КПРФ подходит к важному рубежу: начата подготовка новой редакции партийной Программы. В значительной мере дальнейшая судьба коммунистического движения зависит от того, сможем ли мы найти ответы на те вопросы и вызовы, которые порождены качественно новыми историческими условиями. В опубликованной в «Правде России» статье «Мы выстоим и победим» председатель ЦКРК КПРФ В.С. Никитин поставил ряд важнейших теоретических и практических вопросов. Статья вызвала теоретическую дискуссию, что само по себе явлением глубоко положительным, дающим надежду на выход из губительного для Партии состояния теоретического застоя.
Для начала стоит отметить, что статья тов. Никитина, хотя и имеет прежде всего теоретический характер, но вызвана к жизни необходимостью решения насущнейших практических вопросов, ответов на которые в готовом виде в трудах классиков марксизма-ленинизма нет по той простой причине, что сами эти вопросы вызваны к жизни явлениями, проявившимися сравнительно недавно.

Какие же это вопросы? В первую очередь, это проблема стратегии, тактики и социальной базы коммунистического движения в условиях постиндустриального информационного общества. Развитие производительных сил в ведущих развитых странах привело к тому, что потребности всего общества в промышленной продукции могут быть удовлетворены трудом всё меньшего количества задействованных в промышленном секторе рабочих. Каким же образом используются высвобождающиеся при этом трудовые ресурсы? Они поступают в информационное производство, которое в развитых странах из подчинённой, обслуживающей индустрию сферы всё более превращается в сферу, лидирующую и по общей своей роли в социально-экономическом развитии, и по капиталоёмкости, и по количеству занятых работников. По мере развития научно-технического прогресса количество промышленных рабочих продолжает уменьшаться, а количество работников информационного производства – возрастать. Как справедливо отмечает тов. Никитин: «Во-первых, в новой эпохе материальное производство, основанное на трудовой деятельности и породившее промышленный пролетариат, уходит на второй план перед более высоким уровнем производства – производством информации, основанном в большей мере на мыслительной деятельности. Во-вторых, главным средством  господства над обществом становится   не владение средствами материального производства, а владение средствами производства и распространения информации, а также технологиями информационного воздействия на сознание людей».

Между тем, само понятие информационного постиндустриального общества вызывает у некоторых ревнителей «чистоты марксизма» резкое неприятие. Выдвигаются два основных возражения.
Во-первых, утверждается, что никакая технология ничего не создаёт сама по себе, и любое наукоёмкое производство на выходе должно иметь вещественный материальный продукт. Следовательно, конечным итоговым звеном по-прежнему остаётся промышленное производство, а рабочий класс сохраняет свою роль главного создателя материальных ценностей. Так ли это? Обратимся к конкретным примерам. Рассмотрим информационные компьютерные технологии. Известно, что производство программного обеспечения («софта») представляет собой сферу, имеющую самостоятельное значение и не сводящуюся к обслуживанию производства самой техники («железа»). При этом по мере технического прогресса цены на «железо» поддерживаются на стабильном уровне только за счёт постоянного повышения мощности продукции, а в расчете на продукт фиксированных параметров – стремительно падают, т.к. рост производительных сил неуклонно снижает объём необходимого для его создания человеческого труда. Напротив, совокупная стоимость программного «софта», интернет-услуг и т.д. имеет тенденцию постоянно расти по мере увеличения суммарного вкладываемого в них труда. Таким образом, соотношение суммарной стоимости (т.е. объёма вложенного общественного труда) «железа» и «софта» неуклонно сдвигается в пользу последнего. Ещё более наглядна ситуация с молекулярными технологиями, которые зачастую работают прежде всего на медицину и подчас вообще в своей реализации не соприкасаются с трудом рабочих. Одним словом, сводить информационное производство к обслуживанию промышленной индустрии – это ровно то же самое, что саму промышленную индустрию сводить к функции интенсификации сельского хозяйства, провозглашая, как это делали иные экономисты XIX века, производство продуктов питания единственным «подлинным» производством.

Во-вторых, утверждается, будто бы снижение доли промышленного производства в развитых странах связано, якобы, лишь с его «перетеканием» в развивающиеся страны Третьего мира. Такой подход, однако, «защищает» догму гегемонии рабочего класса ценой отрицания самой сути марксистской теории – представления о поступательном развитии производительных сил как о движущей силе истории. Разумеется, в соответствии с исторической диалектикой во всякий момент времени доминирующие исторические формы сочетаются как с ростками будущего, так и с пережитками прошлого. Закономерно и то, что более старые, более архаичные формы производства вытесняются на периферию. Более того, неравномерность развития может приводить и зачастую приводит даже к определённому регрессу в отстающих странах. Достаточно вспомнить, как развитие капиталистических отношений в Западной Европе привело к вторичному закрепощению крестьян в Восточной Европе и к возрождению рабовладения в американских колониях.
Когда создавался марксизм, развитие рабочего класса происходило лишь в кучке западных стран, в то время как подавляющее большинство населения Земли продолжало жить в условиях аграрного общества. Тем не менее, внимание классиков марксизма было устремлено именно к передовому меньшинству, уже вступившему в индустриальную стадию развития цивилизации, а не к отстающему большинству. Также и теперь наиболее интересным с точки зрения исторической перспективы является не «средний уровень», а динамика и тенденции развития наиболее развитых обществ, уже несколько десятилетий назад вступивших в эпоху информационного постиндустриального общества.
Марксу и Энгельсу не пришло в голову выдумать фикцию, что-де, мол, нет никакого капитализма, а есть только превращение Европы в единый ремесленно-цеховой город посреди остального аграрно-феодального человечества. Однако нынешние горе-марксисты именно подобным образом решают проблему, отрицая то, что в развитых странах производительные силы уже вышли на качественно новый уровень информационного общества. Сводить здесь всё только к территориальному перераспределению производства на планете – это значит отрицать самый факт научно-технического прогресса, закономерно сокращающего объемы необходимого труда в сфере промышленного производства.
Могли ли классики марксизма предвидеть такой поворот истории? Могли и предвидели, не без оснований полагая, что развитие уровня производительных сил со временем освободит человека от механического труда для чистого творчества. Стоит напомнить, что переход к коммунизму есть переход к обществу, в котором нет классов, в том числе и рабочего класса. Правда, классики марксизма предполагали, что отмирание рабочего класса произойдёт уже после полного утверждения коммунистических производственных отношений, то есть после того, как рабочий класс осуществит свою историческую миссию, состоящую в переходе к обществу, свободному от отчуждения, классовой эксплуатации и господства производственных отношений над человеческой природой. Однако история пошла иным путём. Капиталистические производственные отношения смогли пережить переход к новому более высокому уровню производительных сил. Противоречие между постиндустриальным уровнем развития производительных сил и отсталыми капиталистическими отношениями составляет основной конфликт современного общества.

