С.Г. Кара-Мурза
Для нас важно, что концепция приватизации никак не могла быть заблуждением реформаторов – масштаб противоречия между их концепцией и российской реальностью был им прекрасно известен. Ж.Т. Тощенко так пишет о приватизации: «Кентавр-идеи появляются в случае смешения научного и политического (идеологического) подходов. То, что наука заинтересована в объективном знании, не оспаривается никем. Как и то, что политика и идеология преследуют цели, не всегда совпадающие с логикой научного познания. Но в реальной политической жизни появляются идеи, которые базируются вроде бы на научных основах, но преследуют отнюдь не научно-обоснованные цели. Особенно наглядно это проявилось в так называемой ваучеризации, идею которой приписывают Чубайсу (по утверждению соратника по “кружку” Чубайса В. Найшуля, он эту идею продвигал в советское время), которая породила вопиюще несправедливое распределение национального богатства и его концентрацию у немногих».
Признаком кентавр-идеи была сама Концепция закона о приватизации (1991 г.), в которой называются такие главных препятствия ее проведению: «Миpовоззpение поденщика и социального иждивенца у большинства наших соотечественников, сильные уpавнительные настpоения и недовеpие к отечественным коммеpсантам (многие отказываются пpизнавать накопления коопеpатоpов честными и тpебуют защитить пpиватизацию от теневого капитала); пpотиводействие слоя неквалифициpованных люмпенизиpованных pабочих, pискующих быть согнанными с насиженных мест пpи пpиватизации».
Расщепление сознания видно уже в том, что такая антиpабочая фpазеология официального документа пришла под лозунгами демократии! Она свидетельствует о том, что эксперты и советники властной верхушки впали в мальтузианский фанатизм времен «дикого капитализма» и это в конце ХХ века было признаком близкого бедствия.
Опять же, не будем спорить, имело ли здесь «смешения научного и политического (идеологического) подходов». На мой взгляд, в кентавр-идее Чубайса не было ни атома научного подхода, как у взрывника, заложившего в указанное место динамит и поджигающего бикфордов шнур.
Перейдем к рассмотрению отношения населения России к приватизации промышленности. Известно, что объективный факт не воспринимается в общественном сознании сам по себе, как нечто данное в своей истинности. Его образ создается идеологическими и культурными средствами (в нашем случае, грубо говоря, «телевизором»). Американский социолог Дж. Александер пишет, что реальное событие переживается в зависимости от того, как его преломляют в культуре: «События – это одно дело, представление этих событий – совсем другое. Травма не является результатом переживания групповой боли… Коллективные акторы «решают», представлять ли им социальную боль как фундаментальную угрозу их чувству того, кто они есть, откуда они пришли, куда они идут».
Для нашей темы из этого следует, что оценка приватизации как «добра» или «зла», есть, по выражению Александера, «продукт культуральной и социологической работы». Очевидно, что приватизация, будучи «главным инструментом» реформ, стала объектом такой позитивной пропаганды, какую только могли обеспечить «культуральные и социологические» ресурсы новой политической системы. Отсюда вытекает вопрос: что действительно измеряет социолог, какую скрытую (латентную) величину, используя как индикатор «долю положительных и отрицательных оценок» – осознанное мнение опрошенных или качество пропаганды приватизаторов? В любом случае, сдвиг в сознании, произведенный пропагандой в сторону положительных оценок, надо иметь в виду.
Если «события – это одно дело, представление этих событий – совсем другое», то к чему относится оценка общества? Индикатором чего является выраженная в пропорции ответов оценка? Как разделить веса двух разных величин, которые являются антиподами и совместно определяют оценку? Первая величина – это реальная «групповая боль», превращенная размышлениями трудящихся и их неслышным каждодневным плебисцитом в образ, интеллектуальную и духовную конструкцию, которая работает в сознании и чувстве. Социологи именно это имеют в виду, говоря об отношении населения к приватизации.
