Печать: Права человека: абстрактные и реальные

1.
Сегодня о правах человека говорится много, но все больше в восторженном тоне и не очень вразумительно разъясняя, что же это такое и откуда они пошли и есть. В то же время, пока представители почти всех наличествующих в России политических лагерей обвиняют наперебой своих противников в нарушениях прав человека, сама эта концепция постепенно превращается в новую тоталитарную идеологию; под предлогом нарушения прав человека, и особенно прав этнических и религиозных меньшинств осуществляются бомбардировки мирных городов, экономическая блокада целых стран и народов, оправдывается военная агрессия и гегемонистские тенденции. Как видим, вопрос: что такое права человека, с какими метафизическими системами и предпосылками связано их постулирование и могут ли они быть вообще осуществлены? — далеко не теоретический и ответ на него весьма и весьма актуален.

2.
Начнем, естественно, с определений. Правами и свободами человека, как известно, принято называть ряд благ, которые, с точки зрения сторонников этой концепции, государство и общество обязаны гарантировать любому человеку. Сюда относятся право на жизнь, на свободное передвижение, на выражение своих взглядов и т.п., и т.д. Права эти признаются врожденными и неотчуждаемыми, но при этом речь идет не о том, что все и каждый непременно этими благами должны и будут владеть, а лишь о том, что всякий может к ним стремиться и никто не должен ему в этом мешать. То есть — это важно раз и навсегда уяснить, дабы не уподобляться восторженным либеральным болтунам — под правами и свободами человека понимаются не реальные, положительные права и свободы человека, а лишь их, так сказать, негативное гарантирование, то есть формальная декларация в законодательных актах и непрепятствование со стороны государства и общества в их посильной реализации. А уж реализует их индивид или нет, это его личное дело, точнее, вопрос его возможностей. Решаться же он будет в «здоровой» конкуренции не на жизнь а на смерть, ради которой эти права, собственно, и декларируются — как условие ее хотя бы некоторой справедливости.

Это все можно пояснить при помощи простых примеров. Согласно концепции прав и свобод человека каждый имеет право на жизнь, но это значит лишь то, что никто не имеет права убить другого, кроме как государство за преступление, которое наказывается по закону смертной казнью; если же один гражданин станет покушаться на жизнь другого, государство обязано этого другого защитить, а покушающегося наказать. Но и не более того, и эта концепция вовсе не требует, чтобы кто-нибудь заботился о жизни другого. Если нищий умирает от холода и голода и просит кусок хлеба, а богатенький дядя, спокойно взглянув на это, проходит мимо, жуя гамбургер, то дядя ничуть не нарушил права и свободы нищего. С точки зрения концепции прав человека нищий имеет полное право … умирать на улице и не имеет никакого права винить в этом равнодушие ближнего. Точно так же если домовладелец, взвинтив плату за квартиру, выгоняет на улицу малоимущую мать с ребенком, он тоже ничуть не нарушает этих самых «прав человека» — он ведь не мешает этой бедной женщине протестовать в установленном законе порядке против высокой квартплаты… Даже если она умрет у порога его дома, он с этой позиции все равно ни на йоту не ущемляет ее «прав» и «свобод»! После этого, вряд ли нужно лишний раз доказывать, что концепция прав человека не идентична нормам нравственности, пусть даже пресловутой «общечеловеческой, как убеждают нас сплошь и рядом застрельщики либерализма и демократии. Эта концепция есть искусственное теоретическое построение, опирающееся на определенный метафизический, философский базис и связанная с определенными, специфическими историческими условиями.

