Победу Бронислава Коморовского на президентских выборах в Польше ожидали все – с самого начала предвыборной гонки он значительно опережал других кандидатов. Но победа эта оказалась совсем не столь простой, какой виделась, и чуть не была упущена. Блестящая кампания Ярослава Качинского, начавшего её с немногим более двадцати процентной поддержки, а в результате собравшем почти половину голосов, выглядела особенно ярко на фоне довольно скучной и даже вымученной кампании Коморовского. Победа кандидата от «Гражданской платформы» оказалась возможной более из-за очень большого негативного рейтинга его оппонента. Впрочем, в партии Качинского считают кампанию не проигранной. Ведь впечатляет само то, что столь высокий результат получен после откровенно провального правления Леха Качинского и гибели вместе с ним значительной части элиты его партии. Теперь партия восстановлена и полна сил, а осенью следующего года должны состояться очередные парламентские выборы, которые «Право и Справедливость» имеет все шансы выиграть. В таком случае место премьера может снова занять Ярослав Качинский, а в Польше основная власть в стране принадлежит именно формируемому Сеймом правительству.
Интересно заметить, что президентская кампания этого года в Польше очень во многом напоминала прошедшую несколько ранее президентскую кампанию на Украине. И эта параллель уже не новая: во многом именно так было и пять лет назад. Тогда главной идеей, овладевшей большими массами избирателей во время украинских выборов, был лозунг строительства новой государственной системы, очищенной от тяжёлых недостатков постсоветского времени. Тогда впервые основной негатив, основная критика победившей стороны была направлена не на советское время, а на уже новую Украину, на, условно говоря, затянувшиеся «девяностые» годы. Эта идейная направленность во многом была импортирована из интеллектуальной среды в Польше – стране, игравшей чуть ли не ведущую роль в организации «Оранжевой революции». Вскоре после удачно проведённого эксперимента на Украине то же самое было осуществлено и в самой Польше: Лех Качинский выиграл выборы на основе жёсткой критики посткоммунистического периода. Его главным лозунгом было строительство новой, Четвёртой Польской республики (по-польски – «Речи Посполитой»), которая должна была прийти на смену нынешней Третьей.
Так, в 2004-2005 гг. обе кампании прошли под лозунгом строительства новой государственности, будь то «оранжевая» Украина или IV Речь Посполитая. Основной негатив впервые шёл в отношении не коммунистического прошлого, а уже посткоммунистического, которое представлялось не оправдавшим ожиданий и в целом недостойным своих народов. Те политические силы и их лидеры, которые представили тогда эти проекты, победили. Впрочем, причины проблем посткоммунистического времени активно искались вовне, поэтому главными вопросами тех кампаний были внешнеполитические, а основной вектор ненависти был направлен на Россию. Именно в российском «империализме» виделась главная причина прежних неудач. И если этот империализм не удавалось показать наглядно, то обществу внушалась мысль, что все органы власти буквально кишат российскими шпионами, которые не дают стране развиваться, преследуя цели коварных кремлёвских агрессоров. Спасение виделось в «очищении» и скорейшей, как можно более определённой ориентации на США.
Прошло примерно пять лет и оба проекта тех лет потерпели крах. «Оранжевые» силы на Украине, так и не сумевшие реализовать обещанного, раздроблены и отстранены от власти, а лозунг «IV Речи Посполитой» в Польше вспоминается только язвительными журналистами. Даже Ярослав Качинский теперь решил не вспоминать об этом, просто замалчивая эту тему. Президентские кампании 2010 года в обеих странах прошли в обстановке всеобщего признания несостоятельности проектов «новых республик». При этом теперь оказались мало актуальны и вопросы внешней политики: в обеих странах всеми главными соперниками основной упор в кампаниях был сделан именно на внутренние проблемы. Так в Польше наиболее прозвучавшей из внешнеполитических тем неожиданно стала тема Афганистана и участия в оккупационной кампании в этой стране – это спровоцировала гибель двух польских солдат. Однако почти все кандидаты сошлись во мнении, что оттуда надо б уходить, и желательно побыстрее – даже здесь дискуссии не получилось. Теперь главные вопросы были в сфере экономики и социальной системы. Второй тур выборов в Польше вообще оказался левым по содержанию – при том что оба кандидата были правыми, они были озабочены главным образом борьбой за голоса левого избирателя. Одновременно с этим в обеих странах ушёл и жёсткий антироссийский запал: как на Украине, так и в Польше главные претенденты на президентские кресла посчитали нужным неоднократно высказаться в пользу добрососедских отношений с Россией.
