Объединяющая доктрина

После того как на заседании Совета безопасности Российской Федерации в июне 2005 года было принято решение обновить военную доктрину (ВД) страны, ее основные контуры уже можно представить. Подготовку новой редакции российской военной доктрины на этот раз было решено провести с широким обсуждением в печати, с привлечением не только профессиональных военных, но и политиков, историков и политологов. По словам президента Российской академии военных наук генерала армии М.Гареева, этот документ должен служить делу "объединения основных сил общества, стоящих на позиции укрепления российской государственности".

Также в официальном комментарии было отмечено, что необходимость пересмотра положений предыдущей редакции ВД России (2000) обусловлена новыми явлениями в международной политике, расширением и укреплением военных альянсов и широкой программой перевооружения основных мировых игроков новыми, еще более разрушительными видами оружия. Однако главное, что побуждает теперь пересматривать ВД страны - это, по-видимому, решимость руководства России более активно и эффективно реагировать на силовые вызовы, чем это было еще пять лет назад. В связи с этим у власти возникла необходимость добиться взаимопонимания с обществом путем принятия нового открытого документа, в котором бы понятным для непрофессионала языком излагалась концепция национальной безопасности, описывалась сфера угроз и способы противодействия. Таким образом, военная доктрина, наряду с концепцией национальной безопасности, доктриной внешней политики и т.д., может стать одним из основополагающих документов национальной политики, который посвящен способам противодействия военным угрозам и обязателен для исполнения государственными органами. Этот документ мыслится также как основа для последующего принятия соответствующих законов, подзаконных актов и распоряжений власти, посвященных военной организации государства и смежным вопросам.

Согласно этому замыслу военная доктрина вследствие своей открытости должна быть одновременно практически применимым, понятным для широкой публики документом, не вызывающим отторжения внутри страны. Она должна также служить на международной арене моральным противовесом тем "миролюбивым" и "человечным" доктринальным заявлениям и тезисам, которые выдвигаются другими участниками мирового процесса, в частности США и блоком НАТО.

Так, НАТО в доктринальных заявлениях и документах неизменно подчеркивает свою роль "в деле защиты мира". А, например, в последней редакции американской военной доктрины, известной как Стратегия национальной безопасности или "доктрина Буша", сказано, что США намерены использовать военные методы для поддержания "мирового экономического роста", "укрепления мировой демократии" и "защиты человеческого достоинства". Также заявляется, что в результате завершившейся "великой всемирной битвы" силы "зла", "тоталитарных утопических проектов" одолены и рассеяны и осталось справиться с оставшимися "немногими озлобленными".

Соответственно, в будущей редакции военной доктрины России (которая, кстати, совсем не обязана так называться, оставаясь таковой по факту, но не по названию) было бы целесообразно расширить часть, посвященную изложению политических ценностей современной России, относительно которых имеется широкий консенсус. В частности, необходимо дать ответ на американскую попытку "демократической перестройки" мира по своему вкусу и в собственных интересах, которую многие в России, да и не только в ней, считают очередной весьма опасной попыткой переделать мир по лекалам утопических представлений одной из американских политических групп.

Однако целесообразно ли все основные положения военной политики излагать в одном открытом документе или имеет смысл формулировать ряд вещей в отдельных документах, не обязательно открытых для всеобщего обозрения? Об этом будет сказано далее. Вот вопросы, на которые, по мнению начальника российского Генштаба генерала армии Ю.Балуевского, военная доктрина должна давать ответ:

- Каково отношение государства к проблеме войны и мира?

- Считает ли государство войну приемлемым средством продолжения политики?

- Какими путями и способами решать проблему предотвращения войны?

- Как должны обеспечиваться безопасность и укрепление обороноспособности государства?

- Каковы источники военной опасности?

- Каков уровень непосредственной военной угрозы?

- Каков характер военных конфликтов, в которых возможно участие государства, его вооруженных сил, других войск и воинских формирований?

- Какие цели и задачи могут стоять перед государством, его военной организацией по обеспечению военной безопасности и предотвращению потенциальных угроз?

- Каковы основные формы применения Вооруженных сил (ВС) и других войск?

Какие же трудности возникают при попытке дать ответы на эти вопросы? Мы попытаемся сосредоточиться, прежде всего, на трудностях политического плана.

