Россия никогда войн не боялась. Ни один народ в мире не воевал, наверное, так много и мучительно тяжело, как русские. Никому победы не давались столь дорогой ценой. Зато и сомнений в подлинности у нас не было.

Однако, бывают просто войны — и Войны. Обычные сражения — и исторического значения битвы, из горнила которых выходят новые государства, империи и цивилизации. Таких Войн с большой буквы в нашей истории тоже было немало, но все их как бы заслонила одна Война. Даже если произносить это слово без уточнений вроде «Великая Отечественная», все равно все поймут, о какой именно войне речь. Этой войной созданы наши цивилизация, культура, нация. Созданы такими, как мы их сейчас знаем. В историческом масштабе эта война была точкой высшего самопознания нашего народа.

Это самопознание все еще остается скорее интуитивным. Мы чувствуем, что Войной и Победой задан смысл нашей исторической (да и индивидуальной) жизни. Но в словесном оформлении, в понимании, если угодно, «философии» той войны мы все еще остаемся погребенными тем слоем мусора и грязи, которые навалили на нее «бойцы ташкентского фронта» и «герои прописки». Смысл Войны в целом, её отдельных событий и этапов до сих пор остается непроговоренным. И лишь сейчас мы делаем первые попытки его выразить на сколько-нибудь четком языке.

1939. Зачем Сталин начал Вторую мировую войну?

Вторая мировая война была запрограммирована итогами Первой мировой.

Более того, можно сказать, что с исторической точки зрения было бы правильно объединить обе эти войны в одну, а 20 лет мира между ними считать перемирием, каковые случались и в «Столетней войне», и в «Тридцатилетней», и во многих других. В результате Первой мировой западным «демократиям», Англии, Франции и США, удалось разрушить сразу четыре противостоявшие им империи — Германскую, Австрийскую, Османскую и Российскую, причем последнюю — несмотря на то, что она находилась с «демократиями» в союзе. Правда, Россия преподнесла неприятный сюрприз, — вместо «российской демократии» в распавшейся империи возникла единая большевистская идеократия, восстановившая большую часть имперского пространства, да еще и с претензией на «мировую революцию».

Созданная после войны «Версальская система» была построена на двух принципах: унижении Германии, которая была объявлена единоличным виновником войны в Европе, и изоляции Советской России от «цивилизованного мира» с помощью созданных на её западной границе лимитрофов, в основном из бывших российских окраин — Финляндии, стран Прибалтики и Польши. Польша была своеобразным надзирателем этого «санитарного кордона», одновременно изолировавшим и СССР, и Германию.

Окончательное оформление Версальской системы произошло не в 1919 году в Версале, а в 1921 в Риге, когда после поражения в войне с Польшей Россия вынуждена была подписать мир, по которому от нас отторгались западнорусские земли.

Вполне естественно, что две униженных европейских нации начали искать сотрудничества друг с другом. Ленинская политика, закрепленная договором в Рапалло, была на этом направлении исключительно прагматичной, Германия и Россия в 1920-х поддерживали друг друга, совместно добиваясь благоприятных изменений в международной обстановке — и это соответствовало интересам обеих стран. Именно возможность русско-германского союза, неоднократно решавшего все дела Европы в прошлом, была настоящим кошмаром архитекторов Версальской системы. Им нужна была совсем другая Германия, ручная на Западе, зато агрессивная на Востоке, не потенциальная союзница России, а еще одна «санитарка», а то и завоевательница.

Появление Гитлера именно по этой причине было на руку Англии и США. Маниакальный антикоммунист Гитлер придерживался совсем иных приоритетов в политике, чем германские националисты. Он был окружен фанатиками «восточной политики», выросшими в Восточной Пруссии, а то и вовсе «остзейскими немцами» вроде идеолога «арийского расизма» Розенберга.

Приход к власти нацистов привел к мгновенному сворачиванию «рапалльской» политики: было свернуто военно-техническое сотрудничество СССР и Германии, испорчены отношения. А Россия, потеряв внешнеполитическую почву, начала метаться и искать у западных стран поддержки против фашистской угрозы, — СССР вступил в Лигу Наций, заключил военный пакт с Францией, попытался наладить хорошие отношения даже с Польшей и другими лимитрофами.

Другими словами, опасность гитлеровского «крестового похода на большевизм» вынудила СССР из противника Версальской системы превратиться в её сторонника. Причем сторонника, который иной раз действовал себе в ущерб.

