В издательстве ЭКСМО-Алгоритм недавно вышла книга Н.В.Коровицыной «С Россией и без нее: восточноевропейский путь развития». На мой взгляд, ее следовало бы прочитать как минимум всем тем, кто причисляет себя к обществоведам и пытается построить для себя объяснительную модель той катастрофы, что произошла в СССР с конца 80-х годов ХХ века – независимо от отношения к этой катастрофе.
Автор описывает «либеральную трансформацию» стран Восточной Европы, не проводя аналогий с процессами в СССР, однако все ситуации, позиции и процессы настолько узнаваемы и настолько гомологичны нашим, что структура книги обоснованно воспринимается как каркас модели для представления нашей реальности. Более того, по ряду причин на материале «стран СЭВ» оказалось возможным выработать гораздо лучшую модель, чем на нашем собственном – хотя бы для первого приближения.
Вывод этот неожиданный, но лишь потому, что мы, погрузившись в наш кризис, не имели возможности вникнуть в то, что происходит у «друзей и соседей». Кроме того, мы, «не знавшие общества, в котором живем», еще менее знали их общество (точнее, имели о нем еще более превратное представление). Они нам казались «более западными», а на деле в главных чертах были более «законсервированным» традиционным обществом, чем центральная Россия.
Почему хороша для нас «их модель»? Во-первых, она «чище», не отягощена усложняющими восприятие историческими обстоятельствами (вроде расстрела царя, гражданской войны, репрессий, коллективизации и голода 1933 г., национальных проблем). Наше сознание во время перестройки и до сих пор так плотно заполнено этими образами, что вникнуть в лежащую под ними суть нам просто не дают. Аморально интересоваться модернизацией российского села, когда вокруг капает столько «слезинок ребенка»!
Во-вторых, сознание гуманитарной интеллигенции в странах СЭВ оказалось менее воспалено, чем у нас, их сообщество не рассыпалось, и обществоведы там нашли в себе силы и получили средства для того, чтобы вести летопись событий и изучать реальные процессы в обществе. Объем накопленного ими, частично систематизированного и в достаточной мере свободного от идеологии знания об этих процессах просто несравним с тем, что мы имеем у себя дома. Там есть из чего строить модели.
Какова же картина, представленная в книге Н.В.Коровицыной? Изложу мое личное впечатление, во многом сформированного опытом пережитого нашей собственной страной.
Я вижу в книге картину катастрофического цивилизационного срыва целой системы европейских традиционных обществ в ходе интенсивной форсированной модернизации в рамках «советской модели социализма». Масштаб и глубина этого срыва таковы, что его последствия имеют глобальное измерение, а порожденные им процессы изменения мироустройства плохо поддаются прогнозированию. В самих этих обществах скачкообразные сдвиги в сознании интеллигенции, а затем и в массовом сознании имеют динамику, характерную для критических состояний «обращения фаз». Это аномальные, во многих смыслах трагические состояния, «время гибели богов».
Картина, составленная автором из мозаики данных, опубликованных обществоведами ряда стран (прежде всего Польши), производит исключительно сильное впечатление. Трудно назвать аналогичный по силе воздействия текст, изданный за последние годы. В этой картине, конечно, много пробелов, но они и сами по себе обладают креативным потенциалом – в них видна загадка, а их контуры побуждают формулировать содержательные вопросы.
Пробегу по части важных утверждений книги, а потом перейду к критическим пожеланиям. Выбранные мною утверждения взяты из разных разделов книги и представляют собой не связный авторский текст, а «коллаж». Во всех случаях, однако, изъятые кусочки сохраняют смысл контекста.