Кризис классического анализа

Ограничения, накладываемые на цели и средства войны самим существованием разрушительного оружия массового поражения и расширением списка его обладателей, а также общее усложнение мировой политики привели к кризису классических бинарных оппозиций, с помощью которых мы привыкли анализировать международные конфликты. В новой ситуации вскрылась условность и недостаточность таких противопоставлений, как "война и мир", "нападение и оборона", а также деление мира на "противников" и "союзников".

Усугубляющаяся сложность мира и высокая цена ошибки требуют от нас более выверенных стратегий, для чего необходимо учитывать все разнообразие политических ситуаций и противоречий, которые приходится разрешать. Бинарная черно-белая картина мира, несмотря на привлекательную простоту и удобство, все менее подходит в качестве модели для принятия квалифицированных политических и военных решений. Все чаще приходится учитывать наличие "смешанных" и "переходных" состояний.

Эта сложность профессионального анализа вступает, однако, в противоречие с настоятельной необходимостью по мере демократизации общества разъяснять государственную политику массам, которые далеко не всегда оказываются способны воспринять ее во всей сложности, а часто из-за секретности тематики не могут получить нужную для глубокого понимания ситуации информацию. В результате политическая риторика и пропаганда по-прежнему существенным образом отличается от серьезной, часто закрытой политической аналитики.

Мы привыкли, что военная доктрина государства или документ, ее заменяющий, разрабатывается в период подготовки к войне. И, как справедливо заметил в своей статье генерал М.Гареев, если исходить из того, что написано в словарях, отличием "войны" от "невооруженной борьбы" и соответственно военного периода от мира является массовое применение оружия. Однако ситуация постепенно меняется, и теперь в связи с все более активными попытками ряда государств и разного рода "неправительственных организаций" применять разрушительные для политического порядка и общества в целом психологические, пропагандистские, идеологические и дипломатические схемы воздействия, а также с развитием технологий нелетального воздействия, психотропным и нелетальным оружием, границы между состоянием "мира" и состоянием "войны" все более стираются. Но, как давно замечено, когда нет настоящей войны, не может быть и настоящего мира...

Однако подобное утверждение, выдвинутое в качестве публичной декларации, обесценило бы лозунг борьбы за мир, а также усилия по поддержанию боеготовности ВС как единственному способу предотвратить войну. В результате готовность общества себя защищать была бы понижена. Тем не менее продолжать как ни в чем не бывало рассуждать в терминах "сохранения мира" и "предотвращения войны" далее невозможно. Такие рассуждения имеют сомнительную эмпирическую основу и к тому же предполагают цели, могущие в конце концов оказаться иллюзорными. Так, по результатам компьютерного моделирования, проведенного еще в начале 90-х годов в ряде стран Запада и в Израиле, был сделан вывод, что проблема предотвращения войны, как и точного предсказания ее начала, по крайней мере на сегодняшнем этапе понимания этого вопроса, является неразрешимой из-за исключительно сложного характера взаимодействия различных факторов.

Кроме того, когда заводится разговор о таких вещах, как предотвращение вооруженного конфликта, чтобы эти слова не воспринимались как пустая декларация, приходится уточнять, до какой степени то или иное государство готово идти на жертвы ради мирного разрешения противоречий? Но тут же возникает другая трудность: если у государства-агрессора сложится впечатление, что его контрагент готов идти на уступки ради предотвращения вооруженного конфликта, ему будет гораздо легче спланировать стратегию давления, угрожая началом вооруженного конфликта с целью получения этих самых уступок даже без войны, то есть с наименьшими для себя издержками. Таким образом, готовность к определенным уступкам ради предотвращения войны - вещь вполне рациональная, но открыто декларировать свою уступчивость было бы чистейшим безумием.

Из вышеизложенного также следует необходимость разделения военной доктрины на открытую и закрытую части, поскольку немалая часть положений, содержащая перечень "необходимых мер" и конкретные стратегии их реализации, не обязательно должна быть известна "потенциальным противникам" и "потенциальным союзникам". Впрочем, открытые и закрытые положения можно развести и по документам с разным названием, которые в последних выступлениях высшего командного состава предлагалось назвать стратегией (или концепцией) национальной безопасности и собственно военной доктриной.