Весь период между приходом Гитлера к власти и началом Второй Мировой был заполнен разговорами в Европейских салонах о контурах будущей войны против СССР. Несомненным казалось, что Германия и Польша после аншлюса Австрии и разгрома Чехословакии вместе нападут на Россию, разделят между собой Украину, Белоруссию и Прибалтику, а поддержку им будет оказывать… английский флот да ударившая в тыл СССР Япония. Из участников войны на советской стороны предполагали, с долей скептицизма, Францию, — только и всего. До лета 1939 развитие событий в Европе соответствовало этим прогнозам. Гитлер при подчеркнутой лояльности западных держав «собирал немецкие земли» — Австрию, Судеты, Клайпеду-Мемель. Мюнхенская политика прокладывала ему путь на Восток, с единственной оговоркой: не трогать любимое детище Антанты — Польшу.

И именно здесь открылась возможность той дипломатической комбинации, которая превратила намечающийся «крестовый поход против большевизма» во Вторую Мировую войну.

Германия в целом все-таки хотела не столько завоеваний на Востоке, сколько реванша на Западе. Не столько победы над большевиками, сколько возвращения отобранного в Версале. И Польша, которой были прирезаны значительные германские земли, выглядела в глазах немецкого националиста оскорблением. На этом и сыграл Сталин, подхватив и развив германскую инициативу по разделу Польши. «Крестоносца» Гитлера удалось вернуть на «рапалльские» рельсы, на путь восстановления обеими державами положения до Первой мировой войны. Именно в этом, а не в какой-то специфической агрессии, состояла идея знаменитого «Пакта Молотова-Риббентропа»: каждая из сторон возвращала по нему своё. Причем с выгодой для Германии, получившей польские земли, которые до 1917 принадлежали России. В остальном же был принят фактический принцип восстановления доверсальских восточных границ.

При этом роль «ледокола» — о чём любит писать популярный ныне Суворов-Резун — Сталин действительно предоставил Гитлеру. Но только это была роль не «ледокола Революции», а ледокола, ломающего лед Версальской системы. Сбылись опасения двадцатых — Германия принялась сперва за Польшу, затем за Францию. При этом западные державы попались в расставленную им ловушку, — когда они давали гарантии безопасности Польше, то совсем не планировали воевать с Германией, они хотели заставить Германию не трогать поляков. Вместо этого пришлось воевать.

За Польшей последовали Норвегия, Дания, Бельгия, Голландия и, наконец, Франция. А тем временем СССР, «превратив войну гражданскую в войну империалистическую», спокойно восстанавливал свои довоенные границы с минимально возможным применением военной силы.

Заключив договор с Гитлером в 1939, Сталин провел одну из самых блестящих внешнеполитических операций в мировой истории. Заставил своих потенциальных противников воевать друг с другом, получил практически без войны огромные территории, которые иначе бы стоили миллионов жизни, да еще и отодвинул вступление СССР в войну на максимальный срок. Вокруг «пакта» потому и сосредоточено столько ненависти и истерии и на Западе, и в Прибалтике, что Запад был вчистую переигран во внешнеполитической игре, а Прибалтике было указано на ее подлинное место — внешнеполитической разменной карты, каковой она и остается по сей день.

Начав Вторую Мировую, Сталин отодвинул на два года начало Великой Отечественной и, мало того, предопределил победу в ней. Сделать больше, «изменить» заложенную в Гитлера и нацизм изначальную программу «На Восток» он не мог — как не мог и отменить логику войны, которая требовала от Гитлера напасть на СССР, чтобы лишить Англию надежды на победу.

Однако стартовые условия СССР совершенно не были похожи на условия 1939 года. Вместо «единого антибольшевистского фронта» — схватка в Европе, вместо границы у Минска — граница в Бресте. Ни одному другому руководителю того времени подобным образом подготовиться не удалось.

1940. Как СССР создавал профессиональную армию

Можно долго пытаться «оправдать» финскую войну ссылками на то, что в итоге ее цели были достигнуты, что она велась в экстремальных условиях, но все равно, невозможно пройти мимо того факта, что само советское руководство сочло ход войны мало обнадеживающим. Были сняты со своих постов многие высшие руководители, включая бессменного Ворошилова, наказаны многие военачальники, предприняты серьезные внутриармейские реформы. Короче говоря, слабая подготовленность к войне Красной армии была всем очевидна.

В Европе её, правда, сильно преувеличивали, и именно это подтолкнуло Гитлера начать войну с той самонадеянностью, с которой он ее начал.

Неудачи финской войны объясняют прежде всего репрессиями против командного состава советской армии. Хотя бои на Халхин-Голе, проходившие на полгода раньше, сразу после репрессий, назвать неудачными все-таки никто не может, а противостояла нам там куда более мощная армия, чем финская.

