Концепция для президента
»...яко с нами Бог»./i>
При всей разнице взглядов на судьбы России, существующей в нашем обществе, все они сходятся в одном: Россия должна быть активным членом мирового сообщества, должна быть глубоко интегрирована в мировую экономику и политику. (Далее авторы утверждают, что это утверждение — не абсолют. Они полагают — необходим новый изоляционизм.)
Изоляционизм есть такой уклад существования нации и созданного ею государства, при котором контакты с внешним миром относительно невелики и взаимодействие с ним во всех сферах общественной жизни — экономике, политике, культуре, идеологии, религии — малосущественно и несравнимо по значимости с внутренними влияниями. При всей лапидарности этого определения из него следуют не вполне тривиальные вещи. Во-первых, в нем ничего не сказано об административных запретах, и не случайно — малочисленность контактов может проистекать как из запретов, так и из объективного существования тех или иных барьеров, делающих запреты ненужными. Представьте, например, уже укоренившуюся колонию-поселение на другом континенте лет триста назад (или на другой планете через триста лет). Надо ли ей вводить таможенные пошлины на ввозимые товары для защиты своего производителя, если каравелла (или звездолет) приходит раз в год и все привезенное на ней всяко является золотым по сравнению с местным? Именно поэтому до начала двадцатого века экономика США была вполне изоляционистской — внешняя торговля составляла менее пяти процентов ВВП (в современной России до 50%), при том, что никаких особых таможенных барьеров не было. <...>
Во-вторых, малочисленность контактов не означает их полного отсутствия — опять-таки на примере экономики это значит, что в изоляционистском обществе никто не будет заставлять выращивать кофе под Сургутом, если он там не растет, или пить вместо кофе какой-нибудь суррогат. Но все будут знать, причем по умолчанию, что если кто-то, используя новые технологии и свой предпринимательский и организаторский талант, все-таки научится выращивать под Сургутом полноценный кофе, то ему не придется конкурировать с импортом, который незамедлительно будет закрыт, даже если сургутский кофе обойдется потребителю дороже.
В-третьих, изоляционизм означает игнорирование взаимодействия с окружающим миром, а не факта его, этого мира, существования — нормальное государство, даже вполне изоляционистское, держит сильную армию, а это значит, помимо прочего, все знать о противнике, даже если у него нет никаких интересов за рубежом, потому что зато такие интересы есть в нем у других.
Итак, разобравшись с определениями, давайте посмотрим, что означает изоляционизм у нас и в наше время, так сказать, новый изоляционизм. У большинства людей первой реакцией будет: ну вот, опять как при СССР в очереди за колбасой по два двадцать стоять. <...> должен отметить, что здесь кроется логическая ошибка: экономика СССР действительно была закрытой, но это не единственное и на самом деле не главное ее отличие от нынешней российской экономики или, к примеру, от немецкой. Главное — в том, что она была не частно-рыночной. А это понятия не очень связанные (о чем мы все как раз и забыли): кроме рыночно-открытых, с одной стороны, и государственно-закрытых, с другой, бывают, хотя и реже, и экономики нерыночные, но открытые (например, экономики почти всех нефтяных стран Ближнего Востока), и экономики вполне частно-рыночные, но закрытые.
Последние и являются мечтой изоляциониста, и раньше, в период раннего капитализма, к ним относились большинство стран, кроме разве торговых республик типа Голландии, а США и Германия — так и вовсе до начала двадцатого века. Можно сказать, что это было давно и к нынешним временам не относится, но, во-первых, старое и отставленное в сторону не значит плохое (до середины двадцатого века, например, устаревшим и смешным казалось жить на природе вне города, а сейчас это символ богатства), а, во-вторых, именно в тот период все капиталистические страны стали экономическими гигантами.
Так кого же открытость вывела в лидеры, если все они уже были ими до открытия своих экономик? Может быть Китай, который хоть и не входит формально в G8, но имеет четвертую в мире экономику по абсолютному размеру ВВП, пусть и за счет огромного населения — но открытость его весьма условна, и ответ на вопрос о том, что является главным фактором роста Китая, весьма неоднозначен. Зато можно точно сказать, кого открытость вывела из лидеров — Россию, которая могла бы с полным основанием входить в эту восьмерку в 1990 году, но никак не в 2003-м (хотя формально входит). Я возьму на себя смелость утверждать, что именно «открывание» и экономики, и всего остального и привело к этому плачевному результату, а не рыночные преобразования сами по себе.