Уровень развития производительных сил уже фактически приближается к коммунистическому. В самом деле, информационный продукт отличается от промышленного тем, что его без какой бы то ни было затраты труда можно реплицировать в каком угодно количестве копий. То есть переход к преобладанию информационного производства фактически обеспечивает материальную базу для всеобщего изобилия, для существования общества, в котором владение собственностью не ликвидируется насилием, а снимается естественным образом через исчезновение нужды, дефицита. Однако сохранение старых капиталистических производственных отношений искусственно сдерживает развитие производительных сил, насильственно препятствует свободному распространению информационных продуктов и противоестественным, насильственным путём возвращает общество в состояние не-изобилия, в состояние нужды – ибо только в таком состоянии капиталистические отношения способны самоподдерживаться, а капиталистические элиты – сохранять свой социальный и экономический статус.
Конфликт между опережающим развитием производительных сил и тормозящим исторический прогресс отставанием наличных производственных отношений – вот, в соответствии с марксистской теорией, причина всех социальных революций. Диктат «авторского права», патенты и лицензии, борьба с т.н. «пиратством», засекречивание технологий, одним словом, препятствование свободному копированию и распространению информации – таковы средства сдерживания объективного прогресса отжившим капиталистическим классом. Но естественное развитие пробивает себе дорогу. Движение «open source» (некоммерческое программное обеспечение с открытым, свободно доступным исходным кодом), идеология и технология Wiki – вот примеры ростков новых коммунистических отношений, за которыми большое будущее. Стремясь перехитрить естественный ход исторического развития, буржуазия создаёт мощнейшие средства манипуляции массовым сознанием, фактически стремясь превратить технический прогресс в средство создания электронной тюрьмы, своего рода виртуальной матрицы, порабощающей сознание человека и отсекающей его от объективной реальности.
Предрешена ли здесь наша конечная победа? Классики марксизма исходили из парадигмы монизма и детерминизма исторического прогресса.

Они были уверены в том, что переход к новой общественно-экономической формации определяется уровнем развития производительных сил. Но мы на историческом опыте убедились, что социализм и капитализм в XX веке существовали на одном и том же уровне развития производительных сил – уровне развитой индустриальной цивилизации. Если мы обратимся к цивилизациям аграрной волны, то и там мы увидим, что на базе одного и того же уровня развития производительных сил разные цивилизации породили весьма различные формы производственных отношений от классического феодализма Западной Европы и Японии до «аграрного коммунизма» инков. Очевидно, здесь детерминизм стадиальной формационной теории накладывается на «цветущую сложность» цивилизационного подхода.

Не означает ли это, что и на новом уровне развития – уровне информационной цивилизации («третьей волны» по Тоффлеру) – могут реализоваться различные формы производственных отношений? Наличный уровень развития производительных сил в развитых странах уже практически достаточен для снятия частной собственности естественным путём, для обесценивания владения собственностью в мире всеобщего изобилия (подобно тому, как обесценивается и лишается смысла владение бочками воды на берегу бескрайнего озера). Но этот же самый уровень развития производительных сил может быть использован и для создания искусственного, фантомного мира, имеющего только одну задачу – отчуждения человека от реальности и сохранения капиталистических отношений вопреки объективной экономической реальности. Такой путь тоже возможен и уже реализуется. Переведя капиталистические отношения из мира вещественного реального производства в мир навязанной обществу виртуальной реальности, архитекторы Нового Мирового Порядка имеют небезосновательную надежду сделать эти отношения фактически неуязвимыми для воздействия со стороны прогресса производительных сил. Поэтому вполне обоснован тезис тов. Никитина о том, что «главным объектом угнетения становится не только труд, а все в большей мере разум (сознание и мысль) человека. Господа с помощью специальных информационных технологий порабощают сознание людей, превращая человека в легкоуправляемое, лишенное разума существо». Какая из двух потенциальных возможностей воплотиться в реальность – зависит от нас, от нашего понимания происходящих процессов, от нашего свободного выбора, от нашего волевого усилия.

Реальность перехода к новому информационному обществу ставит перед нами, коммунистами, качественно новые задачи. Не замечая действительных, уже имеющихся и развивающихся ростков коммунистического общества (таких как движение «open source» и Wiki), догматики от марксизма предпочитают хранить верность не его методологии и диалектике, а формальной букве, зафиксированной и умертвлённой в своей статике. Тем самым, они оказываются в положении, сходным с тем, в каком столетие назад были народники. Народники, возникнув как революционное движение, но не понимая направления исторического развития, сделали ставку на самый массовый в ту пору, но исторически уже регрессивный класс – крестьянство. В итоге, помимо своей воли, они превратились в силу регрессивную, реакционную. Напротив, большевики сделали ставку на крайне немногочисленный, но исторически прогрессивный на тот момент рабочий класс и сделали его авангардом революции, за которым смогли уже пойти и крестьянские массы. Современные догматики «от марксизма» находятся даже в худшем положении, чем народники столетней давности. Те делали ставку на исторически нисходящий, но всё ещё самый массовый эксплуатируемый класс. Современные же ортодоксы (в силу исторического курьёза называющие себя марксистами) делают ставку на класс, не просто исторически нисходящий, но уже и сейчас дезорганизованный, лишённый массовости и классовой субъектности.

