1.

Официальная пресса западного мира и современной России, затрагивая проблему мигрантов (прежде всего, из стран Азии и Африки) делает упор на конфронтации между мигрантами и населением тех стран, куда они переселились, сводит все к взаимной ксенофобии мигрантов и отдельных представителей местного населения. Вместе с тем, в этом как раз ничего удивительного и из ряда вон выходящего нет. Можно этому огорчаться, но человек устроен так, что другие люди, говорящие на другом языке, имеющие другое мировоззрение, ведущие себя по-другому в быту, инстинктивно вызывают в нем  странную смесь комизма, полупрезрения и страха. Культурный человек может подавить в себе это естественное, хотя и не самое лучшее чувство, полуграмотный тинейджер современного мегаполиса, не обремененный высокой культурой, выросший на телевизионных боевиках и компьютерных играх, зачастую сделать это не может. Отсюда драки на улицах и увлечение идеями и атрибутикой скинхедов. Удивлять должно иное – что сообщества мигрантов, будучи крайне малочисленными, могут не просто успешно противостоять превосходящему их в численности коренному населению, но и буквально терроризировать его, навязывать ему свои порядки, вытеснять его из определенных областей экономической жизни, буквально из некоторых районов городов. Это настоящая проблема, о которой открыто говорить в респектабельных СМИ не принято, потому что это связано с нарушением табу политкорректности. Но от того, что серьезные СМИ об этом молчат, проблема никуда не исчезает. Статистика показывает, что коренные жители Германии или Франции вынуждены покидать районы, где селятся мигранты, в силу сразу же возрастающего уровня преступности и ксенофобских выходок, направленных против европейцев. Европейские, американские, российские рабочие теряют свои  места на производстве, так как производители нанимают мигрантов, которым нужно платить гораздо меньше, а о социальных гарантиях они вообще не слыхивали. Российские студенты страдают от настоящего морального террора, которые устраивают в вузах землячества кавказских студентов.

Вопреки рассуждениям либералов о мулькультурализме и коммунистов – об интернационализме трудящихся, мигранты не желают интегрироваться в общества стран, в которых живут. Часто после 20-30- летнего пребывания в стране они  даже не знают языка этой страны. Они живут своей замкнутой жизнью, не скрывая ненависти и неуважения к коренным жителям, их культуре и не желают соблюдать ни неписаные, ни писанные законы, существующие в этих странах. Впрочем, это не мешает им пользоваться благами, которые предоставляют им законы: получать денежную помощь, защищать свои гражданские права и т.д. В случае преследования их со стороны государства сообщества мигрантов легко могут представить это как преследования по расовому признаку, организовать нужное общественное мнение при помощи левых организаций, осуществить давление на суд.  Они обладают очень высокой организованностью и мобильностью, так по сообщениям Интернета, однажды после ареста курда в ФРГ, по всей стране прокатились демонстрации курдов: чтоб вывести людей на улицы курдской диаспоре понадобился один час (министр внутренних дел Германии О. Шилли сетовал, что немецкой полиции требуется для этого куда большее время).  Наконец, несмотря на бедность каждого мигранта по отдельности, их диаспоры располагают значительными финансовыми средствами, и применяют их не только для взаимной поддержки, но и для подкупа государственных чиновников, судей, полицейских.

 Местные жители, как правило,  ничего не могут противопоставить этой агрессивной активности мигрантов. Зачастую они боятся даже высказать свое недовольство вслух, так как человек, сделавший это сразу прослывет нацистом и расистом. Большее на что они отваживаются: отдать голоса за правую партию на выборах, и то это не помогает (вспомним историю про австрийского правого Йорга Хайдера, который лишился своего места, данного ему голосами избирателей, потому что другим странам ЕС не понравились его взгляды). Да и что может это население сделать: по закону осуществлять правосудие, задерживать преступника, наказывать его имеют право лишь представители государства – полицейские, следователи, судьи и т.д. Любой человек, попытавшийся самостоятельно или при помощи соседей и друзей приструнить распоясавшихся хулиганов из числа мигрантов, рискует сам попасть под карающий меч Фемиды. Гражданин  только и может, что позвонить в полицию. Впрочем, даже если бы местные жители захотели, вряд ли в современных условиях они могли противостоять той же этнической преступности: каждому памятны телекартинки хулиганских выходок мигрантов в Париже: даже вооруженные полицейские их с трудом могли остановить.

