Государственное устройство может быть при автаркии любым: и президентской республикой, и парламентской, и диктатурой, и самодержавием, в т.ч. и точно таким, как сейчас. Важно лишь при выборе полностью перестать оглядываться на мнение других стран, а их опыт использовать критически.

Из более серьезных примеров следует назвать концепцию разделения властей. В своем современном виде она сложилась на Западе при феодализме: выборная парламентская власть как противовес наследственной королевской. Так же и двухпалатные парламенты: наследственная верхняя палата из владетельных феодалов как противовес выборной нижней из народа. Сегодня эта система даже там является анахронизмом, потому что какой смысл уравновешивать выборной парламентской властью выборного же президента или выборной верхней палатой выборную же нижнюю? Существует же она в рабочем режиме только в силу многовековой традиции, которой у нас нет, так что зачем нам иметь порознь избираемых главу государства и парламент — непонятно. Само по себе распределение власти на несколько центров никакого положительного эффекта не дает — иначе владельцы корпораций назначали бы не одного, а двух или трех президентов. То же и с нашим Советом Федерации: можно критиковать, причем справедливо, и предыдущий, и нынешний принцип его комплектования, но он в обоих случаях совершенно другой, чем у Думы, и есть хоть какая-то логика в одновременном наличии этих палат. Если же перейти, как сейчас многие предлагают (опять-таки потому, что так на Западе), к прямой выборности членов Совета Федерации, то становится вовсе непонятно, зачем ему существовать наряду с Думой? Впрочем, я здесь пытаюсь аргументировать не тезис, а методологию: не отказ от разделения властей, а лишь то, что при определении оптимального для нас государственного устройства не следует учитывать мнение Запада или кого-то еще или бездумно копировать их опыт. То же относится и к административно-территориальному устройству, и к системе правосудия, и к иным вопросам внутренней политики. И если мы решим, что мы против смертной казни, или однопартийной системы, или унитарного устройства, или чего-либо еще, то это должно быть потому, что мы, пообсуждав и подумав, так решили, а не потому, что так нас учит просвещенный Запад.

Во внешней политике перемены должны быть существенно более разительными (естественно, в отношениях с Западом и иными нашими врагами). Последние полвека российская внешняя политика знала две модальности: жесткая конфронтация с Западом «по всему полю», имевшая место при СССР, рассматривавшая вопросы любых отношений с любыми странами по «линии главного противника». И политика «общечеловеческих ценностей», т.е. полной капитуляции и раболепствования перед Западом, начавшаяся с конца 80-х. Ранее, в XVIII-XIX веках, была и третья модальность — активного участия в европейской политике вроде как на равных.

Нет нужды говорить, что в рамках изоляционизма не годится ни одна из них. То есть при установившейся автаркии, даже и неполной, вообще нет нужды в какой-либо «политике» — она сводится к разведке и выстраиванию на ее основе оборонной политики. Но даже в промежуточный период перехода к автаркии внешняя политика должна быть совсем иной. Необходимо четко заявить всему миру и далее последовательно выполнять, что наша хата с краю.

Мы не будем поддерживать никакие страны в их противостоянии Западу или кому-то еще, и мы не будем поддерживать Запад в противостоянии с ними. Мы не будем поддерживать ни международный терроризм, ни борьбу с международным терроризмом. Мы не будем поддерживать нарушения прав человека где-либо и не будем поддерживать борьбу с такими нарушениями. Мы не будем поддерживать все эти ни материально, ни морально — ни дипломатическими усилиями, ни деньгами или ресурсами, ни военной силой. В равной степени мы не будем принимать участия и в обсуждении этих вопросов.

Мы вообще уходим от любых многосторонних отношений, поскольку считаем, что мировое сообщество не доросло и не дорастет в ближайшем будущем до осознания себя таковым. Поэтому мы начинаем процесс выхода из всех многосторонних международных организаций: и европейских, и мировых, который мы завершим выходом из ООН. Причем речь идет не только о сугубо политических организациях, но и экономических и иных — например, нам нечего делать в МВФ, а уж тем более в ВТО.