Вообще на репрессии 1937-38 гг. принято списывать значительную часть наших неудач первых лет войны. В каком-то отношении это справедливо: все, кто работал в атмосфере второй половины 1930-х, отмечают организационный хаос, который создавали многочисленные аресты и замещение освободившихся мест зачастую случайными людьми. В армии, где от иерархии и четкости организации зависит всё, эти последствия чувствовались особенно остро.

Дело было не в личных качествах расстрелянных военачальников. Те, кто пришел им на смену, оказались ничем не хуже. Просто одновременная замена слишком многих элементов системы приводит к ее нестабильности, вызывает хаос, который уляжется далеко не сразу.

Однако сказанное не означает, что репрессивная политика была необоснованна и бессмысленна, что она привела лишь к гибели талантливых военачальников, вроде ставшего фетишем Тухачевского, и к ослаблению армии. Из нанесенного репрессиями организационного урона отнюдь не следует их бессмысленность.

Для сравнения можно взять германский вермахт. В нем репрессий практически не было, «талантливые военачальники» остались на месте. И в 1944 году такие незаурядные военачальники, как Бек, Клюге, Вицлебен, Гёпнер, Вейхс, исключительно талантливые Роммель и Манштейн, шеф Абвера Канарис и еще десятки генералов и сотни офицеров оказались в той или иной степени втянуты в заговор против Гитлера. Заговор, впрочем, не удавшийся то ли по случайности, то ли по воле Провидения (в этом случае Провидение, кстати, оказалось явно на нашей стороне — погибни тогда Гитлер, и Германия быстро бы договорилась с Западом, так что Берлина нам было бы не видать и вообще события повернулись бы не в нашу пользу). А заметим, что к тому времени, когда военные попытались совершить переворот в Германии, советские войска стояли не у Берлина, а лишь на Висле, а союзники только что высадились в Нормандии. Трудно сказать, до какой степени нелояльность военных сказывалась на ходе боевых действий но наверняка тоже не лучшим образом.

В СССР 1941 года ничего похожего на заговор против Гитлера быть не могло. Никому из высших военных не пришло бы в голову обвинить во всех неудачах Сталина и предъявить претензии на власть. Советское военно-политическое руководство представляло собой сплоченную и дисциплинированную группу единомышленников, спаянную, в том числе, и личной преданностью Сталину, и страхом перед повторением судьбы Тухачевского. Репрессивная волна 1937 очистила армию не только от людей с достаточно низкой лояльностью, вроде Тухачевского или бывших соратников Троцкого, но и от тех, кто был с ними тесно связан. Именно отсюда параноидальное пристрастие НКВД к установлению связей и выстраиванию схем «заговоров». В большинстве случаев ни о каких реальных «заговорах» речи не было, скорее, речь шла о приятельстве, неформальных взаимных обязательствах и разговорах на скользкие темы в тесной компании. Реальные «заговоры» разворачиваются в критических случаях именно из такой неформальной системы отношений, когда друзья просят друзей немного пособить.

Существовал ли «заговор маршалов», до сих пор сказать однозначно довольно сложно. В пользу его существования говорят те явно преувеличенные сожаления, которые высказывались в адрес Тухачевского в Англии и Германии. Маршал явно вписался в международную политическую элиту, и она принимала его (в отличие от большинства других советских лидеров) как «своего». Но вот от «потенциального» заговора военную среду зачистить удалось, система связей военной элиты была обрушена, и новая создалась в полной мере только к концу войны.

Оправдать многие из этих репрессий с гуманистической точки зрения нельзя, уже к 1939 сам же Сталин признал творившееся тогда «ежовщиной», то есть неизбирательными и несправедливыми расправами. Но в технологичности репрессиям не откажешь — именно они обеспечили Красной армии ту внутреннюю прочность, которая позволила ей пережить тяжелейшие испытания 1941.

Главным отрицательным результатом репрессий был, как уже отмечено, организационный хаос, который так в полной мере и не преодоленный до начала войны. Новые люди осваивались на новых местах, входили в курс незнакомого им дела, проходили месяцы, прежде чем они успевали узнать все, что им положено было знать, а рассказать часто было некому. В этот период не только солдаты, но и офицеры, а зачастую и генералы оказывались «призывниками новобранцами» по уровню своей компетентности. Но в кадровых перестановках был и свой положительный момент, сыгравший роль в дальнейшем. Красная Армия приобрела социальную однородность, в ней почти не осталось ни бывших царских офицеров, ни красных партизан. Её костяк составили красные офицеры, которых призвала, направила и обучила советская власть, которые были ей обязаны всем и которые, с другой стороны, руководствовались не «революционным сознанием», а представлением о том, что «есть такая профессия — родину защищать».

