ЖИВЕЕ ВСЕХ ЖИВЫХ

Призрак Сталина бродит по России. Одни его призывают, другие проклинают, третьи «просто» трясутся от страха. Если же отвлечься от эмоциональных оценок и взять это явление без знака плюс или минус, а «по модулю», то совершенно очевидно, что призраки такого рода появляются обычно в переломные моменты истории. Именно к Сталину люди обращаются сегодня, чтобы определиться в нынешнем хаосе. Он оказался действительно «живее всех живых». Кто-то уважает Маркса, кто-то Ленина, кто-то восхищается умом Николая II или добротой Столыпина. Но всё это — «тени далеких предков». А Сталин — активный участник современного противостояния, он актуален.

Телевидение недаром держится за тему Сталина, непрерывно поминает его прямо или косвенно, часто без видимой связи с непосредственной темой сообщения, между строк. Нанятое властьимущими, это телевидение, со всеми его сванидзе и познерами, искариотами и ерофеевыми, источает ненависть к Сталину — и в то же время танцует от фигуры Иосифа Виссарионовича, как известная барышня от печки. А что поделать, другой «точки отсчета», других оправданий, кроме «преступлений сталинского тоталитаризма», у них нет

Что касается наших земных дел, образ Сталина доведен в народном предании до полной ясности и жесткости. Есть такая легенда: едет Сталин мимо особняка за деревьями: «Какой хороший детский сад!» «Товарищ Сталин, это особняк маршала К." «Я и говорю: какой хороший детский сад!». И назавтра там уже играют и смеются дети.

Почему сегодня вспомнилась (а скорее всего, сложилась) эта простая притча? Потому что всем ясно её зеркальное отражение в нынешней Москве. Едет крутой «новый русский» мимо особняка за деревьями: «Какой хороший бордель. «Шеф, это детский сад!» «Я и говорю: какой хороший бордель для педофилов! Даже вывеску не будем менять».

Не будем давать оценок, берем два образа «по модулю». Каждый делает свой выбор сам, дискуссии по этому поводу практически затихли. Надо только помнить, что в пределе, в последней точке бифуркации, всё равно окажется, что есть два вектора — или к Сталину, или к Гитлеру. Нейтральных не будет. Чехи хотели свободы от радаров советской ПВО? Получайте в свои садики американские ракеты. Европейцы, вы уморили Милошевича — получайте косовских наркоторговцев в колледжи ваших милых деток. Всё это вроде бы мелочи, но весьма показательные и красноречивые.

Однако до последней точки мы не дошли, у нас есть ещё время для разговора со Сталиным на более высоком уровне сложности. Во время смут, вроде той, что мы переживаем сейчас в России, человека мучает вопрос: чем определяется жизнеспособность страны и народа? Почему вдруг гибнут цветущие культуры, распадаются государства, великие империи с грозной армией оказываются бессильны перед ордами варваров? Нам никогда внятно не объяснили, почему римляне апатично, практически без сопротивления, сдали свой великий город небольшому племени вандалов, которое было несоизмеримо ниже Рима и по культуре, и по уровню социальной организации, и по военной силе.

Но нам ли удивляться римлянам, если у нас дважды, с разрывом всего-то в 74 года — в 1917 и 1991 годах — происходило нечто подобное: полное крушение, полный слом всего государственного устройства.

Привычные объяснения: хоть в марксизме, хоть в либерализме, хоть в национализме, — несостоятельны абсолютно. Это просто более-менее приемлемые и удобные отговорки. Не были угнетение и произвол в Российской империи столь невыносимыми и оскорбительными, чтобы свергать монархию, обрушивать страну в национальную катастрофу и начинать гражданскую войну, унесшую более 10 миллионов жизней. За что брат стрелял в брата, а отец в сына?

