В настоящее время современные российские СМИ (телевидение, газеты, Интернет) выживают только благодаря деструктивной информации: смертям, трагедиям, потерям, разрушениям, пожарам, потопам, скандалам и т.п. Чисто исторически СМИ всегда питались и питаются информационной падалью. Если сделать упрёк в их адрес, то они скажут, дескать, ну, мы же не виноваты, что эта разлагающаяся падаль лучше читается читателями. И они будут правы. Поэтому я, как психолог, ниже попробую проанализировать этот феномен.

Как-то, ещё в застойные времена, я увидел из окна трамвая, как на улице произошла страшная автомобильная авария с жертвами, но когда я развернул голову в сторону салона, то обнаружил, что большинство пассажиров, ехавших со мной в трамвае, покинуло его, чтобы посмотреть аварию. Они словно подчинились какой-то неведомой силе, которая их понесла куда-то. Почему? Чтобы прийти на помощь? Чтобы проверить, а нет ли среди погибших родственников? Опросы показали, что это не так. Большинство затруднились дать ответ.

Уже в наше время, попав в такую же ситуацию, обнаружил, что трамвай тоже среагировал, но меньшинством пассажиров. По-видимому, в застойные времена имел место дефицит на всё, в том числе и на такие зрелища, которые сейчас настолько часто представлены на телеэкране, насколько люди уже адаптировались к этому.

Способен ли человек, чувствуя боль других как собственную, отдаваться этой боли на несколько дней и благодаря этому целыми днями смотреть на страдания жертв терроризма или катастроф? Если способен, то это самоистязание, это садомазохизм. Практика показывает, что если человек действительно чувствует чужую боль, идущую с телеэкрана, как собственную, то он выключает телевизор, чтобы не доводить себя до шокового состояния. И действительно, некоторые от такого шокового состояния падали в обморок. Но лишь некоторые… Большинство же, сами того не осознавая, смотрело на события в Беслане как на фильм ужасов, как на некое реалити-шоу. Они попали в это время в некую психологическую ловушку эстетического, но деструктивного наслаждения, из которого не могли выбраться, и поэтому, целыми днями всё смотрели и смотрели, перебирая все кнопки телевизионного пульта, как бы что-то ища или ожидая. Что они искали там? Что они там ожидали? Можно предположить, что ожидали того момента, когда всё это быстрее разрешится с хорошим концом? А может быть, сидя у телеэкрана и перебирая все программы, они искали способ помочь пострадавшим?

Вспомним о двух тысяч пятиста наших туристах, которые, несмотря ни на что, полетели в Таиланд отдыхать. Несмотря на то, что страна уложена трупами. Полетели смаковать горе других?

Другой пример. В самом начале атаки небоскрёбов, американцы, упоённые всякими ужастиками, по инерции лишь смаковали это зрелище. Дескать, мне хорошо, я лежу под одеялом и смотрю на то, что творится. Это особое деструктивное наслаждение, как позитивное напряжение, вызванное внешним ужасом и внутренним (домашним) комфортом. Именно в этом деструктивном наслаждении пребывала вся Америка, наблюдая всё по телевизору и купаясь в кайфовой энергетике, которая уже была привита американскими фильмами-ужастиками. Америка попала в эту психологическую ловушку, которая основывалась на деструктивной эстетике – смаковании горя других. В это время большинство американцев совершенно не чувствовали боли за тех, кто оказался на небоскрёбах. Именно поэтому часами сидели у телевизоров, смакуя зрелище по всем каналам, будто занимаясь поиском помощи. Разве можно весь день сидеть у телевизора, чувствуя боль пострадавших, как свою? Как мы уже отмечали, может произойти шок. Но с шоковым состоянием от телевизора оттаскивали лишь немногих. Лишь немногие чувствовали эту боль как свою. Лишь немногие оказались способными принять других — принять боль других. Поэтому они либо не смотрели телевизора, либо полетели, поехали, побежали на помощь пострадавшим. Такие были, но в меньшинстве. Это им удалось потому, что, вероятнее всего, когда-то они сами были в подобной ситуации. Тогда, когда это зрелище кончилось, многие американцы были в депрессии, но не от того, что переживали за пострадавших, а от того, что зрелище кончилось. Они напоминали плачущих детей, которые впервые побывали в цирке, а представление закончилось. Всё это деструктивная эстетика.