И вот теперь, поняв, что открытость и рыночность суть разные вещи, хотя и встречающиеся часто вместе, мы можем четко ответить опасающемуся возврата к советским очередям за колбасой: не открытость экономики определяет качество, ассортимент и доступность колбасы, а рыночность, благодаря мотивированности собственника, конкуренции и естественному отбору субъектов рынка. Никто не жаловался на очереди за колбасой в США в XIX веке, при том что импортной среди нее не наблюдалось. И если экономика России совершит поворот к изоляционизму, но сохранит имеющийся ныне рыночный принцип организации, то аскетичной она не будет, как не была аскетичной экономика рекордсмена XX века по экономическому росту — Германского третьего рейха. Несмотря на провозглашенный приоритет пушек над маслом, в нем производились не только «тигры» и «пантеры», но и революционные для своего времени (притом доступные народу по цене) «фольксвагены».
А давайте попробуем ответить на вопрос: какие темпы экономического роста необходимы России, чтобы догнать, например, США по ВВП на душу населения, допустим за тридцать лет? Поскольку сейчас удельный ВВП России ниже американского в десять-двенадцать раз (это с учетом недооцененности рубля, а формально в 16), то легко подсчитать, что годовой рост нашей экономики должен для выполнения поставленной задачи стабильно превосходить рост экономики американской примерно на 9% в течение тридцати лет. Именно так: не просто равняться 9%, а при принятии средней цифры роста в США в 2% составлять уже 11%. Реален ли рост в 11% в год на протяжении тридцати лет? Я считаю, что очень сложен, но при мобилизации всей нации на решение этой задачи теоретически возможен (а без такой мобилизации все равно не происходило ни одного из «экономических чудес»..
Но вот что точно нереально — это иметь рост в 11% в стране с открытой экономикой, интегрированной в мировую, когда в остальной части мира имеет место рост 2%-ный. Потому что глобальная экономика в гораздо большей степени, чем мировая хозяйственная система прежних лет, — это система сообщающихся сосудов, в которой ни один участник не может сильно выделяться, поскольку перетоки капитала и ресурсов, изменение валютного курса и т.д. быстро это выровняют. Это не значит, что глобальная экономика мешает развитию входящей в нее национальной. Она ее просто выравнивает под общую гребенку по темпам роста, и поэтому у страны, полностью интегрированной в глобальную экономику, темпы роста могут и вырасти, если они были ниже, чем у других, — но только до общего уровня. Поэтому не будет у нас с открытой экономикой 11% роста в год при 2% у других стран. Если же у них будет не 2%-ный рост, а, дай Бог, кризис и спад, то это означает, увы, не то, что нам хватит 9 или, может, даже 7%, а то, что у нас самих будет кризис и спад, скорее всего, еще больший, поскольку американцы виртуозно научились перекладывать свои проблемы на союзников, не говоря уж о противниках.
Даже в общей теории систем есть закон: один элемент системы не может быть в состоянии качественно ином, чем вся система. Таков, собственно, вывод приведенного анализа: при открытой экономике не светит нам сравняться по удельному ВВП с развитыми странами. Улучшится вдруг у них экономическая конъюнктура — возможно, улучшится и у нас; но значительно сократить с ними разрыв не получится никак.
А может, и ничего страшного? Обидно, конечно, быть приговоренными жить хуже других, но, может, это и не трагично — переживем? Дался он нам, этот удельный ВВП! Ведь удельный ВВП прямо влияет всего лишь на уровень жизни — военно-политическая мощь страны зависит исключительно (из экономических показателей) от ВВП общего. Это происходит потому, что уровень жизни людей зависит от того, сколько ресурсов приходится на одного жителя, а мощь государства — от того, сколько их приходится на власть, которая присутствует в единственном экземпляре. Именно поэтому так опасаются в США растущей мощи Китая: по удельному ВВП Китаю даже приблизиться к Америке в ближайшее столетие не грозит (Китай при всех его успехах планирует догнать Россию — не США — по удельному ВВП только к 2005 году). Но при вчетверо с лишним большем населении его общий ВВП уже сейчас составляет треть американского, а доля, находящаяся в распоряжении правительства, существенно выше.