И в самом деле, нельзя не увидеть, что отступление коммунистического движения по всему миру теснейшим образом связано с утратой прежней социально-классовой базы – с историческим распадом рабочего класса. Вот та реальная и в высшей степени практическая проблема коммунистического движения, на решение которой направлен предпринятый тов. Никитиным теоретический поиск. В развитых странах рабочий класс мельчает и исчезает в связи с переходом к информационному обществу, в отстающих – в связи с их превращением в сырьевые колонии. В обоих случаях процесс объективен и закономерен. Возьмём, к примеру, Россию. Год от года углубляется её насильственная деиндустриализация. Следовательно, год от года слабеет, деклассируется, размывается рабочий класс. Если рабочий класс России не смог отстоять своих интересов в 90-е годы, когда он был ещё сравнительно массовым и организованным, то нетрудно ответить на вопрос, каковы шансы пролетарской революции теперь, а тем более – в будущем. Нетрудно заметить и то, что социальную базу КПРФ в основном составляют не рабочие, да и в идеологии КПРФ национально-освободительные, патриотические и общесоциальные положения существенно преобладают над классовыми. Напротив, те коммунистические партии, которые сделали ставку на догматический марксизм и пролетарскую революцию, замкнулись в политические секты, не имеющие практически никакого реального веса. Можно сказать, что теоретический и идеологический вопрос проверен здесь экспериментально на практическом опыте. Результат говорит сам за себя и не требует комментариев. Что же сказать после этого о тех, кто стремится и КПРФ затащить в этот уже хорошо известный тупик?

Марксизм несомненно возник как научная теория. Но ортодоксы от марксизма забывают, о том, что любая научная теория тем и отличается от религиозного откровения, что признаёт свою относительность и способна по мере развития познания интегрироваться в более общую теорию.
К примеру, не вызывает сомнений научность менделевской генетики и значение сделанных Г. Менделем открытий. Однако, можно ли себе представить, чтобы учёные-генетики из верности менделизму обвиняли в ревизионизме открывателей признаков, не подчиняющихся менделевским законам наследования? Или можно ли представить себе «ортодоксальных ньютонианцев», клеймящих позором ревизионистов-эйнштейнианцев за отступление от чистоты принципов теории относительности? Дарвинизм, несомненно, был одним из важнейших этапов развития биологической науки. Но современная синтетическая теория эволюция (СТЭ) включает в себя не только дарвиновскую теорию, но и молекулярную и популяционную генетику. Благодаря этому современная теория эволюции способна объяснить многие явления, которые в рамках «чистого» дарвинизма объяснить было невозможно. В науке полной дикостью выглядело бы, если бы кто-то во имя чистоты научной теории попытался бы препятствовать созданию теории более общей. Тов. Никитин пишет: «чтобы познать явление, мы обязаны рассмотреть его всесторонне с точки зрения классового, цивилизационного, геополитического и других подходов». В этом утверждении заключён вполне научный, диалектический подход – стремление к созданию теории, более общей по сравнению с прежними, и к снятию противоречия между тезой и антитезой за счёт диалектического синтеза и выхода на более высокий уровень познания. Теперь посмотрим, с каких позиций тов. Никитина критикует в опубликованной в «Правде» статье «Учение Маркса всесильно, потому что верно» секретарь Коломенского горкома Л. Сорников: «Для начала напомним, что, выделяя ядро диалектики, В.И. Ленин обращал внимание на учение о противоречиях, а всестороннее рассмотрение явления заключается не в привлечении к нему различных, зачастую противоположных подходов».

К сожалению, приходится признать, что тов. Сорников или не понимает смысла диалектики, или крайне неудачно выразил свою мысль. Трактуя здесь ленинскую фразу в буквальном значении, он попадает в такую же ситуацию, как если бы объяснял всю сущность коммунизма исходя из знаменитого ленинского лозунга «советская власть плюс электрификация всей страны». Конечно же, диалектика не есть только учение о противоречиях.

Зороастрийский и манихейский дуализм или классическое учение дальневосточной традиции о двух началах инь и ян – это тоже учение о противоречиях, но в них нет никакой диалектики. Потому что диалектика есть учение не просто о противоречиях, но о поступательном развитии через противоречия. Кстати говоря, в политической теории такая подмена диалектики циклическим замкнутым дуализмом уже совершалась, и наиболее характерна она для маоизма. Это, казалось бы, чисто теоретическое недопонимание тов. Сорникова не замедляет проявиться в его статье практически.
Вот, тов. Никитин ставит вопрос о применимости трудовой теории стоимости к реалиям постиндустриального общества: «Трудовая теория стоимости здесь не действует, здесь цена зависит от вложенной в товар информации. <...> Виртуальный мир — это мир абсурда, искусственно созданный угнетателями для превращения человека разумного в недочеловека с животными инстинктами, в обессмысленного зомби, находящегося под постоянным информационным гипнозом». Действительно, если понимать под трудом «классический» механический труд, то есть физический труд, вложенный в создание материального вещественного продукта, то тов. Никитин совершенно прав. В современном обществе потребления цена на одну и ту же вещь может различаться в тысячи раз в зависимости только от престижности товарного знака, сформированной рекламой, модой и социальным внушением. Классическое представление о трудовой теории стоимости – тезис. Отрицание этой теории на основе приведённого выше наблюдения – антитезис. Каков следующий шаг? Синтез – возвращение к трудовой теории стоимости на более высоком уровне понимания, с включением в рассмотрение трудовых затрат не только на создание вещественного продукта, но и на внедрение в массовое сознание связанного с этим продуктом рекламного образа. Не будем подробно останавливаться на этом вопросе, т.к. это тема отдельной статьи, нами уже подготовленной и опубликованной (С.А. Строев «Теория трудовой стоимости и постиндустриальное общество»). Для нас сейчас важно то, что с точки зрения диалектики меткое наблюдение, сделанное в статье тов. В.С. Никитина – это совершенно необходимый шаг в развитии теории стоимости. С точки зрения диалектики, отрицание отрицания должно выводить на новый уровень понимания трудовой теории стоимости.