Я не принадлежу к числу расистов и ультранационалистов, но не разделять подобные идеи вовсе не значит отрицать очевидное, только потому что на него указали неприятные тебе политические деятели. Ультраправые совершенно справедливо указывают на то, что сплоченные легко мобилизующиеся и закрытые для внешнего мира сообщества азиатских и африканских мигрантов в странах первого и второго миров  представляют явную опасность не только для местного населения, но и в обозримом будущем для самого существования культурной и национальной идентичности этих стран.  Я лишь не разделяю объяснений этого феномена, которые предлагают  ультраправые, а также их советов относительно решения проблемы. Ультраправые убеждены, что виной нашествия мигрантов  и беззащитности перед ними местного населения – либеральная идеология мультикультурализма, а также недостаточная жесткость и сила государств и их позиционирование себя как многонациональных. По мнению ультраправых, если государства Европы и России стану националистическими и решатся на ограничение либеральных свобод и на репрессии против мигрантов, то проблема будет решена. Я же думаю, что причина беззащитности европейцев и перенявших европейские ценности россиян перед мигрантами в другом. Европейцы и россияне в мегаполисах пережили модернизацию и объединяются в гражданское общество, а мигранты, будучи представителями традиционных народов, объединяются в общину. Таким образом в нынешней Европе, а также в наиболее европеизированных районах России  мигрантам противостоит гражданское общество. А в противостоянии маленькой общины и большого гражданского общества  обязательно выигрывает община.

2.

И община, и гражданское общество представляют собой формы социальной самоорганизации, но при этом они отличаются друг от друга градусом сплоченности. Гражданское общество представляет собой множество объединений атомизированных граждан, которые собрались для решения одной конкретной проблемы, затрагивающей всех. После того как проблема решена, эта ячейка гражданского общества рассыпается. Например, по Америке в 1960-е годы прокатилось мощнейшее движение против службы в армию по призыву. Оно было вызвано тем, что юноши призывного возраста не желали идти в армию, которая вела во Вьетнаме затяжную кровопролитную войну. Молодые люди считали эту войну несправедливой и не хотели умирать за империалистические планы правительства. Но как только война кончилась и армия перешла на профессиональную основу, движение распалось. Да и высшее предназначение гражданского общества согласно либеральной доктрине – выборы представителей законодательной и исполнительной власти предполагает лишь  временное объединение граждан в корпус избирателей, организованный избирательными комиссиями. Сразу же после выборов корпус избирателей перестает существовать как целое вплоть до следующих выборов.    

Правда, некоторые ячейки гражданского общества иногда существуют очень долго, фактически на постоянной основе. Так, клуб филателистов может не распадаться десятилетиями, потому что некоей перспективной, конечной цели у него нет, его цель -  помогать вступать в общение людям, имеющим одно и то же увлечение – коллекционирование марок. Политическая партия также может существовать десятилетиями, регулярно обновляя свою программу, вряд ли она когда-нибудь заявит, что партия полностью выполнила свое программное предназначение и распускается. Но и в этом случае остается характерное свойство гражданского общества – объединение лишь по одному интересу, отражающему лишь одну грань многообразной человеческой деятельности  и жизни. Филателисты обмениваются в своем клубе марками, этим их общение исчерпывается. Они не занимаются вместе политикой, не помогают друг другу в финансовых вопросах, не связаны соседскими отношениями. То же касается партий западного типа: здесь людей объединяет  лишь признак согласия с партийной программой.

Община же объединяет людей не только по одному признаку – скажем,  профессии, соседства, национальности, увлечений, сходства мировоззрения и т.д. В общине люди соприкасаются всеми основными аспектами своей жизни и деятельности.  Община создана не для решения какой-либо одной проблемы, а просто для совместной жизни и работы группы людей, причем такой жизни и работы, которая гарантировала бы каждому члену общины реализацию главных жизненных потребностей – от еды и жилья до социального признания и личностного удовлетворения. Она предполагает не объединение разумных эгоистов, когда их интересы случайно совпали, а личностные взаимоотношения людей близко друг друга знающих и объединенных самим жизненным сосуществованием и взаимопомощью. 

