первая статья из цикла «Социализм как державность»
 
На уровне общих интуитивно понимаемых всеми (и в той или иной мере разделяемых большинством) представлений, в современной общественной мысли сложилось разделение известных типов общественного устройства на два класса. Названия этих классов в разных социальных теориях различны, и часто за различиями названий кроются и достаточно существенные нюансы в понимании сути явлений. Но в огрубленном и упрощенном виде эти принятые в разных системах названия можно представить как синонимы. Итак, с одной стороны мы имеем так называемые «общества открытого типа», они же либеральные демократии западного образца, «модернизованные» или «гражданские» общества; с другой стороны – общества «традиционного типа», «закрытые», «солидарные». В чем состоит принципиальная разница?

Первый тип обществ («гражданское общество» западного типа) воспринимается в приближении как совокупность взаимодействующих индивидуумов-атомов. Предполагается, что каждый индивидуум действует рационально, исходя из задачи максимизации личной выгоды. Государство задает правила игры и, тем самым, ограничивает «войну всех против всех» запретом прямого насилия. При этом «молекулярная война» индивидуумов не претерпевает принципиальных изменений в своей природе, но вводится в заданное поле правил – свободную рыночную конкуренцию, легальную политическую борьбу и т.д. Поскольку такое ограничение «войны всех против всех» оказывается в конечном счете выгодно подавляющему большинству, то это большинство делегирует государству монопольное право на применение насилия. Государство, таким образом, выступает в роли отчужденного арбитра, внешнего по отношению к обществу гаранта, «ночного сторожа». Но для того, чтобы оно не вышло за пределы этой роли и не вмешалось в игру, преследуя собственные интересы, создается механизм разделения власти на законодательную, исполнительную и судебную ветви, взаимно контролирующие и уравновешивающие друг друга. Кроме того, индивидуумы, преследуя свои личные цели, естественным образом объединяются в «команды» для достижения общих целей на основе договорных отношений.

Совокупность таких «команд» образует институты т.н. «гражданского общества», которые, в свою очередь, также сбалансируют силы государственного аппарата, создавая дополнительную степень защиты правил игры. Такова в самом общем и грубом виде концепция «либерального общества западного типа», позиционирующего себя как результат «общественного договора».

Отметим сразу, что такое представление о «либеральном обществе» представляет собой миф, причем его собственный миф о своем же устройстве. Мы не будем сейчас приводить критику этого мифа (от Маркса до современных мыслителей Франфурктской школы), т.к. это выходит далеко за рамки целей настоящей работы. Мы остановимся на том, что эта описанная в самом огрубленном виде картина социального устройства реальна, по меньшей мере, в качестве действующей мифологемы сознания, определяющей общественные идеалы и критерии оценки. Главное же что мы выделим – это представление об обществе как о совокупности свободно движущихся и действующих индивидуумов. То есть в такой модели индивидуум первичен, а общество с присущими ему целями, функциями, общественными отношениями, институтами и т.д. вторично. Иными словами, общество, как и государство – есть механизм, конструкт, машина, нечто лишенное собственной субъектности.

Нас, однако, интересует второй тип общественного устройства, именуемый «традиционным», «закрытым» или «тоталитарным». Что представляет собою этот тип? Здесь ситуация противоположна. Общество воспринимается как единство, как первичный субъект, как Нация. Государство понимается как неотчуждаемая от общества система его внутреннего устройства и организации, своего рода скелет. И, наконец, индивидуум выступает как составная часть общества, клеточка в организме, продукт общественного воспроизводства, сформированный в своем качестве общественными отношениями. Такое общество заведомо носит неправовой характер, так как не несет в себе мифологемы «общественного договора». Не индивидуум создал общество через договор с другими индивидуумами, но общество в процессе своего воспроизводства создало индивидуума таким, какой он есть, и на этом основании вправе и далее участвовать в его формировании и определять направление его развития. Такому обществу чуждо представление о «частной жизни», и оно обладает легальным правом определять не только формальные внешние правила поведения, но и формировать способ мышления, мироощущения индивидуума, его этическую систему. То есть такому обществу есть дело не только до того, как индивидуум проявляет себя вовне, но и что он представляет собой по существу, как он мыслит и чувствует. Такому обществу, воспринимающему себя как целостный организм, чужда идея разделения властей и «системы сдержек и противовесов»; власть в нем всегда тоталитарна и самодержавна (хотя не обязательно единолична), включая полное право распоряжаться своими частями. Наконец, в таком обществе понятие «соборного разума» и «национальной воли» понимаются не как условные метафоры, а буквально – как разум и воля национально-государственного организма. Так устроенное и так самое себя воспринимающее общество мы будем называть органическим, противопоставляя его обществу механическому.

