За 15 лет, прошедших после перехода российской экономики от плановой системы к рыночной, в экономической публицистике были сформулированы, обоснованы и приняты в качестве основных несколько версий о причинах экономического краха 90-х годов. Ниже мы перечислим эти общепринятые версии и кратко представим своё мнение по каждой из них. Причины, изложенные в этих версиях, казалось бы, очевидны и хорошо объясняют, что и как привело экономику к коллапсу. Тем не менее, имеется группа родственных факторов, которым, на наш взгляд, не было уделено должного внимания. Речь идёт, прежде всего, о состоянии локального спроса на микрорынках отдельных предприятий (ниже станет ясно, что имеется в виду) и несбалансированности цен в результате их неравномерного роста – факторах, которые и обусловили невыгодность и невозможность сразу многих видов экономической деятельности. Критическая важность действия этих факторов во время кризиса начала 1990-х гг. и сейчас не вполне осознаётся до сих пор. По этой причине не удаётся вскрыть механизмы, которые привели к этому результату, и понять, какие регулирующие меры государственного воздействия на экономику оборачивались усилением либо ослаблением разрушительных процессов. Мы убеждены, что без адекватного понимания специфического устройства советской и постсоветской экономики, и, в частности, воспроизводящегося дисбаланса цен и недостаточного спроса на некоторых микрорынках, невозможно предложить программу выхода из сырьевого штопора, в котором российская экономика продолжает пребывать по сей день. Описав на примере 1990-х годов, как государственная власть может влиять на экономику с помощью прямо регулируемых параметров экономической системы, мы сможем понять, какими мерами можно возродить экономику, а какие решения принимать нельзя.
Несколько упрощая, существующие на сегодняшний момент объяснения экономического кризиса можно разбить на две большие группы, отличающиеся степенью конкретности. Начнём с первой группы, оперирующей общими категориями плана и рынка:
Советская экономика была неэффективной и производила никому не нужные вещи, неизбежно двигалась к закономерному краху, который и наступил, как только упали цены на нефть.
Кризис – не более чем временный спад, вызванный самим по себе процессом перехода к новым рыночным отношениям, заменившим прежние директивные механизмы плановой экономики. По мере становления новых институтов, рыночная система покажет свою эффективность и с лихвой компенсирует всё упущенное за годы перехода.
Обвал вызван самим по себе переходом к рынку, несовместимым с основными национальными чертами русского народа.
По нашему мнению, ни одно из этих объяснений не даёт адекватного ответа на вопрос о причинах кризиса. Тезис о том, что советская экономика всё больше отставала от западной и двигалась к неминуемому краху, противоречит общедоступным статистическим данным и сравнительным историческим оценкам производительности.
Никогда ранее за последние 200-300 лет Россия не приближалась по общему уровню экономического развития к ведущим западным странам настолько, насколько это было в 80-х. (Селищев А.С. 2005. Макроэкономика. – СПб.: Питер. – 464 с.)
Что же касается цен на нефть, то заметим, что доля сырьевого экспорта составляла ничтожную долю в ВВП страны (образовавшийся внешнеторговый дефицит в 20 млрд. долл. соответствовал около 1% ВВП по паритету покупательной способности), и падение цен на нефть могло быть легко перекрыто минимальным сокращением потребления после некоторого изменения структуры внутренних цен и состава внешнеторговых сделок.
Тезис о том, что сам по себе переход к новому укладу вызывает спад, не более чем отговорка, потому что в этом объяснении не описывается конкретных причин и механизмов обвала, не оценивается глубина и продолжительность спада, возможного при переходе от одной системы к другой. (Если такой переход займёт тысячу лет, то перспектива предстоящего рыночного подъёма просто неактуальна.) Да и не доказано сторонниками этого тезиса, что абстрактная «рыночная система» более «эффективна», чем абстрактная «плановая» – быть может, не стоило и затеваться с «переходом». Мало того, они не дают чёткого описания, что именно можно считать рыночной экономикой. Как известно, Запад признаёт те или иные страны государствами с рыночной экономикой исходя из политической целесообразности, а не в зависимости от экономического устройства в данных странах.
Наконец, третья версия – обвал вызван самим фактом перехода от «плана» к «рынку», неподходящему для русского народа, – неконкретна и не содержит ясных указаний на то, какие именно параметры экономической системы изменились настолько, что это привело к остановке половины производства. Можно попробовать оценить степень «рыночности» через долю национального дохода, перераспределяемого государством. Ведь любая экономическая система содержит элементы равноправного добровольного обмена («рынка») и отношений силового изъятия и даров, к которым относится перераспределение государством доходов через бюджет. Без конкретизации, что именно в этих отношениях изменилось в 1992 году, нельзя понять, почему 1993 год надо считать более «рыночным», чем 1989, а не наоборот. Если доля национального дохода, перераспределяемого государством, в 1992 году упала, то есть выросла доля «рыночных доходов», то непонятно, почему дело не ограничилось изменением в распределении доходов, а производство упало вдвое.
Конечно, сравнивая «плановые» и «рыночные» инструменты, можно сказать, что ликвидация ЦК, Минобороны, Госплана, отраслевых министерств и других органов, которые выступали главными заводилами экономики, убрала прежние плановые рычаги, заставлявшие народ развивать экономику, а новых рыночных институтов не появилось или их действие на русских слишком слабое. Собственно, это объяснение соответствует смягчённому варианту третьей версии, гласящему, что не следовало пытаться слепо пересадить в российскую среду чужеродные экономические институты, потому что они не выполнили бы всего того объёма функций, которые выполняли на Западе. Но нам кажется, что и эта отговорка не объясняет двукратного спада. Ведь подавляющее большинство советских предприятий было вполне рентабельно, и само по себе исчезновение центральных интенсифицирующих органов не мешало им, казалось бы, хотя бы остаться на достигнутом уровне, так чтобы в экономике продолжилось «циркулярное» движение ресурсов по заведённому маршруту!
Вторая группа объяснений менее метафизична и выделяет более конкретные факторы обвала:
Криминальная приватизация, расхищение и проедание собственности, вывоз капитала
Расстройство хозяйственных связей, обусловленное распадом Советского Союза и уничтожением институтов, осуществлявших давление по всей экономической вертикали – Госплана, Госснаба, Госстроя и других
Высокая инфляция, особенно сильно ударившая по производствам с продолжительным производственным циклом
Неконкурентоспособность большинства продукции, производимой в обрабатывающих отраслях.
Высокий уровень экономической преступности и несправедливого перераспределения собственности описывает, по нашему мнению, важный, но не первостепенный фактор обвала. В самом деле, кто бы ни захватил в собственность, например, предприятие, он мог бы, на худой конец, какое-то время вести дела по прежней рутине, на что не требуется особых организационных талантов. А со временем выделились бы новые талантливые управляющие (возможно, из старого аппарата), так что новым владельцам было бы выгодно передать собственность под их начало за часть дополнительной прибыли. Реформаторы даже ссылались на т.н. «теорему Коуза», которая якобы утверждает, что такой переход собственности к наиболее эффективным управляющим обязательно произойдёт, а поэтому не важно, кому что достанется в ходе приватизации (7). Независимо от того, верна ли вообще и применима ли в данном случае теорема Коуза, само по себе перераспределение прав собственности должно было, казалось бы, всего лишь перераспределить доходы от владения, но не обвалить экономику в два раза. К тому же, данная версия не объясняет, почему в разных отраслях наблюдались разные темпы падения – ведь воровать должны были во всех отраслях одинаково, и в нефтедобывающей компании, и на мебельной фабрике. Тем не менее, судя по динамике уменьшения производства в 1992-1997 гг., получается, что нефтяные и алюминиевые магнаты были просто душками и альтруистами по сравнению с алчными обувщиками и картонажниками.
Таким образом, данное объяснение явно неудовлетворительно.