Тогда на экспертном уровне было бы правильнее говорить не о способах предотвращения войны, а о целях военной политики, не об уровне непосредственной военной угрозы, а об угрозах национальным интересам, для защиты которых необходимо применение силовых мер воздействия. С другой стороны, пока нет альтернативы лозунгу борьбы за мир, который все еще способен объединить различные силы во всем мире для противостояния "поджигателям войны". Тем не менее очевидно, что и он нуждается в модернизации. Возможно, формулировка его как борьба за более справедливый и более безопасный мир в большей степени отвечала бы как современным реалиям, так и характеру нынешней российской государственной риторики.

Все же, как нам представляется, роль классических бинарных оппозиций в открытой политической риторике, посвященной военным вопросам, сохранится, поскольку общество будет продолжать нуждаться в объяснении картины мира путем привычных, доступных его пониманию символов и образов. Определенный уровень "двоемыслия", под которым в данном случае следует понимать разницу между модусом рассуждения профессионалов и широкой публики, будет сохраняться, несмотря на то, что развитие информационных технологий сделает, и уже сделало, вхождение в профессиональные сферы более быстрым.

Доктрина эффективности

Как известно, в советские времена мощь ВС была существенно более значительна, чем мощь современных ВС РФ, однако нельзя сказать, что социальная отдача от их могущества была соразмерна вложенным в них средствам. Одной из причин такого положения была неэффективная идеология использования силы, неадекватно поставленные цели военной политики.

Так, отдавая дань этой идеологии, адмирал С.Г.Горшков, много сделавший для развития флота, писал в исследовании "Морская мощь государства": "Растущее морское могущество нашей страны обеспечивает успешное проведение ее внешней политики, позволяет постоянно расширять торговые, транспортные, научные и культурные связи с другими странами, укреплять конструктивное сотрудничество государств с различным общественным строем, дает в руки нашему народу важнейшее средство в выполнении его исторической миссии - постоянного расширения экономической помощи всем странам, вставшим на путь независимого развития".

Другими словами, в преломлении коммунистической идеологии основная функция ВС страны заключалась в защите государства рабочих и крестьян от агрессии, чтобы оно смогло, в свою очередь, еще более активно помогать всем странам, вставшим на путь независимого развития. Как нетрудно понять, так поставленные цели вели к разбазариванию средств ради "высоких идеалов" и, как выяснилось в дальнейшем, отнюдь не способствовали объединению общественных сил вокруг идеи защиты советской государственности.

Очевидно, что в условиях глобальной конкуренции столь крупные национальные усилия, как развитие и поддержание боеготовности ВС мирового класса, должны себя окупать. Кроме стремления к обладанию возможностями (know-how), приходится ставить вопрос "зачем?" (know why) и постоянно заботиться об эффективном использовании уже имеющихся возможностей. То есть цели военного строительства должны ставиться вполне рационально. И если в вопросах их применения будут делаться отступления от принципов эффективности и рационального использования, издержки содержания мощных ВС возрастут, а польза от них уменьшится. В связи с этим возникает необходимость тщательного анализа вопроса, насколько оправданы те или иные ограничения на применение силы, которые страна готова взять на себя по своей доброй воле.

Генерал-полковник А.Рукшин в статье, посвященной военной доктрине, пишет о приоритетности невоенных средств разрешения кризисных ситуаций, которые базируются на основных принципах, выработанных Генеральным штабом. Однако возникает вопрос, как следует понимать в данном случае "приоритетность"? В том редком случае, когда эффективность мирных и военных методов совпадает, приоритетность будет означать выбор мирного пути. Но следует ли избрать военный путь решения проблемы, если он будет признан более эффективным в данной конкретной ситуации? Если да, то не лучше ли говорить о том, что всегда следует стремиться к выбору наиболее эффективных методов решения в любых ситуациях, в том числе и кризисных?

Если мы по каким-либо причинам во всех случаях предпочтем "мирные", но заведомо менее эффективные, методы воздействия на основании волюнтаристски установленной "приоритетности", то для применения вооруженных сил такая доктрина не оставляет никакого места. Действительно, в случае большей эффективности мирных методов естественно будут избраны они. Однако неужели исключительно мирные методы следует избрать и в случае их меньшей эффективности?!