А разве вам не угрожает международный терроризм? Угрожает, ответим мы, но мы сами будем бороться с этими угрозами, потому что не верим в поход против своих врагов совместно с другими своими врагами. Мы уже один раз вели смертный бой с Германией, войдя в союз со своими врагами, — и они, внеся в победу лепту, близкую к нулю, отобрали у нас основную часть ее плодов и сразу же затем обратились против нас. Мы можем рассчитывать лишь на себя, и поэтому, если у нас есть данные, что, например, Саудовская Аравия (или организации, находящиеся на ее территории) финансирует чеченских террористов, мы поговорим с руководством этой страны. Но не о взаимной приверженности борьбе с терроризмом, а о том, что если еще один раз мы узнаем такое, то без предупреждения начнем искать (и найдем!) желающих устроить небо в алмазах над Эр-Риядом (с нашей небольшой помощью).

И если Великобритания или Испания очередной раз откажет нам в выдаче наших преступников, мы скажем: что же, это ваше право, вы нам ничего не должны. Но мы громко заявим: если к нам приедет любой из разыскиваемых в ваших странах, милости просим! Ваши запросы на их выдачу рассматриваться не будут, и это относится в том числе и к ирландским и баскским террористам.

Если Израиль скажет нам, что по их закону они просто не могут выдать нам преступника, если он еврей (что правда), мы ответим: уважаемые, не утруждайте себя объяснениями, это ваше право, но не обессудьте за невыдачу палестинских террористов — это наше право.

Этот же принцип эквивалентности необходимо применять и в других вопросах двусторонних отношений. Американцы говорят, что им больше не нравится договор по ПРО, и они не собираются более соблюдать его — что ж, это действительно их право. Ну а наше право, точнее даже обязанность перед своей землей — выйти из договора по запрету ракет средней дальности: они весьма дешевы и тем самым намного выгоднее нам как более бедной стороне. Наше право — выйти из договора по ограничению распространения ракетных технологий, а в перспективе — и из договора по нераспространению ядерного оружия. Время договоров прошло, и хотя оно может и вернуться в будущем новом мировом порядке, но сейчас не их время, и в этом американцы правы.

Но, используя принцип «вы делайте, что хотите, а мы ответим так, как сочтем нужным», необходимо избежать ошибки времен «холодной войны» и не дать навязать себе непосильные ответы, подсунутые врагом. СССР раз за разом давал втянуть себя в тяжелейшие гонки, чтобы было все «как у них», вместо выбора дешевых и выгодных аcсимметричных вариантов.

Необходимы, помимо чисто контрразведывательных мероприятий, и идеологические, о которых пойдет речь далее, и законодательные, смысл которых в том, что в экономике, господа иностранцы, пока участвуйте, но в остальном — увольте!

Необходимо законодательно запретить регистрацию любых общественных организаций и некоммерческих партнерств, в учредителях которых есть иностранные юридические или физические лица, а уже зарегистрированным таковым предписать в течение нескольких месяцев распуститься или привестись в соответствие с новым законом.

Запретить все виды грантов из-за границы: как безвозмездной оплаты тех или иных работ, так и заказов на работы, то есть экспорта нематериальных активов. Естественно, запретить всякие наймы и подряды, включая разовые, иностранных юридических и физических лиц органами государственной власти (кроме как для действий в других странах), а также любыми бюджетными организациями. Причем под иностранными юридическими лицами здесь имелись в виду и российские компании с более чем 25% иностранного капитала.

Сложнее всего с идеологией. Сложнее и потому, что в этой сфере не так уж много чего добьешься запретительными (самыми простыми!) мерами, и потому, что нет у нас сейчас объединяющей, причем естественно противостоящей Западу, идеи, какой был коммунизм. И еще потому, что низкопоклонство перед Западом с какого-то момента (наверное, с Петра I) настолько пропитало наше общество, включая истеблишмент, что даже при СССР с его официальной антизападной идеологией руководство страны больше всего заботилось тем, что о нем пишут в западных газетах, а детей своих отдавало учиться в МГИМО с целью последующей работы на Западе, а вовсе не в партшколы или военные академии.

Тем не менее для успеха автаркического проекта идеологический компонент необходим.