Однако тов. Сорников, следуя сформулированному им выше превратному представлению о диалектике как о учении о противоречиях, а не о поступательном развитии через противоречия, совершенно неконструктивно подходит к критике статьи тов. Никитина. Для тов. Сорникова отрицание отрицания оборачивается не выходом на новый уровень понимания, а простым возвращением в исходному тезису. Он пишет: «Придется огорчить В. Никитина: закон стоимости продолжает работать, по-прежнему сущностью капитала являются производство и присвоение прибавочной стоимости, без чего нет и прибыли. Сверхприбыли и спекуляция на фондовой бирже ничуть не отменяют основного закона капитализма. Транснациональные компании придают этому процессу новые, более изощренные формы. Впрочем, о них в статье ни слова. Для В. Никитина важнее поставить под сомнение фундаментальный вывод К. Маркса об исторической миссии рабочего класса».

Да, действительно, теория трудовой стоимости может быть развита таким образом, что будет неплохо работать в постиндустриальном обществе. Но для этого её необходимо развить. Основанные на наблюдениях и фактах сомнения тов. Никитина дают ключ к такому развитию. Они конструктивны уже самим фактом постановки и раскрытия проблемы. А вот констатация тов. Сорникова, хотя и верна с формальной точки зрения, но ничего не даёт для развития нашей теории, ничего не прибавляет к тому, что мы и так знаем из работ классиков. И даже более того, таким образом сформулированная констатация тянет нас назад, уводит от решения поставленной тов. Никитиным теоретической проблемы. Что же касается «миссии рабочего класса», то тут тов. Сорников и с формальной точки зрения не прав. Он повторяет положение классиков догматически, не учитывая того, что истина исторически конкретна, и может быть выявлена только путём анализа наличной социальной реальности в её динамике. К этому вопросу мы, следуя за ходом дискуссии, ещё вернёмся ниже.

Рассмотрим другой пример. Тов. Никитин формулирует свой тезис: «в новой эпохе материальное производство, основанное на трудовой деятельности и породившее промышленный пролетариат, уходит на второй план перед более высоким уровнем производства – производством информации, основанным в большей мере на мыслительной деятельности». Тов. Сорников парирует: «Выходит, производство предметов первой жизненной необходимости уходит на второй план. Невольно вспоминается анекдот о Кашпировском, в котором ему приписывалось обещание кормить народ по телевизору!».
Обратим внимание на то, как тов. Сорников строит своё «опровержение». Съёрничал и сделал вид, будто тут и говорить не о чем, мол всё и так очевидно. И быстренько перешёл к следующему тезису. При этом ни привел никакого ни фактического, ни логического опровержения сформулированного тов. Никитиным тезиса. Такая стилистика ведения дискуссии по серьёзной и важной для Партии теме представляется не слишком конструктивной и уважительной как по отношению к оппоненту, так и по отношению к тысячам читателей «Правды».

А, между тем, что же невероятного в том, что производство предметов первой жизненной необходимости уходит на второй план, если уровень развития производительных сил таков, что оно требует всё меньших затрат труда и количества работников? Или тов. Сорников считает, что стоимость определяется не объёмом общественно необходимого для создания продукта труда, а мерой его жизненной необходимости? Но тогда хлеб должен продаваться дороже алмазов, а воздух – дороже хлеба. Или, быть может, он думает, что историческая роль класса определяется жизненной необходимостью производимых этим классом продуктов? Но тогда тов. Сорникову следовало бы считать гегемоном не рабочий класс, а крестьянство, ведь, что ни говори, а хлеб в качестве продукта потребления насущнее машин и телевизоров.

Если же мы исходим из того, что роль того или иного производства определяется мерой участия в этом производстве трудящихся и совокупным объёмом вкладываемого в него общественного труда, то да – производство предметов первой жизненной необходимости действительно уходит на второй план, а на передний план выходит производство информации.

Рассмотрим ход дискуссии дальше. Тов. Никитин утверждает, что «капитал в погоне за прибылью теперь эксплуатирует человека в большей мере не как производителя, а как потребителя. Экономическое принуждение к труду дополнилось информационным принуждением к потреблению». На это тов. Сорников риторически восклицает: «Можно ли всерьез воспринимать подобные пассажи? Чтобы принудить человека к ненужному или избыточному потреблению, надо обеспечить ему достаточно высокий уровень жизни. Неужели капитализм принуждает безработного питаться деликатесами? В мире около 2,5 миллиарда потребляют жалкий минимум пищи, одежды, жилья, да и то не всегда. А если речь идет о “золотом миллиарде” и тонком слое богатых в остальном мире, то на них не заканчивается человеческое общество».

Следуя логике тов. Сорникова Марксу следовало бы описывать европейский капитализм XIX века не на материале «ничтожной» по своей доле в общем народонаселении Земли Западной Европы, а по «среднему» уровню бескрайней Азии, Африки и Латинской Америки. Да, действительно, в условиях информационного постиндустриального общества живут сейчас главным образом представители т.н. «золотого миллиарда», то есть население наиболее экономически развитых, передовых стран. Но раз мы анализируем этот тип общества, то и нужно обращаться к его материалу.