Таким образом, "приоритетность мирных методов" может обратиться филистерством, отражающим наше неумение или нежелание четко формулировать свои цели и ведущим к отказу от рационального использования силы. В результате деньги, выделенные на вооруженные силы, будут тратиться неэффективно из-за доктринального пренебрежения принципом максимально эффективного использования имеющихся возможностей.

Более современной и изощренной методологией анализа нам представляется метод анализа путем оценки стоимости риска и выигрыша (risk benefit analysis). В этом случае более рискованные вмешательства могут и должны быть оправданы, когда могут принести больший выигрыш с меньшими затратами. То есть выбор средства воздействия должен остаться предметом холодной калькуляции. "Мирные" методы также часто неверно оцениваются как заведомо менее рискованные. Такая оценка является, скорее, данью универсалистским идеологиям, в которых устройство мира описывается весьма упрощенно в расчете на "понимание масс". На самом же деле сравнительная оценка рисков "мирной" и "немирной" политики зависит от конкретной ситуации, которая должна нами учитываться отдельно в каждом случае, если мы хотим принять квалифицированное решение.

В ситуации глобального конкурентного мира нет пока более адекватной методологии оценки оправданности разного рода вмешательств (в том числе, конечно, и силовых), кроме оценки с точки зрения эффективности, понимаемой как совокупная оценка цены риска и полезности (размера возможного выигрыша). И если в России уже догадались отделить идеологию от экономики, было бы странно оставлять неэффективные идеологические схемы в такой ключевой области, как силовая политика.

Ничто, однако, не мешает делать такую оценку в едином контуре с вопросами морали: неучет фактора "морального оправдания" может привести к снижению эффективности действия. В этом и только в этом случае фактор морали следует брать в расчет. В то же время "моральная оправданность" любого действия сама по себе зависит от умения убедительно разъяснить свою позицию... Тогда вопрос генерала Балуевского, считает ли государство войну приемлемым средством продолжения политики, следовало бы также поставить несколько по-иному: "Какие силовые меры из числа необходимых являются тем не менее неприемлемыми по разным причинам?". А ответ следует дать такой: "Никакие". Если употребление силы оправдано с точки зрения рациональной калькуляции, отказ от него равносилен разбазариванию вложенных в ВС народных средств.

Пережитки оборонительного мышления

Далеко не всегда оправдано строить военную доктрину оборонительного характера. Во-первых, как мы упоминали выше, сегодня стирается граница между "оборонительными" и "наступательными" стратегиями и появляется необходимость учета разного рода "промежуточных стратегий". Во-вторых, оценка силовых мер как "оборонительных" является чисто субъективной и зависит от того, кто ее производит. С точки зрения недоброжелателей даже самые ограниченные меры государства по защите своих интересов всегда могут быть охарактеризованы как "превышение права на самооборону". Поэтому правильнее говорить о "комплексе необходимых мер по направлению ситуации в нужное русло". В эти меры необходимо включать "силовые" и "несиловые", "оборонительные", "наступательные" и "промежуточные" действия - по мере необходимости.

Если же провозгласить "принцип оборонительности" в доктрине и следовать ему буквально, получится, что фактически из суммы "необходимых мер" волюнтаристски исключается "наступательная" часть, которая нередко бывает наиболее эффективной. Тем самым нация заранее связывает себе руки и действия ее ВС становятся менее эффективными и более затратными. Если говорить о формировании правильного профессионального мышления, то нужно в данном случае помнить и об "автоматических ошибках сознания", таких как использование в профессиональном анализе понятий и формулировок, предполагающих "оборонительное мышление" по умолчанию.

Следует отойти от рассуждений в терминах "мер противодействия", поскольку такой стиль предполагает утрату инициативы еще до начала конфликта. Как было отмечено выше, более правильно обсуждать военные вопросы в терминах "необходимых силовых мер". Целью этих мер должно быть последовательное движение к ситуации, благоприятной для реализации национальной системы ценностей. Движение страны вперед предполагает отход от "оборонительного мышления" в принципе.

Определенным признаком отхода от "оборонительного мышления" стали заявления российских высокопоставленных политиков и военных о целесообразности "упреждающих ударов". Возможно, эти заявления были сделаны в подражание американцам, взявшим на вооружение концепцию "превентивной войны". Но "сокращать разрыв" с американцами в области государственной стратегии лучше не путем рефлекторного подражания, повторяя каждый изгиб траектории лидера, а путем поиска таких инновационных решений и инициатив, которые благодаря своей эффективности привлекли бы и других, то есть привели бы к смене "майки лидера".