Первый тезис книги – принадлежность «стран СЭВ» к категории традиционных обществ, главный этап модернизации которых был проведен в рамках «советской модели» (похоже, даже в большей мере, чем в самом СССР). Либеральный срыв не пресек их культурной траектории. Вот выдержки из книги:
«Восточная часть европейского континента и в середине ХХ в. оставалась экономической периферией ее западной части. За исключением Чешских земель страны, вступившие на путь форсированной индустриализации по советскому образцу, составляли регион сельского типа с высоким аграрным перенаселением и низкими показателями грамотности… Осуществление программы социалистической индустриализации как основы «перехода к современности» приобрело для стран региона историческое значение…
Общественная система советского типа по своей сути недалеко ушла от традиционной, построенной по принципу семьи или крестьянского сообщества с характерными для них солидарными связями и коллективистским началом. Поэтому главным компонентом советской модели развития стало обобществление, или «коллективизация» всех видов материальной и интеллектуальной собственности. Она охватила практически все аспекты жизни Восточной Европы, позволив быстро и относительно безболезненно трансформировать преимущественно крестьянские общества в индустриальные и городские…
Урбанизация и образовательная революция 1970-х годов завершили переход к «современности» в странах региона. Восточноевропейское общество стало не только индустриальным, но и городским: программа соцмодернизации была выполнена. Решительное преодоление традиционных нравов и норм жизни в странах региона, как и на постсоветском пространстве, связано с процессами либерализации 1990-х годов, или второй Великой трансформацией – капиталистической».
Вот первый парадоксальный вывод – именно модернизация по «советской модели», позволившая странам региона избежать структурирования их обществ по шаблонам периферийного капитализма, создала саму возможность антисоветской революции и встраивания этих обществ в европейской сообщество.
Тем не менее, это «встраивание» проблематично, т.к. модернизация «по-советски» усилила многие фундаментальные устои именно традиционного общества, пресекла и даже повернула вспять процесс атомизации и формирования свободного индивида, а с ним и гражданского общества западного типа:
«В восточноевропейском человеке переплетаются сейчас черты самых различных исторических эпох, образуя специфический, характерный только для него, сплав архаики и постмодерна, социального и либерального начал, села и города, национального и глобального…
По сей день в обществе восточноевропейского типа противостоят друг другу или, напротив, образуют единство традиция и современность, ценности культурные, нематериальные, символические и экономический рационализм, эмоции и рассудок. Экспансия рыночных структур так и не дала ожидаемого роста индивидуализма в Восточной Европе. Склонность полагаться на себя оставалась, по подсчетам польских социологов, на одном уровне и в 1984 г., и в 1998 г. В период рыночных преобразований первой половины 1990-х годов наблюдался, как ни странно, даже некоторый спад индивидуалистических наклонностей, воли к самостоятельному принятию решений, инициативности, особенно, у интеллигенции, дрейфовавшей в сторону конформизма, и частных предпринимателей. Их «золотой век» пришелся на завершающий этап существования коммунистического режима. Желание работать в частном секторе начало снижаться в Польше уже с 1991 г., в других странах – на 1-2 года позже. «Увлечение» капитализмом оказалось в Восточной Европе непродолжительным…
Уже вторая половина 1990-х годов вернула привычное для восточноевропейца отношение к государству, его роли в общественной и экономической жизни, как и к проблемам социального равенства. Проэтатистский, антилиберальный сдвиг массового сознания, зафиксированный польскими социологами, сопровождался сдвигом проэгалитарным. Эгалитаризм, чрезвычайно сильный в начальный период революционных преобразований в Польше в 1980-1981 гг., понижался вплоть до 1990 г., чтобы еще через десятилетие вновь вернуться к исходному высокому уровню. В период всплеска либерализма рубежа 1980-1990-х годов было трудно поверить, что труд наемного работника в госсекторе опять станет более предпочтительным по сравнению с аналогичной деятельностью в частном секторе….Западная модель развития и стратегия жизни с ориентацией на «индивидуальный успех» во второй половине прошлого десятилетия перестала в глазах людей служить безусловным образцом для подражания…
Проблема самосохранения народов в условиях, соответствующих начальной стадии развития капитализма, приобрела особую остроту... В большинстве посткоммунистических стран… базисные ценности населения переживали динамику противоположного странам Запада рода. Вектор культурной эволюции капиталистических и бывших социалистических стран теперь действительно кардинально различался. Решающее значение в формировании этого вектора, по оценке Р.Инглехарта, играла утеря восточноевропейцами ощущения экзистенциальной безопасности – ключевого, по его мнению, фактора ценностных сдвигов.».
