Рассмотрим ситуацию с правами человека в СССР. Здесь заключено фундаментальное отличие в понимании и реализации прав граждан в СССР и на Западе. Дело в том, что под правами человека на Западе понимаются не реальные положительные права человека, а лишь их, так сказать, негативное гарантирование.

То есть формальная декларация в законодательных актах и непрепятствование со стороны государства и общества в их посильной реализации индивидуумом. В СССР же под правами человека подразумевалось их положительное гарантирование со стороны государства и общества. Т.е., например, право на жилье гарантировалось государством не в том смысле, что государство не мешает человеку зарабатывать на жилье (и не допускает, чтобы кто-нибудь мешал — а сможет ли он действительно заработать или нет — это уж его личное дело), а в том смысле, что государство гарантирует человеку предоставление жилья в обязательном порядке только по праву гражданства СССР, независимо от его личных заработков. И так со всеми основными правами, в том числе и с правом на жизнь. — Государство никого не оставляет наедине с самим собой, каждому гарантируется право быть полноценным членом общества , а не изгоем безработным — единственное, что может гарантировать более-менее богатое государство при капитализме, да и то не в годы кризиса.

С точки зрения либерального понимания положительная гарантия прав — это недопустимая крамола, неосуществимая на практике и к тому же посягающая на свободу человеческого индивидуума конкурировать с другими такими же за лучшее место под солнцем. С точки же зрения русского народа права человека в своей сущности должны быть эквивалентны нравственным нормам и представлениям о справедливости. Поэтому, когда либеральная советская интеллигенция завела свою волынку о нарушении прав человека в СССР, она и народ подразумевали под этими нарушениями разные вещи. Рассмотрим ,например, такое понятие, как «свобода слова». Чем характеризуется западное либеральное понимание этого понятия? — Известно чем. — Наличием частных средств массовой информации . Есть частные СМИ — есть свобода слова. Нет частных СМИ — нет свободы слова. При этом либералов отнюдь не смущает то обстоятельство, что «свобода слова» в таком понимании на Западе была всегда, так как СМИ на Западе изначально возникли, как частные, в то время как в СССР, разумеется, свободы слова не было никогда , так как там все СМИ были государственные. Да и в царской России СМИ возникли изначально, как государственные. Т.е. за «свободу слова» на Западе никто и никогда особенно и не боролся. Следовательно, частные особенности одной системы устройства жизни приходится объявить с либеральной точки зрения изначально «правильными», а с особенности другой системы жизнеустройства — изначально «неправильными». И подобный, с позволения сказать, подход, их ничуть не смущает. Русских же людей изначально волновал вовсе не частный характер СМИ или государственный, а волновало то, какие это СМИ, говорят ли они правду или лгут. Поэтому либералам пришлось прибегнуть к идеологическому подлогу, утверждая, что частные СМИ по своей природе намного более правдивы, чем государственные, только потому, что они формально независимы от государства. Стоит только негодяю-редактору бывшего советского партийного журнала возглавить частное издание, как это издание конечно же начнет говорить правду и только правду, ничего кроме правды. Пусть даже редактор, как был негодяем и лжецом, так негодяем и лжецом и остался. То, что частные СМИ зависимы от денежного мешка и поэтому, хотя и могут критиковать отдельных политиков и государственных чиновников, но вряд ли могут критиковать своих хозяев — крупных частных собственников, частные корпорации и саму капиталистическую систему — это обстоятельство всячески затушевывалось и затушевывается. На худой конец объявляется, что эта система естественна и незыблима и потому критики особой не заслуживает. Мол, частная собственность — это естественное право, освященное устоями цивилизации и чуть ли не само определяющее эти устои.

Вот на этом подлоге — отождествлении прав человека в русском сознании с всеобщими нравственными нормами — и сыграла наша либеральная интеллигенция, для которой нравственные нормы — надуманная идеалистами фикция, или в крайнем случае нормы, пригодные только в отношении к «своим», но отнюдь не ко всем. И теперь, когда большинство завоеванных советским народом прав оказалось попранным, и сам народ впал в безысходную апатию, наша либеральная интеллигенция не видит в нынешней ситуации каких-либо существенных нарушений прав человека. Напротив, оппозиция в лице, например, КПРФ продолжает настаивать на «свободе слова», на том основании, что ее не пускают на телевизионные каналы донести до народа свои взгляды, в то время как с точки зрения либералов — сейчас полная свобода слова, так как никто формально не запрещает КПРФ иметь собственные СМИ, в том числе и телевизионные каналы. Но это говорит только лишний раз о том, что деятели оппозиции иначе понимают «свободу слова», нежели либералы. Для русского человека свобода слова — это прежде всего возможность говорить правду и быть услышанным. Для человека с либеральным мышлением свобода слова ассоциируется с особым типом устройства общества, при котором организации, поставляющие публичную информацию, находятся в частных руках. Это является необходимым и достаточным условием «свободы слова».