Следующая гипотеза связывает обвал с разрывом хозяйственных связей. Безусловно, данный фактор очень важен, но и тут возникают вопросы: почему хозяйственные связи были разорваны, как только прекратилось прямое принуждение к ним, если раньше эти же связи были экономически выгодны почти всем участвующим сторонам и обеспечивали рентабельную экономическую деятельность? Далее, конечно же, инфляция больно ударила по целому ряду отраслей, но, как видно из приведённой таблицы, никакой прямой связи степени обвала с продолжительностью производственного цикла не наблюдается. Наконец, объяснение спада неконкурентоспособностью продукции – не более чем констатация задним числом того факта, что предприятия разорились, не выдержав конкуренции с иностранными производителями. Такое объяснение не имеет никакой ценности, потому что из него в принципе невозможно увидеть, как повысить конкурентоспособность.
Итак, какое бы из общепринятых объяснений экономического кризиса мы ни взяли, оно либо даёт искажённую картину, не соответствующую реальным параметрам экономического развития, либо является общей отговоркой, из которой не видно, как можно было избежать экономического обвала.
В настоящей работе мы хотим предложить свою версию причин разрушения народного хозяйства и раскрыть действие ещё одной группы факторов, не получившей, по нашему мнению, достаточного освещения в экономических обзорах. Мы попытаемся более подробно вникнуть в процесс т.н. «перехода к рынку» и показать, как конкретные решения органов государственной власти по управлению экономикой привели к цепному процессу разорения предприятий, обнищания населения и других составляющих произошедшей катастрофы. При этом укажем на возможную альтернативную политику государственной власти, которая могла бы повернуть ход событий в более благоприятное русло.
Мы собираемся обосновать, что основной причиной обвала экономики в первой половине 90-х годов и фактического топтания на месте в настоящее время стала, назовём это так, неграмотная ценовая, налоговая и бюджетная политика. Без перехода к адекватной экономической политике нечего и рассчитывать на серьёзные структурные изменения в экономике.
К концу 1980-х годов общественное мнение было готово к отказу от плановой экономики в пользу идеализированной рыночной, горячо желало такого отказа и не принимало попыток оставить прежние принципы хозяйствования. Это значило, что в любом случае пришлось бы отказаться от наиболее постылых (в тогдашнем массовом представлении) черт советской экономики. А именно, предстояло расширить долю негосударственного сектора, особенно в сфере услуг и мелкого производства, значительно сократить директивное планирование, отказаться от приводящего к дефициту административного назначения низких цен на многие товары массового потребления, уменьшить количество «халявы» в потреблении (например, бесплатную раздачу квартир) и усилить, тем самым, экономические стимулы. Заметим, мы не считаем, что всё это действительно нужно было делать срочно и радикально – просто такова была сформированная к тому времени массовая воля населения, которую было непросто переломить. Но мы убеждены, что раз уж такой переход был неизбежен, то перечисленные только что изменения экономической системы, несмотря на их масштабность и радикальность, можно было достаточно быстро провести без экономической катастрофы, по меньшей мере, оставаясь на уровне, близком к достигнутому при СССР. (Хотя бы на этом уровне, ибо, конечно же, автоматического ускорения развития при новой системе никто не гарантировал, потому что предстояло вначале создать институты стимулирования и принуждения, замещающие прежние Госплан и ЦК КПСС.) Мало того, по нашему мнению, для нащупывания более верной политики не нужно было модных или каких-то особенно сложных экономических теорий, описывающих тончайшие эффекты в весьма специфических областях, а достаточно было отслеживать самые грубые и давно известные в основном течении экономической теории параметры рентабельности, доходности, спроса, объёма рынков, пошлин, налогов и прочего.
Но прежде, чем перейти к изложению и обоснованию нашей гипотезы, мы хотели бы кратко охарактеризовать, что собой представляла позднесоветская хозяйственная система в разрезе ценообразования и какие тектонические подвижки произошли в ней накануне гайдаровского «освобождения» цен. Это необходимо для того, чтобы составить адекватную картину стартовых условий перед нырянием России в «рынок».
В советской системе достаточно независимо друг от друга функционировали три денежных контура. Параметры взаимодействия между ними контролировались из одного центра. Один контур – безналичный, использовался для расчётов между предприятиями. Второй контур – наличный, в основном, обслуживал доходы и расходы населения. Третий контур – внешнеэкономический – был предназначен для экспортно-импортных операций. Для каждого контура использовались собственные деньги – соответственно, безналичный рубль, наличный рубль, и валютный рубль. Переток денег между контурами был больше похож на обмен валюты и строго контролировался, например, через ограничения на фонд оплаты труда в общих доходах предприятия.
Главным фактором, определявшим суммарные расходы на потребительские товары и услуги по регионам и социальным слоям в наличном контуре, была единая тарифная сетка. В соответствии с этой сеткой слесарь 4-го разряда в механическом цехе металлургического завода в Днепропетровске и слесарь 4-го разряда на мебельной фабрике в Пермской области за один и тот же объём работы получали одинаковое количество наличных рублей (были ещё региональные и отраслевые коэффициенты и прочие добавки, но в целом картина была именно такой). Соответственно, размер фонда оплаты труда (ФОП) на каждом предприятии определялся исходя из штатной численности работников и размера их стандартной зарплаты. Сведённые вместе ФОПы и социальные выплаты (пенсии, стипендии и т.д.) в масштабах страны задавали параметры контура наличных (потребительских) денег.
Советская экономика была построена на централизованном ценообразовании. Для потребительских товаров оно исходило из неких идеологических и этических посылок, влияние которых приводило к тому, что уровень потребительских цен слабо привязывался к предельным затратам на производство данной группы товаров или спросу населения. В рамках господствующей доктрины устанавливались заниженные цены на продовольственные товары, жилищно-коммунальные услуги и общественный транспорт. Одновременно была выделена группа товаров, которые относились к роскоши, и цены на которые были заведомо высокими. К ним относились: большинство видов одежды и обуви, радиоэлектроника, мебель, посуда, автомобили. С данных видов товаров взимался высокий налог с продаж, который посредством бюджета перераспределялся и позволял дотировать товары первой группы. Общепринятым способом оценить покупательную способность зарплаты является определение того, сколько единиц данного товара можно приобрести на среднюю зарплату. Согласно этой методике, средняя советская зарплата позволяла купить довольно большое количество продовольствия и совершить большое число поездок в общественном транспорте, но, например, для покупки цветного телевизора нужно было отработать 3-4 месяца. Неожиданным эффектом заниженных цен на продовольствие по мере роста доходов населения стала фетишизация определённых видов «престижных» товаров (ковров, хрусталя), за которые люди были готовы выкладывать эквивалент сотен литров молока или килограммов хлеба.
При этом централизованное воздействие на цены не ограничивалось субсидированием производителя одной группы товаров за счёт налога с продаж другой группы товаров: в дополнение к этому цены искусственно отклонялись от уровня равновесия спроса и предложения, как в меньшую сторону («дефицит»), так и в большую (торговля «в нагрузку»). Последний фактор приводил к товарному дефициту (очереди, “колбасные” электрички, торговля из-под полы) и усугублению фетишизации ряда дефицитных товаров. При этом, по чисто идеологическим соображениям, населению был перекрыт вообще или сильно ограничен доступ к приобретению целого ряда товаров, на которые оно было готово потратить излишек доходов (жильё, особенно частное домостроительство для горожан, автомобили, дефицитный ширпотреб). Искривлённая ценовая структура и дополнительные ограничения в потреблении «роскоши», ранее призванные облегчить массе населения бедной страны доступ к жизнеобеспечивающим благам, насильственно приковывали ставшее зажиточным население к структуре потребления только жизнеобеспечивающих товаров, свойственной давно закончившемуся состоянию крайней бедности.
