Прошел еще год с того события, которое должно было бы войти в учебники по истории России — если бы наша школа распрямилась. Это 3 и 4 октября 1993 г., когда несколько тысяч безоружных людей попытались защитить остатки достоинства и права. И эта их попытка кончилась расстрелом, который к тому же загодя готовился как всемирный телевизионный спектакль.
Эти события помнят, но о них молчат. Одним больно о них говорить — слишком это было большое и горькое дело. Других переполняют радость и злоба, но они понимают, что эти чувства порочны, о них неприлично говорить вслух. Признание Окуджавы, что он «наслаждался», глядя на расстрел, — из ряда вон. Не потому ли такими горячими поклонниками этого барда стали наши либеральные демократы? Он высказал их затаенные мысли, которые сами они прячут.
События того Октября — не политические, политика в них была, как оболочка, почти как шелуха. Идеологические служки стараются принизить те события: «Это был путч! Это была разборка между сторонниками Ельцина и Хасбулатова!». Подлое дело — оболгать мертвых, прекрасно зная, что для защитников Дома Советов и Хасбулатов, и Руцкой были нолями. Конечно, говорили и о них, и о Ельцине, и о Конституции — чтобы как-то прикрыть обыденными словами то невыражаемое, что их туда привело и соединило.
Поэтому те события важны для каждого русского, какую бы позицию в политике он сегодня ни занимал. Это был выброс духовной, а не материальной силы — неожиданный и никем не организованный отклик на зов совести. То, что людей, откликнувшихся на этот зов с риском для жизни, ради уже почти задушенных, еле мерцающих идеалов, было множество — вещь удивительная. Каждый русский и каждый советский может этим гордиться. Даже тот, повторяю, кто с этими идеалами и с правдой тех людей не согласен.
Я человек нерелигиозный, но там я понимал, что такое для верующего человека ощущение благодати. Когда люди добирались, порой с большим трудом до окруженного ОМОНом двора Дома Советов, им казалось, как будто тот дворик освещался особым светом, как будто в небе над ним было какое-то окно. Так сильно было это чувство, что часто люди, даже пожилые, направлялись к этому месту от станции метро «Баррикадная» бегом.
Стараясь придать тем событиям образ мелкой стычки политических шаек, нынешние идеологи хотят вытравить из обихода понятия чести и совести, гордости и самоотверженности. Все это, мол, не для русских. В Чили президент Сальвадор Альенде остался во дворце и погиб, не сдался. Он стал героем для Запада, признан всеми партиями. Его именем называют улицы в западных городах — будь мэр хоть правый, хоть левый.
Но Альенде погиб по долгу службы. Никто из простых чилийцев умирать ко дворцу Монеда не пришел. В Москве же мы видели совсем другое — умирать к Верховному Совету РСФСР пришли тысячи простых людей, причем с плохо скрытым презрением к депутатам, отдавшим РСФСР на растерзание тому режиму, который теперь отбрасывал этих депутатов, как рваную тряпку. Что же двигало этими людьми? Об этом не говорили, стеснялись. А двигали ими именно чистые чувства. Такое редко бывает — а у нас было.
И не бесшабашные были эти люди, они предвидели финал. Когда обыскивали карманы юношей, убитых около «Останкина», находили квитанции на загодя оплаченный гроб. И это было идеализмом! Не хотели эти юноши, чтобы на гробы для них тратилось постылое правительство. Но и по этим квитанциям гробы для них власти не забрали — на рассвете свезли их в крематорий, навалом на грузовиках. Это тоже зачтется.
Кровопролития дают уроки, просветляют сознание. Слетают маски, падают фиговые листки, выдают себя провокаторы. Надо только внимательно изучать эти уроки.
Вот две позиции накануне тех дней. Не говоря уж о русских писателях: такие далекие от политики выразители нашей культуры, как Сергей Бондарчук и Георгий Свиридов, обратились к Ельцину, «уповая на чувство Бога и Родины» — пытались предотвратить кровь. А что же демократы? Они взывали: «Патронов не жалеть!». Когда в истории исходили такие призывы из кругов интеллигенции? Почитайте обращение демократических писателей к Ельцину: «Хватит говорить. Пора научиться действовать... Эти негодяи уважают только силу. Так не пора ли ее продемонстрировать?..» И ведь их мышление не изменилось, они не сожалеют о своих подписях.
Вспомните, как началось: в огромном здании Дома Советов, полном людей, отключили свет, отопление и водопровод. А был уже снег на дворе. И этой низости аплодировали поэты, музыканты. Потом, когда полностью блокировали Дом Советов и в его дворе остались около семи тысяч граждан, к нему подогнали желтый БТР с мощными динамиками, чтобы день и ночь оглушать этих людей похабными песнями. Получайте, идеалисты! Это люди Волкогонова постарались, «политработники». Но не о Волкогонове разговор . Он был подлец по долгу службы, к тому же неплохо оплачиваемой. Удивляет «бескорыстная» низость московской культурной элиты.