Как складывались предпосылки к срыву 80-90-х годов, какие социальные силы стали его мотором? Снова предоставим слово автору:
«И в самом конце ХХ в. крестьянское происхождение в [Польше], как в других странах бывшей социалистической системы, оставалось доминирующим для всех социальных групп – от высших госслужащих до неквалифицированных рабочих… В годы социализма польское крестьянство получило социально-историческую нишу, в которой смогло сохранить свой полутрадиционный статус и тип культуры до конца ХХ в. Оно наиболее бережно хранило и передавало из поколения в поколение национально-патриотическую и религиозную традицию, традицию семьи патриархального типа…
Реальным и возможно главным достижением всего периода общественного развития Восточной Европы в период с 1948 г. по 1989 г., было коренное изменение экономического и культурного положения низовых, преимущественно аграрных слоев населения. Их социальное продвижение завершилось созданием многочисленного нового среднего класса, или массовой интеллигенции (госслужащих). Средние слои усиливались за счет низовых: структура общества приобретала «грушевидную» форму…
Вместе с тем сохранялась богатая традиция дворянской культуры, на основе которой формировался так называемый образованный класс, или массовая интеллигенция (госслужащие) периода социализма… В Польше начала 1950-х годов свыше 70% всей интеллигенции составляли выходцы из крестьян и рабочих… Городская интеллигенция, формировавшаяся в регионе, считала себя продолжательницей исторической миссии дворянства, хранительницей национальной идентичности, культуры, языка, традиции. Она брала на себя роль общественного лидера, ответственного за судьбы национального развития, передачу характерной системы ценностей из поколения в поколение. Интеллигенция воспринимала себя как особый, харизматический слой общества. Она фактически заняла социальные позиции буржуазии, сохранив ментальность аристократии… Восточноевропейская интеллигенция – преимущественно «новая» — создала тип культуры, тесно связанный со «старой дворянской культурой» и, сохраняя преемственность с ней, воспринимала себя как национальную элиту.
К концу периода индустриализации восточноевропейское село приобрело преимущественно рабочий характер. Село фактически и явилось местом формирования социалистического рабочего класса… Сформировавшись на первом этапе модернизации, социалистический рабочий класс и к концу второго его этапа сохранял близкую к крестьянской природу…
Период строительства «основ социализма» вошел в историю прежде всего как время массовой восходящей социальной мобильности. Ее определяют как «исключительную», «беспрецедентную». Эта ситуация отчетливо контрастировала с межвоенной… В 1970-е годы рабочий класс испытал мощный прилив образованной, нонконформистски настроенной, воспитанной в духе идей равенства и справедливости, молодежи… Он как правило не ограничивался материальными интересами и потребностями. Ему были близки идеалы демократии, свободы, индивидуального успеха, в которых он не усматривал противоречия с принципами эгалитаризма и коллективизма. Во многих отношениях (по способу мышления, жизненным проблемам, даже внешнему виду) молодой квалифицированный рабочий и молодой интеллигент 1970-х годов очень близки друг к другу».
Автор обращает особое внимание на культурную политику 1950-1970-х годов, на характерный для региона «культ учебы», причем матрицей служила советская единая общеобразовательная школа: «Госсоциализм, как принято называть этот период в Восточной Европе, даже получил определение «ортодоксальной и деформированной версии проекта Просвещения»… «Образование» и «равенство» представляли собой важнейшие ценности восточноевропейского общества».
