Одной из характерных особенностей американизма, проявляющихся, в частности, в культуре и в особенности в кинематографе, является специфическая напускная придурковатость. Великолепное психологическое оружие, с помощью которой любая демагогия, любая ложь, любая наглость, получают особую индульгенцию: «что с этого идиота взять?» Вечно давящийся крекерами, падающий с велосипеда и путающий географические названия и экономические термины Буш силен именно тем, что с такого лидера, в отличие от умничающих европейцев или нынешних лидеров России, взять действительно нечего. Без авианосца «Энтерпрайз» и билетов ФРС Буш — пустышка, ноль. С ними, — имеет право молотить все что угодно, и мы вынуждены будем прислушиваться.
Аналогично и с Голливудом. Без спецэффектов, миллионных бюджетов и заведомо обеспеченного промоушена перед нами корявое изложение банально рассказанных историй. Со всем этим багажом любая голливудская поделка обязана превратиться если не в шедевр, то хотя бы в «сильный фильм», похвалят который примерно столько же, сколько и изругают. Это только русскому или французскому кинематографу периода расцвета не нужны были «большие батальоны» из купюр, чтобы снимать отличное кино (и то, к слову сказать, у лучших кинокартин сталинского времени с бюджетами было все в порядке и сегодня Россия с ее нефтедолларами могла бы не только найти денег старикам на лекарства, но и обеспечить величественный кинематограф, если бы имели совесть в первом случае, и знание что снимать во втором). Закон кинокапитализма же прост — сколько вложен денег, таков будет и резонанс.
Поэтому составлять списки исторических ошибок фильма «300» (про спартанцев добавили, похоже, только наши кинопереводчики, чтобы вызвать ассоциации со старым фильмом) и в самом деле бессмысленно. Они легко отбиваются обычным американистским дуркованием: «у нас же не историческое кино, а экранизация комикса». И вообще, «только бизнес, ничего исторического». То, что под этим дуркованием скрывается очередная серия голливудского киноэпоса во славу американской ближневосточной политики (о предыдущих — «Трое» и «Александре» мне уже приходилось писать), тоже, в общем-то понятно. И обида иранцев, написавших на «300» жалобу в спортл…, простите, ООН, тоже вполне обоснована. Обнаружить себя в образе уродов и педерастов представителям страны, в которой гомосексуалистов публично вешают, было не очень приятно. Однако эта параллель, этот антииранский выпад, слишком поверхностны, чтобы заслуживать внимания. Этот ключ к анализу нам даст ничуть не больше, чем историко-фактологический.
Интересно проанализировать другое.
Первое, — не то, какими хотят изобразить иранцев американцы, а то, какими они хотят увидеть себя в «спартанской» проекции.
Второе, — не то, что Голливуд безбожно искажает факты реальной истории Спарты и Греко-персидских войн, а то, в какую сторону он их искажает. И тут мы обнаружим немало интересного.
Триумф биополитики
Американцы отождествили себя не с «моряками, философами и любителями мальчиков» (как говорил в фильме Леонид, забывая, кто на самом деле в Греции был наибольшим любителем мальчиков) афинянами, а со спартанцами. То есть с военно-деспотическим режимом, в основе которого были невероятно жестокое рабское покорение илотов, страх перед этими покоренными и безжалостный социальный дарвинизм, подчиненный принципу «выживает сильнейший». Ни для кого, собственно, не секрет, что именно этот озверелый социал-дарвинизм лежит в основе-основ американизма, хотя и прикрытый сейчас толстым слоем мультикультурной и полисексуальной демагогии. Однако, в последнее время начинает прорывать.
Первой ласточкой был оглушительно грязный и столь же оглушительно смешной фильм «Борат», в котором в концентрированном виде представлено — что на самом деле думают американцы о народах, живущих восточней Эльбы, южнее Дуная и западнее Аляски. Наиболее показательна сцена, когда совсем уже запутавшийся в Америке Борат попадает в вагончик парней студенческого братства — простых ребят, пьющих пиво, смотрящих на телок и высказывающих свои идеи. Студенчество в евро-американской парадигме является, разумеется, носителем наиболее «передовых» идей. И до недавнего времени этой идеей были как раз мультикультурность, эгалитаризм и педерастия. И вдруг мы с удивлением обнаруживаем, что «боратовские» студенты кроют меньшинства последними словами, а один из них произносит знаковую фразу: «В Америке рабство запрещено, к сожалению…».