Гражданское общество – лишь слабая тень общины и это естественно, потому что оно и возникает лишь на заре Нового времени, после распада традиционного общества, в котором каждый человек принадлежал к какой-либо локальной общине, и которое и было иерархической системой таких локальных общин (ведь возвышающиеся над производственными – крестьянскими и ремесленническими общинами аристократия и церковь тоже представляли собой своеобразные общины).  Гражданское общество уже не имеет таких сильных  внутренних связей и такой большой жизненной силы и уже не может заниматься самоуправлением. Оно поручает функции охраны порядка государству – специально выбранному аппарату профессиональных управленцев – чиновников. Сил гражданского общества хватает лишь на то, чтобы время от времени пытаться контролировать этих чиновников, так как получив в свои руки власть, они, будучи чужими этому обществу, могут использовать власть ему во вред (тем более, сама природа власти изменяется, если для общины была свойственна власть, основанная на авторитете («власть политическая» по Аристотелю), то для государства – власть, основанная на насилии («власть деспотическая» по Аристотелю)).  Община же, будучи спаянной личностными связями, могла и может сама собой управлять и поэтому старается свести вмешательство государства в ее жизнь  к минимуму (например, в русской крестьянской общине все конфликты решались на общем сходе, с участием мудрых стариков или старосты, которого все уважали и потому избирали на это место; виновных в беспорядках сами наказывали; чтоб полицейский появился в деревне  и занялся расследованием было делом невиданным). 

 Совокупность граждан, живущих в одном районе города европейского типа – это именно гражданское общество. Жителей района мало, что связывает друг с другом, они не знают даже соседа, они принадлежат к разным социальным слоям, короче  они – социальные атомы, которые могут лишь объединиться временно, для решения одной конкретной проблемы (например, покупки домофона). Сами себя защитить от агрессии чужаков они не способны, они рассчитывают в этом случае на государство (также как и рабочие, выступающие против вытеснения их с предприятий мигрантами, тоже рассчитывают на государство). Но либеральное государство обладает ограниченными возможностями по контролю за тем, что происходит в обществе. Нельзя же поставить полицейского у каждого дома и подъезда. Тогда членам гражданского общества пришлось бы  отдать все свои доходы в качестве налогов, чтоб содержать такую армию полицейских. Кроме того, усиление государства противоречит самой идеологии либерализма, которая является сегодня господствующей в европейском, западном мире. Поэтому жалобы жителей на этническую преступность мало что дают, а если какие-либо подростки и попадают в руки полиции, то высокая степень мобилизации мигрантов приводит к тому, что их, ничего е доказав, отпускают.

Само устройство западного либерального жизнеустройства таково, что оно при всей своей показной мощи бессильно перед небольшими, группами мигрантов (число которых, впрочем, все возрастает). Ведь мигранты объединены не в гражданское общество, а в общину – сплоченный, легко мобилизуемый коллектив, основанный на взаимопомощи. Община входит в гражданское общество как нож  - в масло, да и либерально-демократическое государство для нее не является смертельно опасным врагом. Результаты этого плачевны. Если в ближайшее время в западном жизнеустройстве ничего не изменится, то, думается, общины мигрантов не просто захватят власть, но и вытеснят коренных европейцев из и же родных стран.

3.

Ультраправые идеологи и политики, как я уже говорил,  предлагают решить эту проблему, превратив государство в орган, выражающий интересы лишь одной, коренной нации и предоставив ему самые широкие возможности для репрессий по отношению к мигрантам. Можно сказать, что ультраправые, националистические политики, озабоченные проблемой мигрантов, видят выход из ситуации в усилении государства. Судя по социологическим опросам, эти призывы находят горячую поддержку среди обывателей, градус ксенофобии которых в европейских странах и в российских мегаполисах столь высок, что это пугает либеральных политиков.  Весьма показателен успех Йорга Хадера в Австрии или Ле Пена во Франции, особенно если учесть, что эти политики и их партии действовали и действуют под шквалом обвинений в неполиткорректности и прямом сопротивлении со стороны государственного аппарата (в России также в последнее время набирает популярность лозунги вроде «Россия для русских!»). Однако мало кто задумывается над тем, что бороться против мигрантов с их высокой общинной самоорганизацией при помощи усиления государства   - значит заведомо ослаблять коренное население европейских стран и России.