3.
Что же это за философская доктрина? Многие либерально настроенные философы стремятся возвести концепцию прав человека аж к античности, точнее, к философии софиста Протагора, провозгласившего: «человек — мера всех вещей», но в действительности, это совершено неверно и антиисторично. В современной науки об античности является общим местом тезис о том, что эта эпоха не знала проблематики человеческой личности, а жила интуицией чувственно-материального космоса, который был тогда возведен в абсолют и обожествлен (особенно показательны в этом смысле исследования А. Ф. Лосева). Человек в античности понимался как часть космоса, а вовсе не как самоценная личность, обладающая некими «правами». Более того, само представление о свободе, как врожденном свойстве каждого человека, которое лежит в основе идей прав человека, показалось бы античному греку верхом бессмыслицы, ведь греки были фаталистами, то есть верили в неумолимую и слепую судьбу, которая одним дарует участь свободного, а другому — участь раба и это греки рассматривали как нормальный порядок вещей, с которым бесполезно и неумно бороться (а протагоровское «человек — мера всех вещей» — не более чем проповедь релятивизма, то есть относительности истины, на что и указывали современники Протагора, например, Платон).

Даже позднейшая, христианская эпоха не знала представлений о неких абстрактных «правах человека», ведь с точки зрения религии человеку должно думать не о своих эфемерных «правах», а об обязанностях — перед Богом, перед государем, перед ближними и родными. Жизнь человеческая здесь понимается не как собственность каждого индивида, которой он вправе распоряжаться единолично, только по своему желанию, а как дар Божий, которым надо распорядиться наилучшим образом, так как за все с человека еще спросится.

Так что концепция прав человека появилась достаточно поздно, уже после крушения европейского средневековья, в эпоху распространения капитализма с его специфическими ценностями и мировоззренческими ориентирами (собственно, это и строго исторически верно, потому что первые формулировки этой концепции, да и сам термин «права и свободы человека» мы обнаруживаем в декларациях буржуазных революций).

Метафизической же основой этой, назовем ее собственным именем, концепции формальных прав и свобод человека, является теория общественного договора, разработанная английскими и французскими философами-либералами в эпоху Просвещения (Локк, Руссо, Монтескье и др.). Согласно ей общество есть не более чем сумма самодостаточных индивидов, договорившихся жить вместе на условиях взаимной выгоды. Каждый из этих индивидов мыслится собственником своего тела, силы, ума и талантов, и он, как уже говорилось, вправе распоряжаться всем этим по своему усмотрению, никто другой не вправе ему в этом препятствовать. При этом складывается весьма парадоксальная ситуация: поскольку человек, с этой точки зрения, обладает правами и свободами по своей природе, от рождения, так сказать, по праву собственника своей жизни, то он может требовать соблюдения этих прав и свобод вне зависимости от того, принес ли он какую-нибудь пользу обществу или нет. К примеру, он может требовать разрешения на публичные заявления не в силу того, что ему есть что сказать, или он является признанным знатоком предмета, а просто в силу пресловутой «свободы слова», и эту свободу ему обязаны предоставить, даже если он будет нести полную чушь.

4.
Однако, социальная философия давно уже подвергла убедительной и разрушительной критике пресловутую концепцию общественного договора. К примеру, марксизм показал, что она строится на одной, малозаметной, но роковой для нее ошибке — убежденности в том, что человек есть некая самодостаточная единица, что он может сформироваться и существовать без общества и, более того, волей отдельных людей это общество создается. В действительности, все гораздо сложнее. Не только люди создают общество, а общество в большой степени создает людей, и хотя каждый человек, безусловно — уникальная личность, но раскрыться, стать из потенции актуальностью эта личность может лишь через воспитание, общение с другими людьми, овладение богатством духовной культуры, языком традициями и социальными навыками. Причем, такова позиция не только марксистской философии, но и например, русской религиозной философской мысли, которая также в лице Вл. Соловьева утверждает, что только в единстве с другими людьми, с человечеством, и, наконец, с универсумом человек становится человеком, поднимается до раскрытия подлинной своей природы и осознания своего предназначения. Да и сама жизнь свидетельствует о том же; случаи воспитания потерянных маленьких детей сообществами животных — волков, обезьян показали: человечность есть во многом феномен социального порядка, вне общества себе подобных человек практически становится животным.