Так вот, по общему ВВП у нас еще хуже, потому что население у нас не больше, а, увы, меньше: по сравнению с Америкой — в два раза, а со всем Западом (Америка плюс Европа, даже без Японии и иных) — в пять раз. Общий наш ВВП сейчас меньше американского не в десять-двенадцать раз, как удельный, а в двадцать-двадцать пять (формально в 30). Вдумайтесь: соверши мы невозможное и догони США по ВВП на душу населения (для этого надо не удвоить ВВП, как приказывает президент Путин, а «упятнадцатерить»., наш общий ВВП, а, следовательно, и военно-политическая мощь, будет в пять (!) раз меньше, чем у западного блока. И консолидировать в руках власти существенно большую долю этого ВВП, как делал СССР, не получится, что приводит к вышеупомянутым казусам с колбасой, и как следствие — недовольству населения и его отказу поддержать власть, в том числе и в ее противостоянии с реальными врагами государства. Ну а что происходит со страной, чья военно-политическая мощь существенно меньше, чем у сильных мира сего, которая к тому же обладает самыми большими в мире территорией и ресурсами, являясь поэтому лакомым куском, и которую в довершение всего эти сильные — давайте называть вещи своими именами — исторически ненавидят даже на иррациональном уровне (на рациональном, впрочем, тоже), — догадайтесь сами. Если же кто-то считает, что Запад нам не враг и не представляет угрозы ни при каком соотношении военных потенциалов (хотя автор считает, что таковые убеждения, если они искренни, есть безусловное основание для срочной госпитализации), даже это не важно. Ибо пусть сегодня Запад есть средоточие всего высокого на Земле и по-христиански любит нас — а завтра, глядишь, не есть и не любит.
Так мы и подошли к тому, что и хотели доказать: открытая экономика, при ее принципиальной невозможности догнать Запад, надежно ведет Россию к исчезновению как государства. И это, заметьте, при равных условиях, которых конечно же нет и не будет.
То есть если к импорту нашей стали в США будут относиться так же стоически, как во времена «холодной войны» к импорту японских видеомагнитофонов — типа: ну и пусть в Америке не останется сталелитейщиков, зато мы, американцы, делаем ракеты и перекрываем Миссисипи — даже при этом нам особо ничего не светит. В реальности же какая там сталь или видеомагнитофоны — нам бы экспорт нефти не перекрыли под предлогом недостаточного соблюдения прав сексуальных меньшинств в Чечне или чего-нибудь в этом роде. И непременно перекроют, когда из-за либо Ирака и неминуемого развала ОПЕК, либо чего-то еще она окажется на мировом рынке в избытке. Правда, справедливости ради надо сказать, что и относись к нам Америка совершенно нормально, вряд ли она стала бы долго терпеть положительное (для нас) торговое сальдо с ней, если бы таковое было.
Вот с Польшей или с Эстонией можно смело иметь свободную торговлю, причем по-честному — от них отрицательного сальдо можно не опасаться. А без даже теоретической возможности существенного превышения экспорта над импортом, которое вытянуло послевоенную Японию, соблазны открытой экономики становятся для нас совсем уже виртуальными.
Ну а при закрытой-то экономике есть ли на что надеяться? Так ведь закрытая экономика в отличие от открытой, есть сосуд изолированный, а не сообщающийся с другими: ну а возможно ли накачать уровень воды в изолированном сосуде выше, чем в других, — зависит только от усилий качающего. Конечно, это трудно, но вся история русского народа разве не свидетельствует о способности к сверхусилиям? Но вот стоит только открыть краник, соединяющий с другим сосудом, и вы можете качать хоть со скоростью звука — все будет уходить в другие сосуды, что и происходит с нашей экономикой последние пятнадцать лет.
При этом те, кто призывает сделать у нас условия для капиталов лучше, а не хуже, чем у других, и тогда к нам вернутся не только наши, но и потекут чужие, сами не ведают, о чем говорят. В глобальной экономике они должны для этого стать не просто хорошими, а лучшими в мире: вы всерьез на это рассчитываете? Полноте, вернитесь на землю! Да и устремись бы к нам вдруг иностранные инвестиции в реально больших размерах — их быстро перекроют неэкономическими способами центры силы современного мира, ибо зачем им усиливающаяся за их же счет Россия? Или полуэкономическими, объявив об увеличении российских страновых рисков и о снижении российского суверенного кредитного рейтинга. А собственные уведенные капиталы в массе своей не вернутся ни при каких обстоятельствах, потому что настоящий вор (а других среди владельцев больших уведенных капиталов нет) никогда не поверит, что его реально простят, потому что это противоречит его же (и не только его!) здравому смыслу и сам бы он так никогда не сделал.