К середине 80-х годов образовался устойчивый дисбаланс между доходами населения и объёмом предлагаемых на потребительском рынке товаров. Об этом, в частности, говорит опережающий рост вкладов населения в Сберегательном банке. Среднедушевые доходы выросли с 74 рублей в месяц в 1970 г. до 121 руб. в 1980 г., или в полтора раза, а остатки вкладов в сбербанке на душу населения выросли с 200 рублей в 1971 до 600 рублей в 1981 г. (в 3 раза). С 1980 по 1990 гг. доходы выросли в 1,8 раза (с 121 до 215 рублей в месяц), а вклады в Сбербанке – с 600 рублей в 1981 до 1500 руб. на конец 1990 г. (в 2,5 раза). Люди просто не могли потратить всех заработанных денег в соответствии со своими предпочтениями и откладывали излишек для будущего потребления (которое для многих так и не случилось по причине инфляции начала 90-х). Подчёркиваем, что структура потребительских цен диктовалась намного сильнее идеологическими выкладками, нежели прагматическими соображениями.
Отдельно остановимся на ценообразовании в двух таких важных сферах, как жильё и общественный транспорт. Большинство граждан СССР получало жильё формально бесплатно от государства. Общественные фонды потребления, направляемые, в том числе, и на жилищное строительство, проходили отдельной строкой в бюджете и никак не учитывались в размере зарплаты. Получалось, что такая жизненно важная статья расходов, как жильё, вроде бы как отсутствовала в среднем семейном бюджете. Примечательно, что такой подход имеет давние корни. В царской России статистика приводила затраты наёмных работников на все основные статьи расходов, кроме одной (по материалам сборника за 1913 г.). Какой? Правильно, оплаты жилья. Уж не знаем, как жилищная проблема решалась до революции, но на одного горожанина (в том числе и профессора Преображенского с его восемью комнатами в калабуховском доме) приходилось в среднем всего 8,2 кв. метров жилплощади. (Источник: Таблицы 7.42 «Городской жилищный фонд» и 5.2 «Численность населения» РСЕ 2001. В 1917 г. площадь жилищ в городах составляла 127 млн. кв. метров. В 1917 г. городское население в современных границах РФ составляло 15,5 млн. чел.) Тот же подход применяется и сейчас. Официальный прожиточный минимум включает в себя расходы на питание, предметы повседневного спроса, некоторый набор одежды и обуви, оплату общественного транспорта и жилищно-коммунальные услуги (электричество, газ, вода, телефон). Например, в 2003 г. 45% прожиточного минимума предназначалось на продовольственные товары, 21% – на непродовольственные – одежду, обувь и т.д., 28% – на услуги, включая проезд в общественном транспорте и квартплату, и, наконец, 6% – на обязательные платежи и сборы. Собственно оплата жилья (съём комнаты, к примеру) в этом перечне не предусмотрена вообще. Очевидно, предполагается, что человеку всегда есть, где жить, крыша над головой досталась всем от Господа Бога или как наследие мрачного тоталитарного прошлого, и нет никаких расходов на съём или выплату ссуды за дом – плати только за коммунальные услуги и “в ус не дуй”.
Как бы мы ни относились к советской системе распределения жилья, достаточно очевидно, что она могла работать только при одном условии – постоянном централизованном выделении огромных средств на строительство жилья (в 1970-1990 гг. на жилищное строительство направлялось 16-18% всех инвестиций, фактическая стоимость 1 кв. метра общей площади за этот период выросла с 200 до 500 рублей), а затем распределении этого жилья между гражданами в соответствии с некоторыми принципами (очерёдности, состава семьи, категории предприятия, должности). При этом на государственные органы ложилась обязанность следить за тем, чтобы в каждой отрасли, на каждом предприятии и в каждом регионе выдерживалось требование к нормативной численности работников: иначе пришлось бы обеспечивать жильём совершенно ненужную, на отдельных участках, рабочую силу, в то время как финансовые показатели предприятия не отражали рост расходов на жильё. А в условиях свободного найма, существовавшего в СССР, это значит, что нужно было либо обеспечить работников жильём или обещанием жилья, либо затруднить неконтролируемые потоки населения в более комфортные места жительства через институт прописки. Итак, для большей части экономики (кроме отдельных организаций с ведомственным жильём и заводов, строивших жильё для работников на свои деньги) статья расходов на обеспечение работников с семьями жильём не проходила через добавленную стоимость предприятия, на котором работал этот человек. А это требовало дополнительной работы и средств государственных органов по «подкреплению» работы данного предприятия государственным жильём для его работников, то есть существенных бюджетных расходов на приобретение жилья, которые составляли важную часть конечного спроса.
Искажения, подобные оплате за жильё, в плановой системе наблюдались и в отношении другой жизненно важной статьи расходов современного горожанина. Речь идёт об общественном транспорте. Дотационность была заложена в основу деятельности как "Горэлектротранспорта" Чебоксар, так и московского ордена Ленина метрополитена имени Ленина. Это автоматически означало повсеместно мизерные цены на проезд – 3, 4, 5 копеек, не покрывающие фактические затраты ни троллейбусного депо, ни метрополитена. Притом что затраты на строительство метрополитена на порядки превышали затраты на устройство троллейбусной линии. Кто оплачивал удовольствие, доступное только столичным жителям? Центральный (или как бы сейчас сказали – федеральный) бюджет, который формировался в том числе и за счёт чебоксарских предприятий. За исключением единичных транспортных систем, обильно орошаемых денежным дождём (часто даже избыточным, вызванным соображениями престижа), транспорт подавляющего числа городов сидел на голодном пайке. Закупка подвижного состава была оформлена, примерно, как и распределение жилья – исходя из мнения начальства о необходимости наладить транспорт в данном городе, а не исходя из потенциального дохода транспортного предприятия на организуемых или расширяемых маршрутах. Старые, или просто негодные по качеству, битком набитые автобусы или троллейбусы – вот, что было "товаром", доступным большинству населения за "символический" пятачок. От этого подхода с тех пор так и не ушли, стоимость проезда в государственном транспорте покрывает только операционные расходы. Новые трамваи и троллейбусы закупать не на что. «Меценаты» иногда дарят. Из бюджета (городского или выше) изредка выделяется некая сумма на закупку пары новых машин. В результате единственным видом коммерчески выгодного транспорта на всех российских (и шире – постсоветских) просторах стали пресловутые "маршрутки". Деятельность муниципалитета по налаживанию современных транспортных систем, более уместных в крупном городе, требует неподъёмных для местного бюджета затрат.
Другая статья конечного потребления – инвестиции – в советской экономике всегда была очень значительна. Например, в 1991 году, на исходе плановой эры, на инвестиции приходилось 39% всего номинального валового внутреннего продукта (ВВП), тогда как на потребление домохозяйств – 40%. Наконец, значительны были расходы на государственные учреждения и некоммерческие учреждения, обслуживающие население.
Отдельным предложением выделим роль внешней торговли, которая стопроцентно находилась под контролем государства. Предприятия-экспортёры не распоряжались валютной выручкой. Она целиком поступала в распоряжение нескольких государственных учреждений, а выручка предприятий-экспортёров соответствовала внутренней цене произведённой продукции.
Параметры конечного спроса задавали, по большому счёту, архитектуру остальной экономики и систему цен в производственном безналичном контуре, с той лишь оговоркой, что и в последней цены не соответствовали балансу спроса и предложения, а определялись себестоимостью. (Правда, после косыгинской реформы «себестоимость» включала плату за фонды и природные ресурсы, так что была ближе к равновесной цене спроса и предложения, чем в ситуации, когда она включала в себя только зарплату, выплаченную в технологической цепочке производства данного товара.) Из-за этого были дефицитные фонды, которые предприятиям приходилось «выбивать» с огромным трудом, в то время как стандартный экономический механизм по экономии ресурсов через высокие цены на них был парализован из-за почти бесконтрольной эмиссии безналичных денег.