Сказать, как марксисты, что братья убивали друг друга «из-за несоответствия производственных отношений развитию производительных сил» — насмешка над здравым смыслом. Верить, что русских людей соблазнила дюжина жидомасонов, — ещё глупее. А рассуждения того же Сванидзе, что крестьяне и рабочие позавидовали хозяевам — достойны мышления мыши. Это ещё ниже, чем Говорухин, который доказывает, что не следовало русскому народу устраивать революцию, потому что говядина стоила 15 копеек фунт. А вот если бы, например, 20 копеек — то да, он бы революцию одобрил… Самоубийственный взрыв духовной энергии сотни миллионов человек объясняют интересами желудка! Разум у нынешних духовных пастырей бессилен?

Крах Советского Союза ещё труднее объяснить. Много о нем сказано верного и разумного, но это уравнение до сих пор не решено. Остается некая тайна, к которой пока что никто не решается подступиться. И производительные силы развивались, и производственные отношения им не мешали — можно ли представить себе космическую программу масштаба советской при негодной организации народного хозяйства? Уровень благосостояния рос стабильными темпами, причем без дикого социального расслоения, без миллионов бездомных и беспризорников. Даже число личных автомобилей росло в 70-80-е годы точно в том же ритме, что и после 1991 года, когда на закупку иномарок ухнули средства, изъятые из промышленности, сельского хозяйства и ЖКХ. Порадуйтесь, люди русские, лакированным жестянкам. Назад, к сохе и лучине, но с личным автомобилем.

В чем же дело? Почему сыновья тех, кто прошли до Берлина, как боги войны — гремя огнем, сверкая блеском стали — отдали страну кучке косноязычных паяцев и пьянице с оторванным пальцем? Отдали наследие великого народа, не получив даже миски чечевичной похлебки! Сменяли улыбку Гагарина на ухмылки олигархов! Почему? Попробуйте дать ответ из «экономикса» и чмоканья Гайдара.

В том-то и дело, что ни в «Капитале», ни в «Экономиксе» ответа на такие вопросы нет, как невозможно из второго закона Ньютона вывести формулы Эйнштейна о взаимосвязи массы и энергии. То, о чем мы говорим, отличается от движения стоимостей так же, как ядерный взрыв от падения камня. 

СТАЛИН И ДОСТОЕВСКИЙ

Как же нам подобраться к пониманию этих взрывов? Где Пуанкаре и Эйнштейны, Харитоны и Курчатовы общественных наук? Почему в ХVIII-ХIХ веках человеческая мысль при изучении общества шла почти вровень с изучением природы, отставая максимум на полвека, если не меньше, а сейчас возникла пропасть? Наверное, люди и общество стали в ХХ веке изменяться с ускорением, и мыслители просто не могут «догнать» свой объект. Возник Интернет — и через десять лет потоки информации между половиной человечества изменились так, что все анализы и предвидения пошли насмарку. А движение денег по миру приобрело такую скорость, что они полностью оторвались от товаров и стали жить своей жизнью, как Тень, убежавшая от хозяина. Вот и стали мы зрителями театра абсурда, где в главной роли — Чубайс, управляющий собственностью России в личных целях!

Вернемся в то время, когда начал раскручиваться маховик русской революции, энергия которого достигла кульминации в 30-е-40-е годы. Ленин сказал, что зеркало этого зреющего взрыва — Лев Толстой. Но у Толстого он разглядел лишь один источник этой энергии — социальную организацию, которая генерировала особый культурный тип. Это был русский общинный крестьянин и его брат-рабочий, вчерашний крестьянин. Взрывной потенциал общины понимал и Столыпин, который пытался эту энергию погасить — слишком поздно.

Ленин как будто был прав, сделав упор на новой социальной организации — союзе рабочих и крестьян под руководством «партии нового типа». Эта доктрина, как нас учили, позволила разрешить тяжелейшие проблемы: и захвата власти, и военного коммунизма, и НЭПа. И всё же в ней Ленин упустил ту сторону, которую Толстой скрыл за недомолвками «непротивления злу насилием». Недаром о Толстом говорили, что он обошёл два великих момента в исторической жизни: зарождение и разложение, — то, что связано с неправильным и часто преступным. Сегодня мы бы сказали: то, что связано с хаосом и катастрофой.