Так что либеральная метафизика заблуждается в самом основном: никакого дообщественного состояния не было и быть не могло, равно как и пресловутого общественного договора, в подражание которому строится вся политическая система при либерализме. И, соответственно, в принципе не существовал и не может существовать некий абстрактный человек, оторванный от общества, и обладающий некими «врожденными» абстрактными правами, оторванными от его обязанностей. На самом деле следует говорить не о правах человека, а о правообязанностях человека (по выражению русского философа права Н. Н. Алексеева), то есть о диалектическом соединении прав и обязанностей, так как любое общество дарует человеку ровно столько степеней политической свободы, сколько он заслужил, подчиняясь гласным и негласным предписаниям этого общества. И также следует говорить не об абстрактной, негативной свободе, а о реальной, социальной свободе, которую гражданин получает, только интегрируясь в систему общественных отношений, и добровольно накладывая на себя при этом некоторые ограничения (причем, это сведение прав и свобод к их диалектическому антиподу — обязанностям не есть некое ограничение свободы, как может показаться на первый взгляд, еще философами древности, например, стоиками было показано, что настоящая, духовная свобода вообще не зависит от внешних условий: мудрец свободен и в цепях, а низкий и корыстный человек остается рабом даже на троне).

Итак, реальные права и свободы человека связаны с его гражданской активностью, ответственностью перед обществом и готовностью выполнять его требования, а те права, о которых говорится в буржуазных конституциях — не более чем абстракция. В действительности, несмотря на то, что о них столько шума в либеральном обществе, они никогда и нигде в полной мере не соблюдаются, и это легко увидеть на примере. Скажем, демократическое государство США гарантирует всем своим гражданам без исключения право на жизнь. Однако, достаточно взглянуть на статистику по убийствам в американских мегаполисах, как сразу же убеждаешься, что это право для жителя Гарлема или еще какого-нибудь цветного района Нью-Йорка гораздо более эфемерно, чем для жителя района фешенебельного. То же самое касается и права избираться и быть избранным в президенты — торговец старьем с улицы гораздо меньше может рассчитывать на его реализацию, чем скажем, известный киноактер и одновременно ставленник крупного капитала.

Более того, и в принципе не может существовать общество, которое гарантировало бы всем и каждому полный набор «демократических прав, при том, что сами граждане были бы хоть совершенно равнодушны к обществу и его нуждам: это очередная утопия из того же разряда, что и мечтания о дивном, новом, абсолютно счастливом и беспроблемном мире глобального капитализма…

После этого было бы интересно сравнить ситуацию с правами человека в СССР и на Западе, разумеется, увиденную уже под другим углом, то есть сравнить реальные права, правообязанности советского и западного человека. Возможно тогда ситуация приобретет несколько иной вид, отличный от того, который нам расписывают истошные обличители «советского авторитаризма».