Особого внимания заслуживает то, что участие страны во внешней торговле было устроено так, что внешние цены практически не влияли на внутренние. Соотношение внутренних цен на большинство товаров в разы отличалось от типичных "мировых" цен. Да что там Запад! Система внутренних цен в СССР существенно отличалась даже от цен в социалистических странах. Утюги и эмалированные кастрюли стоили несколько рублей, а самый дешёвый кассетный магнитофон продавался за 100-120 рублей. Моряки, плававшие в "загранку", покупали японские магнитофоны по 50-60 долларов. Моряков не интересовали кастрюли и утюги, за которые нужно было выложить 10-20 долларов. Такая трата драгоценной валюты была, конечно же, неразумной: имело смысл, наоборот, везти с собой кастрюли или утюги, продать их в 2 раза дешевле местных цен (скажем, за 5 долларов) и купить за эквивалент десяти утюгов (50 руб.) один японский магнитофон (который можно было сдать в комиссионку в Союзе за 200 руб.). Подобное нехитрое практическое применение рикардианской теории внешней торговли стало очень популярным в начале 90-x, когда миллионы советских граждан повезли в Румынию, Венгрию, Монголию всё те же кастрюли, утюги, электродрели и пассатижи.
Эти несложные экспортно-импортные операции по обмену кастрюль на магнитофоны могли довольно быстро приблизить соотношение внутренних цен на кастрюли и магнитофоны к тому, которое установилось на Западе. Ясно, что в этом случае отечественные производители кастрюль получили бы неожиданные сверхприбыли, а производители магнитофонов – разорились бы. По теории сравнительных преимуществ получается, что страна выиграла бы, сосредоточив усилия на производстве кастрюль и импортируя магнитофоны. Но произошло бы это на самом деле или нет, зависело от того, могла ли страна перевести ресурсы, высвободившиеся в производстве магнитофонов, в производство кастрюль, от того, насколько быстро можно было перевести эти ресурсы, от перспектив кастрюльной и магнитофонной отраслей и мн.др.
Итак, советская плановая экономическая система, в том виде, в каком она сложилась в 70-е и 80-е годы, в плане образования цен на потребительские товары руководствовалась этико-идеологическими соображениями и устоявшимися рутинами, в соответствии с которыми цены на многие важные товары отклонялись от того уровня, на котором они установились бы в условиях равенства спроса и предложения и в условиях равноправного налогообложения, но при тех же конечных доходах населения. Не удивительно, что данная громоздкая система нескольких внутренних валют, централизованного ценообразования, планирования от достигнутого, нормативной численности работающих и нормативной же оплаты их труда требовала постоянного контроля и «ручного» стиля управления. Плановая экономика, построенная на прежних принципах ценообразования, действительно зашла в тупик. Об этом говорит, например, неспособность экономического руководства страны решить простейшую, в общем-то, задачу преодоления внешнеторгового дефицита, наступившего в связи с падением цен на нефть. Задача эта элементарно решалась путём изъятия у населения избыточных денег и высвобождения из внутреннего потребления товаров на сумму всего 20 млрд. долл., за счёт которых можно было увеличить экспорт или сократить импорт. В итоге это потребовало бы снижения потребления, самое большее, на 1%, что лежало в пределах ежегодного роста потребляемой части ВВП. Но без реформы цен это было невозможно сделать. В условиях нарастающего дефицита государству приходилось, наоборот, расходовать всё больше драгоценной инвалюты на закупки колготок и стирального порошка, который и населению-то был абсолютно не нужен в таких количествах. Те напряжения и неоптимальности, которые на пустом месте провоцировались ценовой политикой, создавали неудобства как для населения, так и для госаппарата. Соответственно, отказ от особенностей системы, усложнявших её управление без видимых преимуществ в эффективности, стал, видимо, неизбежным решением, выстраданным не только в недрах госаппарата, но и среди населения. Вот как описывает ход обсуждения этой реформы ещё в 1987 г. горбачёвский советник В.А. Медведев:
«В ходе горячих дискуссий вырабатывались основные контуры реформы ценообразования. Необходимость преодоления серьёзных перекосов в сложившейся системе цен была довольно очевидной и мало кем оспаривалась. Это было настоящее "королевство кривых зеркал", дававшее совершенно искажённую картину народнохозяйственных величин и пропорций. А главное, эта система цен порождала антистимулы повышения эффективности производства, закрепляла его затратный характер. Заниженные, по сути дела, бросовые цены на сырьё и топливо исключали возможность перехода к ресурсосберегающему типу воспроизводства. Низкие закупочные цены на сельхозпродукцию, дотации на её производство, принявшие колоссальные размеры – до 90-100 млрд. рублей в год, стали серьёзнейшим препятствием на пути подъёма сельского хозяйства и создания достатка предметов питания для населения и сырья для лёгкой промышленности. Цены на конечную продукцию как производственного, так и потребительского назначения не увязывались должным образом с качеством изделий, что исключало возможность решить эту важнейшую экономическую и социальную проблему.
Естественно, что реформа ценообразования не могла ограничиться только оптовыми или закупочными ценами, она неизбежно должна была затронуть розничные цены и тарифы на услуги – то есть всю систему цен. Переход к нормальным ценам, отвечающим реальным народнохозяйственным величинам, приблизил бы их к структуре цен мирового рынка и тем самым облегчил вхождение советской экономики в мировое хозяйство» [(2) Часть первая, глава II, раздел «Как была торпедирована реформа 1987 года»].
Как видно из этой цитаты, некоторое понимание проблемы было на самом верху. Предлагались и различные способы её разрешения. Тем не менее, единой программы по реформе ценообразования, которую приняли бы и население, и госаппарат, в середине 1980-х годов предложено не было. Зато в 1990 г., когда политические реформы и прекращение экономического роста радикализовали обстановку, общественное мнение и настроения значительной части госаппарата переключилось на поиск экстренных, чрезвычайных мер, затрагивающих не только ценообразование, но и все несущие конструкции экономической системы. Эта потребность была удовлетворена после появления известной программы «500 дней», вышедшей за подписью большой группы известных советских экономистов и фактически принятой к исполнению (что мы собираемся обосновать) правительством Гайдара, а затем и Черномырдина. Ниже мы подробно разберём, что именно было предложено советскому народу в виде этой «программы», и насколько её предложения расходились с практическими шагами нескольких реформаторских правительств.
А пока давайте перенесёмся в середину 1980-х гг., поставим себя на месте горбачёвской команды и попытаемся понять, как можно было бы реформировать систему ценообразования в сторону «рыночной», не вызывая обвала экономики, а, напротив, создавая условия для дальнейшего сбалансированного роста, обеспечивающего потребности страны. Заранее оговоримся, что наша игра ума по-прежнему предполагает централизованное регулирование цен, а не их мгновенное освобождение. То есть у нас сохраняются все экономические рычаги, доступные в то время центральным органам СССР. Для этого коротко пройдёмся по основным группам товаров и представим, что и как можно было предпринять для того, чтобы подготовить экономику к наименее болезненному «переходу к рынку».
Изменения потребительских цен
Первыми в списке стоят основные продовольственные и непродовольственные товары, реализующиеся на потребительском рынке. Можно выделить два основных бинарных признака – дефицитность и дотационность. Соответственно, всего возможны 4 комбинации этих товаров, которые приведены в таблице ниже, с несколькими примерами. Совершенно понятно, что политика перехода к рынку для каждой из этих подгрупп должна была быть своей.
