состоялась беседа даже можно вычислить, внимательно прочитав морозовские мемуары. Поскольку Морозов, в отличие от советских людей, мозги имел русские, больше ничего не потребовалось. Думаю, процессор ему разогнали на степени первого тома, который компактнее и выше уровнем. Дальше он сел на велосипед и многое не прорисовал, как в первом томе, а домыслил. Иногда поразительно удачно. А иногда поразительно неудачно. Помните сцену с литьём колокола в «Андрее Рублёве»? На свой страх и риск молодой мастер действовал. Последний градус не дали. При советской власти морозовщина использовалась для промыва мозгов оппозиционной интеллигенции. Мол, ширин-вырин-молодец, многого мы ещё не знаем. После 1991 года пошло в коммерцию. Русский тугендбунд обернулся пшиком.

Напоследок сообщу, что Забрежнев тоже никакой не Забрежнев. Это, по крайней мере, Фёдоров, крупный анархист международного уровня и, по совместительству... криминалист. Неплохое сочетание, не правда ли? В большевики записался только в 1919 году, во время первой мировой войны был секретарём лож Великого Востока Франции Парижского региона. В 20-е годы был зам. директора Эрмитажа. Ну как, ничего не забрежневело?

Вот это всё и есть история. А не пилпула с берестяными грамотами. История это факты. А правильное дозирование информации это основа основ управления человеческим обществом и имманентное свойство любой культуры.

Д. Галковский 

http://galkovsky.livejournal.com/93385.html#cutid1 

http://galkovsky.livejournal.com/93620.html#cutid1