Как же ощущало себя это общество на исходе «соцмодернизации»? Вот характеристики оценок и установок:
«Небывалая по темпам урбанизация сформировала нового горожанина с нравами и обычаями вчерашнего крестьянина. Для него было характерно стремление к материальному накоплению, проистекающее из бедности и неопределенности доиндустриального уклада жизни его самого или поколения его родителей… «Вещизм» и «аморальная семейственность» сочетались с культурой политической апатии и смирением, ориентацией на государственный патернализм и уравнительную справедливость…
В целом к моменту завершения формирования общества, которое в этой книге называется восточноевропейским, жизнью в нем были довольны почти 70% опрошенных. Система ценностей поляков оставалась относительно стабильной в течение четверти века, по оценке социологов, до 1978 г., даже до начала 1980 г… Ст.Новак назвал столь длительное постоянство поразительным… Так, идеологический портрет варшавского студента 1978 г. почти повторяет его портрет 1958 г… Идейно советская модель социализма была воспринята народами Восточной Европы, переживавшими в прошлом веке те же стадии цивилизационного роста, что и народы СССР…
До середины 1970-х годов преобладало мнение, что социальные различия слишком велики, и многие (58% рабочих и 38% интеллигенции) даже заявляли о необходимости их полного «стирания». Неудивительно поэтому, что сама идея национализированной экономики и централизованного планирования оставалась глубоко укорененной в сознании населения…
Гарантии полной занятости, бесплатного медицинского обеспечения и образования создавали ощущение безопасности и уверенности в завтрашнем дне. Все это благоприятствовало расцвету восточноевропейской семьи и превращению ее действительно в главную жизненную ценность… На исходе соцмодернизации в Восточной Европе уверенно господствовали ценности, дающие ощущение безопасности и устойчивости».
На этом фоне возник особый жизненный уклад, получивший название «семейный социализм» с его уходом от общесоциальных проблеми переориентацией на семью и личную жизнь. Автор характеризует его так:
«Трехпоколенные семьи в Восточной Европе периода социализма представляли собой очень распространенное явление… Так, в Болгарии в 1977 г. 61% молодых супружеских пар проживало вместе со старшими… В 1970-е годы государство усилило меры по поддержке семьи, материнства и детства. Наряду с ним церковь, особенно в странах, где она пользовалась большим массовым влиянием, пропагандировала и поддерживала модель семьи, которую можно определить как традиционную, или консервативную… «Социализм начался у нас с того, что обобществил семью, а закончился тем, что был семьей тотально колонизирован», — написал чешский социолог. Большинство семей (семейных кланов) достаточно хорошо вписалось в социальные реалии позднесоветского типа и было относительно удовлетворено ими…
Крестьянская традиция, акцентирующая роль семейно-дружеской общины, и традиция дворянско-интеллигентская, сохраняли свою силу и при «развитом социализме». Исходя из этих двух традиций, строились жизненные стратегии восточноевропейцев, их «массовый» и «элитарный» типы. Коллективизм, эгалитаризм и патернализм были естественным содержанием обоих их на этапах и индустриального, и перехода к постиндустриальному развитию…
Так называемый стабилизационный тип культуры оказался крайне устойчивым и способным к социокультурной экспансии. Неотрадиционализм 1970-х годов фактически вылился в необуржуазный стиль жизни и способ мышления… Альтернативу им составлял стиль жизни интеллигенции, утверждавшийся в среде высокообразованной молодежи… Исследования показали, что две эти ориентации, или стратегии жизни восточноевропейцев были взаимоисключающими: выбор одной из них как правило давался за счет другой. «Просоциальный» и «стабилизационный» типы культуры – это современные (модернизированные) проявления «аристократической» и «крестьянской» традиций…
Образованную восточноевропейскую молодежь 1970-х годов, выросшую в условиях государственного и семейного патернализма, отличало и от всех предшествующих, и от последующего поколения ощущение финансово-экономической и физической безопасности, близкое к абсолютному… Одновременный подъем уровня образования и уровня жизни, характерный для позднесоветского периода, окончательно подрывал основы ортодоксальной идеологии, формируя систему ценностей, обращенную внутрь человеческой личности».