Можно ли считать общество «золотого миллиарда» единым классом новых капиталистов, основанном на эксплуатации остального человечества? Едва ли. Да, «золотой миллиард» действительно эксплуатирует труд «третьего мира», вывозя промышленное производство в регионы с дешёвой рабочей силой. Но давайте задумаемся: а почему вдруг архитекторы Нового Мирового Порядка, все эти господа из римских и бильденбергских клубов, начали упорно внедрять по всему миру программы контроля над рождаемостью? Что-то здесь не сходится. Если их сверхдоходы основаны на эксплуатации труда народов «третьего мира», то эти суперкапиталисты должны были быть заинтересованы как раз наоборот в увеличении эксплуатируемых трудовых ресурсов! Но они заинтересованы в обратном: в том, чтобы население «третьего мира» сократилось до минимума, оставив им все природные ресурсы своих стран.
Из этого следует, что, хотя «золотой миллиард» и эксплуатирует труд «третьего мира», но эта эксплуатация не является для него жизненно необходимой. Исчезни вдруг в одночасье население «третьего мира» – и социальная структура оставшегося на Земле «золотого миллиарда» изменится не намного. Откат обратно в индустриальное общество будет во-первых, далеко не полным, а во-вторых – временным. Потому, что главный и основной источник социальной структуры этого общества – уровень развития его производительных сил, а не эксплуатация труда остального человечества. Если же «золотой миллиард» стремится держать остальное человечество в нищете, то не потому, что так безжалостно эксплуатирует его труд, а потому, что стремится присвоить себе невосполнимые природные ресурсы всей планеты и не допустить конкуренции в потреблении этих ресурсов. Ресурсы стремительно истощаются. На поддержание уровня потребления одного «золотого миллиарда» – и то уже не хватает. А на шесть «золотых миллиардов» - точно не хватит.
Возвращаясь к статьям товарищей Никитина и Сорникова следует признать, что анализировать явления постиндустриального информационного общества необходимо на материале тех, кто в него входит, а не тех, кто остался за его бортом. А западное постиндустриальное общество действительно одновременно является и обществом потребления, в котором избыточное потребление фактически стало социальной обязанностью. Капитализм в принципе основан на избыточном производстве, производстве сверх необходимого ради извлечения прибыли. Пока он мог расширяться – проблема решалась за счёт освоения новых рынков. Но сейчас, когда вся планета освоена, у капиталистической системы нет иного пути спастись от коллапса перепроизводства, как повышать и повышать уровень потребления, внушая и навязывая соответствующие модели поведения. Так что и в этом вопросе прав тов. Никитин. Другое дело, что стремительное истощение природных ресурсов диктует современному капитализму требование в рамках общества потребления переносить акцент с потребления материальных товаров на потребление трудоёмкой, а потому капиталоёмкой информации.

Наконец, мы вновь возвращаемся к ключевому практическому вопросу, которым, собственно, и вызвана к жизни вся дискуссия – вопросу о социальной базе коммунистического движения в новых условиях. Мы уже отмечали выше, что кризис и общее отступление коммунистического движения не только в России, но и в мире в целом имеет объективную историческую причину. Причина эта – распад основной социальной базы, на которую коммунистическое движение было ориентировано начиная с самого своего возникновения – рабочего класса в целом и промышленного пролетариата в первую очередь. В.С. Никитин в своей статье не даёт окончательного ответа по этой проблеме. Но и то уже важно, что он ставит этот вопрос, раскрывает важность проблемы, приглашает коммунистов к теоретическому поиску в этом направлении. И вновь мы видим, что тов. Сорников, к сожалению, напротив, занимает неконструктивную позицию, стремясь не разрешить проблему по существу, а создать иллюзию, будто её попросту не существует: «Но важно же коммунисту понимать, что рабочий класс, то есть наёмный персонал, непосредственно занятый производством материальных благ, по-прежнему остается ведущей силой, способной, объединившись вокруг марксистской партии, завоевать политические высоты, “организовать себя в государство” (В. Ленин) и построить общество, которое начнет целенаправленно с помощью “передовой теории” (“торжество разума!”), оплодотворяемой общественной практикой, овладевать условиями своего существования. То есть именно пролетариат (и не только физического, но и умственного труда) может спасти человеческую цивилизацию. А то, что сегодня рабочий класс дезорганизован, деморализован, заражён мелкобуржуазной психологией и антикоммунизмом, совсем не означает, что без него можно обойтись».
Читаешь – сплошной набор «правильных» слов, глухой забор непробиваемых агитационно-пропагандистских штампов. Но начинаешь вдумываться в смысл приведённых определений – и вся ткань этого агитпропа буквально расползается по швам.

Рабочий класс, тов. Сорников определяет как «наёмный персонал, непосредственно занятый производством материальных благ». Допустим. Что такое «материальные блага»? Совокупность товаров и услуг. Услуги – это тоже материальное благо. Парикмахер своим трудом создаёт какое благо – материальное или духовное? Ясное дело, что материальное. По Сорникову получается, что парикмахер – рабочий (если, конечно, он не владелец парикмахерской, а наёмный работник в ней)? Врач-хирург создаёт материальное благо или духовное? Значит, и он по определению тов. Сорникова – рабочий. Не утратили ли мы при этом тогда вообще смысл слова «рабочий», следуя данному определению?
Смотрим дальше: «рабочий класс, <...> остается ведущей силой, способной, объединившись вокруг марксистской партии, завоевать политические высоты, <...> овладевать условиями своего существования. То есть именно пролетариат (и не только физического, но и умственного труда) может спасти человеческую цивилизацию. А то, что сегодня рабочий класс<...>». Явно у тов. Сорникова совершенно смешиваются два понятия: «рабочий класс» и «пролетариат». Он начинает говорить об одном, но перескакивает на другое и обратно, хотя сам же и признаёт отличия между этими понятиями. Сам же он и указывает, что рабочий класс определяется непосредственно занятостью производством материальных благ, в то время как пролетариат может быть не только физического, но и умственного труда.