Расизм и социал-дарвинизм сочатся в «300» из каждого кадра. Персы являются явным собранием антропологических и совсем уж нечеловеческих мутаций. Спартанцы все до одного — идеальными нордиками. Хотя, казалось бы, вольность «экранизации комикса» вполне допускала бы включение в их число нескольких атлетично сложенных «афроамериканцев» (тут-то мы и ловим авторов на лжи, когда они говорят об условности своего кинопространства). Даже недовыброшенный в пропасть Эфиальт, к которому у нас должно проснуться что-то вроде жалости, оказывается тем самым предателем, который губит Леонида и его войско. А сам Леонид дает идеальную апологию спартанского «холокоста уродцев» — спартанец должен сражаться в фаланге, которая требует определенных антропологических зарактеристик, и отступление от них делает человека полностью непригодным. Вычерченная в «300» корреляция между белым расовым типом и нравственным совершенством, и отступлением от этого типа и моральным уродством, столь абсолютна, что ей позавидовали бы Гобино, Чемберлен и Розенберг, не говоря уж более приличных и вменяемых расологах.
Итак, подлинная надежда свободы в современном мире — это те, кто полностью противоположен нарисованному некогда портрету будущего президента США: «одноногая негритянка-лесбиянка больная СПИД-ом и борющаяся за права животных». Спартанцы белокожи, идеально сложены, гетеросексуальны, дерутся как и положено предкам «супермена» и «бэтмена», а с животными расправляются с редкостной безжалостностью (при съемках фильма пострадали волки, лошади, носороги, слоны, и кажется обожравшиеся падалью чайки). Мало того, Леонид без должного почтения относится даже к такой святыне толерантности, как легкие наркотики, которыми одурманивают жриц в лепрозор…, то есть храме эфоров.
Кстати об эфорах. При при актуально политическом прочтении фильма они однозначно ассоциируются с американским Конгрессом, который, как известно, совершенно не в восторге от перспективы потратить деньги американских налогоплательщиков еще на одну бушевскую войну. Совет в отношении этого собрания прокаженных дан предельно простой — почтительно игнорировать. Буш должен начать войну в Иране, заявив, что это его личная прогулка по местам боевой славы Чингисхана, а флоты, авианосцы, бомбардировщики, крылатые ракеты, «Абрамсы» и морские пехотинцы являются не более чем его эскортом. Если такое настроение настолько ясно выплеснулось в кино, то не исключено, что несмотря на все прогнозы о неприемлемости для американского общества и законодателей новой войны, она все-таки начнется, в качестве личной авантюры президента (например — под конец срока, когда терять будет нечего).
