Не так давно «Новая газета», издание известных качеств и кондиций, напечатало вдруг по-настоящему интересный текст под названием «Крепость Россия», авторство которого приписывается некоему Михаилу Юрьеву. И проповедуется там ни много ни мало — идея российского изоляционизма. То есть существования, в минимальной степени ориентированного на внешний мир. Во всем — начиная с экономики и кончая культурой. Предлагается аж выйти из ОБСЕ, а также перейти с метрической системы обратно на версты и пуды. И, наверное, восстановить старостильный юлианский календарь.
В дальнейшем, однако, я намеренно абстрагируюсь от конкретных рецептов, предлагаемых господином Юрьевым. Не потому, что они вызывают у меня дрожь и протест, а напротив, потому, что в известной части они очевидны до банальности. Это не значит, что эти банальности не надо было проговаривать. Напротив, нужно — проговаривать банальности. Я, конечно, предвижу, как какой-нибудь очередной экономист (есть такое занятие) будет торжественно цитировать пресловутую «теорему Рикардо» или ссылаться на Майкла Портера, а какой-нибудь геополитик — иронизировать над фразой «нет нужды в какой-либо политике — она сводится к разведке и выстраиванию на ее основе оборонной политики». Но это все субстанции сложные и деликатные, разговор о них долгий, а начинать разговор надо все-таки с начала. То есть — с предлагаемых автором определений и общего хода рассуждения.
Будем придерживаться схемы «что — зачем — как». То есть попробуем понять, что такое, по мнению автора, автаркия, потом — зачем она нам нужна (и нужна ли) России и только после этого — как она достижима.
Примемся сначала за дефиниции. Вот первая и самая важная — определение самой темы документа. «Изоляционизм есть такой уклад существования нации и созданного ею государства, при котором контакты с внешним миром относительно невелики и взаимодействие с ним во всех сферах общественной жизни — экономике, политике, культуре, идеологии, религии — малосущественно и несравнимо по значимости с внутренними влияниями».
Тут важны слова. С одной стороны, слово «изоляция» у технически грамотного человека вызывает ровно одну ассоциацию: рулон синей липучей ленты, которой заматывают оголенные провода. То есть изоляция — это кокон или стенка, отделяющая изолируемое от «всего остального». При этом не важно, что происходит в самом изолируемом — есть в проводе ток или нет. Главное — оградиться. Дальше возникают всякие узнаваемые образы типа «железного занавеса» и прочих «ужасов».
Однако ж, предложенное выше определение — относительное, а не абсолютное. То есть абсолютная величина внешнего влияния не важна. Важно, насколько внутренние влияния превышают внешние. Изоляционистская политика, таким образом, строится не только (а ниже мы увидим, что и не столько) на возведении стен, бастионов и железных занавесов, но и на усилении зависимости от внутренних влияний, то есть, попросту, от себя самих. Таким образом, «изоляционизм» — это не обмотка, а неравенство сил, с явным и заведомым превосходством одной из них.
Нагляднее. Если понимать «изоляционизм» в смысле старательного недопущения влияний извне, то образцом такового может служить какая-нибудь условная «Северная Корея», то есть закрытая страна, которая импортирует лишь гуманитарный рис для высшего руководства, а в политической жизни зависит только от сильнейшей сверхдержавы. При этом внутренняя жизнь страны (во всех смыслах — начиная от экономической жизни и кончая культурными процессами) может быть настолько убога, что гуманитарный рис является единственным источником питания, а плановый визит инспекторов из МАГАТЭ — единственным сколько-нибудь значимым политическим событием. В проводе нет тока — а поэтому даже самые слабые наводки, пробивающиеся сквозь намотанную синюю бяку, становятся единственным источником «хоть какого-то движения».
