Про национализм в наше время сказано и написано немало. Одни говорят, что национализм – первое и главное политическое чувство человека. Любить свой народ также естественно, как любить своих родных, свою семью, а национализм – выход этого обычного человеческого чувства на следующий иерархический уровень. С этого выхода, то есть с национализма, начинается социализация человека и его приобщение к политике. Отсутствие же национализма говорит об ущербности человека, о том, что в его природе изначально не хватает любви и на более низших ступенях.
Другие уверяют, что национализм неизбежно предполагает неприязнь к лицам других национальностей, необоснованное возвеличение своего народа над всеми другими. Что словами о любви к родине националист лишь прикрывает свою истинную человеконенавистническую сущность: создать этнократическое государство, в котором будет, с одной стороны, повелевать раса избранных, раса господ, и, с другой, повиноваться угнетаемое большинство (меньшинство), которое по каким-то параметрам не вошло в верхний слой.
При этом обе стороны упрекают друг друга в подмене терминов. Первые говорят, что их оппоненты безосновательно приписывают им идеи нацизма, что возвеличение своего народа над другими называется словом «шовинизм», а вовсе не национализмом. Вторые – что для любви к своему народу есть емкое и понятное слово патриотизм, а национализм – это уже из другой оперы, оно уже не объединяет, а наоборот, разъединяет граждан одной страны, сеет между ними рознь.
Для России важность вопроса о разумном соотношении патриотизма, национализма, интернационализма и прочих подобных «-измов» вызвана реальным наличием множества исторически обусловленных уровней коллективного самосознания. Необходимо разобраться в их происхождении.
ГОСУДАРСТВООБРАЗУЮЩИЙ НАРОД
Потребность в коллективной самоидентификации возникает при массовом контакте (мирном или враждебном) с другой общностью людей. Так на заре истории возникали племена и народы (этносы). Позднее большая часть из них оказывалась включенной в большие государственные образования, созданные, главным образом, каким-то одним, господствующим этносом. В таких государственных образованиях, если только включаемый народ не оказывал ожесточенного сопротивления своему «включению» и не бывал вследствие этого истреблен или насильственно ассимилирован, он сохранял свое этническое самосознание. Постепенно происходило осмысление своего места в новой полиэтничной структуре большого государственного образования.
Так происходило и в России, в которую большинство нерусских народов были включены не путем прямого завоевания, а путем покорения государства, прежде господствовавшего над данными народами. Так, большинство народов Поволжья оказались в составе России благодаря падению Казанского ханства – один государствообразующий народ, татары, сменился для них другим, русскими. То же было в Западной Сибири, в Прибалтике, в Закавказье.
Не следует, конечно, впадать в идеалистическое преувеличение, свойственное многим нашим историкам, особенно советской школы, и утверждать, что военное покорение малых народов почти не играло роли при создании великой Русской державы до Тихого океана. Отнюдь нет, русские всегда были весьма воинственным народом. История сохранила этому немало свидетельств, начиная еще от славянской колонизации нынешних центральных областей России, населенных прежде балтскими и финно-угорскими племенами.
Если, например, расширение России на юг, до Черного моря, еще можно объяснить необходимостью ликвидировать постоянную угрозу, исходившую от крымчаков, то покорение Восточной Сибири, откуда русским никто не угрожал, было актом элементарной экспансии. Если бы русская колонизация ограничивалась только потребностями активной обороны, то после разгрома царства Кучума русские остановились бы на Енисее. Ан нет, пошли дальше, наложили ясак на всех сибирских инородцев. Так что, свой колониализм, пусть и не заморский, а сухопутный, был и у нас, и в этом смысле русские ничем не хуже других европейских народов, создавших в своей истории великие державы.
ЦВЕТУЩАЯ СЛОЖНОСТЬ ИМПЕРИИ
В России, как во всякой другой Империи, существовала иерархия сословий, народов и территорий. Помимо различия в типах элементов, встроенных в иерархию, сама иерархия была двухконтурной: не только социально-экономической, но и духовно-политической.