Предположим, что сбудутся самые смелые мечты ультранационалистов, европейские государства и Российская Федерация сделают этнонационализм государственными идеологиями.  Мигранты будут выселяться за пределы этих государств[1]. Для того, чтоб обнаруживать нелегальных мигрантов будут организованы специальные службы, установлена тотальная слежка, контроль за документами, передвижениями граждан, регулярные обыски жилых помещений. Будут объявлены вне закона организации, защищающие мигрантов и граждане, им помогающие. Государство станет тоталитарным, что означает, что оно станет проникать во все поры общественного организма, контролировать даже частную жизнь людей[2]. Даже если путем такого жесточайшего насилия над обществом проблема мигрантов будет решена и все они будут выдворены за границу, достигнуто это будет ценой  подавления малейших попыток общественной самоорганизации европейцев и россиян. Будет уничтожена даже самоорганизация в виде гражданского общества, не говоря уже о самоорганизации общинного типа, которая сохранилась кое где в остаточных формах в странах южной Европы и в российской провинции. Ведь даже установление либерального государства было связано в Европе с уничтожением социальной самоорганизации; община, как в деревнях,  так и в городах, либеральным государством сознательно подергалась давлению и истреблению и заменялась худосочным и неопасным гражданским обществом. Тоталитарное же государство покончит даже с теми низовым формами самоорганизации, что остались.

В результате  после тоталитарного эксперимента общество станет совершено беззащитным перед потоками  мигрантов, если таковые вдруг когда-нибудь снова хлынут в страну. Единственным препятствием для них в этих условиях остается государство. Но исторический опыт показывает, что тоталитарное государство  нестабильно и способно существовать лишь краткий срок, затем следует либо его военный разгром, как это случилось с Германией в 1940-е годы (тем более, что тоталитарное государство всегда крайне милитаризировано и агрессивно и охотно развязывает войны), либо мирное перерождение тоталитаризма в просвещенный авторитаризм, как это произошло с СССР в 1950-е-1960-е г.г. После падения такого государства дезорганизованное, утерявшее социальную активность и солидарность население превращается в легкую жертву для пассионариев-мигрантов. 

Кстати, пример Германии хорошо подходит, чтобы проиллюстрировать это. До прихода к власти Гитлера Германия была страной, в которой сохранялись остатки общинной самоорганизации средневекового типа (общинного самоуправления и взаимопомощи в некоторых землях и городах, автономии университетов, самоорганизации аристократии), а также разветвленное и вполне дееспособное гражданское общество. Нацисты выстроили вертикаль власти, которая проникала до самых низших этажей общества – вплоть до улицы и семьи. Принцип фюрерства предполагал, что свой фюрер – представитель партии и государства должен быть в каждом переулке, в каждом доме. Соседи должны были следить друг за другом, дети писать доносы на родителей, все духовные ценности, свойственные для традиционного общества: аристократическая честь, соседская взаимопомощь, детская и родительская любовь, безжалостно искоренялись во имя проводимой государством идеологии. Гитлеровский режим вскоре рухнул, но он успел воспитать поколение немцев,   которые не были способны ни на какую самоорганизацию и социальную самостоятельность (тем более, что наиболее активные, волевые личности погибли либо в ходе политических репрессий, либо во время войны). Немцы превратились в нацию обывателей, которые ни о чем не заботятся, кроме как об удовольствиях, развлечениях, все свои проблемы они взвалили  на государство, которое в ФРГ превратилось в общенационального опекуна.  Немцы не желали и не желают работать, рожать и растить детей из-за неизбежно возникающих при этом  трудностей. Неудивительно, что в Германию хлынули иммигранты из Турции, с арабского Востока, из стран Африки: они выполняли ту работу, от которой отказывались немцы, и неудивительно также, что эти иммигранты без особого напряжения сумели    потеснить коренное население, заставить его с собой считаться, и даже почти безнаказанно терроризировать его. Когда ультраправые говорят о том, что в притоке мигрантов виновата либеральная политика государства, они забывают о том, что эта политика вполне устраивает миллионы «цивилизованных» обывателей, совершено погрязших в гедонизме и социальной пассивности.