До сих пор мы находились в поле «общих представлений», представляющих собой практически трюизмы. Перейдем теперь к наиболее интересному вопросу о различных вариантах понимания внутреннего устройства общества органического (или тоталитарного) типа. Одним из наиболее видных идеологов и исследователей такого общества является Сергей Георгиевич Кара-Мурза, и, хотя мы придерживаемся качественно иных оценок и фактически вступаем с ним в полемику, но за исходную точку, от которой мы будем отталкиваться, мы берем разработанную им концепцию. Поэтому знакомство читателя с книгами «Советская цивилизация» и «Манипуляция сознанием» является важным условием для понимания настоящей работы, тем более, что пересказ этих работ в нашу задачу не входит.

С.Г. Кара-Мурза рассматривает традиционное общество на примере крестьянской общины и выделяет следующие характеристики, отличающие традиционный общественный тип от модернистского гражданского общества западного типа. 1. В основе традиционного общества лежит метафора семьи, солидарный принцип совместного выживания всех, исключающий конкуренцию. 2. Общество солидарного типа по своему характеру является уравнительным, в основе его лежит принцип распределения не по «трудовому участию», а «по едокам». 3. Принцип хозяйственной деятельности в традиционном обществе определяется целями не извлечения прибыли (как в капитализме), а поддержания жизневоспроизводства. 4. Традиционному обществу чуждо формальное право, в регулировании общественных отношений доминирующую роль играют интуитивно понимаемые, неформализуемые и неписанные этические категории и нормы, воспроизводящиеся из поколения в поколение. 5. Традиционному обществу чуждо представление о частной собственности, в особенности о самой возможности частной собственности на землю. В рамках традиционного правосознания право на пользование землей определяется трудом на этой земле. 6. Критерием справедливости решения вопроса выступает не свободная конкуренция мнений с последующим голосованием, а нахождение путем согласования общеприемлемого решения, утверждаемого затем в ритуале единогласного утверждения. 7. Естественной формой управления в традиционном обществе является демократия, то есть народовластие, но понимаемое органически. То есть не власть арифметического большинства, а власть народа (общины, схода) как целого. Форму советской власти С.Г. Кара-Мурза рассматривает как развитие традиции сельского схода.

Что в этой схеме можно принять сразу, а что подлежит критике? У нас не вызывают сомнений пункты 3, 4 и 5. Остальные же пункты с нашей точки зрения либо требуют уточнения формулировки, либо даже просто неверны по факту. Причина же ошибки состоит в некорректности экстраполяции наблюдений, сделанных в рамках одного сословия (хотя и наиболее массового), на все традиционное общество в целом. Традиционное общество, центральной метафорой которого является целостный организм (а не семья, как у Кара-Мурзы), всегда и неизменно имеет сословно-кастовый характер. Сословия выполняют в нем ту же самую роль и функцию, какую органы выполняют в организме. Кстати, наиболее ярко эта идея выражена в индийском мифе о происхождении четырех основных варн из различных частей тела Брахмы – это и неудивительно, учитывая то, что именно индийское кастовое общество является наиболее завершенной и предельно выраженной формой сословно-корпоративного общества традиционного типа. Разные сословия осуществляют качественно разные функции; функция власти, управления – это функция по определению присущая не крестьянству, а иному сословию (боярству, дворянству, варне кшатриев), поэтому экстраполяция крестьянской общинной демократии на все традиционное общество – заведомая ошибка. Рассмотрим теперь те тезисы Кара-Мурзы, которые требуют критического анализа.
 
1. Солидарность традиционного общества отнюдь не означает идеи стремления к выживанию каждого индивидуума. Органический характер общества подразумевает как раз радикальный приоритет интересов общества-государства (в их нерасчлененном единстве) над интересами индивидуумов. Для традиционного общества характерна готовность и способность общества достаточно легко жертвовать человеческими ресурсами, причем это не вызывает особого возмущения и у тех, кем жертвуют. Цена человеческой жизни в традиционном обществе очень невысока, ценность представляет лишь сам процесс общественного воспроизводства. Как бы цинично это не звучало, но существо вопроса состоит не в том, сколько конкретных индивидуумов погибнет, а в том, каково в итоге будет соотношение рождаемости и смертности. Как говориться, «мужички новые народятся».