Какой вывод из всего этого следует? Не исключено, что имперский «неоконсерватизм» бушевского образца и в самом деле зарезервировал для себя запасную линию отступления от провалившегося проекта «либеральной империи» — идею «белая либеральная империя», в которой свобода и либерализм связываются с определенным расовым типом, защищаемым спартанцами-американцами. В то же время народам востока отводится хитрая функция — с одной стороны, они — объект американской экспансии на Востоке, в местах своего проживания. С другой, они же — агрессоры в Европе, в Америке, всюду, куда прибывают легальными и нелегальными иммигрантами и приносят с собой «рабские обычаи», шариат, коноплю и, до кучи, моральную извращенность (ведь самый надежный способ избежать обвинения — обвинить в том же самом противника). И, тем самым, агрессия США на Ближнем и Среднем Востоке превращается в операцию сдерживания…
Если бы такая идеологическая метаморфоза и в самом деле произошла (впрочем, это маловероятно, не каждый голливудский фильм надо принимать как руководство к действию), то это было бы логичным завершением транформации американской и вообще западной политики в биополитику. Эту тенденцию социальной трансформации американского общества отметили еще в 1970-е годы представители будапештской школы марксистской социологии Ференц Фехер и Агнесса Хеллер, а вслед за ними у нас А.И.Фурсов. Биополитика — это политика, в которой основными политическими субъектами становятся биологические группы и страты — раса, пол, группа соединенная определенными физическими особенностями, например инвалиды или ВИЧ-инфицированные. Затем к этим биополитическим группам прибавились защитники прав животных, экологи — то есть, так сказать, защитники прав деревьев. Консервативные силы ответили на это поднятием проблемы биоэтики и борьбой против генетических экспериментов. И вот, вполне логично, что для полноты выстраивания биополитической палитры, в нее внесен жирный голливудский мазок либерально-расистского мейнстрима, картина завершена. Сцепка политических признаков с расовыми закреплена намертво и не исключено, что чуткая американская социальная наука ответит на призыв царя Леонида масштабным пересмотром «боасовской» — то есть принципиально релятивистской — культуроцентрической парадигмы, в которой развивались социальные науки США весь ХХ век.
Не менее масштабными могут быть последствия подобной идеологической трансформации для мира, и, в частности, для России. «Феномен Саркози» в Европе, о котором уже много говорилось, может оказаться вписанным в значительно более жесткий «антивосточный» контекст, чем нам представлялось. Вполне возможно осуществление давних пророчеств Вадима Леонидовича Цымбурского о переходе Запада к строительству полномасштабной идеологической и физической стены, которая отделила бы его от the Rest. Но тем опасней становится положение России, в которой найдется немало тех сил, которые готовы будут хоть тушкой крокодила, хоть его чучелком попроситься в приживалки за эту великую стену.
Если у современных апологетов натовского гарнизона в Кремле есть то несомненно уязвимое место, что они фактически выступают в качестве «шпионов» американской, либеральной и мультикультуралистской империи, то в случае трансформации этой империи в биополитически-расистскую, их голоса об освободительной миссии НАТО, которая избавит русских от совместной жизни с татарами и кавказцами зазвучат с предельной мощью. И заглушить их будет непросто. Защитники исторического и цивилизационного самостояния России, этнической самодостаточности русских как господствующего народа, составляют в нашем интеллектуально-политическом сообществе по прежнему меньшинство (хотя и творческое меньшинство). Большинство же по прежнему рвется «прислонить» Россию — то к европейской демократии, то к красному Китаю, то к братьям-мусульманам или евразийским степнякам, то вот к «белокурым бестиям». И то, что любое «прислонение» было бы гибельно для России, да и просто унизительно для русских, эту публику заботит мало.
Ахиллесова пета супергероев
Тут бы нашему русскому медведю и настал бы кирдык от совместного напора спартанцев и крокодилища, если бы не одно «но». Авторы «300» волей-неволей обнажили ахиллесову пяту американизма, волей-неволей показали слабость и ограниченность горизонта того «супергероизма», на котором строится американский политический и военный миф.
Как известно, американцы все время «спасают человечество». Сделать это на самом деле им так ни разу и не удалось — в Первой мировой войне спасать было особенно не от кого, но и кайзера, в общем-то, победили французы, американцы только подпирали стенку. Во Второй мировой угроза человечеству была налицо, но вот только затушевать решающую роль русских в ее устранении удается только в современных американских компьютерных играх. И даже коммунизм как величайшая «угроза миру» по странному стечению обстоятельств не пал под ударами Рейгана, а сделал себе харакири с помощью Горбачева. Реализовывать нереализованную страсть спасти человечество американцам приходится в комиксах и фильмах. То инопланетяне нападут, и президент США на истребителе лично сбивает корабль пришельцев. То отважные американцы отправляются через земное ядро, чтобы восстановить магнитное поле земли. Вскоре, как обещано в роликах перед началом «300» несколько отважных американцев отправятся чтобы вновь разжечь солнце и спасти замерзающую землю. Этот мультимедийный супергероизм выступает для самих американцев, как это ни парадоксально, одним из важнейших обоснований господства. На самом деле — самым важным. Если вы спросите американского подростка, почему Америка «is One», то если он будет честным, то он назовет не ракеты и авианосцы, не доллар и демократию. Он скажет: «Потому что в Америке живет Супермен».