А те меломаны, которые потекли на концерт на Красной площади 3 октября, загодя отмечающий окончательную победу «демократии». Ведь знали, что совсем рядом — сгусток горя и гнева сограждан. Ведь их друзья по работе в это время около Дома Советов буквально готовились к смерти. Она маячила весь день, а после «Останкина», вечером все стало абсолютно ясно. И те, кто ушел ночью домой (как и я), и те, кто остался, понимали, что произойдет на рассвете. Ведь уже и толпы мародеров начали подтягиваться к Дому Советов, пока метро не закрылось. Их Гайдар пригласил по телевидению — вспомните это, голосующие за СПС. И вспомните истерику Немцова: «Давите их! Давите, Виктор Степанович!».
Я не хочу говорить о той стороне событий, которая била по чувствам, потрясала. Хочу вспомнить вещи вторичные, почти незаметные, но, по-моему, важные для всех, кто пытается понять самих себя, сегодняшних.
Около Дома Советов собрались люди из разных слоев общества. Этих людей влекло что-то общее, сохранившееся в народе. Были там много рабочих и инженеров, но я видел и нескольких видных профессоров (даже моего первого научного руководителя в университете). Только с нашего курса химфака МГУ я встретил четверых, а кого-то, может, не узнал.
Когда 3 октября толпа прорвала заслоны и соединилась с теми, кто был неделю в блокаде, под снегом и дождем, мне навстречу бросилась жать руки дама в дорогой шубе, в нескольких местах спаленной у костра, вся чумазая. И прочитала прекрасные стихи — она их сочинила за эту неделю. Я ее и раньше видел там, она актриса, жена видного дипломата.
Все эти люди, чтобы прийти и остаться, от многого отрешились. Но потом уже об этом не думали. Съеживались и нервничали, когда ОМОН в очередной раз имитировал атаку с дубинками, давил на нервы. Как расширялись зрачки у женщин и девушек — глаза черные, совсем без радужной оболочки. Хотелось каждой поклониться. Не уходили — это как-то было вычеркнуто из вариантов поведения.
Помню, вечером 27 сентября вдруг перестали пропускать людей к Дому Советов. Уходить — пожалуйста, а туда — нет. Все заволновались, особенно те, кто ждал друзей и родных. Столпились под холодным дождем у оцепления, переругивались с военными. Вдруг с важным видом проходит через оцепление старик. Одет тепло, с сумочкой, в ней продукты, вода. Женщины бросились к нему: «Ты как прошел? Где пускают?». А он с гордым видом, свысока им отвечает: «Нигде не пускают. А у меня блат есть. Офицер с моим сыном в Афганистане служил, он меня всегда пропустит».
Для чего же этот старик использовал свой блат? Чтобы пробиться туда, где он будет мокнуть всю ночь без пищи и огня, с риском быть измочаленным дубинками (о танках тогда еще не думали).
В ту ночь я, промокнув насквозь и чувствуя озноб, поехал домой переодеться. А утром Дом Советов был полностью блокирован, туда безуспешно пытались пробиться даже депутаты. Группы людей бродили вокруг кордона, пытаясь найти щелочку. Ко мне подошел парень с видом бывалого пройдохи. «Представляешь, — говорит, — вышел утром купить чего-нибудь поесть, а обратно никак. Сколько у тебя денег? Давай скинемся и дадим на лапу». Собрали все, что было (у него было порядочно), он начал переговоры. «Командир, ты скажи прямо, сколько надо. Все будет о кей, я тут проход знаю». Не помогло, заслоны поставили серьезные, хотя офицеры были смущены. Один полковник милиции объяснял: «Граждане! Вас мало, и поэтому с вами можно не считаться. Вот если бы вышло вас полмиллиона, то ничего этого бы не было». Но говорил он эти разумные слова как раз тем, кто пришел, а не тем, кто глазел у телевизоров и на чьей совести поэтому тоже есть капельки крови.
Конечно, ничто не забыто, и память о 3-4 октября тихо работает в нашей душе. Думаю, редко когда пролитая кровь была такой спасительной для народа. Я думаю, главное, чему послужила стойкость наших соотечественников, — это тому, что не удалось вселить в нас леденящий страх и не удалось стравить людей по политическим признакам.
Вот вечером 28 сентября от посольства США на блокаду Дома Советов России передвигался батальон дивизии им. Дзержинского. Толпа ревела им: «Фашисты! Фашисты!». Я подошел поближе и смотрел в лица солдат в касках и бронежилетах. Это были мальчики, все, как один, худые, щуплые. В глазах их застыл ужас. Ужас перед тем, что им могли приказать сделать.
Когда передние ряды ревевшей толпы, придвинувшейся к колонне, увидели глаза этих солдат, многие женщины заплакали. Они стали совать солдатам яблоки и сигареты. Им было жалко, этих вооруженных детей, гораздо больше, чем самих себя. Кто из них за Хасбулатова, кто за Ельцина? Чушь. Все видели: это две родные части одного народа, которые заталкивались подлыми политиками в какую-то страшную мясорубку. Да, русские люди не могут организоваться, чтобы умело этому противостоять. Но душу свою они этим политикам не продали (кое-кто из любопытства отдал даром, но это, как известно, другое дело — сам дал, сам взял).
Не будем питать иллюзий — еще и сегодня под корочкой мнимой стабильности кипят несовместимые чувства. Мы живем в состоянии холодной гражданской войны. Память о павших 3-4 октября помогает нам не допустить провала в войну горячую. Она превращает чувства в холодную силу.