Органическое общественное устройство не исключает и даже нисколько не снижает конкуренцию. Уровень и накал конкурентной борьбы индивидуумов в традиционном обществе может быть не ниже, а выше, чем в западных обществах гражданского типа. Но природа и характер этой конкуренции иные. В обществах гражданского типа основной формой конкуренции является конкуренция экономическая, борьба за деньги. Но деньги – это только условный эквивалент. В капиталистическом обществе этот эквивалент универсален, то есть денежное выражение имеют все человеческие потребности: витальные (пища, жилье, одежда, безопасность), продолжения рода (половые, родительские) и социальные (социальный статус, фронтальное лидерство, иерархическое лидерство). Фактически конкуренция идет за возможность удовлетворения этих потребностей. Специфика денег только в том, что они делают эти фактические ценности ( средства удовлетворения потребностей) тотально отчуждаемыми и дают возможность накапливать их. В традиционном обществе функция денег ограничена, и далеко не все можно на них купить, в частности на них нельзя (или можно, но очень ограниченно) купить социальный статус, а тем более власть. В сословном обществе статус самого бедного дворянина все равно выше, чем статус любого обогатившегося простолюдина. Социальный статус, почет и власть в традиционном обществе неотчуждаемы и не имеют материального эквивалента. Поэтому конкуренция идет прямо и непосредственно за них, и внематериальные стимулы (награды и наказания) играют первостепенную роль, существенно более значимую, чем материальные стимулы.
Вся разница в том, что в капиталистическом обществе гражданского типа индивидуумы конкурируют «в свободном движении», «в растворе», а в традиционном обществе – в жесткой иерархической пирамиде – за более высокие социальные ячейки. Достаточно вспомнить феномен местничества и исторический смысл понятия «заезжают», чтобы признать роль конкуренции в жесткой сословно-корпоративной структуре.
Поэтому представление о традиционном обществе как о «теплом обществе лицом друг к другу» представляется нам некорректным по существу.

Традиционное общество достаточно жестко, хотя и не более жестко, чем общество гражданского типа. Другой вопрос, что традиционное общество всегда персоналистично, и произвол в нем – это произвол конкретного живого человека, а не бездушной и безличной государственной машины.
 
2. Традиционное общество не только не является по своему характеру уравнительным, но, напротив, имеет жесткое сословное устройство иерархической пирамиды. Вертикальная социальная мобильность в нем возможна (даже в рамках индийской кастовой системы), но жестко ограничена и требует значительных волевых усилий и затрат труда. Эта социальная мобильность носит характер перехода из одной существующей ниши-ячейки в другую. В традиционном обществе само понятие о равенстве или равноправии невозможно, ибо представители разных сословий имеют качественно разные права и обязанности. И это качественное неравноправие не рассматривается как несправедливость: конечным интересом является интерес не индивидуума, а общества в целом. А общество в целом (как организм) нуждается в дифференцировке и различении, при этом естественнее оказывается не подбирать индивидуума для каждой общественной ячейки, а прямо формировать его под готовое место в процессе общественного воспроизводства – отсюда и наследственность социального статуса. Но, поскольку в идеале это воспроизводство идет адекватно, то и индивидуумы формируются адекватные своему социальному месту и роли, и несоответствие личностных качеств социальному положению – исключение из правил, а не правило. Собственно говоря, «социальная роль» в традиционном обществе – это не роль (социальная маска, внешняя функция) индивидуума, а его настоящее лицо, отражающее его сущность, в соответствии с которой он и был сформирован.

Таким образом, уравнительность традиционного общества – это неадекватный миф. Другой вопрос, что в традиционном обществе социальный статус гораздо меньше привязан к имущественному. Поэтому не возникает неограниченного накопления как средства социально-классовой дифференциации. В этом смысле действительно можно в определенной мере говорить о том, что в плане материально-имущественном традиционное общество может быть (а может, впрочем, и не быть) более уравнительным, чем классово дифференцированное гражданское общество. Но причина здесь не в социальной уравнительности, а лишь в низком статусе материальных ценностей и в доминировании ценностей невещественных.
 