Как пишут социологи, «форсированная индустриализация в конечном счете обернулась «форсированным традиционализмом». Парадоксальный факт – в наиболее «западном» регионе (Чехии) эволюция семья даже пошла вспять. Автор пишет:
«Объективность существования особого восточноевропейского типа семьи и восточноевропейского демографического режима доказывает чешский опыт. Чешская семья уже в межвоенный период принадлежала к западноевропейскому типу с характерным для него высоким брачным возрастом, значительной долей мужчин и женщин, не вступающих в брак, сознательной бездетностью как стратегией жизни человека. Однако с начала 1950-х годов семейное поведение чехов кардинально изменилось: исчезла добровольная бездетность, безбрачие, резко снизился возраст вступления в брак и рождения первого ребенка».
Обратимся теперь к той социальной группе, которая сыграла роль пускового мотора в переориентации общества на «либеральные» (и антисоветские) ценности и движении к «бархатной революции». Это – носители вовсе не «необуржуазного» стиля жизни, а как раз «просоциального» («аристократического») типа культуры, молодая интеллигенция. Читаем в книге об эволюции ее ценностных ориентаций:
«Во втором послевоенном поколении «домашний социализм» сформировал большой контингент «нематериалистов»… В молодой восточноевропейской интеллигенции реализовалась специфика «неэкономического» типа цивилизационого развития. Восточноевропейское общество первым дало миру образец «человека постмодерна», опередив Запад, который двигался к той же цели иным путем…
По наблюдениям польских социологов, именно образование служило детерминантой идеологического выбора в пользу либерализма в широком его понимании. Высокообразованные отличались от остального населения по своему мировоззрению. Можно даже сказать, что все восточноевропейское общество, пройдя путь соцмодернизации, состояло из двух «классов» – имевших высшее образование и не имевших его. Частные собственники начального этапа рыночных преобразований не представляли из себя социокультурной общности аналогичной интеллигенции. Более того, как свидетельствуют эмпирические данные, они даже не демонстрировали выраженного предпочтения либеральных ценностей…
Амбициозные планы «догоняющего Запад потребления» рождали у молодого восточноевропейца убеждение, что жизнь становится – или должна становиться – все лучше, и вскоре произойдет перелом к качественно новому состоянию… В опыте этой генерации воплотилось и доиндустриальное прошлое, и наступающее постсовременное будущее, дав ослепительный, но короткий всплеск духовной энергии в виде специфического историко-культурного феномен человечества — «социалистического постмодерна»…
«Марксизм-ленинизм и построенный на его основе соцреализм превратились в социалистический гуманизм и базирующийся на нем социдеализм»… Причем жители крупных польских городов, «передовая» часть общества, обладали наиболее нематериалистическим складом мировоззрения… Господствовало ощущение преддверия новых грандиозных перемен, «атмосфера нарастающего праздника»…
Молодая интеллигенция с ее нонконформизмом, нематериализмом, стремлением к демократизации общества больше не укладывалась в рамки «домашнего социализма»… Особенно характерно это было для польских нематериалистов, которых сформировала историческая традиция борьбы за национальную независимость…
Именно высокообразованные слои населения выступали наиболее последовательными сторонниками свободного рынка. Это совершенно не было характерно для других регионов мира и составляло специфику посткоммунистической Восточной Европы, объяснение которой можно найти в интенсивных процессах «психотрансформации», интенсивно шедших в среде интеллигенции. Массовая носительница идеалов романтизма и символизма, двухвековой дворянско-аристократической традиции восточноевропейская, особенно польская, как и русская, интеллигенция пережила уже в ходе «перестройки» беспрецедентный сдвиг в ментальности, жизненных ориентациях, ценностях… Не что иное, как традиционные ценности, исповедовавшиеся восточноевропейской интеллигенцией, были движущей силой бархатной революции. Трагизм этой революции, как и судеб ее участников, заключается в том, что ценности и идеалы ноября 1989 г. оказались несовместимы с «посленоябрьской» реальностью».