Поясним эту «цветущую сложность» хотя бы на таком примере. В XIX столетии основная масса средне-волжских татар, исповедовавших ислам, живя чересполосно с православным населением, управлялась на общих основаниях властями Империи. В то же время, в отличие от основной массы русского населения, татары-мусульмане не подлежали рекрутской (а позже – всеобщей воинской) повинности и в социально-экономическом отношении находились в более привилегированном положении, чем русские крестьяне. С другой стороны, татарской мусульманской знати в высших кругах Империи практически не было, хотя в них было немало татарских родов, некогда принявших Православие. Православная церковь, к которой принадлежали большинство русских, пользовалась правами первенства перед остальными вероисповеданиями. С политической точки зрения православные русские, таким образом, находились на более высокой ступени иерархии, чем татары-мусульмане (были еще и крещеные татары, в правовом положении ничем от православных не отличавшиеся). Хотя, как видим, в положении основной массы населения такое превосходство ни в чем не выражалось.
Такие сложные отличия в правовом положении различных слоев населения Империи формировались столетиями и воспринимались совершенно естественно до тех пор, пока в эпоху капитализма не возросли многократно трудовые миграции и контакты разных групп населения. Тогда сложившиеся формы группового сознания пришли в противоречие с новыми реалиями.
Мы говорим именно о «групповом сознании» различных сословных и вероисповедных групп в период Империи, а не об этническом сознании. Самосознание «русские крестьяне (хрестьяне)» было самосознанием сословия, самого многочисленного в Империи и сознававшего эту свою многочисленность. Его архаичность выражалась в том, что себя это сословие обозначало и как единственный «русский мiр», над которым возвышается один Царь, а все прочие сословия, в том числе и русские, оно воспринимало как нечто внешнее (и часто чуждое) по отношению к мiру (и Царю). В то же время внутри русского этноса были такие самоидентификации, как казаки, староверы разных толков, то есть сословные или конфессиональные отождествления преобладали. Понятие о «русском народе» как о некоем едином целом, причем целом, обладающем политической субъектностью, зарождалось только в интеллектуальных кругах. Слово «русские», без уточняющих предикатов, относилось обычно ко всем подданным Империи.
РУССКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ ПРОТИВ… РУССКИХ
Понятное дело, что национальное самосознание в конце XIX – начале ХХ вв. значительно быстрее проявилось у некоторых нерусских народов. Они не были столь многочисленны, как русские, внутренние сословные различия были не столь сильны, поэтому выработанные их национальной интеллигенцией идеи гораздо быстрее были усвоены этими народами. Неудивительно, что революция 1905-07 гг. была воспринята многими русскими из высших слоев общества как инородческий натиск на русскую государственность. Тогда-то как охранительная реакция оформился русский национализм (принявший по политическим условиям того времени монархический облик). Но он затронул в основном только культурные верхи русского общества, для массы же русского крестьянства и русских рабочих он остался неактуален.
Поэтому революция 1917 года, главной движущей силой которой выступили русские трудящиеся, к которым примкнули руководимые своей национальной интеллигенцией нерусские нации, направленная против высших сословий, русских или в значительной степени русифицированных, была оценена многими представителями этих сословий как уничтожение в первую очередь инородцами ценностей русской государственности и русской культуры. Эта оценка стала господствующей в Белом движении, перекочевала с ним в эмиграцию и до сих служит одним из главных историософских мифов о революции.
Для простого же русского мужика многое из того, что защищали тогда высшие слои русского общества, не представляло никакой ценности. Взять хотя бы Православие. Как мы видели, первенствующее положение Православной Церкви на положении этого самого мужика никак не отражалось в лучшую сторону. Церковь как институт, благодаря этой ее принадлежности к привилегированной верхушке, воспринималась им как еще один эксплуататор, как явление, чуждое «мiру». Поэтому революция, подчеркнуто толерантно отнесясь к другим вероисповеданиям (до которых русскому мужику, этому главному действующему лицу революции, просто не было никакого дела), приняла также отчетливо выраженный антицерковный характер.