6. Тезис С.Г. Кара-Мурзы об «органической демократии» традиционного общества опять исходит из экстраполяции отношений крестьянской общины на устройство государства. Между тем, крестьяне – это как раз то сословие, которое имеет менее всего отношения к устройству власти, т.е. к «кратии» как таковой. Напротив, органическое общество всегда иерархично, поэтому любая «народная воля» вырабатывается, формулируется и выражается элитой. Формула здесь проста: "мнение народа" возникает тогда и только тогда, когда этот народ организован в общность. Без общности никакого "совокупного разума" быть не может, а есть только арифметическая сумма индивидуальных мнений. Но как только возникает единство, или общность - так формируется внутренняя структура или иерархия, а значит и локальная элита. Она и выступает носителем "совокупного разума". Поэтому традиционное общество по самой идее своей аристократично (в буквальном смысле: аристократия – власть лучших), т.е. несет в себе идею радикального приоритета качества перед количеством.

Но стоит учитывать и оборотный момент. Как это ни странно на первый взгляд, но в традиционном обществе индивидуум, жестко встроенный в структуру своей корпорации, оказывается гораздо более защищен и даже наделен многократно большими возможностями влияния на общественные процессы – хотя бы благодаря своей вовлеченности в вертикальные и горизонтальные социальные связи. Явная элита, обладающая легальным правом власти, оказывается гораздо более контролируемой со стороны народа в целом: как в силу своей явности, так и в силу корпоративной организованности общества. Сословно-корпоративное общество имеет достаточно действенные рычаги «обратной связи». Крестьянская община или купеческая гильдия в силу своей социальной организованности и структурности может отстаивать свои корпоративные интересы и выдвигать лидеров, опираясь при этом на авторитет традиции, с которым правящая элита вынуждена считаться. Иными словами, в традиционном обществе элиты являются органической составляющей самого общества, а не независимыми игроками. И в этом смысле действительно можно говорить о «народовластии», если под народом подразумевать иерархически устроенный организм.
 
Как известно, фундаментальной идеей социализма является ликвидация (или «снятие») частной собственности на средства производства. Введем это как определение: социализм есть общество, в котором полностью или по большей части ликвидирована частная собственность на средства производства. Но национализация собственности не может быть самоцелью, это средство. Возникает естественный вопрос: а какова конечная цель? И здесь оказываются возможными два принципиальных варианта.

Вариант первый (левый). Частная собственность ликвидируется как механизм фактического неравенства. В самом деле, имущественное неравенство, тем более наследственное, превращает политическое равноправие в фикцию. При наличии формально равных политических прав, неравенство имущественного статуса означает фактическое неравноправие во всех сферах жизни: экономической, политической, образовательной, в возможностях раскрытия талантов и способностей и т.д. Это неравенство тем ощутимее, что в капиталистическом обществе (в отличии от обществ традиционного типа) деньги являются всеобщим и универсальным эквивалентом ценности.

Цель «левого социализма» – установить не формальное, а фактическое равенство людей в правах, обязанностях и жизненных возможностях. По своей сути так понимаемый социализм является более радикальной антитезой традиционному обществу по сравнению с «гражданским обществом» капитализма. Это открыто декларируется в марксизме, который признает капитализм более прогрессивной общественно-экономической формацией по сравнению с феодализмом и, тем более, рабовладельческим строем. В переводе с формационного языка на цивилизационный это означает, что распад сословно-корпоративной структуры традиционного общества и складывание на его руинах «гражданского общества» атомизированных индивидов марксизм оценивает положительно и солидаризуется с этой тенденцией. Но считает ее недостаточной и призывает идти по этому пути дальше, гораздо дальше. Конечный идеал марксизма – коммунизм – выглядит как общество полного равенства и, следовательно, упразднения всех социальных институтов, несущих в себе принцип иерархической организации: государства (со всеми его структурами, включая армию), нации, церкви и даже семьи.

Но оказывается, что тот же самый принцип – ликвидация частной собственности на средства производства – может служить прямо противоположному идеалу. Возможен иной вариант социализма: правый. В этом случае ликвидация частной собственности понимается как ликвидация экономической автономии индивидуума от общества и государства. Цель здесь прямо противоположная: пресечь самую возможность индивидуума осуществлять экономическую активность вне рамок иерархической социально-государственной системы. В перспективе, конечно, дело не ограничивается только экономической деятельностью, но распространяется на всякую социальную активность. Речь идет о ликвидации «частной жизни» как таковой, ликвидации самого понятия об автономии индивидуума от общества-государства. Такой вариант социализма во времена Маркса казался наивной утопией, и сам Маркс назвал его со снисходительной насмешкой «феодальным социализмом». На самом деле такой социалистический тоталитаризм никакого отношения к феодализму не имеет ни по уровню производительных сил, ни по характеру производственных отношений. Феодализм, кстати, в своей классической западноевропейской форме как раз по распространению договорных отношений, по степени формализации права, по своим понятиям об автономности индивида гораздо ближе к гражданскому обществу нежели социализм второго типа.