Поясню на примере спорта: нет сомнений в том, что когда у нас по радио или ТВ раздел «Новости спорта» начинается с результатов хоккейных матчей в НХЛ (даже не международных!), то это возмутительно, и это пора кончать. То, что международные (читай: западные) политики от спорта, используя в качестве предлога борьбу с допингом (полный аналог борьбы с терроризмом в политике), решили выжить Россию из спорта высших достижений, есть безусловный факт.

Поэтому соответствующее подразделение идеологической службы должно собрать ряд рабочих групп и дать им нетривиальное поручение: придумать новые виды спорта, сильно отличающиеся от известных в мире, которые будут достаточно зрелищными, и создать на них моду. Опять-таки ровно так само собой (или не само собой?) сложилось в Америке: в две самые популярные у них игры — американский футбол и бейсбол — не играют больше нигде, а в две следующие по популярности — баскетбол и хоккей с шайбой — не играли нигде больше до середины ХХ века. В самую же популярную в остальном мире игру — футбол — не играют в Америке.

Не надо думать, что придумать такое искусственно невозможно: это вариант стандартной маркетинговой задачи «придумать новый продукт с такими-то качествами, который придется по вкусу потребителям». При этом, когда корпорации дают задание маркетологам разработать новый продукт, они всегда напоминают: не забывайте о философии нашей корпорации. Так же при переходе к изоляционизму должна поступать корпорация Россия.

Каковой же может быть эта философия — при том, что здесь идет речь о философии в потребительско-бытовом смысле, как у корпораций, а не в высоком? В советское время (во всяком случае, начиная с Хрущева) корпорация СССР имела следующую «бытовую» философию: у нас беднее, но безопаснее, надежнее и, главное, справедливее. Конкурирующая корпорация, Запад, имела такую: у нас богаче и свободнее, но, главное, у вас — скучно и беспросветно. Это последнее и оказалось решающим — в острой конкурентной борьбе идей нас победил имидж Запада не как места, где есть разделение властей, суд присяжных или свобода инвестирования, а как места, где Голливуд, джинсы и рок-музыка.

По правилам межкорпоративной конкурентной борьбы проигравшей стороне следует на этом, как на индикаторе вкусов публики, строить стратегию реванша. Учитывая, естественно, те существенные разнородные измерения, которые произошли в западном обществе (а также в нашем массовом восприятии) за последние пятнадцать лет и на которых можно сыграть.

А они таковы:
а) торжество политкорректности и единомыслия, усиление контроля в целях безопасности;
б) усиление пуританизма при обилии внешних элементов порнографии;
в) уменьшение сексуального и психического здоровья, возрастание «заметности» гомосексуализма;
г) «виртуализация» жизни в сочетании со снижением готовности к риску в жизни реальной — от дополнительных мер безопасности во всех видах спорта до отказа от потерь в войнах;
д) увеличение доли добавок, генетически модифицированных продуктов и других ненатуральных компонентов в питании.

На основе этого легко формируется выигрышная маркетинговая философия корпорации Россия: у вас занудное, суррогатное и импотентное, притом грязное, существование; а у нас хоть пока и победнее, но свободная и — главное — настоящая жизнь.

Понятно, как будут учитывать такую философию «маркетологи» идеологических служб при модификации старых или разработке новых видов спорта: они будут рискованнее, жестче и даже кровавее. Понятно, как будут учитывать и остальное вышесказанное: путем ограничения порнографии, ограничения гомосексуализма (в смысле не введения наказаний, а демонстрации общественного неприятия), ограничения «реалити шоу», сериалов и других элементов виртуализации жизни, большего «возвеличивания» военно-силовых атрибутов, жесткого ограничения ненатуральных компонентов в пище. С остальным из вышеизложенного — плюрализмом и отсутствием политкорректности, сексуальной свободой, презрительным отношением к психоанализу, жестокостью общества и готовностью к своим и чужим потерям — у нас все и так обстоит нормально. Поэтому, кстати, не надо нам бороться с некоторыми вещами, с которыми бороться хочется, например, с крайними правыми и даже «демшизоидными» деятелями, — их надо, наоборот, «охранять», поскольку их сохранение усиливает наш имидж относительно свободной страны по сравнению со все более шагающим в ногу Западом.