Справедливости ради в защиту тов. Сорникова следует сказать, что корни такого смешения мы видим в Большой Советской Энциклопедии, которая определяет рабочий класс при капитализме как «класс наёмных работников, лишённых средств производства, живущих продажей своей рабочей силы и подвергающихся капиталистической эксплуатации (пролетариат)», а пролетариат как «один из двух основных классов буржуазного общества; класс лишённых собственности на орудия и средства производства наёмных рабочих, единственным источником существования которых является продажа ими своей рабочей силы капиталистам». То есть БСЭ тоже смешивает и фактически отождествляет эти два понятия.

Такое отождествление рабочего класса и пролетариата в рамках марксистской теории могло быть терпимо в первой половине XX века, когда действительно основную массу работников, не имеющих собственных средств производства и продающих только свой наёмный труд, составляли промышленные фабрично-заводские рабочие. А если и говорилось о «сельскохозяйственных рабочих», то и здесь речь шла о людях, продающих свой физический труд. Но никогда в понятие «рабочий класс» не включалась категория людей, продающих свой интеллектуальный труд. Для этой социальной группы в Советском Союзе существовало понятие «трудовая интеллигенция». Более того, несмотря на формальное определение БСЭ, часто указывалось, что пролетариат – это не просто рабочий класс, но наиболее обездоленная, а потому и наиболее революционная его часть. К примеру, высококвалифицированный рабочий даже в капиталистическом обществе XIX – начала XX века мог быть весьма обеспеченным человеком. Его труд не был простым механическим трудом, а включал в себя сложные навыки, и выступал, таким образом, как неразрывная совокупность труда физического и умственного. Соответственно и оплата была достаточно высокой, и, хотя такой рабочий не владел частной собственностью на средства производства, но владел достаточно значительной личной собственностью. Хотя он и подвергался эксплуатации, но эксплуатация эта имела умеренные формы, и о таком рабочем никак нельзя было сказать, что ему «нечего терять кроме своих цепей». Соответственно, эта категория трудящихся, хотя и несомненно была частью рабочего класса, но тоже не включалась в число пролетариата, а определялась как «рабочая аристократия» и занимала промежуточное положение между промышленным пролетариатом и трудовой интеллигенцией.

Таким образом, получается, что, хотя и в неявном виде, но понятие пролетариата определялось не только по отношению к собственности на средства производства, но и по отношению к собственности вообще, в том числе и личной собственности. Это, впрочем, хорошо согласуется с исходным значением слова «пролетарий», восходящим к обществу Древнего Рима и означающим буквально «владеющий только собственным потомством».

Однако сейчас, для того чтобы иметь возможность анализировать общественные процессы с точки зрения классового анализа, нам необходимо уяснить суть понятий, не смешивать их и не подменять. Действительно, в новую постиндустриальную эпоху основным трудящимся эксплуатируемым классом становятся наёмные работники, производящие информационные ценности, не обладающие собственностью на средства производства и продающие только свой интеллектуальный труд, свою способность к сбору, переработке или распространению информации. Эти люди несомненно не относятся к числу рабочего класса. Рабочий класс как промышленный (заводской и фабричный), так и сельскохозяйственный в силу развития производительных сил поступательно сокращается, теряет классовое сознание и субъектность, превращается из ведущего класса в социальную прослойку. Кроме того, по мере того, как он сокращается численно, буржуазии становится всё легче прикормить его. Современные промышленные рабочие – и это надо понимать – это достаточно обеспеченные люди, более обеспеченные, чем низы трудовой интеллигенции. Отсюда и классовое сознание современных рабочих, весьма далёкое от сознания рабочего пролетариата, который действительно находился на грани физического выживания и мог потерять только свои цепи.
Очевидно, что ведущей силой социалистической революции в постиндустриальном обществе будут не промышленные рабочие, а производители информационных ценностей. Но для того, чтобы работать с этим новым классом нам, коммунистам, жизненно необходимо понять, в чём состоит качественное его отличие от того класса, с которым мы имели дело в прошлом и позапрошлом столетиях.

Во-первых, этот класс не является в собственном смысле «пролетариатом умственного труда» по той же причине, по какой пролетариатом не была рабочая аристократия. Он не владеет собственностью на средствами производства, но не лишён личной собственности. Буржуазия несомненно присваивает часть создаваемого этим классом прибавочного продукта, но практически никогда (по крайней мере в развитых странах) не доводит дело до того, чтобы оставлять трудящемуся средств только на поддержание физического выживания. Современные производители информации в целом не являются нищими, хотя и среди них можно выделить беднейшие, наиболее обездоленные слои.
Во-вторых, важнейшим фактором революционности рабочего класса было то, что сам характер крупного фабрично-заводского производства, требовал высокой концентрации рабочей силы, высокой организованности и дисциплины труда, воспитывал у рабочих дух коллективизма и солидарности. Напротив, характер информационного производства не способствует концентрации производителей информации и выработки у них коллективистского классового сознания. Рядовой производитель информации работает не в спаенном коллективе крупного завода, а в небольшом коллективе своей лаборатории, фирмы, группы, зачастую по свободному графику. При этом большинство задач он выполняет индивидуально. Поэтому и сознание такого трудящегося гораздо более склонно к индивидуализму. Это обязательно необходимо учитывать, и не переносить бездумно на трудящихся новой формации стачечно-маёвочные методы и подходы, бывшие эффективными для класса с иным социальным бытием и сознанием. Именно здесь, в разобщённости и атомизации общества, кроется причина краха классических политических партий, сформированных в условиях индустриального общества и являющихся его институтами.
С другой стороны, трудящиеся нового класса обладают более высокой субъектностью, более высоким уровнем индивидуального самосознания. В этом положительная сторона их индивидуализма. Плохо и неохотно организуясь в классические массовые движения с вертикальной иерархией, они зато легче и быстрее способны формировать координационные структуры сетевого типа, в том числе используя возможности интернета. Такие сетевые координационные структуры потенциально в перспективе могут стать гораздо более эффективными, чем классические пирамидально организованные массовые партии и движения. Это тоже необходимо учитывать, если мы хотим приспособиться к новой реальности, а не заниматься симуляцией и имитацией политической деятельности.