Как теперь заявлено на уровне военно-политического руководства страны и повторено различными авторами, применение ВС должно носить не только ответный характер, но предусматривать и упреждающие действия. Однако и здесь необходимо уточнение: "упреждающие кого?" Без всякой доктрины очевидно, что если будет получена и подтверждена информация о намерении страны "Х" напасть на Россию, то по ней следует нанести удар по крайней мере на день раньше. Неужели это в настоящее время не так!? А если так, тогда нужно ли столь очевидные вещи прописывать в доктрине? Давайте тогда запишем в ВД, что генералы должны Родину защищать, а не воровать!

Если же речь идет о борьбе с террористами, то проблема с ними не столько в "упреждении" их действий (это скорее дело тактики, чем стратегии), сколько в том, что и после совершения ими кровавых преступлений до них в лондонах и эр-риядах не добраться. Вопрос заключается в другом, а именно в допустимости транстерриториальных силовых операций в "мирное время" на территории стран, не находящихся формально в состоянии войны с Россией. Желательно эту проблему таким образом и формулировать, если мы хотим говорить начистоту. Тем более не следует увлекаться и перенимать скомпрометировавшую себя вашингтонскую риторику "превентивных ударов", поскольку это вряд ли добавит уважения к стране на международной арене.

Какой видится будущая война военным теоретикам?

На основе многочисленных публикаций военных специалистов, опубликованных в открытой прессе, можно представить, как, по их мнению, могут выглядеть "войны будущего". Специалисты, прежде всего, предполагают рациональную калькуляцию усилий, целей и средств. Современные военные стратегии предполагают ведение ограниченных боевых действий в таком формате, который делает возможным нанесение неприемлемого экономического ущерба противнику при обязательном сохранении собственной экономики интактной.

При этом экономические и, как следствие, политические трудности противника, а не занятие его территории или даже ненасильственная смена руководства будут служить основным индикатором поражения. Это предполагает опережающую инициативность точечных ударов по болевым точкам противника, не обязательно расположенных на его суверенной территории. Одновременно подразумевается и выверенная ограниченность этих ударов, не дающих противнику повода для более активной эскалации конфликта, который в данном случае не нужен ни одной стороне.

Агрессию НАТО в Югославии и вторжение в Ирак нельзя считать единственно возможными формами новой войны, которая в будущем может вообще ограничиться ведением враждебных действий на транспортных морских, воздушных, космических и электронных коммуникациях без пересечения международных границ. Таким образом, война в XXI веке станет еще менее отличимой от рутинной политики...

Операциями такой войны может стать точечное нанесение ущерба воздушному сообщению, ограниченный удар по спутниковым группировкам противника, заказные убийства политиков и выдающихся личностей - все то, что без особого уточнения в военной доктрине 2000 года было названо достижением военно-политических целей непрямыми неконтактными действиями. Возможен и ядерный шантаж со стороны некоторых государств, не обладающих достаточными средствами доставки, но угрожающими ввезти на территорию России "адские чемоданчики". Собственно, действующей формой такого шантажа могут оказаться и простой намек на возможность "утечки" ядерных материалов в руки "террористов" с целью продиктовать другому государству свои условия международного порядка. Тогда события могут развиваться по сценарию, который сформулировал начальник Генштаба Российских ВС в своей статье: "В современной обстановке государства могут потерпеть поражение, даже не вступая в вооруженную борьбу". Добавим от себя: их народы и руководство даже не осознают в первый момент, что война проиграна...

Поводом к началу активных враждебных действий могут быть формальные требования законодательства, экологические соображения, соображения "укрепления демократии", "восстановления законности", "развития свободы прессы" и т.д. В этом смысле следует быть готовым к тому, что новая война не будет называться ни войной, ни даже "миротворческой операцией", а получит какое-нибудь совершено неожиданное название, призванное утаить от общественности суть дела: "операция по спасению морских животных", "меры по укреплению безопасности воздушного и морского сообщения", "союзнические усилия по предотвращению энергетических рисков"... Это могут быть точечные военно-полицейские меры с параллельными попытками деформации международного законодательства в свою пользу, например, направленные на то, чтобы сделать экономическую деятельность конкурента (рыболовство, добычу полезных ископаемых) в различных районах Мирового океана невозможной. Ряд последних рыболовецких инцидентов возле архипелага Шпицберген могут служить примером попыток реализации подобного рода стратегий.