5.
Но прежде чем проводить такое сравнение, нужно сделать одну оговорку. Обычно в подобных случаях сопоставляют ситуацию на сегодняшнем Западе с ситуацией в СССР 20-х — 30-х г.г. и сразу же делают выводы не в пользу советского строя — там, дескать, в отличие от стран Запада, не просто ущемлялись элементарные политические права, но и попросту физически уничтожались все инакомыслящие. Оставим в стороне преувеличения, которое при этом частенько допускаются либеральными критиками советской цивилизации — вроде непомерно высоких «дутых» цифр пострадавших в правление Сталина (некоторые с позволения сказать «полемисты» называют даже цифру 200 миллионов, и это при том, что все население СССР в 30-е годы вряд ли составляло столько), или замалчивания преследований инакомыслящих на Западе (например, законы сенатора Маккарти в США, или «запреты на профессию» в послевоенной ФРГ, не говоря уже о массовых увольнениях восточногерманских чиновников и преподавателей вузов после воссоединения Германии). Дело в том, что подобные сравнения неправомерны сугубо методологически, мы ведь не можем поставив рядом только что появившийся из желудя росток дуба и уже выросший подсолнух, рассуждать о том, что подсолнух, мол, выше дуба вообще. Так и социализм и капитализм нужно сопоставлять на аналогичных, а не на разных стадиях их развития. Ситуация становления социалистического общества, то есть эпоха непосредственно после Октябрьской социалистической революции или правление Ленина и Сталина соответствует периоду становления же капиталистического общества, то есть, если брать, например, историю Франции, эпохе непосредственно после Французской буржуазной революции или правлению Робеспьера, Директории и Наполеона. А это было время войн, разного рода гонений и жесточайшего террора, утопившего в крови всю Францию, причем, лозунгами этого террора были те же самые тезисы о свободе и правах человека и гражданина, которые теперь нам выдают за образец гуманизма. Достаточно сказать, что при Робеспьере имели право арестовать по закону не только политических противников режима, но и всякого, кто только показался революционному комиссару подозрительным (закон этот так и назывался — Закон о подозрительных). Либералы-революционеры точно также убили своего венценосного Государя с супругой, как и революционеры-коммунисты, а в преследованиях аристократов и интеллигенции даже превзошли последних: русские большевики расстреливали аристократов, служивших в Белой Армии, французские демократы казнили на гильотине даже детей аристократов (для этого, между прочим, была разработана особая, модифицированная гильотина), Ленин выслал за границу философа Бердяева, Робеспьер же казнил химика Лавуазье.

Итак, если уж сравнивать капитализм и социализм, то на их зрелых, стабильных, устоявшихся стадиях, таковы например, СССР 60-х — 80-х г.г. и США примерно того же периода. Никаких особых репрессий тогда ни западный, капиталистический мир, ни восточный, социалистический блок уже не знали, не считая разве что отдельных рецидивов вроде уже упоминавшихся законов Маккарти в США или диссидентских процессов в СССР, да и эти преследования были довольно мягкими, во всяком случае по сравнению с террором буржуазных и социалистической революций, и диктатур Кромвеля и Наполеона с одной стороны и Сталина с другой.

Ситуация с абстрактными, формальными правами, если глядеть правде в глаза, в обеих сверхдержавах обстояла примерно одинаково: и в СССР, и в США главный закон — Конституция декларировали все права человека — право на жизнь, на свободу слова и собраний и т.д., и т.п. Более того, советская Конституция вдобавок к этому гарантировала права, о которых на Западе и речи не было, но от которых, безусловно, многие бы там не отказались — например, право на труд, право на жилье, право на образование. Но как уже говорилось одно дело — публичная декларация прав, а совсем другое — их реализация, и было бы интересно рассмотреть как обстояло дело с этим.

В любом обществе существует определенная категория людей — назовем их социально активные граждане, или граждане, которых общество особо ценит, и они действительно получают эти права в полной мере и вполне реально, в этом смысле они находятся в привилегированном отношение. Но не просто так, а взамен на целеустремленность, энергию, деловую хватку, соответствие определенному социальному идеалу и, если хотите, социальному заказу, проще говоря на вклад в «общественный котел», в какой бы форме он не был сделан (разумеется, если это здоровое, а не разлагающееся общество, оставим в стороне вопрос о тех, кто располагает большими благами и возможностями, не принося пользы обществу, в конце концов такая социальная система просто обречена на крушение).