Потребительские товары (примеры) | ||
| Дефицитные | Недефицитные |
Дотационные | Мясо, сливочное масло | Хлеб, картофель |
Бездотационные | Чёрная икра, корпусная мебель («стенки») | Обычные рыбные консервы, сахар |
Другие виды потребительских товаров и услуг | ||
Жильё | Большая часть (80%) было государственным, финансируемым из бюджета (общественных фондов) и распределяемым в порядке очереди. Соответственно, система оплаты труда была построена с учётом того, что жильё оплачивается из бюджета в результате перераспределительной политики. Меньшая часть жилья была кооперативной, предоставляемой по номинальной стоимости строительства под долгосрочную низкопроцентную ссуду. | |
Общественный транспорт | Заниженные цены. Дотации из бюджета по принципу остаточного финансирования | |
Например, на мясо была установлена государством цена в 2,30 р. за 1 кг, и в большинстве городов по этой цене оно не залёживалось на прилавках (а во многих не было доступно в государственной торговле вообще). При этом в коопторге или на рынке его можно было купить практически всегда по 4-4,50 рублей. Следовательно, на мясо можно было установить новую цену в районе 4 рублей и направить дополнительную выручку производителям, решая одновременно две проблемы – дефицита и дотаций. А часть сэкономленных на дотациях бюджетных средств можно было направить на поддержку тех социально незащищённых категорий населения и организаций, доступ которых к мясу требовалось гарантировать (например, пенсионеров и детских домов).
Примером дефицитного недотационного товара является чёрная икра. Здесь освобождение или даже простое повышение цен привело бы к появлению сверхприбыли у производителя и торговли. В случае, когда производство можно увеличить, это бы повлекло увеличение предложения данного товара. Но в случае с икрой и рядом других дефицитных товаров производство расширить нельзя ни при каком росте цены – осетровым трудно объяснить новые планы партии – и более логично было бы изымать сверхприбыль отрасли введением специального икорного налога.
Для недефицитных дотационных товаров возможны были два способа избавиться от дотаций: увеличить цену либо изменить схему налогообложения, так чтобы производство таких товаров стало прибыльным.
Наконец, для целого ряда бездефицитных недотационных товаров каких-то особых мер можно было не предпринимать.
В результате такой управляемой реформы ценообразования на потребительском рынке сложилась бы ситуация, при которой назначаемые государством цены в минимальной степени отклоняются от баланса спроса и предложения, государству приходится субсидировать лишь немногие производства (то есть, необходимость «ручного управления» на этом участке экономики минимизирована), остальные производства рентабельны без субсидий, основные потребности населения по-прежнему удовлетворены и никто не впал в нищету. Только после этого можно было освобождать цены, и то только на потребительском рынке. Совершенно понятно, что этот процесс пришлось бы сопровождать реорганизацией системы торговли: там, где торговые точки конкурировали между собой, их можно было приватизировать или передать в управление трудовым коллективам; там, где торговые точки были монополистами, пришлось бы на длительные период оставить в них контроль цен либо облагать специальным налогом.
Таким образом, даже самый поверхностный взгляд на взятые наугад продовольственные товары показывает, что даже если ставить цель либерализации потребительского рынка, то нельзя было просто взять и освободить цены – нужно было кропотливо разбираться с каждой группой товаров и выстраивать политику компенсаций, которые помогли бы смягчить переход к новой системе, так чтобы государственный контроль над ценообразованием и госдотации стали бы незначительны.
Безусловно, перестроечные эксперименты внесли в систему новые трудности. Если раньше большинство советских товаров продавались по своим ценам на бездефицитной основе и ценовые перекосы были велики лишь для относительно небольшой и хорошо отслеживаемой группы «дефицитов» и т.п., то с перестроечными «раздачами» денег налево и направо в разряд дефицита попали даже многие элементарные вещи. Как в этих условиях можно было изменить программу первоочередного реформирования по сравнению с только что описанной? Безусловно, начать надо было с «затыкания дыры»: прекратить деятельность параллельных эмиссионных центров и временно пресечь схемы по перекачке из «безналички» в «наличку», обязать государственные предприятия расходовать зарабатываемые средства не только на мгновенную выдачу зарплат, но и на инвестирование, прекратить рост бюджетного дефицита. Сразу после этого можно было провести некоторое подобие «Павловского» повышения цен; восстановить хотя бы статус-кво начала перестройки. (Вспомним, что Павловская реформа, пусть и на несколько месяцев, восстановила хоть некоторое наполнение потребительского рынка.) Затем можно было менять ценовую структуру в соответствии с описанной программой.
Но даже оптимизация системы несбалансированных цен на потребительские товары не позволила бы немедленно перейти к «рыночным ценам» по товарам частного потребления. Необходимо было также решить проблему с оплатой жилья и тарифами на проезд в общественном транспорте. Оплату жилья необходимо было пересмотреть по нескольким причинам. Самой главной из них было то, что при новом экономическом порядке не нашлось бы места советской системе финансирования, строительства и распределения жилья. Сохранение такой системы означало бы необходимость, во-первых, изымать у предприятий значительные суммы на строительство, во-вторых, заниматься непосредственным процессом строительства силами государственных органов и, в-третьих, поддерживать крайне сомнительные, с точки зрения интересов страны, механизмы распределения жилья не по результатам работы, а по длительности стояния в очереди и составу семьи. Естественно, что подобная схема была совершенно несовместима с рыночной самостоятельностью предприятий, мобильностью рабочей силы и материальным стимулированием труда. Очевидно, нужно было переходить от системы распределения жилья в натуре к системе распределения денег на приобретение жилья. Вариантов здесь можно предложить множество, но наиболее реалистичным, по-видимому, был бы перевод всего жилья в статус, близкий тогдашнему кооперативному. Для тех, кто не застал те времена, напомним коротко, что собой представляла система советского кооперативного жилищного строительства. Строительством занимались государственные стройорганизации, те же самые, что строили обычные государственные дома. Желающие купить кооперативную квартиру должны были а) стать в очередь, очень похожую на общую государственную, б) получить разрешение на получение ссуды в государственном банке (ссуда давалась на 15, позже – на 25 лет, под минимальный процент), в) внести первоначальный взнос – обычно около 20% от стоимости квартиры, г) быть готовым выплачивать довольно значительную сумму за квартиру. При этом даже полностью выплаченную квартиру нельзя было продать кому угодно без согласия правления кооператива. То есть, со многими оговорками (ограниченное право продажи и другие), статус кооперативного жилья был достаточно близок к статусу жилья, покупаемого на Западе на условиях ипотечной ссуды – с той лишь разницей, что человек не имел права приобрести кооперативное жильё в кредит, если не имел меньше минимальной нормы, позволяющей стать в очередь.
Думается, именно этот опыт и можно было учесть при создании новой системы. Главные требования к ней достаточно очевидны. С одной стороны, она должна была обеспечить реальную доступность жилья для всех людей, действительно желающих ради этого трудиться и зарабатывать. Это значит, что доходы разных категорий трудящихся должны были быть скорректированы так, чтобы хоть какое-то жильё могли приобрести все, а те, кто готов вкалывать – и жильё более высокого качества. Такая коррекция доходов была вполне реальной, если вспомнить наличие тарифной сетки, устанавливаемой государством. Естественно, предстояла большая работа по изменению восприятия людей, привыкших получать жильё «бесплатно» и не готовых к тому, что обязательная плата за жильё составит существенную часть доходов (пусть даже номинальные доходы при этом вырастут). С другой стороны, новая система должна была исключить рецидивы «халявы» в обеспечении жильём. А это значит, что только льготные категории (инвалиды, пенсионеры и т.д.) имели право на бесплатное жильё, и то без права «прописывания – перепрописывания – переперепрописывания» для передачи льгот детям, трудоспособные же должны были на него зарабатывать. С третьей стороны, необходимо было обеспечить справедливые условия стартовой обеспеченности жильём. А это значит, что при определении права гражданина на определённое жильё надо было учесть его заслуги и социальное положение, а при определении ценности жилья надо было учесть не только формальный признак «квадратных метров на человека», но и ценность жилья, связанную с качеством и местоположением.