Так что надеяться на то, что при открытии краника с другим сосудом потечет к нам, а не от нас, не стоит. Сверхусилий же не надо пугаться — они не обязательно означают жертвы, а могут быть всего лишь безжалостным и болезненным избавлением от некоторых стереотипов. Если экономика наша (и не только она) будет надежно изолирована, а в общественной жизни будут четко разделены и разведены сферы власти и капитала, так сказать Бога и мамоны, то в сфере мамоны можно допустить невиданный либерализм, который сделает русский капитализм самым эффективным в мире, способным-таки догнать и перегнать Запад.
Итак, нет в стратегическом плане более важной задачи для России в экономической политике, чем провозглашение автаркии как цели и, соответственно, подготовка, поворот и собственно движение к ней. Подготовка должна включать разработку идеологии, обосновывающей необходимость этого, и убеждение в ней значительной части общества. Вряд ли это особенно сложно, даже без ссылки на традиционный русский менталитет, поскольку основывается на универсально базовой ценности: независимость нации и государства превыше всего. Любое же взаимодействие с окружающим миром есть вступление в зависимость от него, и чем сильнее взаимодействие, тем сильнее зависимость; в какой-то момент она становится критической, и для нас он уже наступил.
Сам поворот к автаркии должен включать увязанное по времени дестимулирование экспорта и импорта, с одной стороны и вывоза и ввоза капитала с другой, т.е. текущих и капитальных внешнеторговых операций. Наилучшим инструментом для всего этого, существенно более эффективным, чем таможня, является отмена конвертируемости рубля (внутренней) и вообще ужесточение валютного и в целом финансового регулирования, т.е. упор на администрирование движения денег, а не товаров.
Само ужесточение валютного регулирования должно включать обязательную 100%-ную продажу валютной выручки от экспорта (а еще лучше — к переходу к экспорту исключительно за рубли) и разрешение приобретения валюты исключительно под импорт (т.е. запрет ухода в открытую валютную позицию для извлечения курсовой прибыли) со строгим контролем этого.
Само это приобретение должно делаться только у государства (собственно, если у экспортеров нет валюты, так больше и не у кого), и по курсу, заниженному по отношению к рублю. Лучше, если курс был бы жестким (не плавающим), изменяемым не чаще, чем объявлено заранее, поскольку нерыночное его определение делает почти невозможным влияние на него, а следовательно, на нашу экономику, внешних сил, что есть самоценность.
Принцип для определения приоритетности дестимулирования импорта должен быть таков: производится ли нечто в стране сейчас (имеется в виду сопоставимого качества), а если нет, то может ли такое производство начаться и в какие сроки. Скажем, упомянутый в начале статьи кофе у нас не растет и при нынешнем развитии науки расти не может; следовательно, валюта для его закупки будет продаваться всегда. А вот есть некий товар, который у нас не производится, но, если предприниматели начнут инвестиционный цикл в этом году, начнется производиться через два года, а в количествах, покрывающих весь спрос, — через четыре; тогда объявляется, что валюта под приобретение этого товара продается по низкому курсу еще два года, третий год — по существенно более высокому, а с четвертого перестает продаваться вовсе. Для тех видов импортозамещающих производств, где объем капиталовложений делает малореальным спонтанное быстрое появление инвесторов, как, например, в автомобилестроении полного цикла, государство должно объявить о дополнительных стимулах, например о беспроцентном или низкопроцентном баззалоговом кредите в столько-то процентов от вложенного инвесторами — очевидно, что даже не при ликвидированной, а хотя бы отчасти обузданной коррупции это легко реализуемо.
Таковы основные механизмы дестимулирования импорта. Тем, кто считает, что это коммунистический манифест покруче зюгановского, будет интересно узнать, что в послевоенной сверхкапиталистической Японии восстановление экономики шло именно так, только еще жестче: валюта не продавалась импортерам даже на ввоз антибиотиков в разгар эпидемии стрептококковой ангины, хотя в стране они не производились, а только на сырье и оборудование для производства. Механизм же дестимулирования экспорта, помимо перевода его на рубли, еще проще — это существующие экспортные пошлины, которые надо будет просто пересмотреть. Причем если конечной целью по импорту является полное его искоренение, во всяком случае по товарам, которые можно произвести у себя, то по экспорту таковой целью является именно дестимулирование, чтобы он не составлял значимой части ни в общем ВВП, ни в отдельных отраслях.