Итак, проблема противостояния мигрантов и коренного населения Европы и России действительно, существует. В этом противостоянии выигрывают мигранты, несмотря на свою малочисленность. И нельзя решить эту проблему при помощи усиления государства, как предлагают ультраправые политики и поддерживающие их обыватели (кстати, обыватели, таким образом еще раз подтверждают наш вывод об их крайней социальной пассивности; ведь они и проблему с раздражающими их мигрантами желают переложить на плечи государства, только уже не либерального, а националистического). Чем сильнее государство, тем слабее и дезорганизованнее общество, тем легче подчинить себе это общество  пусть маленьким, но сплоченным общинам чужаков. Общине может достойно противостоять лишь другая община.

4.

Вспомним, что было время, когда Западная Европа умела справляться с мигрантами. Например, в средние века по ней кочевали общины цыган.   Несмотря на то, что и тогда цыгане-мигранты не питали особого пиетета к государствам и народам стран, где они оказались - известно, что слово «рома» в цыганском языке означает одновременно, и человек, и цыган, представителей остальных народов традиционные цыгане к людям не относят и обман и обворовывание их грехом не считают - тем не менее вели себя цыгане тогда куда более спокойно, чем современные мигранты. Объяснить это страхом перед государством невозможно: средневековое государство было значительно слабее нынешнего, вмешивалось оно в общественную жизнь крайне редко, предоставляя ей течь по своим законам (так что отдельные феодалы, или города почти не зависели от власти короля), да и не было оно вооружено техническими средствами, позволяющими контролировать жизнь общества, как сейчас (преступнику, например, достаточно было оказаться за пределами городских стен, в лесу, чтоб он стал недоступным для королевской полиции). Дело в другом, а именно – в том, что в средние века в Европе общество состояло из общин: крестьянских, ремесленнических, уличных, городских, торговых, религиозных. Чужак, попавший в такое общество, был вынужден либо принять его правила и влиться  него, либо объединиться с такими же чужаками, образовать общину и заключить своего рода договор с общинами коренных жителей и с государством.  Общины чужаков при этом не только не могли навязывать свои порядки и терроризировать коренных жителей, но и существовали на строго оговоренных условиях.

Обратившись к России, мы увидим, что здесь общинная самоорганизация общества в ослабленных формах сохранялась даже вплоть до конца советского периода. Разрушение крестьянской общины в период коллективизации привело к тому, что множество крестьян-носителей общинного сознания, переехав в города, стихийно организовывали свою жизнь на предприятиях и в городских кварталах по привычным им принципам деревенского «мира». Каждое предприятие, учреждение, заведение воспринималось работающими или учащимися там людьми как община. Мигранты из азиатских республик СССР  были и тогда, и градус их ксенофобии к местному населению был не мал. Тем не менее они беспрепятственно ассимилировались российским сообществом или по крайней мере находили общий язык и компромиссы с гражданами Советской России (тем более что коммунистическая идеология с ее идеей равенства всех народов способствовала этому). Ситуация, подобная  тем, что возникают в современных московских вузах, где землячества студентов с Кавказа терроризируют всех остальных  студентов, атомизированных и разобщенных, тогда была бы невозможна. Эти кавказцы были бы либо поглощены комсомольской организацией, действовавшей по законам общины, либо отторгнуты и изгнаны из вуза[3]. 