Если же понимать изоляцию в смысле относительном, как неравенство сил, то «изоляционистская страна» — это государство, в котором внутренний рынок составляет основу и стержень экономики, а культура настолько богата и производительна, что инородные влияния на ее фоне просто не замечаются. В таком случае идеальным примером изоляционизма оказываются США — с их устойчивым доминированием внутреннего рынка, гиперэгоистической внешней политикой и Голливудом как всеобщим источником образов и символов. А все внешнее не то чтобы отбрасывается, но просто сгорает в американском огне или становится невидимым на американском фоне.
Такое понимание «изоляции» больше соответствует исконному греческому значению слова автаркия, обозначающему отнюдь не «отделенность-отгороженность» (с оттенком провинциальности и недопущенности-к-центру), а самодостаточность, «довление себе». Эта самодостаточность достижима именно как полнота всего, в чем ты нуждаешься. Все внешнее, даже если оно и существует (более того, даже если по отношению к этому внешнему ведется некая активная политика), не воспринимается как нечто кардинально значимое.
Более того. Любая действительная экспансия может базироваться только на автаркии. То, что самодостаточно в себе, может стать более чем самодостаточным, перелиться через край себя, как говорил Плотин о Едином, породившем Космос. Только самодостаточная экономика может начать завоевывать внешние рынки. Только самодостаточная культура может начать себя навязывать другим народам. И так далее.
Это подтверждается историей и даже географией, точнее сказать — ее незаконной сестренкой геополитикой. Так, тремя величайшими символами самодостаточных культур являются три острова — Крит, колыбель «греческого чуда», Британия, величайшая имперская держава в истории, и Япония, единственная неевропейская культура, вставшая вровень с белыми гигантами. Остров — символ автаркии, счастливой отделенности, когда сама природа защищает цитадель избранного народа. К этому списку можно добавить Америку, геополитически спроектированную как остров-континент, нынешнюю жестокую и самовластную хозяйку нашей планеты... И напротив, как несчастны великие континентальные державы — Германия, Россия, Китай! Сколько сил и крови им пришлось растратить, защищая свои пределы — не только географические, но и экономические, и культурные. А сколько еще придется?
Впрочем, ладно, обойдемся без лирики. Итак, автаркия, самодовление (в чем бы то ни было) есть опора самостоятельности, «самобытия», а также и дальнейшего расширения и преуспеяния. На это можно возразить, что существуют вполне успешные страны и культуры, реализующие программу «зависимого развития». Например, экспортно-ориентированные экономики некоторых стран, которым «дали подняться». На это можно сказать простую вещь: экономика — вопрос политический. Запад, переопределившийся сейчас в качестве закрытого клуба победителей в III Мировой Войне, не нуждается в России так, как он когда-то нуждался в Германии или Японии, то есть в качестве союзников в войне против СССР. Все свои войны Запад теперь способен вести сам. Россия же — «вечный побежденный», любые «отношения» с которым так или иначе сводятся к разграблению остатков его ресурсов. В лучшем случае нам дадут «еще пожить». Но ПОДНЯТЬСЯ — никогда.
Теперь немного о «как». Выше мы говорили о непривлекательном образе «изоляции-обмотки». Это не означало, что от самой идеи «обмотки» следует сразу же отказываться. В известных пределах она работает. Однако, если не будет главного — нарастающей зависимости от себя (в экономике — обширного внутреннего рынка с колоссальным платежеспособным спросом, в политике — эгоистического преследования своих интересов в большом и в малом, в культуре — развертывания производства смыслов и образов, ориентированных на «свой ум и свое понимание»., изоляцией можно и не пробовать заниматься: то мертвому припарки.
Впрочем, опять же: даже простая изоляция может быть достигнута разными способами, а не только закутыванием в непроводящую оболочку. Если немного отвлечься от «электрической» метафоры, то мы увидим еще два образа автаркии. Назовем их отталкиванием и несовпадением.
Что мы здесь имеем в виду. Отталкивание — это изоляция, возникающая по причине активной несовместимости чего-то «своего» с чем-то «чужим». Хорошим примером отталкивания служит отвращение. Столь же важно равнодушие или даже презрение к тому, что в других местах считается привлекательным.