Средствами ведения войны станет применение беспилотных летательных аппаратов разного размера, дальности действия и высокой автономности, боевых наноспутников. Широкие классы боевых систем, в которых автономные боевые единицы объединены беспроводными сетевыми технологиям на основе искусственного интеллекта, будут созданы в следующем десятилетии в сухопутных, военно-воздушных, военно-морских частях стран НАТО, Китая и Индии. С точки зрения "холодной калькуляции" опасность, исходящая от ведущих держав, если они решат применить против России имеющиеся у них средства вооруженной борьбы, существенно больше, чем угроза негосударственного терроризма, даже ядерного.

Даже страны Азии теперь делают ставку на капиталоемкие боевые системы. А учитывая собственные демографические реальности, Россия нуждается в разработке и принятии на вооружение подобных систем в существенно большей степени, чем блок НАТО или тем более Китай или Индия. Новый этап гонки вооружений в совокупности с демографической ситуацией объективно толкает и Россию на разработку дорогостоящих беспилотных боевых комплексов, способных действовать в едином информационном и организационном контуре вместе с людьми. Психология государственных лиц, ответственных за обеспечение национальной безопасности, должна кардинальным образом сместиться от готовности жертвовать людьми к готовности жертвовать средствами, понимание чего, к сожалению, пока отсутствует даже на самом высоком уровне.

Война будет осуществляться на суше, на море, в воздухе, в экономическом, кибернетическом и массмедийном пространстве, а военными действиями станет невозможно эффективно управлять только из одного центра. При этом сама сфера принятия ответственных решений колоссальным образом увеличивается. И в отличие от прошлых войн, в которых условный "народ" объединялся под единой агендой (повестка дня) в основном для роли исполнителя, в будущих войнах этого будет недостаточно: необходима широкая интеллектуальная поддержка нацией боевых действий нового поколения на всех уровнях, включая принятие ключевых решений на своем локальном уровне. Таким образом, уровень общего и политического образования граждан, уровня их общественно-политической активности становятся значительными факторами национальной безопасности.

Поддержка сепаратизма, экстремизма и агентуры влияния во враждебном государстве новыми, более изощренными и скрытными методами также будет продолжать оставаться одним из распространенных методов ослабления "конкурентов", и к ней ведущие мировые государства и объединения будут прибегать друг против друга в большей или меньшей степени в зависимости от периодов "охлаждений" и "оттепели" в отношениях. Опасность стихийного негосударственного терроризма полностью сохранится, но в связи с ростом технических возможностей крупнейших спецслужб она будет затенена опасностью "прикормленного терроризма".

С ростом степени интеграции российской экономики в глобальную зависимость России от линий международного транспортного сообщения резко возрастает. По мере процесса глобализации Россия только теперь становится по-настоящему морской нацией, что требует перестройки национального мышления. Если бы в какой-то момент эти линии оказались в руках у одной страны или одной группы стран, всему остальному миру могли бы быть навязаны свои условия, причем не только условия морского сообщения и международной торговли, но и политические условия. Россия имеет самую протяженную в мире морскую границу. Если присовокупить к этому 200-мильную экономическую зону, мы получим огромную территорию, сравнимую с территорией европейского континента, требующую постоянной охраны и освоения.

Новый фактор - климатический. Таяние льдов Арктики открывает Северный Ледовитый океан для освоения и... следующего витка борьбы за ресурсы, транспортные пути и акватории. Потепление климата сделает в течение ближайших десятилетий северные территории России уязвимыми для иностранного вторжения с морских направлений. "Русская зима", являвшаяся на протяжении веков одной из природных "хранителей" Российского государства, больше не будет играть эту роль, и то единственное, на что может рассчитывать нация в деле защиты своего суверенитета и природных ресурсов, - это передовые технологии.