СССР вообще вынужден был создавать новую армию, причем армию без опыта побед. Как-то забывается, что с 1878 года Россия не выиграла ни одной внешней войны: Русскоя-Японская была проиграна, Первая Мировая закончилась для нас (даже если считать окончанием февраль 1917) оккупацией нашей территории, советско-польская — тяжелым Рижским миром. Единственными успехами Красной армии были успехи в гражданской войне, что, все-таки, было несколько не то. И давшиеся непросто победы в столкновениях с Японией и Финская война были первыми успешными войнами более чем за полстолетия.

Военный кризис России был связан с переходом от профессиональной рекрутской армии Петра Великого к армии массовой, призывной. Красная армия этот кризис русской армии унаследовала, хотя после изгнания Троцкого с поста Наркомвоенмора шла работа по профессионализации армии хотя бы в ее офицерском звене, в уровне военного искусства и боевой подготовки. По сути, требовалось создать массовую призывную армию, которая была бы столь же боеспособна, как армия профессиональная. Франция в этом не преуспела и войну проиграла, Германия и Япония преуспели благодаря тому, что превратила свою армию по сути в «орду», в вооруженный народ, который только и делает, что воюет.

Немцы готовились к этому еще до войны, а к 1941 у них за плечами были уже два года практики. Первое полноценное военное тестирование Красной Армии пришлось именно на финскую кампанию — и она прошла его. На «тройку», но прошла. Последовавшие полтора года были потрачены на устранение недостатков, и именно благодаря этому «тройка» 1940 не превратилась в «двойку» 1941.

1941. Крах «Блицкрига»

Мистический ореол вокруг 22 июня 1941 явно не соответствует реальной степени таинственности происшедшего. Никаких причин удивляться неудачам Красной армии в первые месяцы войны — нет.

И те, кто их ищут, исходят из странного предположения, что Красная Армия в 1941 году была чуть ли не лучшей армией в мире, которая могла стремительно разгромить вермахт и нужны были какие-то специальные действия, вроде ошибок Сталина, пресловутой «подготовки к освободительному походу» в фантазиях предателя Резуна, и т.д., чтобы эта лучшая в мире армия отступила до самой Москвы.

Между тем, Красная армия была обычной европейской армией 1930-х. Большой, но за счет этого организационно несвязанной, старающейся учесть опыт уже идущей войны, но не обладающей достаточным боевым опытом, который был у вермахта. Задачей той армии, которая была у СССР на 22 июня, и вовсе было продержаться до тех пор, пока не будет проведена полная мобилизация (Германия провела мобилизацию на 2 года раньше), никаких более масштабных задач она выполнить не могла.

Поэтому режиссура первого этапа войны была полностью немецкой. Германия выбирала время нападения, направления главных ударов, контрольные сроки операций и так далее. СССР мог осуществлять лишь скрытую мобилизацию и предпринимать все усилия для того, чтобы не оказаться втянутым в войну раньше времени.

Именно нежелание спровоцировать войну и объясняет так называемую «слепоту» Сталина, который «верил Гитлеру». Вся «вера» сводилась к предположению, что Германия не нападет совсем уж внезапно, без предварительного политического давления и выдвижения ультиматумов. А попусту провоцировать Германию для СССР было бы глупо, поскольку результат был бы ровно тот же, что был 22 июня.

Успех Гитлера был успехом шахматиста играющего белыми и имеющего возможность сделать не один, а четыре-пять «первых ходов». Причем в обеспечение внезапности нападения Германией были вложены огромные усилия. Все, кто с немецкой стороны находился на границе 21 июня 1941 отмечают, что о войне до последнего момента не знал почти никто, и солдаты на полном серьезе обсуждали такие экзотические версии, как марш через территорию СССР в Персию и Индию.

Советский Союз находился в самой неудобной позиции человека, который ожидает неминуемого удара, но не знает, когда именно он последует, и не может совершать резких движений. «Подготовиться к отражению нападения» СССР мог лишь одним способом — затягивая время, поскольку никакие распоряжения «привести в боевую готовность» не создадут из неотмобилизованных дивизий отмобилизованные, и не передвинут эшелоны с войсками с Сызранского моста сразу же к Львову и Бресту. Сталин готовился к войне как мог и подготовился неплохо, но времени ему не хватило, что, конечно же, было не в его воле.

Сказки про разбомбленные аэродромы, про массовые отпуска, из-за которых в войсках в воскресенье никого не было, создавались уже после войны для того, чтобы объяснить поражения «чудо-армии». Тогда же Красная армия была в боевых порядках уже через несколько часов после начала войны и готова к сопротивлению была куда лучше, чем уже несколько месяцев воюющая французская армия в 1940-м, которую застало врасплох «неожиданное» немецкое наступление.