Следовательно, система распределения жилья могла бы быть изменена, например, следующим образом. Начиная с некоторого момента, всё государственное жильё (кроме социального жилья для определённых категорий населения – инвалидов, людей преклонного возраста и др.) приравнивалось бы по статусу к кооперативному. Соответственно, зарплаты увеличивались бы так, чтобы скомпенсировать населению расходы на уплату ссуды. Перед этим необходимо было разработать методику определения остаточной стоимости жилья, с учётом площади, класса и возраста дома, категории города и района. Всего несколько верифицируемых количественных параметров, так чтобы любой желающий мог без посторонней помощи оценить свою квартиру. Одновременно с этим было необходимо разработать методику определения размера условного жилищного счёта гражданина, устанавливающего ценность жилья, на которую он уже имеет право без покрытия ссуды, – с учётом стажа, времени стояния в жилищной очереди, профессии, накоплений на пенсию и прочего. Для многих остаточная стоимость квартиры полностью погашалась бы условным жилсчётом, а некоторые из них могли бы рассчитывать на дополнительную материальную поддержку для покупки жилья. Тем, у кого была положительная разница (получил квартиру недавно), нужно было бы оформить ссуду, подобную кооперативной. Таким образом, переход к новой системе был бы справедлив и понятен для каждого.
Кроме того, можно было бы ввести налог на недвижимость, включая не только квартиры и дома, но и дачи, гаражи и прочее. Это позволило бы решить проблему легализации и оформления права собственности на многие объекты, статус которых и до сих пор остаётся непонятным (например, дачные участки). Вместе с налогом на собственность, предлагаемая система попутно позволила бы решить ещё одну важную задачу – а именно она смогла бы стать своеобразным демпфером ценовых колебаний, основным монетаристским рычагом в условиях перехода к новой системе цен. Иными словами, ежегодно регулируя ставку налога на собственность, можно было откачивать, или наоборот, задерживать на руках населения излишек денег, как с целью недопущения чрезмерного роста цен на товары, так во избежание затоваривания.
Аналогично жилью, необходимо было уходить от заниженных цен на общественный транспорт, которые подразумевали дотации, в том числе, и на закупку нового подвижного состава. Реально, достаточно было 2-3 кратного повышения цен (то есть проезд стоил бы не 5, а 10 или 15 копеек). Это позволило бы сделать транспорт коммерчески окупаемым и предоставляло бы ценовые сигналы о наиболее важных маршрутах, за улучшение обслуживания которых потребители готовы заплатить. Также как и в случае с жильём, можно было распределить часть высвободившихся дотационных средств в виде добавки к зарплате.
Если бы у советских властей хватило ума и решимости провести реформу цен хотя бы в указанных двух областях – жилья и транспорта, – проблема ножниц между доходами и расходами была бы в основном снята. После такой реформы можно было бы говорить о сравнительно небольшой корректировке цен на отдельные группы товаров с целью ликвидации дефицита. Отдельно заметим, что, по нашему мнению, не существует никакого рационального оправдания для предельно заниженных цен на жильё и транспорт в позднесоветские годы, так же как и для сохранения дефицита чёрной икры и повсеместных субсидий на товары «бедного» потребления (хлеб и картофель). Часто употребляющийся аргумент о том, что это-де спасало бедные слои населения от впадения в крайнюю нищету, не стоит и ломаного гроша, потому что дифференциация доходов была минимальной (следовательно, предлагаемая реформа цен не сильно ударила бы по бедным слоям даже если бы компенсации не проводились), а сами доходы населения почти полностью контролировались государством через тарифную сетку и размеры социальных пособий (следовательно, их можно было изменить для достаточной компенсации). Это была чистая потеря общественного благосостояния на пустом месте. Скорее всего, причины такого поведения советских властей, помимо неадекватных этико-идеологических представлений и элементарной экономической безграмотности, лежат в сугубо шкурных интересах той части населения, которая выигрывала от приоритетного снабжения дефицитными продуктами и жильём повышенного качества, даже ценой чистой потери для страны в целом. И речь идёт не только о столичных жителях, которые имели намного большее влияние на проводимую политику, чем жители отдалённых сёл. То, что на внутреннем рынке апельсины стоили в 20 раз дороже картошки (а не в 2), вопреки очевидной возможности выгодного включения в международное разделения труда, обеспечивалось мощной системой лоббирования, влекущей несправедливое перераспределение национального дохода к маленьким, но гордым народам, которым было проще повысить благосостояние через выбивание выгодных цен на апельсины, чем через повышение собственной производительности. Эту особенность российского политического устройства, когда наиболее очевидные меры по улучшению ситуации не предпринимаются из-за силы слоёв, заинтересованных в статус-кво, нам придётся иметь в виду при обсуждении текущей ситуации.
Итак, разобравшись с возможными путями освобождения цен на потребительском рынке, перейдём к производственному контуру. Заметная часть ценовых искажений при торговле фондами «индуцировалась» искажениями на потребительском рынке, но не только. Формирование цены товаров производственного назначения на основе «себестоимости», а не на основе равновесия спроса и предложения, в совокупности с избытком «дармовых» безналичных денег у предприятий, неизбежно создавало систему дефицитов в торговле товарами производственного назначения. К ней добавлялся и аналог торговли «в нагрузку», заключавшийся в гарантированном сбыте некачественной либо дорогой (по сравнению с имеющейся альтернативой) продукции отдельных предприятий. Совершенно понятно, что освобождение цен при оптовой торговле и торговле товарами производственного назначения немедленно поставило бы под угрозу закрытия целый ряд производств, пользовавшихся дефицитными товарами производственного назначения, потому что при новых ценах, соответствующих балансу спроса и предложения, они стали бы нерентабельны, либо при новой системе у них не было бы гарантий сбыта продукции прежним потребителям. Постепенное изменение цен, с ориентацией не на «себестоимость», а на конечные цены потребительского рынка и государственного потребления, позволило бы государству рассмотреть каждый такой случай в отдельности и решить, то ли увеличить расходы на закупку у этого предприятия производимой продукции (чтобы у него были деньги на закупку дефицитных фондов), то ли выделить предприятию кредит на модернизацию, то ли закрыть его, используя высвобождающиеся ресурсы в более выгодных видах деятельности. Планирование, то есть, принудительные поставки большей части продукции предприятий по назначенным ценам, на какое-то время сохранилось бы, но по мере приближения цен товаров производственного назначения к ценам, уравновешивающим спрос и предложение, удалось бы перейти от принудительного планирования к добровольному – системе, при которой удовлетворение госзаказа стало бы наиболее выгодным из имеющихся вариантов деятельности предприятия. Следовательно, такая система стала бы устойчивой даже к отмене принудительного характера поставок при продвижении к «рынку», то есть, такая отмена не повлекла бы обвал производства: ведь подавляющему большинству экономических субъектов было бы, по меньшей мере, выгодно продолжение существующей хозяйственной деятельности, а локальные действия предприятий по повышению прибыли вели бы к увеличению национального дохода. Принципиальная возможность перехода к такой системе планирования была доказана ещё теорией оптимального планирования за много десятилетий до того (4). Собственно, предложенный переход был бы не более чем полной реализацией замысла не доведённой до ума косыгинской реформы. Но только после этого можно было говорить о серьёзной либерализации на рынках товаров производственного назначения.