Но ведь с этой величиной суммируется и вторая величина, «нейтрализующая» первую – «продукт культуральной и социологической работы» идеологической машины реформаторов. Сила этой величины определяется количеством и качеством этого продукта, производство которого никак не связано с мнением населения. Как в работе социолога нейтрализовать эту вторую величину, чтобы измерить искомую первую величину, которая стала латентной, «покрытой» и деформированной продуктом идеологической машины?
Какого-то одного надежного метода нет, нужны аргументы, усиливающие или ослабляющие правдоподобность выводов. Для этого полезно построить временной ряд оценок, т.е. измерить сходные параметры в разные моменты действия идеологической машины. Надо также сделать дополнительные измерения, по возможности независимыми методами с иными индикаторами.
Для первого подхода ценный материал стал накапливаться с течением времени, а непосредственно в период приватизации информированность работников была крайне скудной и, соответственно, отношение определенным. Смысл операции и ее последствия от самих работников скрывались. В будущем это нанесет сильный удар по легитимности приватизированной собственности.
Вот, для примера, описание процесса приватизации Кировского завода, одного из крупных предприятий машиностроения:
«…В начале 1992 г. конференция трудового коллектива по инициативе руководства приняла еще одно решение об акционировании предприятия… Далее процесс можно уже было назвать собственно акционированием: появилась законодательная база, действовали Закон и Программа приватизации (на 1992 г.), другие директивные и методические документы… Однако отношение работников к собственно приватизации отличалось от прежней активной позиции, походило скорее на реакцию «здорового консерватора», недоверчивого ко всяким нововведениям…
Реакция в целом характеризовалась индифферентностью, была сродни той, которая наблюдается при проведении ваучеризации, приватизации жилья. По результатам социологического опроса были согласны с приватизацией завода, даже после того, как акт акционирования состоялся, около 60%. Противников акционирования было мало (примерно 15%), но и активных сторонников (именно активных) тоже оказалось немного. Таким образом, отношение было похоже на непротивление, не более…
Более 80% опрошенных считали, что приватизация предприятия не отвечает или отвечает лишь в незначительной степени их личным интересам. Некоторые выражали даже опасения ухудшения своего положения. Информированность людей об условиях и целях приватизации была низкой…
Наименьшей активностью отличались рядовые работники, наибольшей – руководители… Рабочие проявили наименьшую заинтересованность в акционировании (согласна с приватизацией лишь половина опрошенных, намеревались покупать акции своего предприятия за деньги 37%). Именно они в первую очередь выражали опасения ухудшения своего положения. С их стороны никаких организованных выступлений ни за приватизацию, ни против нее не было. ИТР заняли среднюю позицию. Среди руководящих работников выделяется группа руководителей верхнего уровня. Они, так сказать, полностью повернулись лицом к приватизации и продвигают ее… Данная группа доминирует в проведении приватизации.
Руководство предприятия занимало однозначную позицию в вопросе распределения акций между работниками, состоявшую в недопущении преобладания коллективной собственности. Здесь сказывались как личные интересы высшего звена руководства, так и желание выполнить требования программы приватизации».
Вот неопределенность: согласны с приватизацией завода около 60%, но при этом 80% работников считают, что приватизация предприятия не отвечает или отвечает лишь в незначительной степени их личным интересам. Ведь одно это должно было насторожить социолога. Каков ход мысли многотысячного коллектива рабочих, которые соглашаются с изменением, противоречащим их личным интересам? Можно ли принимать такое «согласие» за рациональный осознанный выбор? Это, скорее, именно признак манипуляции сознанием.
Рабочие ни за, ни против, ИТР тоже, активно за приватизацию руководители верхнего уровня. Они и были информированной и сплоченной группой и успешно добились своих целей. При свободе выбора в таком случае возникает социальное противоречие и какая-то форма протеста.
Академик Т.И. Заславская, видный идеолог перестройки, в 1995 г. так говорила об отношении населения к приватизации: «Что касается экономических интересов и поведения массовых социальных групп, то проведенная приватизация пока не оказала на них существенного влияния... Прямую зависимость заработка от личных усилий видят лишь 7% работников, остальные считают главными путями к успеху использование родственных и социальных связей, спекуляцию, мошенничество и т.д.».