Впрочем, различия во взглядах на то, какой должна быть внешняя политика Польши, у двух кандидатов действительно небольшие и кроятся скорее в нюансах. Качинский и его партия считают необходимым максимально сохранять суверенитет Польши и возможность проводить «политику свободных рук на Востоке» (то есть по отношению к России и постсоветскому пространству), а значит довольно скептично настроены по отношению к дальнейшей европейской интеграции, более уповая на союз с США. Коморовский и его партия не верят в эффективность проведения Польшей самостоятельной внешней политики (всё же страна не из самых крупных), и потому считают необходимым максимально интегрироваться в евросоюзную политику, проводя польские интересы «через Брюссель», в связи с чем несколько более холодно-прагматично настроены на вопросы сотрудничества с США. Однако для обеих сил принципиально важным видится участие Польши в евроатлантических системах безопасности и необходимость проведения активной восточной политики, направленной на максимальный отрыв от России («вывод из-под её влияния») бывших советских республик, и в первую очередь Украины и Белоруссии.
Восточная политика – это вообще краеугольный камень всей польской политики, как внешней, так во многом и внутренней. Помимо сильнейшей ментальной зависимости от того, что происходит на «утраченных территориях», и въевшегося в плоть страха перед Россией, здесь действует и холодный расчёт. Такая средняя по величине европейская страна как Польша может играть заметную роль в общем концерте западных держав, только если будет усилена приоритетной зоной влияния в лице Украины и Белоруссии, а в составе Евросоюза будет исполнять роль главного формирующего и направляющего европейскую политику в отношении постсоветских государств. То есть успех восточной политики Польши видится залогом её будущей силы и влияния.
Однако на этом пути в последние годы Польша потерпела два серьёзных поражения. Во-первых, провалился «оранжевый» проект для Украины. Теперь в Брюсселе и в Вашингтоне не считают поляков столь осведомлёнными в отношении этой страны, чтобы безусловно им доверять. Во-вторых, западноевропейские страны полностью разуверились в способности Польши выполнять роль «моста между Востоком и Западом» и больше не склонны рассматривать её как «главного специалиста по России». За очевидным фактом, что Польшу стоит привлекать к российско-европейскому диалогу только тогда, когда с Россией надо поссориться, последовала относительная изоляция этой страны от всей линии отношений ЕС с Россией. Все планы по установлению значимости Варшавы в европейских делах таким образом провалились. Это, собственно, и привело идеологов «Права и Справедливости» к мысли о «безнадёжно русофильском характере западных держав» и необходимости сохранять для Польши «свободу рук» в восточной политике. Иным путём предложили идти в «Гражданской Платформе», где сочли, что лучше попытаться вернуться в европейскую политику, умерив пыл в восточных делах, и через это получить всё же большие рычаги влияния на своих соседей на востоке, чем проводя суверенную политику.
Главной задачей, поставленной перед собой правительством Д.Туска, было наладить контакты с Россией и тем самым продемонстрировать европейским партнёрам, что Польша может быть если не ведущим, то по крайней мере равноправным участником диалога с Россией. А уже более смелые и далеко идущие цели можно будет ставить позже, нарастив влияние внутри ЕС. Таким образом главной целью объявленной Дональдом Туском политики «нормализации отношений» с Россией является повышение значимости голоса Польши в Евросоюзе, с общей целью в дальнейшем получить возможность активно использовать европейские структуры в польских планах восточной политики.