«Правый социализм» оказался на деле не наивной реакционной утопией, а действующей исторической силой, и, в отличие от «левого социализма», реализовался в истории если не в чистом виде, то хотя бы в значительном приближении к идеалу. Более того, он не просто не препятствовал развитию производительных сил, но оказался способен на невиданный и невозможный для капиталистического общества мобилизационный рывок к индустриализации и промышленной модернизации.

Налицо факт: в рамках одной и той же экономической формы (социализма) могут существовать два не только различных, но и прямо противоположных фактических содержания: «левый социализм» и «правый социализм». Возникает соблазн назвать первый из них «социализмом по Марксу», а второй – «социализмом по Сталину». На самом деле такие определения были бы неверны. С одной стороны, изначальный проект Маркса далеко не столь однозначен, а, напротив, амбивалентен. Наряду с чертами «левого социализма», которые очевидны, в нем уже заложено и ядро будущего большевизма. Не углубляясь в эту тему, ибо она выходит за рамки задач настоящей работы (подробно этот вопрос рассматривается в работах блестящего отечественного философа Николая Александровича Бердяева), отметим наиболее очевидные черты «правого социализма» в чистом марксизме. Во-первых, это типично «тоталитаристское» представление о первичности общества перед индивидуумом. В марксизме не индивидуум через договор создает общество, а общество формирует индивидуума в процессе своего воспроизводства. Поэтому индивидуальные проявления в рамках марксизма могут рассматриваются с точки зрения их классовой природы. Во-вторых, марксизм имеет ярко выраженную квазирелигиозную эсхатологию и этику. Модель действительности и проект будущего наделяются в нем мощной этической и ценностной поляризацией, что для научной и даже философской теории в высшей степени нехарактерно. Но с другой стороны и «социализм по Сталину» не был в чистом виде «правым социализмом», хотя бы потому, что формальная идеология оставалась марксистской, и идеальных целей проекта Иосиф Виссарионович не отменял, внося имперские черты лишь в практику и систему символов.
Ни «правый», ни «левый» социализм в чистой форме в итоге реализованы не были, но проявлялись в истории в вариантах разнообразных гибридов. Гибридизация «левого социализма» с «правым» породила большевизм, причем в ходе исторического развития роль элементов «правого социализма» в большевизме росла, а «левая» составляющая редуцировалась (основные вехи в этом процессе: апрельские тезисы Ленина, победа Сталина над троцкизмом, реабилитация Православной Церкви). Гибридизация «левого социализма» с капитализмом дала западную социал-демократию и близкий к ней российский меньшевизм. Наконец, прививка «правого социализма» капитализму дала спектр фашистских движений (но следует осознавать, что по сути своей фашизм является властью крупной буржуазии, а элементы «правого социализма» носят в нем скорее декоративный характер). В наиболее чистой форме «левый социализм» выразился в идеологии «новых левых», а «правый социализм» – в движениях, объединяемых общим названием «консервативной революции» (национал-большевизм Устрялова и Никиша, сменовеховство, «Черный фронт» Штрассера и др.). Важно отметить, что «правый социализм», взятый в чистоте своей идеи, не менее, а более радикален и революционен, чем «левый» в плане национализации частной собственности. В то время как «левый социализм» легко допускает постепенное экономическое вытеснение частного производства и широкое распространение кооперации, «правый социализм» более склонен к мобилизационной национализации.

Мы не уверены в том, что «правый социализм» или «социалистический тоталитаризм» корректно называть и описывать как «традиционное общество». Хотя действительно, их генетическое родство налицо, но это родство не означает тождества. По ряду параметров «правый социализм» несет в себе, как уже было отмечено, мощный модернизационный и инновационный потенциал. Он обладает гораздо более высокой вертикальной социальной мобильностью, и «сословность» в нем, хотя и существует, но не имеет наследственного характера. Более корректно, на наш взгляд,  использовать термин «органическое общество», объединяя в этом понятии как классические традиционные общества, так и «правый социализм».
 
Продолжение следует

Сергей Строев