Бывший советский кинорежиссер Эльдар Рязанов стал при Ельцине придвор-ным деятелем кино, «знаковой» фигурой демократически-олигархического истеблишмента. В Новогодние праздники его фильмы идут сразу по нескольким каналам телевидения. О нынешних конъюнктурных фильмах говорить не будем, — это, мягко говоря, явление упадка. Но любимый старый фильм «Ирония судьбы или с лёгким паром» люди смотрят и будут смотреть с удовольствием. Ничего лучшего к Новому году пока что, похоже, не сделано.

Сейчас, когда сюжет фильма знаком до мелочей, вдруг начинаешь видеть в нем второй план, который возникает при сравнении показанной в нем реальности 70-х годов с нынешней реальностью — и одновременно с траекторией самого Э. Рязанова. В этом году в фильме стала видна не ирония, а какое-то сатанинское издевательство судьбы. Издевательство над жизненными установка-ми Э. Рязанова и, косвенно, его любимых героев. Да, в общем, и всех нас, — тех, которые с этими героями сроднились и стали с ними духовно солидарны.

Понятно, что эти рассуждения — всего лишь мысленный эксперимент, но это вполне законный способ познания. Надо только дать вводную для этой мыслен-ной игры. Думаю, можно принять, что главные герои фильма, за исключением их антипода Ипполита, по своему социальному, культурному и мировоззрен-ческому складу близки и глубоко симпатичны Э. Рязанову. Он — их певец. Сам он проявил себя, когда стало можно, как убежденный антисоветчик. Раньше, когда так проявлять себя было нельзя, он точно соблюдал на людях нормы лояльности и был «внутренним эмигрантом», как множество других таких же представителей элиты, включая высшую партийную элиту.

Правда, в отличие от партийных работников или таких прямолинейных художников, как Айтматов, которому теперь пришлось буквально расплеваться со своими героями и «залечь на дно», Э. Рязанов и близких ему героев всегда делал слегка ироничными по отношению к советской реальности, слегка такими же «эмигрантами». Это, кстати, и придавало добротным фильмам Э. Рязанова ту пикантность, которая высоко ценилась на рынке.

В общем, вполне можно считать, что герои «Иронии судьбы» по своему складу относятся к той части интеллигенции, которая с восторгом приняла перестройку Горбачева и аплодировала Сахарову. А поскольку все эти герои — нестяжатели, люди бескорыстные и чистые, то они во время приватизации ничем не поживились, в банды не вступили, а остались в том же социальном качестве честных трудовых интеллигентов. Видимо, сам Э. Рязанов с легкой грустью помахал им рукой и пошел снимать фильм на кухню Ельцина. Но это для нас не важно.

В чем же ирония судьбы? В том, что Э. Рязанов и близкие ему художники, снедаемые антисоветским чувством, с любовью отразили и тем самым создали определенный социальный и духовный мирок — а этот мирок оказался возможен только когда он был окружен и защищен грубыми структурами советского жизнеустройства. Э. Рязанов кропотливо строил ту матрицу, на которой формировались и сходили с экрана в жизнь его герои, в надежде, что эта матрица своей этикой и эстетикой подавит, разложит и уничтожит советский генотип. И вот это произошло — и что же? Этот мирок не просто стал невозможен после гибели советского организма, но и выросший на его матрице культурный тип оказался грубо выброшен из жизни. Э. Рязанов стал соучастником убийства своего любимого творения.

Тут, пожалуй, положение Айтматова предпочтительнее. Да, он лично стал врагом своего Едигея или Первого учителя. Но они прочно стоят на ногах — и сегодня они знают свое место. Они — борцы, как бы их не трепала судьба. Убить их как культурный тип самому автору не под силу. А вот пусть Юрий Деточкин сегодня украдет автомобиль у Япончика, а потом попадет в руки к его охранникам!