Надо все время помнить, что обсуждающаяся здесь задача — идеологическое обеспечение изоляционизма путем создания непреодолимых цивилизационных различий — решается не столько ограничениями, сколько созданием нового, своего, как это излагалось для спорта. Так же надо поступать и в музыке, и вообще в культуре и искусстве, и в моде и т. д.

Эти подходы, как хорошо понятно, требуют совсем другой, чем мы привыкли, специфики идеологической работы, при том что она становится центром государственной политики. При советской власти (как и в других светских идеократиях, например в Третьем рейхе) она состояла из функций, во-первых, воспитательных и, во-вторых, охранительно-запретительных. Я не случайно даже не упоминаю здесь пропагандистские, потому что они сводились к тупым бесконечным повторениям без всякого интереса власти к их действенности, ибо какая речь о действенности в отсутствие конкуренции идей (как выяснилось, в кажущееся отсутствие)? При изоляционизме же идеологическая работа должна стать набором политтехнологий, инструментально делающих упор не на цензуру, а на пиар. Это хорошо, потому что по политтехнологиям мы обошли всех и занимаются ими ныне не самые тупые, как при СССР идеологией, а самые сильные люди, и таким образом мы сделаем ставку на нашу сильную сторону. И будет это весьма сложно, потому что будет требовать не только популяризации и победы тех или иных духовных продуктов — политических идей, видов спорта, музыкальных направлений и т.д., но и их создания.

Вот в советское время боролись с западной музыкой, причем, как стало понятно позднее, наблюдая за ее эволюциями, в т.ч. в сторону сатанизма и пр., и за тем, каким авангардом западной идеологии она стала, не совсем зря. Но боролись глупо, кося под одну гребенку и то, с чем можно было и побороться, и отечественный рок, и вообще все выходящее за рамки наших тогдашних ВИА. А главное — совершенно безрезультатно, точнее, с обратным результатом, на пустом месте создавая поклонников Запада. А вот в изоляционистском будущем идеологические политтехнологи подойдут к этому вопросу совершенно с другими установками: создать и популяризовать новые музыкальные направления, по сравнению с которыми про современную западную музыку можно будет сказать: старье и дешевка! И эту позицию, в свою очередь, надо будет популяризовать среди широких масс молодежи. Да, это будет вызов для наших политтехнологов!

И это еще не самое трудное. Для создания серьезных цивилизационных различий придется еще придумывать и популяризовать новые социальные структуры и институты (скорее всего, не совсем новые, а — для большей приживаемости — имеющие глубокие национальные корни, но это еще сложнее). Придется вводить общественную моду на те или иные вещи, причем противоположные общемировым тенденциям (например, на многодетность, распространить которую чисто социально-экономическими методами невозможно). Делающие это люди будут уже даже не политтехнологами, а социальными инженерами, и будут, видимо, составлять элиту из элит. Но потенциал для этого в современной России ясно виден.

Могут возникнуть вопросы: неужели цивилизационные различия и их борьба в умах людей сводятся только к бытовым и околобытовым вещам? Понятно, что этот аспект недооценили в СССР и, может, даже из-за этого и проиграли? Тем более как быть с мессианской идеей, которая всегда была свойственна России и которая как раз вроде и может быть самым серьезным межцивилизационным барьером?

Конечно, и в политической, и экономической (в политэкономическом смысле) жизни необходимо культивировать и пропагандировать различия, также сводя их к общепонятной «философии». Вот у нас засилье олигархов, связанных с властью, причем по ненависти к ним в обществе достигнут почти консенсус. Но на момент написания этих строк появилась надежда, что в обозримом будущем с ними будет покончено как с классом.

А на Западе-то олигархи, еще побогаче наших, никуда не денутся! Притом так же связанные с властью. Волна слияний и поглощений последних пятнадцати-двадцати лет приводит к укрупнению корпораций почти до уровня монополистического конца XIX века. Доллар держится на честном слове, потому что отношение денежной массы к ВВП в США чудовищное. Огромная часть экономики приходится на рынок акций, весьма значимая часть которых по своей цене потеряла всякую связь с реальностью. А у нас истинно публичных (то есть без реального хозяина) акционерных обществ нет и не будет, как и значимого рынка акций. Вот вам и философия: у нас — настоящие деньги и свобода бизнеса, а у вас — олигархия в союзе с плутократией, держащие вас на крючке суррогатных денег и смешных бумажек.