Иными словами, открытого протеста, по ее мнению, не было. Хотя после приватизации 93% работников не могут нормально жить – так, как жили до приватизации, за счет честного труда. Они теперь вынуждены искать сомнительные, часто преступные источники дохода («спекуляцию, мошенничество и т.д.»). Тут в формулировке социолога, согласно которой приватизация не повлияла на экономическое поведение, явная натяжка. Но протест и экономическое поведение – разные вещи.
Однако другие социологи (в том числе и либерального направления) оценивают установки работников иначе. Уже в 1994 г., еще в ходе приватизации, они наблюдали важное явление – неприятие приватизации сочеталось с молчанием населения. Многие тогда замечали, что это молчание – признак гораздо более глубокого отрицания, чем явные протесты, митинги и демонстрации. Это был признак социальной ненависти, разрыв коммуникаций – как молчание индейцев во время геноцида.
Н.Ф. Наумова писала, что «российское кризисное сознание формируется как система защиты (самозащиты) большинства от враждебности и равнодушия властвующей элиты кризисного общества». На это важное наблюдение В.П. Горяинов заметил: «Сказанное как нельзя точно подходит к большинству населения России. Например, нами по состоянию на 1994 год было показано, что по структуре ценностных ориентаций население России наиболее точно соответствовало социальной группе рабочих, униженных и оскорбленных проведенной в стране грабительской приватизацией».
Здесь произнесено символическое определение: грабительская приватизация. Это – осознание приватизации как зла. Запомним это определение приватизации как грабительской, оно будет важно при интерпретации более поздних опросов.
М.К. Горшков пишет по результатам опросов 2001 г.: «Один из ключевых вопросов – как оценивают россияне свое прежнее и нынешнее отношение к реформам начала 90-х годов. Так, почти половина опрошенных заявила о том, что десять лет назад они в той или иной степени поддерживали начавшиеся тогда экономические и политические реформы, тогда как 34% либо сомневались, либо были категорически против них. Отвечая же на вопрос о своем нынешнем отношении к реформам, наши сограждане оказались более сдержанными и критичными. В результате негативные оценки десятилетнего периода реформ являются сегодня преобладающими. Так оценивают их 60% респондентов. Изменили свою точку зрения прежде всего те, кто заявлял о том, что еще на начальном этапе реформ занимал колеблющуюся позицию. Вместе с тем, и среди бывших твердых сторонников реформ оказалось достаточно много тех, кто изменил свое отношение к реформам со знака плюс на знак минус — это более 40% опрошенных».
Ж.Т. Тощенко ввел термин метаморфозы – «своеобразный результат деформаций общественного сознания, знаменующий появление его превращенных форм на всех уровнях социальной организации общества». При этом фундаментальной причиной таких деформаций «на всех уровнях социальной организации общества» он считал именно приватизацию. Это был поистине коренной сдвиг в экономике и политике, более того, во всем жизнеустройстве народа. Состояние, при котором рабочий согласен на приватизацию и одновременно чувствует, что она противоречит его интересам – хороший пример такой метаморфозы. Но когда метаморфозы подобного типа происходят «на всех уровнях социальной организации общества», речь уже идет о национальной катастрофе.
Он писал: «Вступление России в 90-е гг. в рыночную экономику усугубило процессы деформации общественной жизни, породив новые метаморфозы общественного сознания с еще более глубокими и кардинальными социальными последствиями. Эти превращенные формы общественного сознания особенно мощно стали формироваться в связи с реализацией политики экономических реформ и в первую очередь приватизацией, которая имела на первом этапе облик ваучерной (1992-1994), на втором этапе (с 1994 г.) – денежной, продолжающейся до сих пор».
Если так, то искренний переход тех, кто в момент приватизации был ее противником, в лагерь ее сторонников, почти невероятен. Травма была глубока, и дальнейший ход событий ее лишь углублял. Но жить надо, и люди надели маски – это вполне разумный конформизм. Гораздо вероятнее был переток сторонников приватизации в лагерь ее искренних противников.