22 июня. Нашествие началось

В смертельной схватке сошлись две нации, две идеологии, две цивилизации. С гитлеровской стороны нашествие с первых дней носило варварский, звериный характер, утверждения, что немцы, якобы, озверели потом, — это ложь. Вот история из воспоминаний солдата об июне 1941: «У моста встретился провокатор — немец в советской форме. Он остановил нас и сказал, что отряду поручено уничтожить семьи советских офицеров, чтобы они не попали к немцам. Провокатора застрелили. В Паневежисе было все разграблено. Там побывали немцы. На высоком заборе на остром штыре висела жена одного нашего командира. Железный прут впился ей в шею, низ был оголен. На трупах русских женщин было написано, что это жены командиров и что впредь с ними будут так обращаться».

Крайняя и нескрываемая ненависть немцев не только к «комиссарам», но и к командирам была вполне понятной, — они шли уничтожать не просто Россию, но созданную в ней советскую цивилизацию, цивилизацию пятилеток, ликбезов и метростроя. И те, кто символизировал эту новую цивилизацию, новая советская элита, вызывали особую их ненависть. А с другой стороны все те, кто вырос в этой атмосфере новой цивилизации с первых же дней поднялись на борьбу — курсанты и студенты, новая советская интеллигенция, городские рабочие. А по мере проникновения войны вглубь страны с этим советским патриотическим подъемом все больше синтезировался подъем национального, русского патриотизма, замешанного на вере и истории.

Две стихии, стихия новой цивилизации и стихия исторической жизни, до того находившиеся в болезненном противоречии, которое сглаживалось очень медленно, сплелись воедино. Если в 1940 еще многие могли бы найти в словах «За Родину, за Сталина!» противоречие, то в 1941 не чувствовали этого единства только отщепенцы, которые были заклеймены в истории именем «власовцев». Расколотая Россия в огне войны обрела свою целостность. Ее историческая моральная сила соединилась с силой огня, стали и организации, принесенной советской властью.

Сталинские «братья и сестры», «народная война», «Отечественная война» знаменовали собой это соединение и оно, в свою очередь, рождало необычайное моральное упорство, которого так не хватало сталкивавшимся с Гитлером европейцам.

Типичной картиной первых месяцев войны были бредущие поодиночке и небольшими отрядами солдаты, оказавшиеся в глубоком тылу немецких танковых клиньев. Они выходят из окружения, стреляют по дороге по немцам, гибнут окруженные в болотах, дерутся до последнего. До последнего патрона, до последнего человека, до последнего дыхания. Конечно были и те, кто сдавался в плен и их было очень и очень много. Это не было, конечно, изменой Родине и считать их всех скопом предателями никто не считал, и уж тем более — Сталин. Но подсознательный упрек в предательстве они заслуживали в сравнении с теми, кто сражался до последнего. Поскольку именно эти безнадежно сражавшиеся совершили главный подвиг всей Войны, сломали машину Блицкрига.

Особенностью немецкого военного планирования была его механистичность, особенно в плане стратегии. Немцы имели четкий, хорошо продуманный план, расписанный по часам. Если он выполнялся, то они одерживали безусловную победу, — так это было в 1940 во Франции. Если же в нем происходил сбой, если немцы теряли темп, то разваливалась вся немецкая стратегия, а не только отдельная операция, так произошло во Франции в 1914, когда «сбой» плана Шлиффена привел к полной потере смысла войны, затянувшейся на 4 года непонятных обеим сторонам позиционных боев.

План «Барбаросса» тоже был просчитан по дням. На сороковой день операции он предполагал уже удар на Москву, и окончить кампанию планировалось за 3 месяца. Легко иронизировать над тем, что немцы забыли о русских дорогах и расстояниях, однако когда сопротивление было на уровне предполагавшегося ими, они продвигались по русским дорогам как раз с запланированными темпами. Иными словами, будь на месте русских французы образца 1940, операция была бы проведена почти в срок.

Карты спутало иррациональное сопротивление окруженных и разгромленных войск, полное нежелание советских солдат и офицеров признавать войну «в целом проигранной». В 1941 году в приказе «ни шагу назад» смысла не было бы, войска бывали окружены и разбиты, отступали под ударами, но не бежали. Мало того, несмотря на занятие огромных территорий, удар вермахта оказался, в значительной степени ударом в пустоту, — четко спланированная и проведенная эвакуация (вот что значит тренировка — в управлении экономическими процессами, в отличие от военных, у советских руководителей был первоклассный опыт) сделала план «Барбаросса» стратегически бессмысленным: экономический потенциал СССР не пропадал даже в случае взятия Москвы и Ленинграда, а значит и война продолжалась. А на оперативном уровне выполнение этой стратегически обессмысленной операции тормозило упорное сопротивление наших солдат. Сорванную первую операцию уже ничто не могло заменить. Проводимое совсем в другие сроки и другими силами наступление на Москву, несмотря на в очередной раз продемонстрированную немцами блестящую тактику, было уже трепыханием птички, у которой коготок увяз. Это трепыхание стоило моря крови и ужасных разрушений, но стратегической угрозой СССР оно уже не было.