Правда, чтобы такая философия не казалась абсурдной, надо сначала разобраться с нашими олигархами и обуздать наше коррумпированное чиновничество, но политтехнология и социальная инженерия тем и отличаются от старой идеологической работы, что пытаются не доказать недоказуемое, а изменить его так, чтобы оно стало доказуемым; да и делать это все равно придется.

Еще полезнее ввести радикальные нововведения в систему правосудия — например, не просто легализовать, а предписать широко использовать в следствии и суде допрос с психотропными средствами. Я не могу и не хочу всерьез анализировать непосредственные последствия этого, потому что я здесь, как выше с разделением властей, пропагандирую не конкретную меру, но необходимость сильных отличий. Но, будучи введено, это (или что-то иное) позволит сказать: у вас — продажные суды, обогащающие только адвокатов, а у нас никто не скроет ничего и никто не может быть осужден невинно; и это будет сильно.

Что касается мессианской идеи, то ее в отличие от «корпоративной философии» придумывать не надо, ибо она есть: Москва есть Третий Рим, и четвертому не бывать. Но мне представляется, что выносить ее на направление главного удара рано — надо еще дождаться мощнейшего ренессанса православия и обновления нашей Церкви (не путать с обновленческой ересью), которые у нас волею Бога вскоре начнутся, и чем раньше мы перейдем к пропагандируемой здесь активной изоляции, тем раньше. Тем не менее сразу надо начинать «пиарение» простой и очевидной вещи: мы, Россия, есть не оплот православия, но последний оплот христианства; ибо в каком бы состоянии ни находились у нас христианство и РПЦ как конкретная общественная организация, больше нигде в мире настоящего христианства и настоящей Церкви как тела Христова нет.

Важно изменение отношения к отечественной истории, которую надо перестать поносить, в том числе — и особенно — советский период. Потому что отношение к своей истории, в особенности как к предмету изучения в школе, в принципе не должно быть критическим — чего бы в ней ни было, — а только героическим и аналитическим. Изучая периоды, в которые наша держава добивалась величия особо кровавым путем, не надо ни стыдиться этого и охаивать собственную нацию, ни радостно восклицать: и правильно! Вместо этого надо сказать себе: проанализировав, мы решили, что так мы больше не будем и в следующий раз будем добиваться того же более христианскими способами; но все равно мы гордимся достигнутым величием. Эта формула, кстати, вообще есть формула национального примирения. Но о крови здесь речь только о своей — по поводу пролитой крови других народов комплексовать не надо вовсе, как не комплексует никто по поводу нашей крови. Американцы нисколько не стыдятся геноцида индейцев, англичане — колонизации и лишения свободы трети мира, а французы — наполеоновских завоеваний, хотя, может быть, в другой раз они так не будут (а может быть, и будут).

Что касается науки, то здесь изменения должны быть еще более радикальными. Раньше самыми важными научными направлениями, со всеми вытекающими последствиями, считались те, которые считаются самыми важными на Западе. На смену этому должен прийти прямо противоположный принцип: а зачем в век свободных потоков информации у нас вообще заниматься теми направлениями, которые считаются основными за границей? (Здесь речь идет, естественно, о фундаментальной науке — организация прикладной науки есть часть либо бизнеса, либо оборонной политики, а организовывать последнее русские умеют очень хорошо.) Ведь фундаментальная наука добывает новые знания — так зачем нам добывать их там, где их вполне успешно добывают и без нас? Почему бы нам просто не читать их в открытой печати (или в закрытой — разведку у нас никто не отменял) и не использовать в своей научной работе, которую вести в тех областях, которые не считаются на Западе направлениями главного удара?

Не надо бояться, что все перспективные области таковыми на Западе и считаются и что ничего интересного вне их не найдешь: резкое замедление научно-технического прогресса в последние двадцать-тридцать лет, когда лидером его являлся Запад, не видно лишь слепому, несмотря на бесконечно повторяющиеся заклинания о технологической эре. Если же кто-то считает, что изложенное есть возврат к практике лысенковщины, то ведь здесь предлагается не объявлять результаты западной науки неправильными, а, напротив, использовать их как только возможно — но не вести свой научный поиск в их «колее». Такой поворот в научных приоритетах весьма важен и для создания цивилизационных различий, и как орудие в экономическом развитии и военном противостоянии.