Было довольно трезво оценено, что столь выгодная Москве изоляция Польши по линии Россия-ЕС была делом скорее западных партнёров, чем самой России. Направленный в Кремль сигнал о готовности улучшения отношений был воспринят там с готовностью идти по этому пути. То, что Польша способна заметно мешать отношениям с Европой было уже очевидно, и возможность наладить с нею «добрососедские» отношения показалась удачным шансом. Впрочем, речь шла именно о «нормализации», так как прежние отношения двух стран точнее всего можно описать через термин «холодная война», которая велась, правда, преимущественно с одной – польской – стороны. В этих условиях задача была именно в нормализации: ввести отношения между двумя странами в русло нормальных, то есть мирных соседских отношений. Событие с катастрофой польского президентского самолёта 10 августа могло, по идее, сорвать эти планы и поставить отношения двух стран на грань уже нехолодной войны, но благодаря удачным действиям с российской стороны, активно поддержанными польским правительством, скорее привело к обратному эффекту.
Так, антироссийская нота впервые не то что не господствовала, а почти не присутствовала во время президентской гонки, и даже брат погибшего президента Ярослав Качинский отзывался об отношениях с Россией в крайне непривычной для себя примирительной манере. Коморовский во время предвыборных дебатов даже призвал «идти шаг за шагом к примирению и сотрудничеству с Россией» - слова, которые прежде трудно было даже представить. «Примирение двух народов» - новая программа отношений двух стран, более смелая, чем просто «нормализация», и, кстати, во многом исходящая из ещё более ранней инициативы церковных кругов. Это означает новый климат в наших отношениях и потенциально значительные перемены в них.
Однако можно ли сказать, что в Польше произошёл перелом во всём взгляде на восточную политику? К сожалению, однозначно нет. Отход ли это от доктрины Гедройца-Мерошевского, безраздельно господствующей в политических элитах посткоммунистической Польши? Да, отход, но не принципиальный и скорее всего очень временный. Напомню, упомянутая доктрина, то есть идеология польской восточной политики, разработанная в кругах польской парижской эмиграции ещё в 1970-х гг., модернизировала старую «ягеллонскую» линию польской политики применительно к новым условиям. Отказ от планов по «возвращению Львова и Вильны» сочетается с постулированием как главной цели новой польской политики отрыва «государств между Польшей и Россией» от московского влияния с последующей их интеграцией в европейское сообщество, имеющее жёсткую цивилизационную границу с миром России на востоке. Так вот нынешний отход Варшавы от соответствующей политики вызван несколькими объективными обстоятельствами, с которыми Польша просто вынуждена считаться. Это и упомянутые проблемы с позицией крупных европейских стран по отношению к России и отсюда с участием Польши в общеевропейской политике; это и поражение «оранжевого проекта» на Украине, создающий новую политическую конъюнктуру приход там к власти В.Януковича; и это новая политика Вашингтона при Б.Обаме. Всё это вынуждает Польшу отказываться от реализации амбициозных планов «на Востоке». Изменение климата в польско-российских отношениях – прямое следствие некоторых перемен в климате более широкого круга международных отношений, а также глубоким кризисом польской политики.
Надо особенно отметить, что никакой новой доктрины восточной политики, которая бы пришла на смену старой, нет и не предвидится. Её даже не ищут: современное положение видится лишь сменой методов, изменением в тактике, но никак не в стратегии. Если уж пользоваться понятиями холодной войны, то это даже не «доктрина мирного сосуществования». Впрочем, такое «мирное сосуществование» невозможно было бы сформулировать просто из-за специфического строя польской культуры, из-за того взгляда, который иногда даже называют манихейским: противопоставление Добра в лице Польши Злу в виде России и восприятие всей истории через борьбу этих начал. «Мирное сосуществование со злом» - никак не в традициях польской культуры. Как выразился в одной из своих статей Пётр Сквецинский, бывший директор государственного Польского агентства прессы, «невозможно представить себе такую Россию, на существование которой многие поляки великодушно дали бы своё согласие». А какого-то серьёзного переосмысления образа и роли России, как и отношения к ней, в Польше сейчас нет даже в интенции. И это надо учитывать.