Кроме того, есть и минимум реальных прав, которые предоставляются практически всем членам этого общества, в том числе и тем, кто находится на низших его этажах. Но понятно, что для того, чтобы эти права «заработали» нужно тоже выполнить определенные обязанности по отношению к обществу и государству. Причем, если для представителей низших этажей общества, уклоняющихся от активного участия в его жизни (от простых, ничем не выделяющихся обывателей до банальных выпивох, лентяев) эти обязанности очень просты — только лишь не нарушать закон и административные установления, и эта простота соответствует скудости их возможностей, то для социально активных граждан, стремящихся к работе во властных структурах, к самореальзации в институтах культуры, обязанности становятся сложнее и они уже выражаются не в официальных, а в «неписанных законах», стереотипах общественного мнения и т.д. (чиновник, например, должен вести себя и одеваться строго определенным образом, журналист не имеет права безнаказанно переступать некие «табу», сколько бы свободы слова не обещало государство), но за это они и получают больше прав. Все это можно назвать социальными механизмами гарантирования реальных прав человека.

Так вот в СССР и на Западе были, собственно, разные подобные механизмы, в советском обществе это — соответствие неким идеологическим нормативам и принадлежность к некоей социальной группе, как то — круг знакомых, участие в спортивной команде, членство в комсомольской организации, в западном же, капиталистическом же обществе и это все тоже имеется — ведь и там есть некий идеологический предел, за которым начинается репутация «экстремиста» и жизнь изгоя, и там есть крупные, солидные партии, членство в которых резко повышает социальный вес, но на Западе ко всему этому добавляются еще и деньги.

Разглагольствования советских либералов-диссидентов о том, что в СССР не соблюдаются права человека, а на Западе, они-де неприкосновенны, основывались, в действительности, на полном непонимании ими специфики реального, и западного, и советского общества и слепой вере в стереотипы пропаганды. На самом деле, в СССР не было тотального запрета на свободный выезд за границу (например, в турпоездку); более того, многие и выезжали — и не только в Болгарию и в Венгрию, но и, скажем, во Францию. Только для этого нужен был определенный социальный статус, который складывался из политической лояльности, авторитета и активности в своей социальной ячейке и тому подобных факторов. С другой стороны, в хваленом западном мире также не было и нет реальной свободы выезда за границу, в той же Европе живут тысячи людей, которые не имеют для этого ни средств, ни времени (фермеры, работники мелких предприятий, безработные, наконец, отбросы общества — бродяги и т.д.). Т.е. и в западном мире для этого нужен определенный социальный статус, который складывается здесь из престижной и стабильной работы, хорошей зарплаты, позволяющей откладывать «про запас», отсутствие связей с так называемыми «политическими экстремистами», иными словами, теми группировками, которые выступают против либерализма и капитализма. Только вот достичь этот статус на Западе простому человеку, как говорится, с рабочей окраины крайне сложно, чего не скажешь об СССР, где было огромное количество путей общественного роста для людей из простонародья.

Точно также обстоит дело со свободой участия в политической деятельности: в СССР, на деле, это мог сделать любой и среди высших советских политиков было немало выдвиженцев из рабочих и крестьян, единственным условием для этого было членство в партии, лояльность, соответствие некоторым социальным стандартам. В США мы видим то же самое, несмотря на заверения демократической пропаганды реальный шанс на попадание в политическую элиту имеет только тот, кто состоит в одной из крупных партий — республиканцев и демократов, соответствует определенному имиджу, и при всем при том еще он должен быть выходцем из элиты общества и иметь деньги или богатых покровителей…

Наконец, такова же ситуация и с пресловутой свободой слова: только ослепленный пропагандой безумец может поверить, что есть страна, где полностью отсутствует свобода слова. Ни один руководитель, каким бы авторитарным он не был, не сможет управлять государством, ничего не зная о нем, никак не соотнося свои мнения с мнениями подчиненных, приближенных. Другое дело, что такой свободой — весомого слова обладают далеко не все, а лишь лица, стоящие у самой вершины власти — советники, аналитики, министры и т.д. Причем, это и есть реальная свобода слова, а вовсе не та смехотворная и грязная газетная болтовня, которую выдают за нее в либеральном обществе, ведь суть свободы слова не в возможности высказать любую глупость на потеху толпе, а в возможности воздействовать на положение своим словом и советом… Разумеется, такая свобода как правообязанность была в равной мере у высших лиц в СССР и на Западе, только в СССР, между прочим, она была гораздо ближе к народу, даже рекомендации партийных «первичек» вполне серьезно рассматривались в ЦК, не говоря уже о съездах партии.