ОТ ЛЕНИНА К ПУТИНУ: ФАНТОМЫ «НАЦИОНАЛЬНОГО СОЗНАНИЯ»
Большевики, укрепившись у власти, повели курс на т.н. «нациестроительство»: формирование атрибутов национальной государственности и национального самосознания у народов бывшей Империи. А творцом и выразителем этого самосознания советских наций должна была стать формируемая национальная интеллигенция. В этой политике было только одно принципиальное исключение – русские. Русским не полагалась ни своя национальная республика, ни своя интеллигенция, кроме интернациональной – советской. Большевики прекрасно понимали, что, даже взращенная в советских условиях, интеллигенция – выразительница русского национального сознания – неизбежно станет конкурентом исповедующей интернационализм верхушке компартии. Даже Сталин, первоначально (в 1920-е гг.) предлагавший создать Русскую республику, впоследствии, несмотря на риторические реверансы в адрес русского народа, полностью воспринял эту ленинско-бухаринскую линию. Это отчетливо выразилось в репрессиях по «Ленинградскому делу» после войны против партийных руководителей, желавших поднять реальный статус русского народа и РСФСР в Союзе.
Неудивительно, что в позднесоветское время практически все народы СССР обладали развитым национальным самосознанием и крепкой, сплоченной национальной интеллигенцией, которая открыто, исповедовала националистические взгляды. Все народы, кроме русского. Никакому другому народу не оказалось в такой степени свойственно искусственно навязывавшееся сверху обозначение «советский». Общегосударственное, общесоюзное сознание превалировало над национальным. Это и выразилось в том, как происходило становление суверенной РФ на фоне распада СССР. Сам факт отделения РФ ничего в положении русских не изменил, просто на место слова «советский» встало столь же безликое обозначение «россиянин». И по-прежнему русские как этнос остаются аморфной центробежной массой, рассеянной по огромному пространству, на котором крепкими оплотами национальной (притом зачастую откровенно этнократической) государственности высятся одни лишь «республики в составе РФ». А т.н. русская (вернее – русскоязычная) интеллигенция является в своем большинстве проводником взглядов, отвергающих не только русский национализм, но и субъектность русского народа как такового.
Из столкновения со скрытыми и явными рецидивами дискриминации русских рождаются различные формы стихийного русского национализма. Наиболее дремучие находят выражение в копировании внешних атрибутов нацизма и во враждебности ко всем подряд, без разбора, «чуркам нерусским». Говорить о дремучести позволяет именно факт архаичности такого самосознания, являющегося атавизмом глухой деревенщины, внезапно перенесенной в современный мегаполис и столкнувшейся здесь с шокирующей мультикультурностью. В появлении такой формы сознания нет ничего необычного, ведь урбанизация в России продолжается до сих пор. Есть в этом направлении и свои «интеллектуалы», делающие на нем политический гешефт. В то же время оппоненты русского национализма старательно выпячивают данное направление на первый план, пытаясь выдать эту маргинальщину за весь русский национализм как таковой.
Что касается сознательных направлений русского национализма, в рамках которых делаются попытки создания действительно русской, без рабского подражания иноземщине, национальной идеологии, то здесь существует извечная дилемма между этноизоляционизмом и державностью (имперскостью). Во многом, именно нерешенность этой дилеммы мешает оформлению полноценного националистического русского движения.
ПОЧЕМУ НАМ НЕ ГОДИТСЯ «РОССИЯНСТВО»?