Итак, из этого также вытекает парадоксальный вывод: революцию, открывшую этим странам путь в либеральный Запад, произвели силы именно традиционалистские и антилиберальные – «фундаменталисты коммунизма»:
«То, что Польша первой в восточном блоке отказалась от системы советского типа, М.Жюлковский связывает не столько с приверженностью ее граждан так называемым современным ценностям, сколько, напротив, со всплеском ценностей традиционных»…
В 1980 г. [на Гданьской судоверфи] движение имело выраженный патриотический и социалистический характер. Рабочие требовали воплощения в жизнь фундаментальных принципов социализма, крайне чувствительно относясь к любым отклонениям от его доктрины. В их требованиях не содержалось каких-либо принципиальных идей и ценностей, идущих вразрез с существующей стратегией общественного развития...
Самое поразительное, что все действительно «бархатные», эмоциональные всплески сознания, составлявшие сущность этой революции, были инспирированы самой господствующей идеологией, сформировались на ее основе и были направлены на ее обновление и развитие, но никак не крах… Парадокс заключался лишь в том, что речь шла о генерации «питомцев» социалистической системы, превратившихся в генерацию «бунтарей» против ее порядков».
Раскрытие этих обществ Западу, в таком их состоянии, неминуемо привело к глубокому кризису и разрушению прежней социальной и культурной структуры:
«Изменения, произошедшие в странах региона в результате второй великой трансформации, были столь значительны, что у восточноевропейского человека естественно возникал вопрос: «а есть ли жизнь после перехода?»…
Менее половины польских, венгерских и чешских рабочих по состоянию на 1988 г. сохранила свой социально-профессиональный статус в 1993 г. Наиболее распространенной формой дезинтеграции рабочего класса служил переход его представителей в категорию незанятых, т.е. прекращение экономической активности…
Уже в середине 1980-х годов (!) наиболее молодая часть польского общества не отождествляла себя с целями коренных преобразований политической и экономической систем, с демократическими переменами. Недоверие к ним нередко проявлялось в агрессивной форме… Для молодежи преобладающим стало желание покинуть страну».
Более того, «бархатные революции», одним из главных мотивов которых было освобождение, восстановление национально-культурной идентичности восточноевропейских обществ, неизбежно вели как раз к опасности пресечения их цивилизационной траектории и утрате тех социальных групп, которые и были носителями их культурной идентичности. Так, в отношении Польши пишут:
«Если социальное положение и самочувствие крестьянства или рабочего класса в результате либерализации, особенно на начальных ее этапах, действительно серьезно ухудшилось, то традиционная интеллигенция фактически прекратила свое существование в прежнем виде, характерном не только для периода социализма, но и для досоциалистического периода…
[В результате] смены общественной системы в 1989 «завершилась драматическая и красивая глава польской романтической психо-истории борьбы за независимость».
Приведенные здесь тезисы книги и их краткие иллюстрации далеко не исчерпывают всего перечня важных утверждений автора, скрупулезно обоснованных им ссылками на труды обществоведов соответствующих стран. Весь этот перечень имеет прямое отношение к пониманию тех процессов, которые происходили и в советском обществе (хотя их начало у нас относится уже к декаде 60-х годов). Наименее близки, пожалуй, лишь аналогии в сфере семейных отношений и в сфере религиозности. В целом же картина оказывается совершенно неожиданной – советское общество предстает как гораздо более модернизированное, нежели общество стран Восточной Европы, и в то же время менее подверженное воздействию «постмодерна» и «морального сюрреализма». Эти свойства в нем удалось раскачать лишь в ходе перестройки с ее жесткими политическими технологиями.
Таким образом, я оцениваю книгу Н.В.Коровицыной очень высоко. Трудно сказать наверняка, но, мне кажется, представленная в книге объяснительная модель не была изложена в законченном виде ни в одном из трудов восточноевропейских обществоведов, она является творческим научным результатом автора. Модель эта, на мой взгляд, вполне правдоподобна. Но главное в том, что независимо от степени ее адекватности, она обладает исключительно высоким эвристическим потенциалом. Это первая целостная и достаточно непротиворечивая модель объяснения той социальной и культурной катастрофы, которая постигла Восточную Европу и Евразию в ходе социалистической модернизации. При этом данная модель настолько парадоксальна, что сразу же побуждает формулировать содержательные вопросы, а значит, и теоретические гипотезы. Это – очень редкое свойство книг в обществоведении.