Толстой обошел тот необъяснимый факт, что источником силы, который и оживлял потенциал социальной организации, была нарастающая духовная страсть рабочих и крестьян, а точнее, всего народа. Она уже была предъявлена и в странном движении землепроходцев и казаков, в Разине и Пугачеве, в монахах и сектантах, бродягах и анархистах, в Пушкине и Менделееве. Это был разгон огромного духовного реактора, который в начале ХХ века втянул в себя всю страну. Адекватного объяснения этому явлению мы пока не имеем, и целая армия ползучих кропателей сегодня пытается отвлечь от него внимание нашей молодежи.

Этот реактор ещё тогда хотели остановить и разрушить многие, даже противостоящие друг другу, силы — монархисты и либералы, ортодоксальные марксисты и черносотенцы. Не получилось, все они и сами были втянуты в этот процесс. Надо прочесть целиком всю русскую поэзию Серебряного века, чтобы почувствовать, как раскручивался ураган революций.

Какой же русский мыслитель освоил диалектику социальной организации и духовной страсти человека? Несомненно, это был Достоевский. Тот самый, которого Чубайс до сих пор хочет «разорвать на куски» — тоже весьма показательное признание. Но его прозрения были настолько противоречивы и трагичны, что мы всегда брали у него лишь какую-то одну часть, которая в каждый момент не слишком нас напрягала. Но сегодня нас «припёрло» так, что пора хотя бы обозначить все главные грани образа нашей грядущей катастрофы — даже если нам не удастся их удовлетворительно соединить.

Ясно, что в своем анализе человека и общества Достоевский доходил до «последних» вопросов и был, по сравнению с Толстым удивительно жесток. Какое уж тут непротивление злу, у него зло — составная часть души, с которой добро находится в единстве и борьбе. У него человек — это Алеша, Иван, Дмитрий Карамазовы, их отец и Смердяков в одном существе. Что значит свобода такого существа? Как она возможна без оков социальной организации? И что значит социальная организация такого человека без контроля вооруженных мечом идеалов? Достоевский дополняет равновесную модель человека Толстого картиной хаоса, сломов, переходов и катастроф в человеке и обществе. Это постклассическое видение человека, адекватное тому реальному вихрю, который закрутил русское общество. Недаром в истории науки проведена параллель между методологической основой мышления (и даже понятийного языка) Достоевского и Эйнштейна. Эйнштейн в физике и Достоевский в человековедении — основатели философии становления и изменения, в отличие от философии бытия и равновесия.

Что же это нам дает для понимания нынешнего момента? Как минимум, дает нить, чтобы в главных чертах понять тот смысл дела Сталина, который нас притягивает и сегодня. Достоевский сформулировал проблему совмещения иррациональной природы человека и его потребности в свободе с рациональной социальной организацией. Ленин это противоречие игнорировал. В его логике фактора иррациональности не было, социальная справедливость поддавалась математическому расчету Госплана. Производительные силы подорваны? Нужен НЭП!

И в этом была большая правда — «Хлестнула дерзко за предел / Нас отравившая свобода». Значит, «страну в бушующем разливе / должны заковывать в бетон». Как же соединить несоединимое? Идти с проповедью любви и ожидать морального самосовершенствования? По Достоевскому, тут и коренилась главная трагедия революции. Он сформулировал её в своей главе «Великий инквизитор» в романе «Братья Карамазовы». Эта глава в юности казалась нам абстракцией, философским отступлением, прямо не связанным с судьбой Карамазовых. А сегодня мы читаем её совсем другими глазами. Да это всё про нас!

Не знаю, как трактуется эта притча в литературоведении, но, кажется, всегда считалось, что этот Инквизитор — антипод Христа. Он занят созданием и поддержанием социальной организации. И ради блага людей, как он его понимает, подавляет их свободу мысли и воли. Он бросает Христа в тюрьму и говорит ему: «Кому же владеть людьми как не тем, которые владеют их совестью и в чьих руках хлебы их. Мы и взяли меч Кесаря, а взяв его, конечно, отвергли тебя и пошли за ним», то есть за дьяволом.