Впрочем, романтика «всемерной борьбы со злом» в лице соседа может жечь сердца, а может быть и чуть слышным культурным фоном, не причиняющим серьёзного вреда двусторонним отношениям. Вот на это ослабление чувств во многом и рассчитана новая политика «Гражданской Платформы», равно как и заявления о необходимости исторического примирения. Несомненно, что сама эта возможность улучшения отношений является крайне позитивным событием, которым грех было бы не воспользоваться нашим народам. Уже сейчас заметно активизировалось, а часто и просто возобновилось сотрудничество между двумя странами в самых разных областях. Впрочем, не раз уже за последнее время было отмечено (причём с обеих сторон), что Польша в этом процессе пассивна, что она идёт на сотрудничество как бы нехотя и не предлагает собственных проектов. Последнее не удивительно: Польша не сменила концепцию восточной политики, не обрела новый взгляд на отношения с Россией, а только временно отступила от активной реализации по-прежнему господствующей старой доктрины. А такое положение не способствует пробуждению активности.
Несомненно, что победа Коморовского – позитивный факт для польско-российских отношений. Это гарантирует по крайней мере то, что в течение ближайших 500 дней (до парламентских выборов) Россия будет иметь дело с единой линией польской политики. Я.Качинский, несмотря на все его заявления периода предвыборной гонки, был бы причиной многочисленных конфликтов: он блокировал бы значительную часть внешнеполитических инициатив правительства, и особенно это касалось бы именно отношений с Россией. Кстати, параллельно с примирительными заявлениями, он всё же обещал продолжать политику своего брата, и это несомненно было бы так. Да и вся кампания велась под лозунгом «исполнения завещания жертв катастрофы» - а можно себе представить, каким представляется деятелям «ПиС» это «завещание». В нём обязательно нашлось бы место для излюбленной идеи Леха Качинского – сформировать «союз слабых», то есть союз бывших советских республик на антироссийских основаниях и во главе с Польшей и с общей целью – добиться максимальной политической и экономической независимости от России, а вместе с тем интегрироваться в евроатлантические структуры. И провал всех внешнеполитических инициатив Леха, свёдшихся разве что к символическим действиям и громким заявлениям, никого в его партии не побудил отказаться от этих идей. Да от них, собственно, не отказываются и в «Гражданской Платформе», разве что считают сейчас несколько несвоевременными.
Взгляды нового президента Бронислава Коморовского по большому счёту очень близки к тому, что описано выше. Возможно, он менее озабочен враждой с Россией, но зато к Украине проявляет ещё больший сентимент. Это может быть связано с его происхождением: знатный род Коморовских заметно вписал себя в историю земель нынешней Украины. Меньше года назад Коморовский написал очередную свою статью, специально посвящённую вопросам восточной политики («Gazeta Wyborcza», 22.09.2009). Остановимся её тексте, хотя ничего принципиально нового по сравнению с его более ранними статьями там нет – его взгляды стабильны и сформировались, очевидно, довольно давно.
В первую очередь стоит отметить, что во всём её тексте проступает крайняя идеализация польского исторического опыта взаимоотношений с близкими народами и государственного строительства. Это касается и Первой, и Второй (межвоенной) Речи Посполитой. Всё время подчёркивается совместная деятельность народов по созданию и защите этих государств, а их устройство видится образцовым даже на современный взгляд. Сама по себе идеализация прошлого для польской традиции мысли вполне традиционна, но в столь однозначной форме она допускается разве что на школьном уровне. Для более интеллектуального дискурса даже в контексте такой идеализации всё же приняты некоторые оговорки о бесправном положении предков современных украинцев и белорусов в этих государствах, имевшее выражение в многочисленных восстаниях, как находится место и для хотя бы лёгкой критики строя, объясняющей бесславный конец обеих государственностей. Такое романтическое восприятие Коморовским прошлого отношений поляков с подчинёнными прежде народами имеет иногда весьма нелепое выражение. Всем памятна недавняя попытка Коморовского доказать, что Волынская резня была полностью инспирирована НКВД и потому не должна быть причиной претензий к дружественному украинскому народу. Тогда даже в Польше и даже в правом лагере к этой мысли отнеслись очень скептично, а то и с возмущением. Для наглядности представим себе президента США (может, в данном случае не Обаму, а, например, какого-нибудь Буша), который выступал бы в прессе с заявлениями об идеально гармоничных отношениях, свойственных разным этносам США на протяжении всей их истории, а если и случались иногда какие-то противоречия с индейцами там или неграми, то лишь по вине соседей. Вряд ли общество отнеслось бы к этому положительно. Некоторый «перебор» это и для поляков.