Это предположение подтверждается изучением отношения к перестройке, которая воспринимается как подготовительный этап реформы. Спустя 20 лет исследователи пишут: «После 1988 г. число поддерживающих идеи и практику перестройки сократилось почти в два раза – до 25%, а число противников выросло до 67%. И сегодня доля россиян, позитивно оценивающих перестройку, хотя и несколько возросла и составляет 28%, тем не менее, большинство населения оценивает свое отношение к ней как негативное (63%)».
А общий вывод из этого исследования 2005 г. весьма жесткий: «Приведенные данные фиксируют очень важное обстоятельство – ни перестройка сама по себе, ни последовавшие за ней либеральные реформы, ни социальные трансформации сегодняшнего дня не смогли создать в России той общественной «среды обитания», которая устроила хотя бы относительное большинство населения».
В исследовании, проведенном в июне 1996 года (общероссийский почтовый опрос городского и сельского населения), сделан такой вывод: «Радикальные реформы, начатые в 1992 году, получили свою оценку не только на выборах, но и массовом сознании. Абсолютное большинство россиян (92% опрошенных) убеждено, что «современное российское общество устроено так, что простые люди не получают справедливой доли общенародного богатства». Эта несправедливость связывается в массовом сознании с итогами приватизации, которые, по мнению 3/4 опрошенных, являются ничем иным как «грабежом трудового народа» (15% не согласны с такой оценкой, остальные затруднились с ответом).
Девять из десяти взрослых жителей страны считают, что «основные отрасли промышленности, транспорт, связь должны быть собственностью государства, принадлежать всему народу, а не группе людей». Серьезные аналитики и политики не имеют права не учитывать такую позицию трудящегося населения страны, как бы они ее не оценивали.
Данные опроса подтвердили ранее сделанный вывод о происходящем ныне процессе преобразования латентной ценностной структуры общественного мнения в форме конфликтного сосуществования традиционных русских коллективистских ценностей, убеждений социалистического характера, укоренившихся в предшествующую эпоху, и демократических ценностей, индивидуалистических и буржуазно-либеральных взглядов на жизнь».
Вот главное: 75% воспринимают приватизацию как грабеж. Эта травма так глубока, что произошел раскол общества по ценностным основаниям. Здесь – сложная методологическая проблема. Какой должна быть программа социологических опросов при наличии «латентной ценностной структуре общественного мнения в форме конфликтного сосуществования» двух разных систем ценностей? Как интерпретировать ответы людей, приверженных разным системам? Ведь одна часть опрошенных надеется прожить под покровительством экономического и административного капитала, а другая ведет катакомбное духовное бытие. Строго говоря, программы социологических исследований должны строиться по-разному для разных частей расколотого общества – системы ценностей у них разные, значит, и смысл понятий и терминов разные, для них нельзя (или очень трудно) найти какие-то «стыковочные» понятия.
Здесь – проблема несоизмеримости ценностей двух общностей, но в российской социологии об этой проблеме не говорят и как будто вообще не слышали о ней.
Сделаем небольшое методологическое отступление. Реально, приватизация 1990-х годов сопровождалась замалчиванием важного знания об этом процессе, включая знание о свежем опыте приватизации в Польше и Венгрии. Более того, имела место и дезинформация о важных сторонах проблемы конкретно России. Граждане осознали этот факт слишком поздно, но это стало важным фактором раскола общества и углубления кризиса 90-х годов. Понятно, что социолог не должен своими вопросами оказывать идеологическое давление на опрашиваемых, но разве не требует научная этика дать им хотя бы минимум объективного знания, которого их лишили политики?