Теперь несколько критических замечаний, которые надо понимать как пожелания – к самому автору или тем, кто продолжит начатую им линию исследований.
При чтении книги возникает ряд вопросов, которые, думаю, автор мог бы упредить. Прежде всего, вопрос о том, насколько то видение природы общественных процессов в восточноевропейских странах, которое представлено в книге, распространено в обществоведении самих этих стран. Является ли эта модель общепринятой, одной из приемлемых альтернативных моделей – или она воспринимается так как экстравагантная или даже неизвестна? В том случае, если это одна из альтернативных моделей, то в чем, кратко, суть конкурирующих моделей?
Отдельные элементы системы, представленной в книге, вполне узнаваемы для советских людей из научных кругов, которые общались со своими коллегами из стран СЭВ в 70-80-е годы. Поэтому тезисы и аргументы книги легко встраиваются в знакомый контекст и хорошо принимаются обыденным сознанием. Но когда из мозаики ситуаций и оценок читатель пытается выстроить систему, которую можно было бы охватить взглядом, возникает проблема меры, «взвешивания» разных факторов. Хочется, чтобы это стало особым «срезом» подобной будущей книги. Да, описанные в книге явления имеют место – но каков «вес» каждого явления в сломе прежнего порядка? Как менялся этот «вес» при переходе процессы в динамичную открытую фазу?
Выше я уподобил эти события «обращению фаз», когда система кардинально изменяется под влиянием ничтожных по масштабам воздействий (подобно тому, как моментально покрылось льдом тихое уральское озеро, когда в него вошла и окунула морду лошадь наблюдателя – вода в нем была переохлажденной). Таких событий в книге описано немало. Например: «В 1987 г. 69,9% молодежи [Польши] считало, что социализм принес больше приобретений, чем потерь, а 23,3% думало иначе; в 1989 г. их пропорция составила уже 39,7% и 55%». Что произошло за эти два года? Какая лошадь окунула морду? Из модели, представленной в книге, исключены, видимо, сознательно, два фактора «взаимодействия со средой», которые не могли не оказывать сильнейшего влияния на процесс – изменений, происходящих в самом СССР, а также целенаправленных операций «холодной войны» со стороны Запада. Эти факторы все мы можем описать (приблизительно одинаково, независимо от их политической оценки), но встроить их в контекст восточноевропейской действительности самому читателю трудно.
Наконец, в самом описании этой действительности есть провалы, которые не закрыты даже предположениями автора. Это создает в модели напряженность, которую желательно было бы снять. Мы знаем и по себе, что это было так, но остается непонятным, каким образом именно «фундаменталисты равенства», «социдеалисты» и гуманисты, «нематериалисты» и люди «социалистического постмодерна» вдруг превратились в социал-дарвинистов и поклонников Маммоны? Автор пишет:
«В 1980-е годы созидательный потенциал образованного класса был канализирован в «разрушительное русло» — на борьбу с утратившим былую мощь коммунистическим режимом… Потребительские ожидания сыграли в конечном счете решающую роль в отказе интеллигенции от принципов равенства в пользу свободы, в поддержке идеи системной трансформации. Группы общества, наиболее преданные системе на начальных этапах ее существования, перешли в категорию наиболее выраженных ее оппонентов».
Как можно так «канализировать» созидательный потенциал? Почему «идеалисты» вдруг сожгли своих идолов и «перевербовались»? Где была точка разрыва непрерывности? Перед нами – загадка новейшей истории культуры, но автор минует ее без комментариев.
В общем, я считаю, что книгу Н.В.Коровицыной было бы желательно всеми возможными средствами довести до максимально широкого круга российских читателей и способствовать ее возможно более широкому обсуждению. Она заслуживает того, чтобы получить плодотворное развитие в трудах и самого автора, и его сторонников, и его оппонентов