Но в связи с этим понятно, что как президент Коморовский будет так же избегать каких-либо открытых противоречий с Украиной, которые могли бы быть истолкованы как напряжение между двумя народами: ничто не должно мешать его мифу об идеальной истории соседских отношений. Ясно и то, что вопросы исторической политики, на которые как раз вполне может влиять президент, будут вновь очень актуальны.
В связи с такой идеализацией польского прошлого Коморовский не хочет отдавать приоритет пястовской или ягеллонской линии внешней политики, заявляя о необходимости синтеза этих традиций. Напомню, «пястовская» идея предполагает преимущественно западную ориентацию польской политики, расширение отношений в Центральной Европе, и особенно контактов Германией, а также с другими европейскими странами. «Ягеллонская» идея постулирует Польшу как великую восточноевропейскую державу, основной вектор развития которой – экспансия на восток, основанная на мессианских идеях несения света западной культуры (католицизма, демократии и т.д.). Ягеллонскую линию Коморовский связывает в первую очередь с «европейской перспективой для Украины» и максимально тесными связями с Польшей: «Исходящая из опыта I Речи Посполитой „ягеллонская” традиция закладывает особенно интенсивные связи – и даже федерацию – с нашими партнёрами на Востоке». При этом с особенным почтением Коморовский отзывается об идеях Ежи Гедройца, имеющих теперь для Польши важнейшее значение. Понятно, что никакого отхода от соответствующей идеологии восточной политики со стороны Коморовского быть не может.
В соответствии с этим вполне традиционно формулируются и главные цели польской политики: «Благополучие поляков связано с успехом демократии и экономики Украины, Литвы и Белоруссии»; «Помощь Украине, а когда-нибудь может быть и Белоруссии, в приготовлении к членству в евроатлантических организациях является проявлением польского национального интереса, независимо от актуально действующих властей, как в Речи Посполитой, так и у наших восточных партнёров».
Об отношениях с Россией Коморовский пишет вообще гораздо меньше и несколько неохотно, но и в этой статье есть вполне однозначные оценки их характера и потенциала: «Попытки же достигнуть взаимопонимания с элитами Кремля будут неудачными так долго, как долго Россия не будет демократизироваться»; «К сожалению, на поворот от авторитарных тенденций в Москве сейчас трудно рассчитывать». Напомню, эта статья публиковалась уже после встречи В.Путина и Д.Туска на Вестерплатте по случаю годовщины начала Второй Мировой войны и, соответственно, уже на фоне новой политики в отношениях с Россией, предпринимаемой его партией.
Кстати, мессианский характер польской политики Коморовский постулирует и в отношении к России. В одной более давней своей статье он писал о польской исторической политике: «как поляк, историк и политик я утверждаю, что то, что мы добиваемся правды и справедливости, является необходимостью и моральным, а также политическим обязательством не только по отношению к нам самим, но и по отношению к простым россиянам» (Gazeta Wyborcza, 19.09.2005, c.24). Кстати, там же он добавлял, что в целом «Россия представляется неспособной к примирению с идеей независимой польской иностранной политики».
В целом надо заметить, что, помимо излишне идеализированного подхода к истории польско-украинских отношений (и вообще к польскому прошлому) и, может, слишком однозначного утверждения польских мессианских задач по отношению к «восточным» народам, взгляды Коморовского на восточную политику крайне банальны и ничем своеобразным не выделяются. Кстати, отсутствие у него оригинальных идей в области внешней политики уже не раз отмечалось и в самой Польше.
Многие отмечают, что у Бр.Коморовского и нет амбиций серьёзно влиять на иностранную политику правительства. Скорее всего, нынешний министр иностранных дел Радослав Сикорский, бывший соперником Коморовского на внутрипартийных выборах президентской кандидатуры, будет иметь в своей области полную свободу действий. Это тем более так, что в польской политической системе основная роль в формировании внешней политики отводится именно правительству, а не президенту. При этом значительных расхождений во взглядах в этой области между Р.Сикорским и премьером Д.Туском не наблюдается. Соответственно, роль Президента во внешней политике Польши теперь заметно уменьшится, а роль МИДа возрастёт. Коморовский, у которого в партии толком нет (и никогда не было) своей команды людей, будет, как и положено ему по конституции, только создавать благоприятные условия для реализации правительственной иностранной политики.