Давайте подчеркнем этот момент: фильмы 70-х годов не отражали реальную трудовую советскую интеллигенцию как социальную базу перестройки — они ее создавали. Тургеневских барышень не было, пока их не описал Тургенев! Культурные типы лепятся в идеологических лабораториях, и лучшие художники в этих лабораториях — главные Франкенштейны. Поэтому надо изучать самые популярные фильмы и с этой стороны — какой тип они лепят?

Идеальным миром, в котором подсознательно желал бы жить человек, быва-ет мир близкий, осязаемый — и в то же время недосягаемый. Какие черты придал Э. Рязанов обитателям этого мира? С одной стороны, это — наши типич-ные советские интеллигенты тех лет, с близкими этому кругу социальными чертами. Но в то же время они обладают неброскими признаками элитарности, аристо-кратичности. Кажется даже, и все мы можем войти в этот мир, быть в нем на равных, быть солью земли.

И не хотелось тогда замечать, что нет, не можем войти, что это — ложные образ-цы, манящие привидения. Начать с того, что обоим главным героям — далеко за тридцать, но у них нет семьи и нет детей. Похоже, и друзья их без-детны. У них поэтому есть время и ходить в баню, и бродить по городу, навещая друг друга. Уже одно это делает их особой кастой и придает особые черты их мировоззрению. «Мы разучились совершать сумасшедшие поступки!» Ах, какой упрек плебеям, как им должно быть стыдно. И плебеи к середине 80-х годов исправились.

У героев фильма — энергичные, здоровые мамы, сохранившие достаточно сил, чтобы заботиться о быте своих великовозрастных детей, позволяя им и к середине жизни сберечь юность духа. В реальности же подавляющее большин-ство матерей этого поколения — вдовы Отечественной войны, измученные непо-сильным трудом 30—50-х годов. Но кому-то, конечно, повезло, и мамы добавили им возможности «совершать сумасшедшие поступки».

Каковы же «структуры повседневности» этих людей? Мягкий, интел-лигент-ный уют. Квартира в хорошем доме, довольно дорогая мебель, хрусталь и кофе, клетчатый плед. Полет в Ленинград — для них не бог весть какое приключение, такси тоже вещь привычная. Набор вещей и поступков, входящих в «культурную скорлупу» этих людей, говорит о материальном благополучии и устоявшихся культурных потребностях, ставших привычно удовлетворяемыми.

Герои фильма — не люди массы, они составляют братство, говорят на одном языке, понимают жесты друг друга. Условно говоря, «они ходят в баню», хотя у них в доме есть ванна. Отношения между ними тонкие, построены на нюансах, и неспособный на сумасшедшие поступки Ипполит им не ровня, брак с ним был бы мезальянсом для героини. Он лишь на короткий миг становится почти своим, когда приходит пьяный и лезет в пальто под душ. Тогда он нравится тонкому интел-лигенту. Но, в общем, Ипполиту с его суконным рылом конкурировать в этом ряду было бесполезно. А вполне разумные слова, которые он сказал «московскому гостю», лишь усилили отвращение к нему в глазах кинозрителя.

Этот уютный материальный и духовный мирок — их башня из слоновой кости, их экологическая ниша, в которой они отгораживаются от мира. При посторонних они споют про вагончик и про тетю, а душу выражают в стихах Ахмадулиной и Цветаевой. Свои профессии считают самыми важными (в шутку, конечно), и заметят, что им за их работу недоплачивают. Заметят беззлобно, с доброй иронией — они выше такой прозы.

Никаких особых мыслей в фильме прямо и не высказывается, кроме явно ложного утверждения о том, что «мы разучились совершать сумасшедшие поступ-ки!» Наоборот, только получив, наконец, теплые квартиры и сытую жизнь, часть из нас стала этому учиться — и нас учить. А до этого у нас просто на такие поступки не было ни времени, ни денег, да и совесть не позволяла. Надо было детей кормить и матерям помогать. Было время куролесить — студентами, но не в сорок же лет.