Конкретно, в случае приватизации социологи оказались в такой ситуации. Выше говорилось о работе в 1992 г. группы ведущих экспертов (М. Кастельс, А. Турен, Ф.Э. Кардозу, М. Карной и С. Коэн), которые обсуждали с членами Правительства России (в том числе с Г.Э. Бурбулисом, Е.Т. Гайдаром, А.Н. Шохиным) доктрину приватизации. Но ведь в качестве экспертов с российской стороны выступали видные социологи – профессора Ю.А. Левада, Л.Ф. Шевцова, О.И. Шкаратан и В.А. Ядов. Им сказали, что «существующая концепция массовой приватизации является главной ошибкой, которую Россия может совершить в ближайший год реформ» и привели веские доводы, совершенно понятные и неоспоримые для социологов.
Ведущие российские социологи услышали эти суждения и доводы в ходе прямой дискуссии. Ну ладно, политическое руководство скрыло это знание от общества и населения – нечего о нем и говорить. Но разве не требует профессиональная этика социологов ввести это знание в научный оборот, чтобы исследователи могли учесть его в своих исследовательских проектах? Разве социолог – не врач и просветитель для общества? Тут он скорее выглядит как боец идеологического спецназа в информационно-психологической войне против народа своей страны.
Производным от этой проблемы является такой вопрос: кому предназначено знание, полученное в социологическом исследовании? Этот вопрос лежит в плоскости социодинамики знания, но он непосредственно влияет и на когнитивную структуру исследования. Одно дело, когда социолог строит программу исследования как разведчик, отправленный властью в общество, как «в тыл противника». Он должен добыть достоверное знание, но структурированное особым образом – исходя из доктрины «холодной гражданской войны», каковой является технократическая «демократия решений». Другое дело, когда социолог следует нормам науки как открытого знания, способствующего рациональному самопознанию общества и государства и выработке общественного договора.
В условиях кризиса, вызвавшего глубокий конфликт ценностей и интересов, часто происходит смешение когнитивных норм и методов, и открытые публикации результатов исследования составляют странный гибрид политкорректности, умолчаний и искажения меры. Это и становится одним из генераторов метаморфоз общественного сознания, поскольку транслируется из обществоведческой литературы в массовое сознание через СМИ. Через обратную связь это дискредитирует исследования, и их результаты становятся все менее достоверными.
Вот поучительный случай. В октябре 1993 г. ВЦИОМ объявил о положительном отношении населения к действиям Ельцина против Верховного Совета. Основывая свой вывод на основе опроса городского населения, Л. Седов писал, что «результаты этих событий были восприняты россиянами как ожидаемое потрясение на пути установления порядка и предотвращения сползания страны к хаосу и анархии». Он обосновал свое заключение о мнении всего населения тем, что 26% респондентов, «не будучи сбиты с толку декларациями законодательной власти, думают, что этот сдвиг осуществлен во имя демократии».
Это как, господа «демократические социологи» – положительную оценку 26% респондентов объявлять «отношением населения»? Скорее, это – крайнее выражение «метаморфоз обществоведческого сознания», но их мягкое проявление наблюдается во множестве публикаций. Судя по частоте этого явления, дело не в цинизме и не в страхе перед работодателями, а именно в деформации когнитивного аппарата. Но слепой поводырь слепому не нужен!
Вернемся к отношению населения к приватизации.
В обзоре результатов общероссийского исследования «Новая Россия: десять лет реформ», проведенного в конце 2001 г. Институтом комплексных социальных исследований РАН под руководством М.К. Горшкова, говорится: «Проведение ваучерной приватизации в 1992-1993 гг. положительным событием назвали 6,8% опрошенных, а отрицательным 84,6%».
Даже разгон Верховного Совета России с расстрелом из танков здания в октябре 1993 г. не вызвал такого возмущения: его оценили «скорее положительно» 26%, «скорее отрицательно» 38,3% и «безразлично» 35,6%.
Таким образом, в 2001 г. общественная оценка приватизации была однозначно негативной. От неопределенности 1992-1993 гг. подавляющее большинство населения России сдвинулось к тяжелой молчаливой ненависти к центральной акции всей реформы – ограбления народа в форме приватизации под прикрытием обмана.