"Конкурентное противоборство" вместо "борьбы добра со злом"

Если в рамках логики идеологического противостояния две мировые системы и их идеологии соперничали до полного уничтожения одной из них (естественно, в рамках каждой такой идеологии назывались противоположные результаты такой борьбы), то в рамках более изощренной логики глобальной конкуренции конкурентное противоборство в мире постоянно порождается нуждами "потребителя", не заинтересованного в монополизации мирового производства политического продукта.

Это противоборство не имеет эсхатологического смысла борьбы "добра" со "вселенским злом" и в результате его не ожидается никакого утопического "конца истории" с построением демократии во всемирном масштабе (вариант - коммунизма) в "конце времен" и последующим наступлением "золотого века". Наоборот, конкурентное противоборство получает конкретный положительный смысл как единственная альтернатива монополии и монополярности. Переход его в военную фазу можно рассматривать в качестве феномена "недобросовестной", "противозаконной" конкуренции, которую, однако, никогда невозможно исключить из сферы возможного.

Таким образом, констатация наличия глобальной конкуренции не только утверждает имманентность международных конфликтов, но и устанавливает один из источников их воспроизводства. Также причина конфликтов выводится за рамки "идеологических разногласий" и "борьбы систем". Другими словами, в вооруженные конфликты теперь могут быть вовлечены государства как различной, так и близкой идеологической ориентации. Одинаковая общественная система более не может считаться препятствием для разного рода конфликтов, включая вооруженные между государствами.

Такой подход в большей степени соответствует реальности, чем избитые тезисы идеологий ХХ века: у социалистических стран нет причин воевать друг с другом и демократии между собой никогда не воюют. Если мы отвлечемся от узких идеологических шор в наших определениях, то заметим ряд примеров того, как страны, имеющие весьма сходную политическую систему, вступали между собой в серьезные вооруженные конфликты либо были на грани их начала. В качестве примера можно привести вооруженное столкновение между Великобританией и Японией во Второй мировой войне, угрозы США напасть на Индию в 1971 году в связи с событиями в Восточной Бенгалии, нынешние угрозы США в адрес Ирана, ливано-израильские вооруженные столкновения и т.д.

Более того, благодаря росту числа стран так называемого демократического устройства, их, как правило, высокой международной активностью, высоким уровнем внешнеполитических амбиций и колебанием внешнеполитического курса опасность возникновения вооруженных конфликтов между ними будет только расти. России следует приготовиться к тому, что свои интересы ей придется защищать в плотной агрессивной среде плодящихся вокруг нее националистических режимов, объявленных демократическими, руководство которых находится под прессом иностранного влияния и под давлением националистически настроенной улицы. Никакие объективные "идейные совпадения" не смогут сами по себе направить ситуацию в нужное для России русло, если не будут подкреплены убедительным лидерством в факторе силы и стратегии ее применения.

Необходимые меры

Вообще говоря, по принципу "где тонко, там рвется" следует с наибольшей вероятностью ожидать враждебных действий на тех участках, где имеются конфликты, защита интересов государства ослаблена и где его потенциальные противники имеют изначальное преимущество. Потенциальный агрессор всегда имеет право выбирать слабое место для нападения. В то же время возможность обеспечить стопроцентную защиту государственного организма от всего возможного спектра враждебных действий иллюзорна из-за высокой затратности. Из этого частного вывода следует более широкий вывод о недостаточности любых чисто оборонительных стратегий для гарантирования национальной безопасности. Для более эффективной защиты национальных интересов следует предвосхищать враждебные действия потенциальных противников, принимая меры по их ослаблению и сдерживанию от агрессии.

Здесь "предупреждающий удар" не обязательно означает военные меры: это может быть комплекс мер по подрыву экономики, истощению сил потенциального агрессора, втягиванию его в локальные конфликты. Кроме того, могут использоваться и другие меры классической дипломатии в сочетании с точечными военными и специальными операциями, а также поддержка разного рода сопротивления. Но в самую первую очередь идет речь не о мерах упреждающего подрыва, а о мерах упреждающего переубеждения. Последние в случае умелого применения могут превратить потенциального конкурента в союзника. В то же время логика глобальной конкуренции говорит о том, что невозможно сделать своими союзниками все государства, следовательно, к этому и не надо стремиться... Естественно, все эти меры, как и конкретные стратегии их реализации, должны приниматься на основе тщательного анализа данных разведки и выводов аналитиков, говорящих об опасности того или иного государства или фактора и шансов на успех того или иного рода воздействия на него.