Несложно заметить, что все массовые партии и движения патриотической оппозиции 90-х режим уничтожил одним и тем же простым способом: верхушечным расколом. Либо верхушка партий была с самого начала подставной и сработала как мина замедленного действия, либо в некоторый момент её взяли под контроль, сыграв на амбициях и личных слабостях лидеров. До тех пор, пока партии начинаются с вопроса «кому же довериться?» и строятся по принципу «стадо и пастух», – до тех пор они будут оставаться средством контроля и манипуляции. Нужно переходить к принципиально новому типу организации по типу координационной сети активистов, в которой каждый "узел" или "сегмент" может при необходимости действовать автономно. Начинать надо не с лидера, а с определения собственной политической позиции, собственных критериев оценки событий. Исходя из этого, определять цели и задачи собственной борьбы. Уже в ходе этой борьбы налаживать координацию с единомышленниками, заводить контакты, позволяющие повысить эффективность борьбы и получить доступ к необходимым для неё ресурсам. И только после этого можно осваивать коммуникативные каналы и материально-технические ресурсы действующих партий, всякий раз исходя из намеченных целей борьбы, а не из корпоративных интересов партийных бюрократий. При этом ни в коем случае не замыкаться в рамках районных и городских парторганизаций, но в первую очередь создавать горизонтальные связи, как внутрипартийные, так и межпартийные. Организованную по такому принципу сеть практически невозможно расколоть, а воздействовать на неё манипулятивными средствами довольно сложно.