Как мы уже говорили, Россия – страна «цветущей сложности» различных этнических, субъэтнических и конфессиональных групп населения, иной раз не совпадающих с делением, принятым в этнографии. Полтораста лет интенсивной модернизации и «всесмешения» (при капитализме, социализме и опять капитализме) не убили эту сложность, но, напротив, заострили некоторые грани межгрупповых взаимоотношений, о которых раньше и не подозревали. Некоторые из этих граней режут ткань государственности и могут привести к ее тотальному разрыву. И, как средство смягчить остроту углов, возникает идея «российской общегражданской нации».
По существу, это не что иное, как калька с французского «êtat-naçion» – государство-нация. Но французская, как и почти все другие европейские нации, образовалась из этнически родственных элементов, полностью ассимилировав при этом некоторое количество элементов этнических не столь родственных (эльзасцы, лотарингцы, бретонцы), но культурно близких. Поэтому в большинстве стран Европы нет противоречия между понятиями нации как общности граждан одного государства и нации как лингвистической общности. Там же, где, как в Великобритании или Испании, сохранилось несколько крупных народов, мы видим, что они стремятся оформить себя как политические нации. Рано или поздно это, видимо, все-таки закончится провозглашением национальных государств Шотландии, Уэльса, Каталонии, Басконии и т.д.
Итак, в модели государства-нации один этнос все равно выступает как доминирующий и ассимилирующий. Но всякая ассимиляция имеет свои естественные этнокультурные границы, с чем столкнулись и сами французы, попытавшись интегрировать в себя выходцев из своих бывших африканских колоний. Пример Франции наглядно показывает, что и в России, исторически сложившейся из народов не только разных культур, но и разных рас, такая модель принципиально неосуществима. Тем более, что доминирующий этнос здесь и не предполагается. Таковым мог бы выступать только русский народ, но об этом никто речь не ведет. Да это и невозможно и ненужно: чтобы русские растворили в себе абсолютно все народы России, при этом утеряв какие-то свои особенности.
Итак, российское общегражданское самосознание может ложиться только поверх уже имеющегося этнического самосознания народов России, не подменяя и не отменяя его. Тогда этакое «россиянство» выступает уже просто как символ политической лояльности, аналогичный верноподданству Императору или верности идеалам социализма. Очевидно, что «россиянство», понимаемое просто как принадлежность к «многонациональному народу Российской Федерации», не может служить в такой же степени объединяющим фактором, как два ранее названных.
Утверждать разные по расе, языку, вере и культурному развитию народы в лояльности одному государству может только Великая Идея – идея Богом поставленного Монарха, идея всемирной революционной миссии или что-то другое, столь же высокого уровня.
Выдвинув это здесь как тезис, требующий особого разбора в отдельной статье, двинемся дальше по интересующей нас теме.
Россия – полиэтничная страна с абсолютным численным преобладанием русского этноса. Это преобладание, которое многие сейчас называют «этнический баланс», является важнейшей характеристикой жизнеспособности Российского государства. Центробежные процессы в России всегда развертывались, когда относительная численность русских снижалась ниже критического порога, то есть где-то ниже 55%. Так было в истории и Российской Империи, и Советского Союза. Сейчас в России налицо тенденция депопуляции, особенно выраженная у русского народа, каковую депопуляцию некоторые лукавые политики и «эксперты» призывают восполнять за счет миграции. К чему это неизбежно приведет, если вовремя не остановить, долго пояснять здесь уже не приходится.
Совершенно очевидно, что без русских не может существовать Россия как государство. А это неизбежно ставит вопрос о приоритетах национальной политики РФ. Но постановка вопроса в таком духе и есть не что иное, как русский национализм. Таким образом, русский национализм оказывается неотъемлемым условием сохранения России.
Между тем постоянно приходится слышать о том, что-де русский национализм оттолкнет другие народы и приведет к распаду России. Выкрикивающие такое прекрасно знают цену своим словам как дешевой демагогии, но русским националистам стоит задуматься: действительно, где проходит грань, за которой начинается эгоистический этноцентризм?