Для того чтобы гарантировать рост эффективности угрозы применения силового воздействия, необходимо с самого начала военного строительства подумать об обеспечении "убедительности" силового потенциала. На сегодняшний день критерий "наглядной убедительности" составляет органическое целое с критерием "боевой эффективности". Это еще и вопрос эффективности вложения средств, поскольку один и тот же военный бюджет может обеспечить или не обеспечить ожидаемый рост "убедительности" силовых аргументов для противника. Система принятия решений во многих странах построена таким образом, что для влияния на нее в нужном направлении недостаточно просто иметь разрушительное оружие, существование которого убедительно для военных профессионалов. Следует иметь такие системы оружия, которые были бы способны наглядно убедить общественное мнение зарубежных стран в своем непревзойденном качестве. То есть усилия по развитию систем вооружений и ВС необходимо сочетать со старательным разъяснением их достоинств непрофессионалам. Несколько упрощенно можно пояснить это следующим образом: если подводные лодки мало убеждают зарубежную общественность, поскольку малозаметны, то нужны в дополнение к ним надводные корабли, иначе мы просто топим деньги в воде.

Россия также должна быть способна убедить союзников в своей военно-технической состоятельности. Генерал Гареев частично прав, когда говорит, что в настоящее время "Китай и Индия отходить от США и других стран Запада не будут, ибо только там можно получить доступ к передовым технологиям", - однако невозможно смириться с тем, что и далее исключительным донором технологий в мире будет один центр силы. Такое положение не может устроить в долгосрочной перспективе ни одного крупного игрока на международной арене, включая, конечно, Китай и Индию, активно стремящихся к тому, чтобы самим стать донорами передовых технологий. Не должна с подчиненным положением на рынках технологий мириться и Россия, для которой нет иного позитивного решения, кроме как превратиться в один из центров разработки новых технологий. В ином случае безопасность страны окажется под угрозой из-за технологической зависимости от других стран и прогрессирующей потери союзников.

При доработке новой редакции военной доктрины следовало бы обратить внимание и на некоторые упущения в тексте прежних редакций, связанные с недооценкой опасности невооруженных методов борьбы, которые могут быть настолько опасными, что потребуют силового ответа. Так, в списке внешних угроз, приведенном в военной доктрине редакции 2000 года, отсутствует угроза целенаправленного подрыва стабильности национальной экономики и ослабления показателей ее роста, которая может стать ведущей в арсенале воздействия на Россию в ближайшие десятилетия. Между тем в свете разговоров о необходимости "энергетической независимости" можно ожидать попыток ограничения доступа российского энергетического экспорта на традиционные рынки, а недовольство российской торговлей оружием может привести к попыткам заблокировать и ее. В прошлом уже раздавались угрозы разбомбить российские системы ПВО, если они будут размещены на Кипре или в Сирии.

В то же время процессы дальнейшей демократизации, отхода от ельцинских принципов "дикого капитализма 90-х" и рост ожиданий российских граждан, если таковые будут продолжаться, сделают политическую жизнь существенно более чувствительной к колебаниям уровня жизни, опять, как в советские времена, превратят экономику в решающее "поле битвы" за судьбу государства. В результате может сложиться ситуация, когда навязываемый "новый миропорядок" станет для государства узким местом, а существующего "мирного" инструментария воздействия на международную политику у России в какой-то момент окажется недостаточно для удовлетворения растущих потребностей граждан и амбиций политического класса. В самом разрыве между естественным ростом амбиций и ограниченными возможностями таится существенная угроза безопасности, способная привести к политической дестабилизации.

Текст военной доктрины в этих условиях следует рассматривать как важный идеологический документ и эффективное средство "мягкой силы" внутри страны и за рубежом. Поэтому и уровень требований к такому документу должен быть соответствующий. Осевой идеей доктрины, как нам представляется, должна стать концепция защиты всеми имеющимися средствами права нации на свободное развитие в тесной увязке с защитой личностных свобод граждан России, а также готовность нации при необходимости силой отстаивать свои материальные и духовные ценности. В то же время более узкие профессиональные вопросы военного строительства имеет смысл вынести за скобки публичного документа.

И.Джадан 

http://russ.ru/politics/docs/voennaya_doktrina_rossii_ni_vojny_ni_mira