Что же двигало Инквизитором, жажда власти? Нет, он — «страдалец, мучимый великой скорбью и любящий человечество». Он принял меч Кесаря потому, что изучил людей и пришёл к выводу: «Никакая наука не даст им хлеба, пока они будут оставаться свободными, но кончится тем, что они принесут свою свободу к ногам нашим… Поймут, наконец, сами, что свобода и хлеб земной вдоволь для всякого вместе немыслимы, ибо никогда, никогда не сумеют они разделиться между собой… И если за Тобою во имя хлеба небесного пойдут тысячи и десятки тысяч, то что станется с миллионами и с десятками тысяч миллионов существ, которые не в силах будут пренебречь хлебом земным для небесного?»

Дает ли ответ на это Достоевский? Нет, он лишь предупреждает, что эта дилемма встаёт перед Россией и перед человечеством. Но вспомним перестройку — нас убеждали, что ответ есть, и он однозначен. Что главное — знамя свободы, и власть должна принадлежать тем «тысячам и десяткам тысяч», которые встали под это знамя. А что это означало в плане социальной организации? Означало, что эти «тысячи и десятки тысяч» могли отобрать у «десятков тысяч миллионов существ» их хлебы земные, могли превратить детские сады в бордели для педофилов — вот их свобода. И это — факт, от которого никуда не уйти, и этот факт воочию наблюдал сам Достоевский.

Сегодня, когда нас облепили, как мошкара лампу, всякие Яковлевы и Швыдкие, вернуться к Достоевскому нелегко. Но надо хотя бы вспомнить, чем кончилась его притча: «Старику хотелось бы, чтобы Тот сказал ему что-нибудь, хотя бы и горькое, страшное. Но Он вдруг молча приближается к старику и тихо целует его в его бескровные девяностолетние уста. Вот и весь ответ».

Не будем домысливать за Достоевского. Миллионы русских его не читали, они просто знали, что не будет в России никакого хлеба небесного, если у десятков миллионов детей не будет хлеба земного. Это вещи, связанные неразрывно. И если хочешь свободы — борись за то, чтобы дети не голодали и чтобы никакая сволочь не осмелилась приватизировать их детский сад. Поэтому и прошёл по нашей земле ураган, и миллионы людей искали, ошибаясь и проливая кровь, способ совместить правду Инквизитора и правду Христа. И Сталин заслужил невероятную по своей силе любовь тех миллионов потому, что нащупал формулу этого совмещения. Это — факт, и пусть молодежь об этом задумается. Уговаривать и агитировать её никто уже не будет. 

ВОСТРЕБОВАННОСТЬ ВОЖДЯ

Сталин — не бог, его к нам не прислали свыше разбираться в наших земных делах и искупать наши грехи. Он сам — продукт разума и чувств тех миллионов, которые создавали новую социальную реальность, движимые религиозным чувством «великой скорби и любви к человечеству». Как высмеивали подонки одного из тех миллионов — «я хату покинул, пошел воевать, / чтоб землю в Гренаде крестьянам отдать». Ха-ха-ха! — «пробитое тело наземь сползло». Наберите эти строчки в Яндексе — увидите, как оттягивается там наш «средний класс», обожравшийся хлебов земных.

Трагедия в том, что путь к синтезу двух частей дилеммы Достоевского у нас нашли именно в братоубийственной Гражданской войне. После неё демобилизовались 5 миллионов таких парней из Красной армии и, наверное, миллиона два из Белой. Они-то и составили ту когорту, которая стала ядром, возглавившим строительство новой социальной реальности. На него и оперся Сталин. Что же было для этих людей «хлебом небесным»? Что привнес в турбулентный поток этого вихря Сталин?