Советский Союз встретил войну так же, как человек с хорошей физподготовкой встречает нападение профессионального киллера. У того преимущество в выборе времени и места, оточенный профессионализм, но если первый удар был не смертельным, то шансы бойцов начинают стремительно уравниваться и в конечном счете берет верх тот, кто сильнее и выносливей.

Мобилизационный потенциал СССР был выше мобилизационного потенциала Германии, и чем дольше длилась война, тем больше он работал в нашу пользу. Чтобы выиграть войну, нашей армии нужно было выстоять первые месяцы, и она выстояла, — это и был бессмертный ее подвиг.

1942. Триумф большой стратегии

Второй год Войны оказался самым тяжелым её годом.

Так произошло, как ни странно, именно потому, что первый год Красная армия выстояла успешно и после разгрома немцев под Москвой установилось хрупкое равновесие. Обе армии были, примерно, в одном положении и начинали сравниваться по весовым категориям. И тут и начали работать те факторы, — организационная слабость, неотработанная структура вооруженных сил, недостатки тактики, — которые не имели значения в 1941, когда главной задачей было сопротивляться и держать вермахт мертвой хваткой.

Сложившееся положение вещей опасно было тем, что СССР не имел в этот момент ясной стратегии продолжения войны. Понятно было, что необходимо разгромить немцев, прогнать их и дойти до Берлина, но как конкретно это сделать? И советские удары первой половины 1942, даже при оперативных успехах, оказывались не более чем «прощупыванием» слабых сторон немцев. У противника этих слабых сторон оказалось не так много и большинство наступлений кончилось горькими неудачами, часто ухудшавшими положение наших войск и, в конечном сете, дело дошло до катастрофы под Харьковом.

Немцы тоже переосмысливали свою стратегию, мобилизовали ресурсы (в 1942 году Германия была более боеспособна, чем даже в 1941), и, в конечном счете, был найден новый путь к торжеству Рейха. Вместо «политической победы» со взятием Москвы и Ленинграда, ставшей уже нереальной и бессмысленной, предполагалась экономическая победа — удар на южном направлении, выход на Кавказ и блокада Волги.

План «Блау», в котором была выработана эта новая стратегия был более логичен чем Барбаросса еще и потому, что предполагал вместо удара по России, которая не захотела освобождаться от гнета «комиссаров», удар по территориям с большим количеством иноэтнического населения, где желающие освободиться от «имперского гнета» находились (хотя и не в той степени, в которой на это рассчитывали немцы).

Новая стратегия Германии привела к первоначальному успеху.

После Харькова Красная армия побежала. В этом бегстве был свой смысл, — если в 1941 в «котлах» гибли целые фронты, то теперь генералами и офицерами овладела боязнь окружения — лучше отойти, чем быть окруженным, так думали все и, в результате, за короткий срок вермахту удалось занять огромные территории — немцы наносили удар, и в случае его успеха им открывали дорогу отведенные советские части. Поскольку Москвы а спиной у Красной армии не было, а война шла в «скифских степях», то отступления давались легко. И чтобы изменить ситуацию понадобился грозный сталинский приказ № 227 «Ни шагу назад!».

Приказ состоял не столько из распоряжения ввести заградотряды, сколько из подробных, четких разъяснений, почему скифская тактика теперь играет на руку врагу. Теперь Германия заинтересована прежде всего в экономическом потенциале, и отступления дают Гитлеру без боя как раз то, чего он хочет.

В итоге немецкая стратегия была разрушена чудом под Сталинградом. Причем чудом было не столько окончание Сталинградской битвы, сколько её начало.

Вермахт втянулся в масштабные бои за город, который первостепенно стратегического значения не имел. Главной целью немцев было овладение Кавказом, а на Сталинград был направлен вспомогательный, обеспечивающий удар. Конечно, Гитлеру было лестно взять город имени Сталина, город, который Сталин лично защищал в Гражданскую войну, однако втягивание немцев в многомесячные уличные бои, ослабление флангов, ради того, чтобы выбить Красную армию с узкой полоски земли, оставшейся в её руках, иначе как стратегической слепотой не назовешь.