Но вот что удивительно — эта надуманная элитарность и инфантилизм, переходящий в экзистенциальную безответственность, каким-то образом были подхвачены и усвоены весьма значительной частью интеллигенции, причем людьми взрослыми, обременными трудами и детьми. Это — факт, который мы как-то не замечали или считали признаком тонкой духовной организации. И так пошло это обучение, что поступки стали сводиться не к тому, чтобы сходить в баню и улететь спьяну в Ленинград, а чтобы подпилить тот сук, на котором сидели. Да не только под собой, но и под совершенно посторонними людьми.

Близко зная интеллигентов подобного типа, могу сказать, что им и в голову не приходило, что из-за их шалостей люди могут лишиться не только пледа и хрусталя, но и теплых квартир. Им всерьез казалось, что все это не плод тяжелых усилий и социальной организации, а дано от природы и исчезнуть не может — как воздух. Из-за их (и нашей) безответственности мы, как страна и культура, — под угрозой исчезновения.

Ортега-и-Гассет писал: «Вера в то, что бессмертие народа в какой-то мере гарантировано, — наивная иллюзия. История — это арена, полная жестокостей, и многие расы, как независимые целостности, сошли с нее. Для истории жить не значит позволять себе жить как вздумается, жить — значит очень серьезно, осознанно заниматься жизнью, как если бы это было твоей профессией. Поэтому необходимо, чтобы наше поколение с полным сознанием, согласованно озаботилось бы будущим нации».

Когда мы смотрели «Иронию судьбы» в сытые застойные времена, мы и не замечали, как многозначительно представление интеллигентных героев фильма о природе социальных благ. Зато сегодня их реплики выглядят как философские утверждения. Вот, оба героя — врач из поликлиники и учительница — соглаша-ются в том, что зарплата у них меньше, чем того заслуживает их профессия. При этом они как будто не замечают, что оба только что получили бесплатно квартиры размером «38 метров полезной площади» в хороших домах.

Известно, в каком доме около метро «Юго-Западная» снимался фильм, вот и возьмем нынешнюю рыночную цену этой квартиры — 60 тыс. долларов, что эквивалентно зарплате нынешней учительницы за 100 лет. Нет, такую добавку к зарплате ни учительница, ни врач 70-х годов не замечают. Как не замечают и того, что на ту «маленькую» зарплату они могли без большого потрясения для своего кармана полететь на самолете, взять такси и т.д. Они, как дети, не знают, что все это стоит больших невидимых денег, которые и даются им как часть платы за их труд на общее благо.

Допустим, страна сегодня пока что лишь подвигается на грань катастрофы, но уютный мирок героев фильма уничтожен, причем жестоко, под корень, даже с глумлением — в том числе благодаря усилиям Э. Рязанова, Б. Ахмадулиной и прочих «певцов за сценой». Культурный тип, воспетый Э. Рязановым и соблазнивший немалую часть интеллигенции, стерт с лица земли. Нет уже здесь места для тонкости и гордости, для нюансов и недомолвок, для «сумасшедших поступков» на зарплату учительницы и получения бесплатных квартир. Если ты честен — будешь вынужден вести жестокую борьбу за пропитание и жизнь твоих детей. А значит, станешь «как железные гвозди простым».

Эти тонкие интеллигенты с их лирическими камерными песнями под гитару были одним из украшений нашей жизни, и мы их искренне любили. Но их создатели встроили в них, как в гомункулюсов, ген саморазрушения. А от него пошел вирус, заразивший и их коллег. Плебеи поднимутся, а этих сломали. Когда еще мы сможем позволить себе роскошь снова нежные цветы вырастить?

Интересно, понимает ли Э. Рязанов, что он участвовал в убийстве своего идеального создания — или, отряхнув его прах с ног, он стал к таким мелочам нечувствительным?