Тут ещё много непонятного, но ясно, что Сталин мыслил в существенно иной логике, нежели Ленин или Троцкий. Грубо говоря, он шел не от Толстого, а от Достоевского, и не от Ньютона, а от Пуанкаре и Эйнштейна. Разбуженную энергию миллионов было нельзя канализировать в торговлю бараниной и мастерскую «кустаря без мотора». Даже ГОЭЛРО не тянула по своему масштабу. Требовалось «общее дело» — индустриализация России, массовый научный прорыв и великая Победа, изменившая мир. То есть общее дело космического размера, как это предсказывал Николай Федоров и русские космисты. Такая энергия требовала не эволюционных приращений, а скачкообразного перехода на новый уровень. Только так могли соединиться свобода и справедливость, без этого взрыв энергии разнес бы страну. Сейчас мы этого не чувствуем, а тогда это было очевидно.

Сталин как будто вобрал и переработал в программу множество пророчеств и апокалиптических прозрений за две тысячи лет. Конечно, и при этом выбросы страсти потрясали страну. Попробуйте разумно объяснить новый всплеск братоубийства в 30-е годы, да и реальность ГУЛАГа. К чему приукрашивать и пытаться оправдывать! Всё это делали наши, родные нам люди — и мы бы делали, живи мы тогда. Посмотрите или пересмотрите фильм «Зеркало для героя».

К чему упрощать и тем принижать сам феномен человека?! Ведь главное — есть ли то большое дело, которым искупаются, хоть частично, наносимые друг другу раны и страдания. Тогда были Циолковский и Королев, Стаханов и Жуков, тогда рождались и учились гагарины. Основная масса энергии и творчества была направлена именно в это русло — тут сомнений нет. А поглядите вокруг себя сегодня. Энергия и творчество таких же молодых людей сжигаются в бесплодной суете, в паразитических офисах и ларьках, в дешевых тоскливых оргиях и в двух миллионах тяжких и особо тяжких преступлений в год. Поцеловал бы за это Христос наших нынешних инквизиторов с их демократией?

Говорят, Сталин был суров и жесток. Это так, он и сам знал, что на его могилу нанесут много мусора, и вовсе не потому, что больше некуда будет мусор девать. Но как отмерить предел необходимой суровости, когда неизвестна сила той коллективной иррациональности, которая бушевала в людях? И ведь она принимала самые разные формы, прорывалась в неожиданных точках. Ведь перескоки на другие энергетические уровни происходят и «вниз», с необъяснимой деградацией людей и коллективов. Герои Гражданской войны шли в тюрьму за растраты — ради шубы для какой-нибудь Лили Брик. Об этом в учебниках не писали, нас растили в теплице. Научили дешевому морализаторству, а вглядываться в жизнь отучили.

Многие помнят, как после Великой Отечественной иные офицеры и генералы, которые вчера были богами войны, вдруг представали пошлыми жлобами и скопидомами, волокли из Германии узлы, а то и вагоны барахла. Такая вот контузия происходит с людьми. Вот один из источников любви к Сталину — он сумел двадцать лет продержать людей на самой высокой ноте, бережно поддерживая их или силой не позволяя скатиться в обывательскую пошлость. И это — через автоматически действующую социальную организацию, а иногда и буквально личным участием. Стоит вчитаться сегодня в его телефонные разговоры с Булгаковым и Пастернаком — жестокие и дающие опору (если сам способен опереться). От кого теперь мы можем ждать подобных разговоров?

Понятно, что взрыв энергии не длится долго и переходит в горение, а оно тяготеет к тому, чтобы превратиться в тление. Торможение необходимо для восстановления сил, но эти переходы чреваты срывом в деградацию. Симптомы таких срывов в общественных процессах плохо изучены. По ряду признаков можно предположить, что Сталин видел эти симптомы, но его время уже кончилось, демобилизация стала во многом стихийной, наш взлёт сменился планированием, а потом и падением — много сил этому способствовали. Но это — уже другая история.

Без нового перехода на высший энергетический уровень мы, видимо, не продержимся. Та яма, в которую мы соскользнули, не отвечает потребностям России — ни в хлебе земном, ни в хлебе небесном. Чтобы собраться с силами, нам насущно необходимо разобраться в том уроке, который нам дал Сталин — разобраться, не выставляя оценок и не напяливая на себя тогу святош. Нам пока вообще нечем похвастаться, мы ещё не выгнали сытых приватизаторов из детских садов, которые наши старики строили с любовью и надеждой.