Нашему командованию удалось навязать немцам свою волю, заставить их сражаться там, где это было выгодно нам, и сделать из фланговой операции «рубеж чести» для обеих сторон.

Подвиг Сталинграда принципиально изменил всю стратегическую обстановку на Восточном фронте. Германское командование вновь потеряло стратегический смысл своих действий, а нам оставалось грамотно использовать сложившуюся ситуацию: окружение армии Паулюса обрушило весь южный участок немецкого фронта. И все, для чего можно было использовать таланты немецких генералов вроде Манштейна, это контрудары, которые задерживали русское наступление.

Стратегически война была Германией проиграна, а СССР пришел к весне 1943 года с сильной, опытной армией и полностью развернутой оборонной промышленностью, наши долгосрочные преимущества заработали на полную мощность и дальше Победа становилась уже вопросом времени.

1943-45. Рождение Империи

1943 год был для СССР, прежде всего, годом смены «идеологического имиджа».

В начале году в армию вернулись погоны, а с ними пришла и красивая, подлинно имперская военная форма. Окончательно исчезли комиссары, и это ознаменовало превращение армии из «рабочее-крестьянской» в «военную», профессиональную.

Впрочем, военный профессионализм был естественным следствием того факта, что в 1943 в строю были уже не призывники, а ветераны с годом-двумя боевого опыта, изучавшие военную науку в самой тяжелой практике.

СССР определился не только с внутренней идеологией, которую можно было бы назвать «социалистической народностью», предполагавшей даже восстановление в допустимых для большевиков пределах уважения к религии и Церкви, но и с идеологией внешнеполитической. После роспуска Коминтерна решено было сражаться не за мировую революцию, а за национальные и имперские интересы Отечества. И не случайно, что с 1943 военные действия все более подчинены вопросам дипломатии. Когда и как наступать решали не только и не столько военные, сколько сам Сталин, сообразовываясь с принципами большой политики и раскладами в антигитлеровской коалиции.

Из основного стратегического противника Германия и вермахт превратилась в 1943 году в досадное препятствие, которое необходимо было преодолеть для достижения стратегических целей войны — которые уже никак к судьбе Гитлера не были привязаны. Целями было полное восстановление имперских границ России, создание вокруг них уже не «санитарного кордона», а «пояса безопасности», наконец, получение максимального взыскания за нанесенный Германией ущерб. СССР должен был выйти из войны сверхдержавой, безопасность и авторитет которой никто не смеет ставить под сомнение.

В этом смысле, ситуация до некоторой степени вернулась в 1938 год. Вермахт превратился в объективного союзника США и Великобритании. Союзники сражались с ним, но втайне надеялись, что Германия продержится подольше, не позволив «Советам» захватить всю Европу. Последние годы войны были своеобразной «гонкой к Берлину»: откуда скорее подойдут к нему — с Запада или с Востока.

Но сама Германия, прекрасно понимая сложившееся положение, защищалась как могла. Задача Вермахта сводилась теперь прежде всего к сдерживанию Красной армии и к максимальному затягиванию войны.

С этой целью было устроено, в частности, «показательное выступление» на Курской дуге. Никакого стратегического смысла оно не имело, его успех, «срезание» Курского выступа не давал Германии никаких принципиальных преимуществ. Более того, подготовка к Курскому сражению велась настолько демонстративно, что более напоминала XIX век с его генеральными сражениями. Да и по своей архитектуре эта битва, проходившая на легко обозримом пространстве в несколько километров, где каждый метр был изрыт траншеями, уставлен боевой техникой и занят солдатами, меньше всего напоминала стремительные масштабные операции начала войны.

Полностью проиграв в стратегии и на оперативном уровне, немцы решили задействовать последний ресурс, который у них еще остался — тактику. Предполагалось, что в лобовом столкновении с участием танковых армад, воздушных армий и множества дивизий, Германия попросту «физически сильнее» чем СССР, немецкие солдаты и офицеры лучше подготовлены, чем советские и т.д.

Признав под Сталинградом беспомощность фельдмаршалов и генералов Германия решила под Курском отыграться солдатами. Этот замысел, сам по себе не блестящий, полностью провалился. Оказалось, что тактических и технических преимуществ у немцев уже нет, и даже несмотря на то, что основной удар они наносили по более слабому, южному участку нашей обороны, никакого преимущества это им не дало. А начавшееся стратегическое наступление Красной армии снова обрушило немецкий фронт и он уже никогда не восстановился.

Сперва последовало форсирование Днепра и освобождение Киева, когда наши военачальники проявили исключительное оперативное хитроумие, проведя скрытую перегруппировку войск с плацдарма на плацдарм, а затем пошли одна за другой наступательные операции, получившие название «десять сталинских ударов».