Когда либеральные реформы разрушали устои советской системы, они не могли обойти стороной также и принципы, на которых строилась система правосудия нашей страны. Главным принципом существования судебной системы СССР был принцип поиска объективной истины судом. В СССР судебные органы, будучи включенными в систему органов правоохранительных, имели своей целью не просто рассудить стороны, но и защитить закон и отстоять справедливость. Точнее сказать — «навести порядок» во взаимоотношениях сторон. Отсюда и активная роль суда, не просто арбитра, но и своего рода «следователя», нацеленного на выяснение действительных обстоятельств дела всесторонне и объективно. И если суд в ходе судебного расследования выяснял некие новые обстоятельства, не упоминавшиеся в заявленных сторонами требованиях, он обязан был решать дело с учетом этих обстоятельств, даже если такое решение шло вразрез с интересами сторон и в чем-то ухудшало их положение по сравнению с тем, как оно было до суда. Стороны могли пострадать, зато наводился порядок и торжество справедливости. Таким образом, суд в Советской России воспринимался как общественный институт, призванный обеспечивать в обществе справедливость на основе установления объективной истины. Либералы же, без какого бы то ни было гласного обсуждения в обществе решили поменять принципы функционирования судебной системы страны путем проведения судебной реформы. Эта судебная реформа призвана была ликвидировать прежние русские представления о судебной власти и насадить западное понимание принципов функционирования судов теперь уже в законном порядке.

На Западе же основной принцип судебной системы — это принцип свободной состязательности сторон во время судебного процесса. В суде не ищется объективная истина, а устанавливается лишь формальная истина, которая присуждается той из сторон , которая представит суду и присяжным наиболее убедительные формальные аргументы. При этом сторонам предоставляется полная свобода в распоряжении своими правами на судебную защиту, и суд следит лишь за тем, чтобы реализация этих прав проходила в рамках закона. Либеральная логика примерно такая: не дело суда самому выяснять обстоятельства дела, производить расследование. Для этого есть свои люди — правоохранительные органы (полиция, прокуратура) или заинтересованные стороны. Суд должен только оценить убедительность собранных ими доказательств и проверить их и заявленные требования на формальное соответствие закону. Выход судом пусть даже и в интересах установления истины за рамки дела, очерченные сторонами, означает нарушение свободы сторон самостоятельно распоряжаться своими правами. Свобода любых лиц в распоряжении своими правами на защиту — также один из основных принципов, на которых построено либеральное правосудие. Из признания этой свободы и вытекает принцип состязательности. И этот принцип также охраняется законом в капиталистических странах, нарушать который не имеет право даже суд (точнее, именно и в первую очередь суд не должен его нарушать). И если стороны решили использовать свое право на судебную защиту таким образом, как они это делают в суде, не вправе суд им указывать, как они должны были бы действовать, и не вправе сам действовать за них. Их права — как хотят, так ими и распоряжаются. Хотят указывать только такие обстоятельства — их право, не хотят светить какую-то информацию — их право. Только они и никто другой может распоряжаться их правами и определять, как и в каком объеме они могут их использовать.

На практике уже сейчас в России действует либеральное судебное законодательство, принуждающее суд скрывать от обвинения и присяжных ( там, где действуют суды присяжных) известные ему дополнительные обстоятельства , если только оглашение этих обстоятельств может ухудшить положение обвиняемых. Такой суд и самими судьями, особенно старшего поколения, обладающими советским правовым сознанием, кажется крайне несправедливым и лицемерным. Об этом в современной оппозиционной прессе есть немало материалов, написанных ныне действующими судьями. Уместно здесь напомнить и широко известный эпизод из фильма С. Говорухина “Место встречи изменить нельзя” когда между двумя главными героями произошел принципиальный мировоззренческий спор по поводу того, стоило ли капитану Жеглову подкладывать в карман заведомому вору, вытащенный им у женщины кошелек, который вор вовремя выронил на землю, что лишало милицию формальных доказательств его вины. Помощник и друг капитана милиции Жеглова Шарапов категорически возражает против такой практики, и говорит, что такие действия Жеглова есть формальное нарушение закона, а потому недопустимы. Независимо от того, что в данном конкретном случае без этих действий Жеглова вор бы не сел в тюрьму. Жеглов же говорит, что «вор должен сидеть в тюрьме», и раз Шарапов не сомневается в том, что это действительно вор, так как своими глазами видел, как тот украл кошелек, то какого же черта он возражает против того способа, которым Жеглов упрятал этого жулика за решетку? Здесь перед нами сталкиваются два мировоззрения. Русское и либеральное. Одного больше волнует справедливое воздаяние за грехи, другого больше волнует, по крайней мере на словах, формальное соблюдение законности. Шарапов заявляет, что суд бы вора отпустил, раз у него в кармане не нашлось кошелька. На что капитан Жеглов спрашивает: «И это было бы правильно»? — «Правильно»! — убежденно отвечает Шарапов, для которого закон важнее, чем справедливость. Хотя он, вовсе еще не убежден в этом столь фанатично, как нынешние либералы, потому что не бежит в прокуратуру информировать о «незаконных» действиях капитана Жеглова. Для капитана Жеглова, истинно русского человека, — справедливость на первом месте, и он убежден, что именно она должна руководить в первую очередь действиями суда, а не приноситься в жертву формальной законности, которая является всего-лишь служебным инструментом, а не самоцелью. м