Пройдем дальше по оси времени. Вот сравнение результатов двух исследований – 1998 и 2003 гг. Предмет – «отношение к кардинальным реформам, социально-экономическим переменам, которые произошли в нашей стране с начала 90-х годов. Важнейшая из них – приватизация общественной собственности». Метод – измерение толерантности жителей Москвы – специфической выборки контингента, в наибольшей степени приверженного ценностям рыночной реформы.
Автор, профессор РАГС В.М. Соколов, пишет: «Уровень толерантности москвичей виден из ответов на вопрос “Нужно ли в судебном порядке пересмотреть итоги приватизации, проводившейся в нашей стране с 1992 по 2000 гг.?” 32% уверены, что “обязательно нужно”. “В какой-то мере, может быть, и нужно” – 33; “не нужно” – 18; затруднились с ответом – 17%.
То есть, 65% горожан не только отрицательно относятся к прошедшей в нашей стране приватизации, но и выступают за ее полный или частичный пересмотр. Столь же нетерпимо отношение москвичей к основным авторам и исполнителям данных реформ: Е. Гайдару, А. Чубайсу, другим активным деятелям, проводившим социально-экономические реформы 90-х годов (свободные цены и т.д.)... 33% относятся отрицательно, так как “они принесли России больше вреда, чем пользы”; 30% высказались резко отрицательно, считая, что “надо судить за их дела”.
Неоднозначные установки москвичей были выявлены в результате изучения отношения населения города к очень богатым людям в России. 10% респондентов ответили: “Уважаю в любом случае”; 29% – “Уважаю, но только в том случае, если богатство получено честным путем”; 21% – “Не уважаю, так как в России нельзя получить большое богатство без обмана, мошенничества, присвоения общественного добра”; а 24% ответивших считают, что обязательно надо в судебном порядке рассмотреть деятельность всех российских миллионеров, каким способом они разбогатели.
Таким образом, низкий уровень толерантности к богатым характерен для 45% опрошенных, терпимое отношение – почти 40%. По сравнению с данными опроса по аналогичной проблеме, проведенного в 1998 г., толерантность москвичей в этом отношении заметно выросла. Пять лет назад только 5% опрошенных уважали богатых людей и почти 60% требовали той или иной репрессивной меры по отношению к ним».
Десять лет наблюдений за последствиями приватизации позволили социологам выявить ряд явлений, которых массовое сознание в хаосе 90-х годов не фиксировало и не включало в образ, создаваемый в ходе «культуральной работы» двух сторон баррикады. Вот некоторые элементы реальности, которые были означены и ассимилировались общественным сознанием. Это, прежде всего, осознание неизбывности того типа массовой бедности, которую породила приватизация как лишение половины населения «дивидендов», которые она получала от общенародной собственности.
Н.М. Римашевская пишет: «Устойчивая» бедность связана с тем, что низкий уровень материальной обеспеченности, как правило, ведет к ухудшению здоровья, деквалификации, депрофессионализации, а в конечном счете – к деградации. Бедные родители воспроизводят потенциально бедных детей, что определяется их здоровьем, образованием, полученной квалификацией. Социальные исследования устойчивости бедности подтвердили эту гипотезу и показали, что люди, “рождающиеся как постоянно бедные”, остаются таковыми в течение всей жизни…
Возникла категория “новых бедных”, представляющих те группы населения, которые по своему образованию и квалификации, социальному статусу и демографическим характеристикам никогда ранее (в советское время) не были малообеспеченными. Все специалисты пришли к выводу о том, что работающие бедные – это чисто российский феномен…
Драматичность ситуации состоит в том, что две трети детей и одна треть престарелого населения оказались «за порогом» социальных гарантий, в группе бедности. Между тем, основная часть пожилых людей своим прошлым трудом обеспечила себе право на, по крайней мере, безбедное (по “новой метрике”) существование, а с бедностью детей нельзя мириться, т.к. она несомненно приводит к снижению качества будущих поколений и, как следствие – основных характеристик человеческого потенциала нации».
http://sg-karamurza.livejournal.com/