Радослав Сикорский обычно ассоциируется с большей акцентуацией пястовской традиции польской политики, хотя сам он неоднократно заявлял, что «сейчас есть наилучший момент, чтобы реализовывать ягеллонские идеи». Одновременно его нередко обвиняют в ослаблении украинской политики и слишком явном настрое на диалог с Россией. Сам Сикорский при этом клянётся в верности гедройцевским идеям, вполне обоснованно указывая на то, что разногласия с «Правом и Справедливостью» в этой области касаются только «методов действия и распределения акцентов» (см. его интервью «O Giedroyciu sporu nie ma» в журн. «Nowa Europa Wschodnia» 1/2010). И, помимо рассуждений о важности целей расширения Евросоюза на восток и привлечения восточных соседей к европейской цивилизации, он немало сделал как раз в этом – «ягеллонском» – направлении. Сикорский является одним из основных авторов политики «Восточного партнёрства». Он заметно оживил польские связи с Белоруссией и Молдавией, а также с Закавказьем. Новый стиль отношений с Белоруссией вообще стал важнейшим составляющим нынешней польской политики. Он чужд значительной части польского общества отсутствием патетичной позы и «слишком прагматичным» подходом к вопросам внешней политики, но таким он может показаться лишь в сравнении с Качинскими или тем же Коморовским. По крайней мере несомненно, что его внешнеполитический прагматизм, идущий в унисон с настроем Дональда Туска, пока что даёт гораздо большие результаты в иностранной политике, чем линия «Права и Справедливости». А стремление утвердить «возможность рациональных отношений с Россией» довольно охотно поддерживается в Кремле.
В целом польская политика теперь будет заметно «европеизирована». Сама по себе программа «Восточного партнёрства» довольно слаба, плюс она предполагает «пакетный подход» к странам-участникам, что особенно плохо для той же Украины. Новые методы ведения иностранной политики на первых порах неизбежно ослабят польскую политику на востоке, но только до тех пор, пока не будет осуществлена главная цель этих изменений – радикальное усиление польского влияния на общеевропейскую внешнюю политику.
В ближайшее время Польша не будет столь сильно противиться развитию сотрудничества Европейского Союза и России и постарается принять в нём посильное участие. Но вряд ли такое положение задержится надолго. Помимо возможного уже в следующем году прихода к власти Я.Качинского, нельзя забывать и об общем согласии между обеими польскими правыми партиями относительно основных целей этой политики, их общие идеологические, доктринальные основания. В этой области изменений нет и не будет, а значит Россия теперь будет иметь дело с политикой скорее притворной, рассчитанной на долгий забег, а это вряд ли лучшее положение, чем иметь дело с искренней и открыто заявляемой позицией Качинских.
Возможность улучшения российско-польских отношений сама по себе очень важна, однако значительное усиление польского голоса в Европе, возможно приоритетное её влияние в будущем на европейско-российские отношения – это очень опасная перспектива, которая может потом аукнуться большими проблемами в отношениях со всей Европой.
Возможно, в нынешней ситуации относительного улучшения отношений с Европой и столь же относительно мягкой позиции Польши стоит искать пути институциональной нейтрализации в этих отношениях фактора польской враждебности, т.е. создания жёстких рамок её дальнейшего проявления в российско-европейских отношениях. Ещё сейчас к этому могут быть восприимчивы европейские партнёры. Улучшение отношений с Польшей является благородной самоцелью, но оно должно совмещаться с требованием сохранения максимальной отстранённости Варшавы от российско-европейских контактов. Иначе нынешнее «примирение», которое и так может быстро оказаться недолговечным, пойдёт только во вред России, во вред её отношениям с ЕС. Времени на это немного: во второй половине 2011 года Польша впервые станет председателем Евросоюза и, как уже заранее объявлено, отношения с постсоветским «Востоком» будут главной темой политики ЕС на это полугодие.
http://russ.ru/Mirovaya-povestka/Opasnoe-primirenie