Сохранялась и общинная солидарность по территориальному признаку: особенно это касалось частного сектора городов. Там общиной была улица, на которой все друг друга знали, друг другу готовы были помочь, но при этом к чужим относились подозрительно  и расправлялись с хамящими чужаками в случае необходимости без апелляции к милиции. Всякий городской житель среднего возраста помнит те улицы и дворы, куда чужак даже не мог войти без того, чтобы к нему не подошли местные и не поинтересовались: к кому он идет и зачем. Продолжать путь можно было лишь тем, кто мог это четко объяснить[4]. Представить себе, чтоб на такой улице кто-либо сдал жилье цыганам, которые будут торговать наркотиками, невозможно. Схожие общины представляли собой так называемые ведомственные дома, то есть дома, построенные за счет предприятий, и заселенные работниками этих предприятий. Здесь все друг друга знали, потому что работали на одном заводе или в одном учреждении: поступивший на этот завод и получивший в доме квартиру азиат или кавказец не чувствовал себя членом только лишь общины земляков, в которой он только и может искать помощь; он становился еще и членом профессиональной и соседской общины, интернациональной по определению, тем самым вопрос с ксенофобией снимался сам собой.

5.

 Из сказанного ясно, что решение проблемы мигрантов лежит на пути самоорганизации общества на своеобразных общинных началах, разумеется, не в архаической и традиционной форме, а с учетом современных реалий. Опыт советского периода показал, что такая самоорганизация возможна. Правда, в советском прошлом, этот общинный характер предприятий, домов и улиц  не позволяли осознать европоцентристские элементы господствовавшей тогда идеологии, которая в силу этого  видела в общине лишь архаическую, обреченную на исчезновение, «непрогрессивную» форму хозяйствования, не умея рассмотреть выгод общинного жизнеустройства. Теперь возникает возможность сознательно выстраивать общины по профессиональному и территориальному принципу и оговаривать взаимоотношения таких общин и государства, на которое можно возложить  лишь обязанности самого общего свойства – международная политика, защита от внешнего врага, координация деятельности разны общин (подобный проект в 19 веке уже выдвигал славянофил К.С. Аксаков).

Однако, думается, что население Европы на такое уже не способно; тенденция к усилению государства на Западе столь очевидно, что трудно сомневаться, что Запад пойдет по пути своеобразного тоталитаризма, возможно, прикрытого остатками демократических лозунгов.    После этого периода тоталитаризма население Запада настолько лишится социальной активности, что станет легкой добычей для  мигрантов из Азии и Африки, которые постепенно возьмут верх в европейских государствах. Судьба России, надеемся, окажется счастливей. В нашем Отечестве пока что многое сохраняется от общинной организации жизни, несмотря на разрушение крестьянской общины в советские времена и на постсоветскую атомизацию общества. Кризис 1990-х показал, что россияне не отучились решать проблемы сообща (что выразилось во многих явлениях – от сохранения предприятий советского типа до самоорганизации по типу землячеств)[5]. Новая советская цивилизация, возникновение которой предсказывает С.Г. Кара-Мурза, разовьет эти тенденции и в ней общинная организация россиян будет осуществляться уже целенаправленно, а не стихийно, инерционно, как в «первом Советском Союзе».  Это позволит не только решить проблему мигрантов, но и добиться справедливого распределения важнейших жизненно важных средств, сохранить своеобразие местных региональных культур и малых народов. Конечно, это перспектива, рассчитанная на будущее. Но и сейчас, развивая социальную самоорганизацию среди россиян можно победить ксенофобию и агрессию и со стороны местного населения и со стороны мигрантов. С одной стороны мигрантов можно и нужно вовлекать в российские трудовые и учебные коллективы, устроенные по знакомому им общинному принципу, для чего необходимо развивать самоуправление  на предприятиях, в вузах, в городских домах и микрорайонах (например, если возвратить студенческое самоуправление, хотя бы на уровне вузовской группы, то мы можем добиться вхождения в этот самоуправляющийся коллектив студентов с Кавказа). С другой стороны можно и нужно развивать движение народной самозащиты, которое будет бороться с этнической преступностью и вообще с преступностью, уровень которой сегодня высок, при помощи патрулирования дворов и улиц, предупреждения преступлений и конфликтов[6]. Однако важно, чтоб эта народная самозащита была устроена не по национальному, не по религиозному принципу,   а по признаку общего места жительства или места работы (с целью избежать религиозной и национальной розни).

Такого рода акции возможны уже сейчас, нужно только решиться и проявить социальную активность.

Рустем Вахитов