При истинном сопереживании человек сам встаёт на место мёртвого и застревает на этом месте. Он себя как бы хоронит. А при деструктивной эстетике с большой частотой идёт пограничное контрастное движение — от смерти к жизни и обратно, но при жизни (человеку хорошо под одеялом), т.е. в контексте жизни. Следовательно, возникает наслаждение как основа деструктивной эстетики. При сопереживании всё в контексте смерти, так как сопереживающий сам может умереть (на фронте). Это истинное сопереживание. Некоторые настолько близки с близкими, настолько чувствуют себя одной единой частью умершего, что идут следом за умершим, не выдерживая жизни без погибшего близкого.

Чем отличается всё это от садомазохизма? Садист наслаждается страданиями другого — и всё. Например. Одна женщина, общаясь со своей дочерью, так «приукрашивала» в своих рассказах об отце своей дочери, который ушёл от них, что дочь стала бояться отца. И чем больше мать рассказывала дочери ужасы об отце, тем больше та реагировала, и тем больше мать наслаждалась и заводилась в своих рассказах. Позднее, мать по аналогичной схеме начала пророчить об ухажёрах дочери. Мать своей цели достигла. Теперь дочь за компанию вместе с ней несчастна. А горевать вдвоём двум горемыкам как-то легче. Дочь оказалась жертвой деструктивной эстетики матери-садомазохистки.

При деструктивной эстетике эстет не наслаждается страданием, он не желает таких страданий, но он радуется от того, что у него их нет. Хотя может быть, садист тоже деструктивный эстет » в силу того, что имеет место погранично-контрастное состояние как разновидность садомазохизма?

Пример. Зритель смотрит ужастик и желает смерти героя, так как сам останется жив, находясь в комфорте под одеялом.

Пример. Один мужчина, узнав о смертельном диагнозе своего конкурента, поспешил к нему получить деструктивную эстетику и попрощаться с ним, но был огорчён тем, что тот ещё энергичен и конкурирует с ним на равных.

Пример. Все уже жили в деструктивной эстетике ухода в мир иной своего босса, но он так и не умер и вместо того, чтобы радоваться, у подчинённых почему-то упало настроение.

Пример. Некоторые СМИ и газеты часто смакуют кризисное состояние здоровья известных личностей, которым завидовали читатели. Теперь читатели погружаются в деструктивную эстетику того, что те, кому они завидовали и те, кем они восхищались, страдают и в некотором смысле уже не имеют того успеха — дескать, оказывается, «богатые тоже плачут», а мы-то не страдаем и, значит, успешнее этих великих.

Пример. Один попрошайка как-то сказал, что многие подающие смакуют моё несчастье. Я вхожу в кураж страдальца, а они мне всё платят и платят…

Пример. Смакование своего превосходства над другим.

Пример. Человек ходит по магазинам и наслаждается от того, что всё это купил намного дешевле.

Пример. Тебе плохо… расскажи, а я тебя послушаю, смакуя всё, что ты мне будешь рассказывать.

Пример. Люди любят общаться с теми, кто их хуже, но при этом является их конкурентом. (При этом необходимо признать, что наши близкие, являюсь частью на самих, не могут претендовать на роль конкурентов. Поэтому в отношении близких вероятность деструктивной эстетики ниже. Хотя существуют матери и отцы — садомазохисты в отношении своих детей).