НАЦИОНАЛЬНОЕ ДВИЖЕНИЕ КАК ПОЛИТИЧЕСКИЙ ПРООБРАЗ ГРЯДУЩЕЙ РОССИИ
Естественно, что русское национальное движение, рассчитывающее на успех, не будет стремиться создавать себе противников по этническому признаку. Наоборот, оно постарается сделать себе как можно больше союзников среди национальных движений других народов России. Наши националисты часто спорят: кого считать русским? Конечно, оптимальной тут видится расширительная трактовка.
При этом под «русскими» не должны пониматься скопом все «россияне», лояльные идее российской великодержавности или даже идее лидерства русского народа. Не следует подходить к вопросам членства в движении с формальной точки зрения: «Вообще-то он татарин, но предан России и человек нашей культуры, так что он, скажем так, русский татарин». Это нонсенс! Пусть татарин остается татарином, а русский русским, и не надо смешивать две ценные сами по себе сущности в непонятно какой коктейль! Гораздо ценнее, если татарин, чечен, карел или представитель любой другой национальности России будет патриотом России, оставаясь при этом патриотом своего народа, чем если он попытается сделаться русским.
Есть, правда, довольно значительная категория граждан, как правило – детей от смешанных браков, не утвердившихся в своей самоидентификации. В отношении таких, чтобы вовлечь их в движение, необходимо всячески делать упор именно на их русскость, показывать, что его смешанное происхождение не делает его подозрительным элементом среди русских националистов. Хотя, как показывает практика, многие из этой категории все-таки выбирают лагерь интернационалистов, отвергающих обе национальные половины своего сознания. Здесь органичную помощь русским националистам могут оказать национальные организации других народов, также не заинтересованные в таких Иванах и Муратах, не помнящих родства. Общими силами создастся такая психологическая атмосфера, в которой ценности сохранения народа займут первое место, а смешанные межнациональные браки станут восприниматься как вызов общественной морали.
Сейчас многие граждане РФ нерусских национальностей структурированы в национальные общества, национально-культурные автономии. Русские националисты заинтересованы, чтобы подобных объединений становилось больше, чтобы они вовлекали в свою орбиту как можно большее число наших соотечественников. Это придаст этнополитическому полю России больше определенности.
Как модель, видится своеобразная федеративная структура движения за возрождение России, в котором, вместе с русским национальным движением, на правах союзников участвуют национальные движения других народов. Нечто подобное, кстати, было в начале ХХ века, когда в федерации с монархическим «Союзом русского народа», куда принимали только православных, выступала монархическая организация мусульман с аналогичной «Союзу русского народа» политической программой. «В единстве – многообразны» или «В единстве – цветущая сложность», «Сохранение и процветание каждой нации есть условие процветания России» – эти и подобные им могут стать лозунгами такого движения в наше время.
Это движение должно уже представлять прообраз будущей политической элиты России. Распределение полномочий внутри движения будет выглядеть моделью грядущих национально-государственных отношений. Все движение структурировано в форме союза доминирующей русской общины с другими национальными общинами снизу доверху. Никаких этнократий на региональном уровне, никаких «национальных республик» в будущем! Это будет уступкой за гарантированный допуск представителей национальностей в руководство движения, а потом – к доле общегосударственной власти. Подобный организм, распределение функций между народами по их свойствам и способностям, имеет свои корни в русской истории, особенно истории предпринимательства. Известно, например, что когда собиралась артель работников, то казначеем обычно брали татарина, так как это считалось гарантией, что казна артели не будет пропита.
Таким образом, при централизованном государственном устройстве, больше отвечающем особенностям России, будет осуществляться федерация непосредственно самих народов как органических общностей при естественном лидерстве более многочисленного народа русского. При этом такая система будет достаточно гибка, чтобы отражать в структурах власти неизбежные в длительном масштабе времени изменения этнического баланса. И, самое главное, в таком национализме нельзя увидеть и тени национальной дискриминации.
Ярослав Бутаков