Вот, собственно, и можно переходить к общим выводам. Тезисно, без аргументации, разъяснений и деталей, они таковы.

1. Отставание России в экономике от Запада, а теперь и Китая благодаря политике 90-х годов столь велико, что преодолеть его даже за несколько десятилетий можно, только имея постоянные сверхвысокие темпы роста. А поскольку Запад и Китай в своем экономическом развитии в это время тоже не будут стоять на месте, то темпы роста должны быть не просто сверхвысокими, а все время очень сильно опережать их темпы роста.

2. В открытой экономике это принципиально невозможно.

3. Если мы не ликвидируем или хотя бы не сократим радикально это отставание, нас неминуемо в обозримом будущем ликвидируют как независимую страну и отдельную цивилизацию.

4. Следовательно, нам надо переходить к закрытой экономике. Это тем более актуально, что в сложившемся мировом порядке воспользоваться самыми сладкими плодами экономики открытой нам никто не даст.

5. Чтобы выстоять в противостоянии с Западом, избежать которого мы не можем, помимо смены экономической политики и для того, чтобы такая смена стала возможной и рабочей, нужна и существенная смена идеологии.

6. Основным инструментом такой смены является создание существенных отличий от Запада в разных сферах жизни, укладывающихся на определенный вектор и тогда становящихся цивилизационными барьерами. Такие барьеры сильно изменят весь менталитет нации.

7. Внешняя политика, кроме как в отношении небольшого количества дружественных стран, должна базироваться на значительной, хотя и не полной, изоляции от окружающего мира, в том числе на полном отказе от участия в многосторонних международных отношениях. Двусторонние отношения должны перейти на жестко прагматическую основу с полным отказом от общечеловеческих ценностей, как и вообще от всего, кроме своих интересов.

8. Все эти изменения в экономической, идеологической, внешней, а если понадобится, то и внутренней политике взаимно усиливают друг друга. В совокупности они образуют концепцию «КРЕПОСТЬ РОССИЯ».

9. Эта концепция нужна на несколько десятилетий, чтобы выиграть очередную холодную, а если придется, то и горячую войну.

Как же все это соотносится с реалиями сегодняшнего дня, а именно — с основными направлениями российской политики и прогнозируемыми трендами ее изменения? А никак не соотносится, отличаясь по направлению на 180 градусов. Вот поставлена задача удвоить за десять лет ВВП —допустим она будет выполнена и даже слегка перевыполнена, причем без обмана. Только вот США (для примера) тоже уж процентов на тридцать как минимум за это время подрастут. И безвизового въезда в ЕС наши власти, наверное, добьются, и тоже без обмана, — но это типичная ложная цель, на которую размениваются наши истинные интересы, зачастую даже не осознаваемые.

Но, может быть, возможен паллиатив, некий поворот к вышеизложенной концепции в промежуточном, не столь жестком, виде? Возможен, почему нет. Например, чему помешает провозглашение политики активного стимулирования импортозамещения?

Все те товары, которые мы экспортируем, у нас покупали и при СССР — зачем же нам ВТО?

Если боязно или вообще кажется неправильным вовсе отказаться от многосторонних международных отношений и выйти из всех международных организаций — давайте выйдем для начала из Совета Европы с ее ПАСЕ — организации, вызывающей только брезгливость и занимающей к тому же совершенно откровенно антироссийские, даже русофобские, позиции. Это ведь даже не евросоюзовская организация! Ну что нам за это будет? Германия и Франция пойдут на нас войной, бросив на прорыв эстонские и польские танковые армады? Перестанут закупать наш газ, который нечем заменить и который к тому же проплачен на несколько лет вперед? Да нет, только больше считаться с нами и уважать будут — не любить, конечно, но нас и так не любят, да и зачем нам, если вдуматься, их любовь? Так, может, есть шансы, что российское руководство так сделает? Бог весть, конечно, но я таких шансов не вижу. На что же тогда надеяться? Так еще до меня подмечено, что главной движущей силой и истинным символом многовековой российской истории является не двуглавый орел, а жареный петух.