Наконец, необходимо учитывать то, что наша страна далеко не входит в число развитых стран постиндустриального информационного общества. Более того, последние 16 лет мы не просто отстаём в развитии, но и стремительно откатываемся назад, превращаемся в сырьевую колонию. Российская деиндустриализация имеет совершенно иную природу, чем деиндустриализация ведущих развитых стран пресловутого «золотого миллиарда». Там она связана с выходом на более высокий уровень развития производительных сил, в то время как у нас – с их стремительной деградацией. В политике путинского режима просматривается очевидное стремление редуцировать всё экономику страны до инфраструктуры Большой Нефтяной Трубы. А экономике Большой Трубы наука и развитая технология не нужны. Поэтому правительство руками г-на Фурсенко проводит совершенно сознательную и целенаправленную политику уничтожения отечественной науки и системы всеобщего среднего и массового высшего образования.
Из этого следует, что экономическая и социально-политическая ситуация в России качественно отличается от ситуации в развитых странах информационного общества. Там производители информации действительно становятся массовым и фактически основным трудящимся эксплуатируемым классом. Поэтому, по-видимому, развитие западного (европейского, возможно, что и северо-американского) коммунистического движения будет носить преимущественно классовый характер и отражать интересы и формы самоорганизации этого класса.
В России, как и в странах «третьего мира» в целом, наблюдается иной процесс. Наше население с точки зрения Нового Мирового Порядка оказалось вообще лишним. Его эксплуатация развитым странам экономически невыгодна. Развитым странам желательно было бы вообще очистить территорию от этого населения, являющегося препятствием и потенциальной угрозой для полного присвоения недр, запасов полезных ископаемых и, в особенности, источников энергии (нефти и природного газа). Зачистить территорию от населения путём прямого непосредственного уничтожения новые властители мира не решаются: это чревато возможностью неконтролируемого развития событий, особенно учитывая остатки советского стратегического ядерного оружия. Поэтому выбран иной путь – постепенная редукция населения за счёт сокращения рождаемости и повышения смертности. Пока этот процесс идёт, остающиеся население (особенно в крупных городах) во избежание социального взрыва необходимо поддерживать на определённом уровне жизни, уделяя некоторую долю сверхдоходов от стремительно разграбляемой нефти.
Этим определяется социальная структура современного российского общества. Минимум созидательной трудовой деятельности и максимум имитации. В крупных городах на одного действительно работающего приходится несколько тех, кто по современному выражению «крутится». Но даже производительная деятельность в основном связана со сферой услуг. По сути вся современная российская «экономика» – это система распределения брошенных населению крох с нефтяного пирога. Отсюда и полная социально-классовая аморфность. Общество крайне деклассировано, деидеологизировано. Рабочий класс в результате разгрома национальной промышленности до крайности сокращён, дезинтегрирован и дезорганизован. Причём чем дальше – тем более дезорганизован. Но и новый класс производителей информации в отличие от передовых стран не складывается.
Что из этого следует? Из этого следует, что в России освободительное движение не может развиваться на чисто классовой основе. Массовой силой социальной революции в России призван стать не конкретный подвергаемый эксплуатации класс работников, а подвергаемое геноциду деклассированое в массе своей население. Поэтому и сопротивляться это население будет опираясь главным образом не на самосознание эксплуатируемого класса, а на самосознание уничтожаемой нации. Как совершенно справедливо указывается в специальном постановлении Х Съезда КПРФ по русскому вопросу «Политический режим своими действиями создает объективные предпосылки для новой социалистическая революции в России. Но в современных условиях она может состояться только как результат национально-освободительной борьбы русского народа, объединяющего вокруг себя все остальные народы нашей страны. Такая национально-освободительная борьба в силу наших исторических и национальных особенностей будет неизбежно носить антибуржуазный, антикапиталистический, антиглобалистский характер». В Политическом отчете ЦК КПРФ Х Съезду КПРФ в этой связи отмечается, что «в этих условиях российские коммунисты должны как можно быстрее освоить новое идеологическое пространство народного, пока еще стихийного “русского социализма”. Возглавить это движение, придать ему научную обоснованность, политическую целеустремленность, организованность, боевитость и силу». Эту же линию на неразрывность социальной и национально-освободительной борьбы подтвердила состоявшаяся 6 апреля 2006 года в Москве Всероссийская научно-практическая конференция «Коммунисты и русский вопрос».
Обращаясь к работам классиков марксизма-ленинизма, мы видим, что они всегда исходили не из абстрактных понятий, а из социально-классовой конкретики. Нигде у классиков нет рассуждений об абстрактном «национализме вообще» или «интернационализме вообще». Классики говорят о совершенно конкретном пролетарском интернационализме, и совершенно конкретном буржуазном национализме. Только в таком аспекте имеет смысл ставить вопрос: что работает на осуществление социалистической революции – и что работает против неё. Если кардинально изменились условия (а это именно так!) – значит мы должны кардинально изменить наши средства, в том числе и идеологические. Потому что верность коммунистическим принципам означает верность прежней цели, а не мертвым фразам и цитатам.
Ленин в своей статье «О праве наций на самоопределение» подчеркивал, что всякое национальное требование должно оцениваться под углом классовой борьбы. Ленин определяет позицию по отношению к национализму угнетённого народа диалектически: «Поскольку буржуазия нации угнетенной борется с угнетающей, постольку мы всегда и во всяком случае и решительнее всех за, ибо мы самые смелые и последовательные враги угнетения. Поскольку буржуазия угнетенной нации стоит за свой буржуазный национализм, мы против». Ленин допускает возможность ситуативного союза даже и с буржуазным национализмом угнетённой нации, если этот союз способствует национальному освобождению: «Учесть наперед все возможные соотношения между буржуазными освободительными движениями угнетенных наций и пролетарским освободительным движением среди угнетающей нации – вещь невозможная» «мы не можем ручаться за тот или иной путь национального развития, мы через все возможные пути идем к своей классовой цели».
Является ли русская нация сегодня угнетенной? Несомненно. Более того, она является не просто угнетенной, она подвергается целенаправленному геноциду. Почти по миллиону в год убывает. А освободившееся пространство компрадорская буржуазия заселяет кем? Конечно, дешевой рабочей силой, мобилизованной из азиатского зарубежья. Итак, вот наше коммунистическое отношение к русскому национализму. Постольку, поскольку этот национализм является борьбой угнетённого русского народа за свое освобождение – мы должны его поддерживать. Постольку, поскольку он оказывается орудием классовых интересов буржуазии, орудием подавления и закабаления трудящихся, постольку мы должны ему противодействовать. Следовательно, наша задача сформировать такое национально-освободительное движение, которое не было бы по своей сущности буржуазным.
Может ли быть небуржуазный национализм? У Ленина мы не найдем упоминания о таком национализме. И это понятно: Ленин работал в условиях индустриализации и роста классового сознания. Ответ мы должны искать в анализе тех стран, которые совершали революции в сходных с нами условиях деиндустриализации и фактической колонизации. И мы находим такой ответ, в частности, у Эрнесто Че Гевары, который пишет в первой главе своей книги «Партизанская война»: «Что касается Алжира, то великая идея арабского национализма экономически обосновывается тем, что почти вся обрабатываемая земля Алжира находится в руках одного миллиона французских колонистов. В некоторых странах, например в Пуэрто-Рико, где географические особенности не позволили начать партизанскую борьбу, идея национализма, подогреваемая дискриминацией местного населения, зиждется на стремлении крестьян (во многих случаях крестьяне уже превратились в пролетариев) вернуть землю, отнятую у них американскими захватчиками. Эта же ведущая идея, хотя и по-разному, воодушевляла мелких землевладельцев, крестьян и рабов восточных поместий Кубы, которые в период освободительной войны 30-х годов сомкнули свои ряды, чтобы совместно защищать право на землю».

Каковы же выводы? По-видимому, следует ожидать, что социалистическое движение в ведущих странах, поднявшихся на уровень информационной цивилизации, и в странах, отброшенных в своём развитии вспять до уровня сырьевых колоний, будет носить различный характер. В странах «золотого миллиарда» основой нарождающихся новых коммунистических отношений являются главным образом общественные силы, выступающие за свободу копирования и распространения информации, за ликвидацию ограничений авторского права. Эти движения уже реализуются как в формально «деструктивных» и нелегальных («пиратство», «хакерство»), так и в полностью конструктивных и легальных формах («open source», Wiki). Там борьба новых коммунистических отношений со старыми капиталистическими будет, возможно, иметь относительно мирный характер. В странах «третьего мира» (и отброшенной до их уровня России) социалистическое движение может осуществляться только через национально-освободительную революцию, с опорой на национальное самосознание и самоидентификацию и путём непосредственного революционного насилия. В рамках этого общенационального освободительного движения должно произойти объединение всех трудящихся слоёв – рабочих, трудовой интеллигенции, крестьян, военных, мелких трудящихся частных собственников и рядовых работников всевозможных фирм и офисов, а также студенчества и учащихся, пенсионеров, безработных и мелкой буржуазии. Новый постиндустриальный класс производителей информации в России, в отличие от Запада, в силу своей неразвитости и численной ничтожности не сможет сам по себе составить социальную базу социалистического движения. Однако, он может выступить в роли активного авангарда и катализатора в налаживании координации, в формировании сопротивления, организованного по сетевому принципу.