Не менее сложной задачей было бы реформирование системы инвестирования. Уровень инвестирования в СССР был очень высоким: как в строительство новых объектов производственного, социального, инфраструктурного назначения, так и в их модернизацию и поддержание в работоспособном состоянии. При этом источники финансирования этих инвестиций можно разбить следующим образом: инвестиции, осуществляемые прямо или косвенно за счёт бюджетов разных уровней; инвестиции, осуществляемые за счёт банковских займов; и инвестиции, осуществляемые из выручки предприятий, которых государство обязывало отчислять определённую долю прибыли на амортизацию и обновление, а не проедать её. Совершенно понятно, что никаких революционных решений о том, чтобы «взять и отменить» с понедельника не менее 60% строек, как это предлагала программа «500 дней», ни в коем случае нельзя было принимать. В случае с уже начатыми инвестиционными проектами необходимо было для каждого проекта разбираться, выгодно ли его завершать с учётом оставшихся расходов на строительство или выгоднее забросить. Что же касается новых инвестиций, то переход на «рыночные» рельсы предполагал разграничение инвестиций на те, которые делало бы государство, и на те, которые делали бы частники, рассчитывая получить от этого свою выгоду. В силу довольно низкой склонности к сбережению в России, государство обязано было взять на себя не только инвестирование в инфраструктуру и социальные объекты, как на Западе, но и инвестирование во множество ключевых отраслей экономики, надеясь на частника только в тех отраслях, в которых последний себя уже уверенно чувствовал и был готов рискнуть капиталом. Следовательно, на продолжительное время, предстояло не только доводить до ума большие государственные инвестиционные проекты, но и заставлять предприятия, находящиеся в государственной собственности, инвестировать часть зарабатываемых денег, предстояло строить и модернизировать за счёт государства новые объекты и т.д. Сами граждане, скорее всего, инвестировали бы первое время только в жильё и мелкий бизнес, лишь со временем дополняя государственную экономику во всё новых и новых областях.
Важным вопросом выдвинутой программы возможного реформирования советской экономики является такой: можно ли было при переходе к описанному здесь «рыночному социализму» полностью отказаться от системы субсидирования и централизованного установления цен, но не допустить, в то же время, спада производства? Мы без всякого сомнения даём отрицательный ответ на этот вопрос. Мало того, мы утверждаем, что это должно было быть ясно даже из того объёма экономических знаний, который был доступен советским экономистам того времени. Существует, по меньшей мере, два хорошо известных в экономической теории феномена, которые должны были предостеречь от безоглядного освобождения цен и отмены субсидий, особенно в советской экономике, в которой многие предприятия были монополистами. Первый из этих феноменов известен под названием двойная маргинализация (3). Суть его, в приложении к реформе советской ценовой системы, состоит в том, что некоторым предприятиям-монополистам, освобождённым от ценового контроля, было бы выгодно назначать на свою продукцию высокую цену, при которой потребление этой продукции смежниками снижалось, что снижало производство на этих предприятиях и сокращало, в результате, национальный доход. Схематически это явление можно изобразить на следующем рисунке. Верхняя кривая – это спрос на продукцию второго передела, производимую конкурирующими предприятиями из продукции первого передела с издержками, равными стоимости продукции первого передела плюс постоянная добавка, не зависящая от масштаба отрасли. Поэтому спрос, предъявляемый со стороны отрасли на продукцию первого передела, при каждом количестве товара равен величине спроса на продукцию второго передела минус постоянная добавка. «Национальный доход» (стоимость продукции второго передела) максимизируется при том количестве производства, которое изображено на левом рисунке, а выручка отрасли первого передела максимизируется при меньшем производстве. Если эта отрасль контролируется предприятием-монополистом, то оно снизит предложение продукции первого передела до оптимального для себя уровня, что повлечёт снижение производства продукции второго передела до уровня, при котором национальный доход снижается.
Совершенно понятно, что в условиях высоко монополизированной советской экономики упускать из виду этот фактор было нельзя. Конечно, цены на многие виды продукции можно было бы поставить под контроль путём открытия внутреннего рынка для иностранных конкурентов данного предприятия, назначив оптимальную пошлину. Тогда бы предприятие переставало быть монополистом и вынуждено было бы сбывать свою продукцию по приемлемой цене. Но это возможно только для части товаров, поддающихся импорту. Для остальных же товаров пришлось бы ещё долго устанавливать цену централизованно. Мы не хотим сейчас касаться принципов, по которым следовало устанавливать цены для таких предприятий-монополистов, потому что вопрос этот требует конкретного анализа в каждом отдельном случае. Заметим только, что контроль издержек и установление цен на такую продукцию по принципу «издержки плюс надбавка» куда предпочтительней, чем снятие ценового контроля монополистов. Итак, даже после перехода к «рыночному социализму» назначение цен по очень большой группе товаров пришлось бы сохранить.
Второй феномен касается возможности, а точнее, невозможности полной отмены субсидий. Связано это с существованием предприятий, для которых себестоимость единицы продукции существенно, скачкообразно уменьшается при увеличении масштаба производства [(3), (5)]. Представим фабрику, производящую бюрбюляторы, такую что установленная на фабрике линия либо производит тысячу или более бюрбюляторов по полной себестоимости рубль за штуку (при работе на проектной мощности), либо нисколько, потому что при меньшей мощности её использовать невыгодно. При предложении 100 бюрбюляторов цена спроса 10 рублей, при предложении 900 бюрбюляторов цена спроса 1 рубль, а при предложении тысяча бюрбюляторов цена спроса уже 90 копеек. Получается, что если запустить производство на проектную мощность, то свободная рыночная цена не позволяет покрыть издержки, хотя для всей страны это, конечно же, выгоднее, чем допустить простой фабрики. Мы не будем обсуждать вопрос, правильным ли было инвестиционное решение о строительстве данной фабрики – будем считать, что фабрика уже существует. Для того чтобы она работала и приносила стране доход, есть два пути:
Доплачивать предприятию 10 копеек за каждый бюрбюлятор (на что тратится 100 рублей) и продавать на рынке по 1 рублю.
Выкупать у предприятия 100 бюрбюляторов по 1 рублю и пускать их на военные нужды либо отдавать потребителям, которые сами не смогут ни купить эти бюрбюляторы, ни перепродать их в третьи руки. Тогда остальные 900 бюрбюляторов выкупят гражданские потребители, тоже по рублю.
В обоих случаях общие затраты бюджета тоже 100 рублей, но фабрика работает и обеспечивает страну бюрбюляторами. Если бюджет отказался от того, чтобы потратить жалкие 100 рублей, производство останавливается, а покупать импортные бюрбюляторы по цене 10 рублей за штуку могут позволить себе только самые богатые сто человек.
Эту ситуацию проиллюстрируем на трёх графиках. Для простоты мы считаем, что себестоимость производства продукции может быть либо очень высокой (аналогичная этому ситуация – закупка дорогого импортного товара), либо очень низкой, если производство превышает некий порог. Первый случай решения проблемы – субсидирование производства – показан на втором рисунке, второй – закупка части продукции на некоммерческие государственные нужды – на третьем.