Что же касается иностранных инвестиций, то с ними все проще: они являются безусловным вредом, и политика в отношении их должна быть соответствующей. То, что мы все считали их благом десять-пятнадцать лет назад, просто основывалось на ложной посылке, что вот решил-де человек из какой-то страны основать у нас компанию и зарабатывать здесь деньги, как Прохор Громов на Угрюм-реке, — что же тут плохого? Да ничего, кроме того, что, как выяснилось, так не бывает. Не основывают иностранцы у нас (как и в других местах) компании с такими целями вкладывают фирмы в создание своих филиалов, обычно чисто сборочных, смесевых или упаковочных, что, по сути, просто импорт. Заработанные деньги они всегда будут стараться вывезти из России, а аргумент про создаваемые ими рабочие места рассчитан на дилетантов, потому что потребление любого товара в рыночной экономике определяется спросом, а не предложением; и если на данный товар есть спрос, то не построй иностранцы фабрику по его выпуску, ее построит русский инвестор, и рабочих мест на ней будет ровно столько же. Образно говоря, сколько построено заводов по выпуску «кока-колы» — столько недопостроено заводов по выпуску «Байкала». А еще любят иностранные инвесторы создать за границей производство того, что запрещено дома, или того, что дома никому не нужно — как символ нового Китая, заводы «Вольксваген» и «Ауди», производящие прекрасные машины, только вот моделей 70-х годов.
Те же принадлежащие иностранному капиталу предприятия, которые уже существуют, не надо национализировать — достаточно объявить, что заработанные ими рубли государство не будет обменивать на иностранную валюту, а покупка ее на рынке невозможна. Конечно, весь мир при этом совершенно справедливо скажет: что теперь уж точно никогда, ни через сто лет, ни через двести, никто не будет вкладывать деньги в Россию — и это особенно радует и греет душу.
Возникает еще вопрос о том, как обеспечить возможность людям выехать за границу в отпуск — климатом Бог Россию, увы, не побаловал, да и отсутствие такой возможности будет создавать эффект запретного плода, как в советское время. Необходимо предоставить каждому гражданину возможность поменять в течение года, по официальному (высокому для рубля) курсу, определенный процент его налогооблагаемой базы, то есть попросту «белого» заработка, за этот год. А вот о бесчисленных деловых или творческих поездках за границу надо забыть.
Но главное — необходима политика по стимулированию создания новых предприятий (или расширению старых), преодолевающих монополию другого производителя товаров или услуг и вообще усиливающих конкуренцию в отрасли. Вот по итогам 2003 года образовался сверхплановый профицит бюджета размером в несколько миллиардов долларов — отчего бы не потратить, например, половину этих денег на постройку двух современных автомобильных заводов?
Конечно, для всего этого необходимо сильное снижение уровня коррумпированности госструктур, особенно карательных, но мировой исторический опыт показывает, что эта задача всегда решается достаточно быстро и несложно, если есть реальное желание ее решить (в отличие от полного искоренения коррупции, что почти невозможно). Вообще, запредельный уровень коррупции у нас связан не только и не столько с обычными факторами (человеческая жадность, мягкость режима, многочисленные и не отрегулированные возможности административного вмешательства) и уж конечно не с размерами зарплаты — зарплата, в принципе, не может быть размером с взятку, — а с причинами сугубо идеологическими, скорее даже психологическими.
Смею заверить, американскому, итальянскому и китайскому чиновнику есть за что брать взятки, и берут они их хоть и осторожнее, но столь же охотно, и масштабы этого, особенно в двух последних случаях, вполне сопоставимые с нами; но делать за взятку они будут вовсе не что угодно — есть вещи, связанные с интересами государства, которые 999 и 1000 упомянутых чиновников, пусть даже коррумпированных, не будут делать ни при каких обстоятельствах. А наши будут, потому что наши в глубине души списали свое государство — а те свое не списали.
Не хлебом единым жив человек — поэтому нация, где живы единым хлебом, всегда будет иметь уровень коррупции, как у нас сейчас. Но это же означает, что при провозглашении «крепости Россия», с естественным возвратом национальной идеи, с более-менее общей верой и надеждой в величие России (больше при изоляционизме надеяться не на что, и в этом — его смысл), беспредел в коррупции отпадает если и не сам собой, то по крайней мере без особо кровавых мер. И останется коррупция в тех объемах и рамках, в которых она всегда и была в России и в которых она есть и во всех, включая западные, странах.
Вот и все про экономическую политику при изоляционизме, разумеется в самых общих чертах. Столько места ей посвящено потому, что в наше время — уровень развития экономики является основным фактором в военном и, соответственно, геополитическом противостоянии.