«Спартанцы» кинокомикса во главе с Леонидом встроены в тот же супергеройский ряд — они отважны, индивидуалистичны, знают кунг-фу и массу других боевых искусств, метким броском копья попадают в глаз носорогу и прокалывают в еще одном месте губу Ксерксу… Но вот с собственно воинскими добродетелями дело обстоит совсем худо. Для этого и в самом деле нам придется разобраться с тем, каким именно образом преломилась в комиксном сознании подлинная история доблестного спартанского царя Леонида.
В Греко-Персидских войнах, в которые втянули греков отнюдь не спартанцы, а афиняне, эллины преследовали двойную задачу. Не просто отразить наступление персов на Грецию, но и подорвать гегемонию персидской империи прежде всего на море и возвратить в эллинский мир Ионию — греческие города на побережье Малой Азии. Ради этой цели греки поддержали восстание ионийцев, а когда оно было подавлено, они вынуждены были отбиваться от карательной операции персов. Стремительная и хитроумная вылазка персов, приплывших морем прямо к Афинам, была отбита мужеством «марафонских бойцов». И наступило время грандиозного сухопутно-морского похода Ксеркса.
Противодействие греков также было комбинированным, причем основную тяжесть нес на себе флот, в котором большую часть составляли афинские корабли. Интересно то, что морская тема в фильме, воспевающем «морскую державу», фактически отсутствует — ни Саламинское сражение, ни шедшее одновременно с Фермопильским сражение у Артемисия не фигурируют даже в оговорках. А персидский флот во время страшной бури топит… Зевс (а не специалист по этой части Посейдон). Черта эта может быть и малозначительна, но весьма характерна для столь высокоидеологичного фильма. Геополитическое сознание американцев неожиданно становится в нем сухопутным, в от время как персам приписываются некоторые черты морской державы.
Задачей небольшой армии Леонида, состоявшей из передовых отрядов, присланных греческими городами, было подпереть с суши действия греческого флота, сохранить Среднюю Грецию в качестве его операционной базы. Однако соотечественник Леонида спртанец Эврибад, которому, чтобы польстить спартанской гордости, афиняне уступили командование соединенным флотом, вел дело столь нерешительно, что когда Леонид отважно держал Фермопильский проход, греческий флот отступил далеко на юг. Затем, под воздействием одного из величайших стратегов мировой истории — Фемистокла, греки вернулись и вступили с персами в двухдневное сражение. Его «архитектоника» кстати, повторяла фермопильскую. Греки заняли узкий пролив между материком и островом Эвбея и оттуда наносили чувствительные удары персам, вынудив их отступить. Однако к тому моменту Леонид со своим войском погиб, Средняя Греция была потеряна, и реванш греков был отложен до Саламина на море и Платеи на суше.
Нужно быть Владимиром Петровым или Мэлом Гибсоном, чтобы в «Сталинградской битве», или «Мы были солдатами» зрелищно показать механику и логику военной операции, а не просто набор спецэффектов. Интересней другое, — создатели «300» странным образом сместили центр тяжести мифа о «трехсот спартанцах» на первые фазы битвы при Фермопилах (при том, что множество других подробностей, хотя и в весьма извращенном виде, в фильме сохранены). Основные подвиги Леонид и его специалисты по кунг-фу совершают тогда, когда они еще защищают узкий проход, еще не окружены и исторический Леонид имеет у себя под рукой почти пятитысячную армию. В этот момент спартанцы отразили и удар мидийцев, и удар «бессмертных» (бывших, правда не прокаженными ниндзя, а всего лишь отборными персидскими аристократами). Но подобное сражение в теснинах было для любой обученной греческой армии детской игрой, и бессмертной славы Леониду никак бы не доставило. Собственно это и была игра — спартанцы бросались в наступление, потом — в притворное бегство и, заманив достаточно персов в узкий проход, наносили им сокрушительный удар.