Здесь необходимо отдельно разобраться, для каких советских предприятий была актуальна такая постановка вопроса. Во-первых, это снова касалось более или менее монопольной части промышленности, такой что равновесия спроса и предложения нельзя было достичь за счёт сокращения работающих предприятий – экономия на масштабе скачкообразно наступала для одного предприятия, выпускающего данную продукцию, и это диктовалось технологической особенностью производства на одном предприятии. Значит, о сельском хозяйстве и пищевой промышленности речи не идёт, не касается это сырьевой и большей части лёгкой промышленности, а также немонопольной продукции машиностроения и химической промышленности. Однако в том же машиностроении было очень много предприятий, которые были единственными, выпускающими какую-то специфическую продукцию; производство некоторых марок металлов имеет экономический смысл только начиная с определённого объёма и т.д. Очень важно подчеркнуть, что из двух способов обеспечить стабильную работу таких предприятий (субсидирование цены либо закупки для некоммерческих целей) в Советском Союзе для товаров производственного назначения использовался второй путь. Например, металлургический завод выпускал какую-то марку металла, которая использовалась одновременно для производства потребительских товаров и вооружения, то есть, часть спроса покрывалась за счёт личных расходов граждан, часть – за счёт государственных расходов на закупку вооружения. Прекращение закупок металла по линии оборонного заказа не только не высвобождает «оборонную» часть заказа для мирных нужд, а, наоборот, делает невозможным производство той части металла, которая раньше расходовалась на мирные нужды, и банкротит всю последующую цепочку гражданской промышленности. Или, например, станкостроительный завод выпускал станки для производства вооружения, товаров инвестиционного назначения и потребительских товаров. Первая группа, при сложившейся системе, полностью оплачивалась из бюджетных расходов, вторая могла оплачиваться как за счёт бюджета, так и за счёт средств предприятий, производящих товары инвестиционного назначения, но последнее возможно только в том случае, если эти предприятия функционируют и постепенно обновляют свои фонды. Совершенно понятно, что прекращение бюджетного финансирования первых двух групп и сокращение спроса на станки со стороны предприятий, производящих товары инвестиционного назначения, сделало бы невозможным производство на станкостроительном заводе станков за те же деньги, что раньше платило за них предприятие, производящее потребительские товары. При этом даже не требовалось, чтобы экономия на масштабе производства наступала именно так скачкообразно, как показано на представленном рисунке. Если спрос падает на 30% с сохранением цены, то из этого не следует, что предприятие сможет сократить производство на 30% и одновременно снизить издержки по всем материальным затратам и по количеству занятых работников ровно на 30%. Существуют постоянные издержки, такие как оплата жилищно-коммунальных услуг и необходимого персонала, из-за которых при снижении производства на 30% удаётся сэкономить, от силы, 10% издержек. Очень высока вероятность, что при таком изменении параметров предприятие станет нерентабельным. При этом не всегда можно просто взять и сократить количество предприятий в отрасли на 30%: есть проблемы сбыта, привязанности предприятий к конкретному кругу потребителей, например, в регионе. Поэтому, если смотреть в масштабах отрасли, то снижение спроса на 30% может повлечь обвал производства в отрасли, скажем, в 3 раза, а это повлечёт потерю зарплат работников, занятых в отрасли, сокращение спроса с их стороны и будет «аукаться» на многих других производствах. Итак, либерализация цен и хозяйственной деятельности потребовала бы от государства специальных мер по сохранению спроса на продукцию очень многих предприятий.
Наконец, первый способ поддержки таких предприятий – субсидирование – применялся, по-видимому, в меньшей степени и мог касаться только потребительских товаров. Но и здесь, прежде чем мгновенно отменять субсидии, надо было трижды подумать, как сохранить спрос. Сейчас распространено заблуждение, будто спрос можно было сохранить за счёт компенсирующих социальных выплат населению, чтобы оно могло больше покупать товаров. Это неверно по той причине, что потребительские предпочтения населения не направляли бы этот спрос на закупку именно тех товаров, производство которых нужно было поддержать указанным образом. Снова получается, что и на этом фронте государству пришлось бы надолго сохранить свою регулирующую функцию.
По нашему мнению, именно описанная ценовая реформа была первейшим и необходимым условием каких-либо дальнейших преобразований, просто потому, что убрала бы самые острые проблемы (дефицит, потеря управляемости, невозможность выровнять внешнеторговый дисбаланс) создававшие трудности для населения и госаппарата, а также прояснила бы ситуацию. В самом деле, во-первых, цены товаров были бы приведены в соответствие с потребительскими предпочтениями и ценностью затрачиваемых на это ресурсов. В результате необходимость прямого ручного управления значительно снизилась бы. Ради того, чтобы сохранить производство на прежнем уровне, не нужно было бы уже контролировать, какие дефицитные ресурсы и фонды куда направить, потому что это и так было бы наиболее выгодной из имеющихся возможностей для производителя данного ресурса. Точно так же, не нужно было бы уже распределять по регионам и районам дефицитный продукт. Не нужно было уже субсидировать производство огромного количества товаров частного потребления, потому что потребители сами платили бы почти за всё. Не нужно было бы следить за выделением жилья и распределением автобусов. Снизилась бы доля государства в инвестировании. В этих условиях сохранение прежнего уровня производства обеспечивалось бы самой по себе рыночной системой, без надоевших командно-административных мер; необходимая же государству продукция и социальная направленность экономики обеспечивались бы за счёт налоговой системы, системы госзаказа, бюджетной политики, социальной помощи, ограниченного и контролируемого объёма субсидий и дотаций. Отклонения от устоявшегося равновесия, направленные на увеличение прибыльности отдельных предприятий, не подрывали бы экономику, а были бы выгодны всей стране. Да и населению не пришлось бы тратить по часу после работы на простаивание в очередях – а это огромная прибавка к благосостоянию, пусть даже и не оцениваемая в показателях натурального потребления.
Для установления исторической справедливости следует отметить, что предложенный нами вариант ценовой реформы для Советского Союза не является чем-то принципиально новым, до чего советские экономисты никогда бы не догадались. В том-то и дело, что догадались. Очень похожую программу «управляемой инфляции» для реформирования советской экономики предлагал академик Ю.В.Ярёменко (11). Да и пресловутое «Павловское» повышение цен было шагом именно в этом направлении. Мы не разбираем сейчас вопрос, почему предложения, альтернативные программе «500 дней», не были опубликованы и озвучены для широких масс. Мы сейчас отмечаем только сам факт: альтернатива существовала и была, в целом, известна тем, кому полагалось об этом знать.
После проведения внутренней ценовой реформы можно было освободиться от монополии внешней торговли, вводя поначалу пошлины, которые сохраняли бы прежнюю ценовую структуру внутри страны, а потом снижая каждую из них после индивидуального рассмотрения в том и только в том случае, если это позволяло бы повысить национальный доход, а не потерять важные отрасли. Это позволило бы значительно сократить монополизацию экономики, создать стимулы для развития в условиях конкуренции на многих её участках, открыло бы ещё один канал распространения инноваций. Подчеркнём, что этим и исчерпывается список первоочередных мер по реформированию – только после полного завершения ценовой реформы и демонополизации внешней торговли (с установлением тарифной системы) было бы видно, нужно ли срочно делать что-то ещё и что именно. Скорее всего, дальнейшие меры по реформированию включали бы расширение многоукладности экономики, то есть постепенное созревание, вместо однообразной формы госпредприятий, новых организационных структур, которые были бы более эффективны в тех или иных конкретных нишах. Предстояло наладить такую налоговую систему, которая поставила бы в равноправные условия госпредприятия с другими формами предприятий и позволила бы новой экономике расти рядом с уже имеющейся системой. Если же в какой-то экономической нише было очевидно, что частные фирмы той или иной формы (кооперативы, ЗАО, корпорации) выполняют свои функции лучше, чем госпредприятия (а ценовая и налоговая система сделала бы так, чтобы лучшее выполнение функций показывалось бы большей прибылью), то тогда можно было идти на реорганизацию существующих предприятий в более эффективную форму собственности. Но и эту процедуру нужно было проводить не через обвальную приватизацию, а в индивидуальном порядке – через банкротство неэффективных предприятий, их акционирование и поглощение более эффективными конкурентами и т.д. Следует особо подчеркнуть, что мы отвергаем сам подход, когда перед страной ставится задача то «построить социализм», то «перейти к рынку». Вместо этого надо было фиксировать конкретные социальные проблемы и решать их, улучшая жизнь по тем или иным параметрам. При этом можно было бы в конкретной ситуации пользоваться как «плановыми», так и «рыночными» экономическими инструментами, будь то свободное ценообразование на одни товарные группы или нормированное распределение других, субсидии с налогами, либерализация внешней торговли и изменения прав собственности на производственные объекты.
Р.Скорынин,М.Кудрявцев
продолжение следует