Легко заметить, при этом что в СССР реализация правообязанностей была гораздо более общедоступной, потому что не была обязательно связана с высоким происхождением и наследственным или приобретенным богатством (особенно в период до второй половины 70-х годов). Если сравнивать СССР или любую страну восточного блока не с семеркой так называемых «развитых стран», которые достигли своего уровня, скажем прямо, в силу особых исторических обстоятельств (а именно — статуса метрополий былых колониальных империй), а со средней капиталистической страной вроде Испании, Италии или Бразилии, то окажется, что теми правами, которыми обладали социально активные, лояльные советские люди там располагал только узкий слой крупной и средней буржуазии, владельцы солидных состояний. Что же касается минимальных прав для всех — того же права на труд, то они превосходили даже права в самых процветающих западных странах, к примеру в США; сегодняшние российские либералы любят поговорить о том, что в США безработным платят большие пособия, так что они там могут и так себя обеспечить, при этом не учитывается, какой атмосферой безжалостного презрения и равнодушия окружен «неудачник» в странах, где базовой концепцией культуры стала протестантская концепция «теологии процветания»! Неудивительно, что в тех же США, потеряв работу, человек, как показывает практика, может даже от отчаянья покончить с собой, несмотря на то, что его ждет обеспеченная, по нашим меркам, жизнь. Ничего такого в СССР, конечно, не было — здесь всякий мог рассчитывать на рабочее место и на элементарное уважение к себе, уже в силу принадлежности к данному трудовому коллективу, и надо было проявить множество неприятных черт характера, чтобы это уважение потерять… Не говоря уже о том, что в СССР человек был уверен, что он сам и его дети бесплатно получат образование, медицинские услуги и т.д.

6.
Итак, общества традиционного типа, к которым в значительной мере принадлежал и СССР, в стабильные периоды своего существования, в принципе обеспечивают своих членов довольно значительным набором реальных прав, поэтому они в общем-то даже и не нуждаются в декларациях прав абстрактных, буржуазно-демократических. Ведь в таком обществе человеку, который к нему относится, все равно помогут — не из следования неким метафизическим «правам человека», а уже потому что он «свой», чужаку же тоже помогут — следуя уже законам гостеприимства. Так что фиксация в Конституции СССР этих прав не более чем дань европеизации. А вот в обществе либерального западного типа все естественные, традиционные отношения разрушены, и человек человеку не брат и земляк, а гражданин и отношения между гражданами строятся строго по закону, на основе взаимной выгоды. Никакие неписаные правила гостеприимства, дружеской взаимопомощи, родственного расположения здесь, в принципе, не действуют: если на улице советского города били человека в большинстве случаев прохожие бросались разнимать драку, без всякой помощи милиции, на улицах американского города мало кто так поступит, законопослушные прохожие проходят мимо, даже не испытывая угрызений совести: они ведь платят налоги, на которые содержится полиция, значит, они уже выполнили свой долг и остальное — не их проблема. Именно поэтому на Западе и появляется концепция абстрактных прав человека — как попытка возместить уже ушедшие там в прошлое традиционные ценности: милосердие, заботу о ближнем, взаимопомощь…

Таким образом, самое страшное в сегодняшней российской ситуации состоит в том, что опробованные, неплохо работавшие механизмы реализации правообязанностей, которые были в советском обществе, теперь безжалостно разрушают, а концепция абстрактных прав и свобод, усиленно проталкиваемая вместо них либеральными культуртрегерами не может им составить сколько-нибудь адекватной замены. Результатом стало то общество «управляемого хаоса», которое есть, пожалуй единственное заметное «достижение» наших либерал-реформаторов.