Подлинная легенда сменила прозу войны тогда, когда персы, благодаря изменнику Эпиальту, бывшему, кстати, не спартанским горбуном, а искавшим денег малийцем, персы узнали об обходной тропе и совершили обходной маневр (ничего «подлого» в таком маневре со стороны персов, разумеется, не было — это война). Отпустив всех союзников, кроме добровольно оставшихся с ним выходцев из Феспии и оставленных фактически в качестве заложников фиванцев (они перешли к персам во время боя), Леонид решил дать последнее сражение.
Морально он был к нему готов еще когда уходил из Спарты. Эфоры предлагали ему взять все спартанское войско, но он отказался, сказав, что для защиты прохода у него войск достаточно, а для решительной битвы и всех спартанцев будет мало. Леонид знал о данном оракулом предсказании:
Либо великий и славный ваш град чрез мужей-персеидов
Будет повергнут во прах, а не то — из Гераклова рода
Слезы о смерти царя пролиет Лакедемона область.
Либо Спарта, либо царь. Таков был выбор Леонида, и он без тени сомнения принес в жертву завистливым богам свою жизнь и жизнь своего отряда, состоявшего из специально им отобранных взрослых воинов, имевших уже сыновей (поэтому юноши в кино-отряде Леонида — еще один из бесчисленных аисторизмов).
И вот здесь, одержав уже стратегическую победу, персы вынуждены были узнать, что такое стойкость спартанцев. На этот раз бой шел в широком месте фермопильского прохода, там, где спартанской фаланге было достаточно места развернуться. «В этой схватке варвары погибали тысячами — сообщает Геродот, — За рядами персов стояли начальники отрядов с бичами в руках и ударами бичей подгоняли воинов все вперед и вперед. Много врагов падало в море и там погибало, но гораздо больше было раздавлено своими же. На погибающих никто не обращал внимания. Эллины знали ведь о грозящей им верной смерти от руки врага, обошедшего гору… Большинство спартанцев уже сломало свои копья и затем принялось поражать персов мечами. В этой схватке пал также и Леонид после доблестного сопротивления и вместе с ним много других знатных спартанцев… Много пало там и знатных персов; в их числе… два брата Ксеркса. За тело Леонида началась жаркая рукопашная схватка между персами и спартанцами, пока наконец отважные эллины не вырвали его из рук врагов (при этом они четыре раза обращали в бегство врага). Битва же продолжалась до тех пор, пока не подошли персы с Эпиальтом. Заметив приближение персов, эллины изменили способ борьбы. Они стали отступать в теснину и, миновав стену, заняли позицию на холме... Здесь спартанцы защищались мечами, у кого они еще были, а затем руками и зубами, пока варвары не засыпали их градом стрел, причем одни, преследуя эллинов спереди, обрушили на них стену, а другие окружили со всех сторон».
Итак, резюмируем. Уже окруженные, уже обреченные спартанцы вступили в жестокое сражение, в котором истребили тысячи персов (по современным подсчетом — 20 тысяч), в котором до последнего дрались мечами, зубками и руками, и лишь после этого, очень дорого продав свои жизни, пали все до последнего человека, покрыв себя не увядающей в веках славой.
И вот здесь-то создатели «300» и приоткрыли нам всю уязвимость американского «супергероизма». Окруженный кино-Леонид не находит ничего лучшего, чем сбиться в тесную кучку и вступить в нелепые переговоры с Ксерксом, в результате которых совершает бессмысленный и неудачный бросок копья в персидского царя. После чего Леонид и его 300 течение нескольких минут расстреливаются тысячами стрел. Тех самых стрел, которые до того не наносили им никакого вреда. Вместо великого исторического сражения отважного отряда в соотношении 1:1000 при потерях противника 20:1, короткое и невыразительное опереточное самоубийство «супергероев», способных драться только с надежно прикрытым тылом. О том, чтобы кино-Леонид и кино-спартанцы могли продержаться в безнадежном сражении целый день не может идти и речи, это немыслимо, это просто отсутствует в горизонте голливудского мышления и, в значительной степени, американского мышления вообще.