Несовпадение — это ситуация, когда нечто «не контачит», «не лезет», как штепсель в не подходящую по размерам розетку. Например, российская железнодорожная колея, препятствующая «прямому железному сообщению с Европою». Или та же «евророзетка». Или разное напряжение в национальных электросетях, мешающее напрямую включать западные электроприборы без некоторой переделки. Это не активная, а пассивная несовместимость — которая, однако, очень удобна для организации автаркии.
Классическим примером автаркических мероприятий, основанных именно на этих техниках, могут служить некоторые японские практики. Например, практически вся аутентичная электроника, выпускаемая в Японии, рассчитана исключительно на японцев — начиная с инструкций только на японском и кончая особыми батарейками и аккумуляторами. Через некоторое время некоторые модели девайсов и гаджетов адаптируются для мирового рынка — но не все, а только некоторые. Но главное — первый (и самый важный) тур конкурентного отбора все эти штучки проходят именно на японском внутреннем рынке. (Заметим, что электроника давно уже стала частью японской национальной культуры и даже вошла в ее ядро.)
Такого рода «несовпадения» наблюдаются и в тех же Штатах. Автор приводит два важнейших — и, заметим, общеизвестных — факта, которые, по сути дела, опровергают мифологему «великой страны, открытой всем ветрам». А именно: Америка до сих пор поддерживает собственную систему мер и весов, отличную от метрической. И второе: в Америке наиболее популярны экзотические виды спорта вроде того же бейсбола. В этих вопросах — и во множестве других — американцы не идут ни на какую «унификацию и глобализацию».
Теперь снова вернемся к тексту Юрьева. Еще одним важнейшим тезисом является следующее: «Идеологическое обеспечение изоляционизма путем создания непреодолимых цивилизационных различий решается не столько ограничениями, сколько созданием нового, своего». Заметим, автор совершенно не против тех или иных ограничений, в том числе и таких, которые затрагивают весьма существенные личные и корпоративные интересы. И тем не менее — только создание своего делает осмысленными любые последующие запретительные меры, которые всегда вспомогательны.
Здесь очень важно значение слова «свое». Автор, по сути, предлагает радикальное его переосмысление. «Свое» он понимает не столько как «наше традиционное», сколько как то, что создано в пику; можно сказать даже прямее и грубее: НАЗЛО «чужому», особенно «чужому» сильному и опасному. В частности, он призывает идти на сколь угодно резкие и неожиданные новации. Главное здесь — как можно более увеличить разрыв между культурами, сделать как можно больше «ихнего» неприемлемым, отвратительным или хотя бы несовместимым с «нашим родным».
И наконец, последнее. Как будет переживаться автаркия, если найдется политик, который решится и в самом деле реализовать подобную программу? Не окажется ли она «бременами неудобоносимыми». Попросту, не возникнет ли у населения страны чувство несвободы, загнанности в клетку — то самое, которое, собственно, и сгубило «советский проект».
Ответ на этот вопрос опять-таки лежит в области определений. Что такое свобода? Если совсем просто, это возможность «делать что хочешь», действовать без принуждения со стороны других людей. Если попытаться сформулировать то же самое в позитивных терминах, то можно сказать так: свобода — это ситуация, когда ты зависишь в основном от самого себя, и только в малой мере — от внешних обстоятельств. То есть понятие свободы совпадает с понятием автаркии.
И опять же. Еще древние знали, что свобода — и обычная, и так называемая духовная — требует от человека самоограничения. Истинно свободный человек свободен прежде всего от пристрастий к тому, что находится вне его власти. От мечтаний о бесплатном сыре и толстом-претолстом слое шоколада.
Но именно этого нам и не хватает. Нам необходимо внутреннее освобождение от того же Запада, на который мы столетиями смотрим, как утка на балкон. Необходимо ОТВЕРНУТЬСЯ от его блаженств — даже точно зная, что это именно блаженства. И обратиться к самим себе.