Согласно Л. С. Выготскому, эстетическое наслаждение — это психическое напряжение, вызванное двумя противоположными аффектами, которые в конце разрешаются в катарсис, т.е. уничтожают друг друга, как два противоположных заряда. Поэтому, с нашей точки зрения, деструктивное наслаждение — это всегда столкновение комфорта и ужаса и наоборот, как некое психологическое колебание, как некий насос, качающий адреналин. Эти два аффекта (комфорт и ужас) постоянно уничтожают друг друга и возникают микрокатарсисы, как некое деструктивное наслаждение. При этом возможен и большой катарсис, который вызывает опустошение или просветление сознания. Всё зависит от знака эстетического наслаждения (отрицательного или положительного).

Пример. Если персонаж просто остался жив — это не катарсис. Если он погиб — тоже не катарсис. Должна быть аннигиляция. Катарсис — это то, что у зрителя вызывает экстаз. Если зритель садист, то для него катарсис — это смерть персонажа. Если зритель нормальный и сопереживающий, то для него катарсис — это жизнь героя. Последние сливаются с персонажем, становятся их частью, единятся, сопереживают, что и есть духовность. Чувствовать боль другого как свою. Духовность ближе к Боли (за других), а не к Богу. Все грехи от того, что путают Боль и Бога.

Таким образом, истоки бездуховности в деструктивной эстетике. Её необходимо людям постоянно осознавать и, по мере возможности, пресекать. Только в этом случае, личность откроет для себя способность чувствовать боль чужих как свою. В этом заключается основа единения людей, то есть духовности. В противном случае сама жизнь (через горе и страдания) заставит человека стать духовным.

Духовность — это такое производство ценностей, которое идёт не через механизм страдания других, а через механизм страданий самого человека за всё человечество.

Сострадание… Со-страдание. Со(вместное) — страдание. Оно возможно, когда:

Одна личность страдает об одном, а другая, которая находится рядом, о другом.

Одна личность страдает за того, кто страдает, а другая страдает только за себя.

Обе личности страдают за себя. Причем одна страдает за себя через другого. Иными словами, внешние страдания за другого происходят благодаря внутреннему страданию за себя. Личность в этом случае как бы представляет себя страдающей по-настоящему и лишь через такое чувствование страдает за другого. То есть — страдает за другого через себя (пропуская через себя), воображая себя также страдающей. Некоторые в процессе такого страдания могут полностью переключаться на страдания за себя. Им становится настолько плохо, что они перестают воспринимать рядом страдающего и уже не могут помочь ему. Таким образом, возникает вопрос: что есть истинное сострадание? Где та граница соотношения страдания за себя и страдания за другого, начиная с которой прекращается истинное сострадание? Согласно Вейнингеру, истинно страдающий человек спокойно оказать помощь страдающему не может. Вейнингер в сестрах милосердия узрел зло. Что лучше для страдающего — истинное сострадание или помощь? Способно ли истинное сострадание помочь страдающему? До тех пор, пока в личности теплится здоровый эгоизм и она страдает за другого через страдание за себя — она может оказывать помощь. В противном случае она не может оказать помощь. Видимо, существует некое этически оптимальное соотношение страдания за себя и за другого, которое позволяет такую комбинацию чувств называть состраданием в обыденном понимании этого слова. Истинное сострадание с прагматической точки зрения является злом. А с чисто этической — недосягаемым добром. Большим добром является страдание через страдание за самого себя, нежели отсутствие страдания, то есть безразличие к страдающему. Сочувствие — это чувствование другого через чувствование себя в роли другого. Так устроено наше ЭГО. Именно поэтому мы приходим к феномену святых личностей, для которых ЭГО минимизировано, и они слиты с единым духовным разумом. Для них нет «Я», нет субъекта. Есть нечто единое. Это есть феномен просветления — полного отсутствия ЭГО. Святые — истинные сострадатели. Они сострадают не через себя и через другого. Они соединены с ним сверхчувственной связью, ощущая вместе с ним и с другими единый организм. При этом они могут помогать страдающему. Но существуют ли они?

http://www.apn.ru/publications/article22959.htm