Американцы как нация-комбатант принципиально приспособлены только к сражению на «стратегических картах», стремятся обеспечить себе принципиальное стратегическое преимущество, и тогда, когда по соотношению сил и позиций дело кажется проигранным, обычно уступают, как уступили во Вьетнаме. Собственно, такая модель заложена была канонической для американского военного мышления Гражданской войной. При Геттисберге генералу Ли не хватило прежде всего тупого упорства и напора, умения не отступать и не сдаваться, чтобы решить дело генеральным сражением. И, не сумев тактически переломить ход войны, южане проиграли ее Гранту и Шерману и на большом стратегическом пространстве.
Мы — спартанцы
Эта американская черта удивительно противоположна русской манере воевать — упорству в сопротивлении до конца, упорству в желании, по афоризму товарища Сухова, «лучше помучиться», чем сдаться или обеспечить себе быструю смерть. При этом русские, безусловно, не лишены масштабного стратегического мышления, более того, — мы непревзойденные мастера стратегии, особенно стратегии на больших исторических дистанциях. Достаточно вспомнить Вторую Мировую, большинство геополитических результатов которой (Западная Украина и Белоруссия, Буковина, Прибалтика, Выборг) было достигнуто СССР уже к июню 1941 года, а дальше оставалось их только защитить любой ценой и преумножить. Однако русское стратегическое мышление не подавляет тактического упорства в отстаивании любой, пусть даже самой безнадежной, позиции. Знаменитый призыв «ни шагу назад» являлся политической формулой этой древней русской военной максимы — ни солдат, ни офицер не смеет «мнить себя стратегом» и отступать, если ему «кажется», что дело уже «безнадежно».
Исторических примеров такой стойкости русских воинов — несть числа. Это и «злой город» Козельск, и знаменитая битва при Цорндорфе, в которой Фридриху Великому пришлось услышать предвещавшие грядущую Кунерсдорфскую катастрофу слова: «В воле Вашего Величества бить русских правильно или неправильно, но они не побегут». Это и Севастополь, и Порт-Артур, и разъезд Дубосеково, и Сталинград, и безусловно, самое трагическое и формально «безнадежное», более всего подобное подвигу Леонида, сопротивление наших «котлов» в июле 1941 года, обрекшее вермахт на ставшую роковой для него потерю темпа. Тогда в чистом поле и не то чтобы непроходимом лесу немцев на каждом шагу встречали свои Фермопилы, а за ними еще одни, еще одни и еще одни. Кровавые, трагические, обычно — анонимные, оставшиеся разве что строчкой в подробных военных историях, но в совокупности — сокрушительные…
Возможно потому многим у нас и понравилась голливудская подделка, что мы, русские, вчитываем в нее гораздо больше смысла, чем американцы. Американцы показывают комикс про супергероев, попавших в неприятную ситуацию и сумевших быстро и героически умереть. Подобные истории уже рассказывались англосаксами в конце XIX века. Англичанами про гибель отряда генерала Гордона в Хартуме, американцами про разгромленный индейцами в Долине Смерти отряд генерала Кастера. Мы же видим в этом величественный рассказ о стойкости и упорстве в безнадежном положении, о умении драться копьем, мечом, руками, а если надо — и зубами. Мы видим в этих спартанцах себя. А это значит, что не на уровне греческой рабовладельческой морали, не на уровне биополитических и супергероических бредней, а на важнейшем из уровней, уровне воинского духа и доблести, уровне великого культурного мифа человечества, созданного эллинами, именно мы — спартанцы.
Егор Холмогоров
http://www.apn.ru/publications/print11740.htm
| © Интернет против Телеэкрана, 2002-2004 Перепечатка материалов приветствуется со ссылкой на contr-tv.ru E-mail: |