«Сталинские удары» — название вполне точное. Во всей кампании 1944 года чувствуется единый замысел, единая воля и единый координирующий центр. К этому моменту уже в полной мере была отработана технология управления советскими войсками, реально замыкавшаяся на Верховного Главнокомандующего. И это позволяло выработать координацию действий фронтов, который участок за участком обрушивали немецкую оборону, не давая вермахту прочно закрепиться.

При этом оперативное планирование советских наступлений приобрело образцово-показательный характер: каждый раз ставилась четка задача и она решалась по всем правилам. Конечно, за этими правилами были тысячи знаменитых и безымянных подвигов, сотни тысяч жизней, отданных за то, чтобы вырвать у врага родную землю до последнего клочка. Но хорошая армия отличается от плохой тем, что и солдатский подвиг включается в замысел операции, а солдат совершает подвиг для того, чтобы все прошло по плану. В 1941 эти два фактора часто не совпадали, в 1944 находились в идеальной гармонии и именно поэтому наша армия была лучшей армией в мире. Армией, в которой все делается так, как должно делаться — Главковерх дает стратегические указания, маршалы планируют операции, генералы руководят, солдаты выполняют, и каждый находится на своем месте.

К 1945 в эту трудную боевую работу подмешивался уже боевой азарт, скорее добить фашиста в его логове, быстрее союзников взять Берлин, быстрее соседней армии в него войти.

Когда высокомерные невежды рассуждают сейчас о непомерно высокой цене, которая была заплачена за взятие фашистского логова, то забывают о том, что эту цену согласны были платить все — от маршала до солдата, что никому не хотелось уже осторожничать, и каждый стремился побеждать.

Условия Победы

И они победили.

Победили не только в битве, не только в войне, но и в той грандиозной политической и духовной схватке, плодом которой и была Вторая Мировая война. Россию не удалось выбросить из истории, — не удалось загнать за Урал, превратить в поставщика сырья и рабов для Рейха или для Запада. Не удалось торпедировать развитие той цивилизации, импульс которому дала Революция. Наоборот, эта цивилизация именно в войне укрепилась и самоорганизовалась.

Война помогла найти самые эффективные решения тысяч до того нерешаемых проблем, выковала из раздираемого послереволюционными противоречиями общества единый народ, обеспечила общее признание тому строю, который выдержал проверку войной и смог добиться Победы.

Парадоксальный факт, в истории больших войн не встречавшийся ни разу: война привела в СССР не к угасанию, а к необычайному расцвету культурного творчества. Ни в одной стране мира не писали такого количества перворазрядных стихов и прозы, не снимали великих фильмов, не писали гениальных симфоний и берущих за душу каждого песен. Только России удалось создать синтез пушек и муз, что говорило именно о расцвете, взлете советской цивилизации в период войны. Этот взлет не могли остановить ни разрушения, ни огромные людские потери.

Иногда начинает казаться, что те, кто остался жив, жили и в самом деле «за себя и за того парня».

Самое поразительное и то, что потом, в условиях мира, многие из тех, кто был способен на все на войне и после нее оказывались людьми и слабыми, и не вполне подготовленными, и полными недостатков. В общем, эти люди совсем не были теми сверхчеловеками, которым, казалось, только и под силу было такое дело. Однако ставка советской цивилизации была не на сверхчеловека, а на человека, не на единицы, а на связь между ними, на то общее пространство, на ту общую связь, которая и сильного духом и слабого делает одинаково воинами и подвижниками труда.

Это умение создавать конструкции необычайной прочности из самого разного человеческого материала было отточено именно на войне, а с «десталинизацией» было постепенно утрачено. Вместо искусства войны наше общество сделало ставку на «миролюбие», которое переросло в «безконфликтность», вместо спайки единым делом произошла индивидуализация и подвижничества и тунеядства, общество стало обществом индивидов, каждый из которых тянул в свою сторону.

Наше общество стало обществом без стратегии и то, что у нас не смогли отнять войной, отняли «миром» и перестройкой.

Сегодняшняя Россия, боюсь, войны не выдержит. Потому, что в ней нечему выдерживать эту войну, нашими же руками был разрушен тот цивилизационный стержень, который давал смысл жизни нашему народу долгие десятилетия.

А в отсутствии этого стержня мы обречены на поражение скорое и бесславное, и, в лучшем случаю, на долгое партизанское сопротивление. Но пока еще мир, пока идут быть может последние годы, месяцы мира, мы должны вернуть своей цивилизации, своему общему существованию смысл и будущее. И тогда любая, сама страшная война послужит лишь к нашей славе.

Так победим!..