Недавно меня познакомили с результатами опроса школьников одной из московских школ. Среди многих вопросов был и такой: «Что является главным для достижения успеха в жизни?». Ответы говорят о многом. На первые места школьники выбрали и поставили «деньги» и «знакомства». «Труд» оказался на последнем месте.
Что это означает?
Прежде всего, гигантскую дезориентацию подростков и молодёжи в отношении труда.
И дело не только в том, что в их сознании после двадцати лет «перестроек» и «реформ» теперь предельно разведены труд и — успех, заработок, карьера, и, более того, успех поставлен в прямую связь с нетрудом и антитрудом: удачей, везением, «талантом», связями («блатом»), собственным унижением, вплоть до прямого мошенничества или легальной кражи (захваты предприятий, искусственные банкротства и т.п.). Эта нравственная катастрофа уничижения труда («работа дураков любит», «работа не волк, в лес не убежит»…) является одним из следствий утери в нашей стране и в мире в целом смысла и природы современного труда.
Труд перестал быть ключевой категорией общественной жизни.
Об этом в явном виде свидетельствует и то, что положение о значении труда в нынешней конституции страны исключено. Статья 37 Конституции Российской Федерации провозглашает, что «Труд свободен» (абсолютно не понимаю, что это означает), что «принудительный труд запрещен» и что «каждый имеет право на труд» и даже на «трудовые споры».
Сравним это с конституционными положениями советского периода.
Конституция РСФСР 1918 года чётко устанавливала: «Российская Социалистическая Федеративная Советская Республика признает труд обязанностью всех граждан Республики и провозглашает лозунг: «Не трудящийся, да не ест!». Ещё яснее это было прописано в Конституции СССР 1936 года, статья 12 которой гласила: «Труд в СССР является обязанностью и делом чести каждого способного к труду гражданина по принципу: «кто не работает, тот не ест». В СССР осуществляется принцип социализма: «от каждого по его способности, каждому — по его труду».
Конституция СССР 1977 года определяла (статья 14), что «источником роста общественного богатства, благосостояния народа и каждого советского человека является свободный от эксплуатации труд советских людей. В соответствии с принципом социализма «От каждого — по способностям, каждому — по труду» государство осуществляет контроль за мерой труда и потребления. Оно определяет размер налога на доходы, подлежащие налогообложению. Общественно полезный труд и его результаты определяют положение человека в обществе. Государство, сочетая материальные и моральные стимулы, поощряя новаторство, творческое отношение к работе, способствует превращению труда в первую жизненную потребность каждого советского человека».
Таким образом, труд не является сегодня значимым для «подрастающего поколения» не случайно, поскольку он не является значимым, как определяет нынешний основной закон, для всей страны. Последствия этого очевидны.
И только преодолевая данное фактическое состояние можно выйти на проблему восстановления и развития труда в России и на проблему трудового воспитания.
Но для того, чтобы произошло возвращение труда, необходимо разобраться с тем, зачем труд нужен, почему будущее труда является приоритетной проблемой и, наконец, с тем, что собой сегодня и завтра должен представлять современный и передовой труд — ведь вводить подрастающее поколение следует именно в такой, а не отсталый, труд.
Помню, как в середине 1990–х меня поразили заботы и печали бургомистра небольшого немецкого городка Кузе. Красивый и ухоженный городок этот известен не только тем, что в нём шестьсот лет назад родился и потом служил епископом выдающийся католический мыслитель и общественный деятель Николай Кузанский, но и тем, что расположен он в районе самого северного в мире виноградарства.
Так вот, во время встречи в городской ратуше бургомистр буквально со слезами на глазах рассказывал, что виноградарство на грани развала, поскольку молодёжь отказывается идти работать «в эту сферу».
Бургомистр пояснил, что выпускники школ куда угодно готовы идти, чем угодно заниматься — идеально: юрист, офисный клерк, на худой конец, совсем не работать и жить на пособия, — только бы не идти «на село», не идти работать «на землю», только бы не заниматься малопрестижным для них сельскохозяйственным трудом.
При этом необходимо понимать, что виноградники в Германии больше похожи на хорошо ухоженные комнатные цветы, все основные дороги к виноградникам и внутри виноградников являются идеально асфальтированными и качеству передвижения по ним можно только позавидовать. Также важно, что сельскохозяйственный труд в Германии всячески поддерживается как технически — превосходные машины, отличное снабжение и агрофирм и отдельных крестьянских хозяйств, — так и экономически: как любят напоминать в Германии, только крестьяне в этой стране владеют «Мерседесами», поскольку другие сословия не могут себе позволить покупать такие дорогие авто.
Для меня та ситуация оказалась абсолютно неожиданной. Я был уверен, что наши советско–российские беды с трудовой мотивацией молодёжи были обусловлены исключительно местными причинами: общим развалом позднесоветского строя, безобразными, как правило, условиями труда в совхозах и на заводах и нередко слабой его организацией, экономической незаинтересованностью и, наконец, бездарностью советского агитпропа (разнообразные попытки советской пропаганды 1970–80–х годов организовывать кампании по призыву старшеклассников «всем классом — в совхоз!» нельзя признать удачными или эффективными).
Оказалось же, что совсем в другой стране — благополучной Западной Германии точно такие же трудности. И их никак нельзя свести к простому объяснению, например, что элитные виноградники это, мол, «отстой» и нечего молодёжь туда загонять. Не помогает тут и указание на конец индустриальной эпохи и переход к постиндустриальному труду, к «информационному обществу» или «обществу знаний», в котором основное место занимают офисные работы и применение информационных технологий.
Это всё было бы верно, если бы можно было безапелляционно утверждать, что офисный труд сложнее, интереснее и в конечном счёте благороднее труда «виноградного» или что в постиндустриальную эпоху обессмысливаются промышленность и агроиндустрия, «перемещаясь» в отсталые индустриальные и доиндустриальные страны и регионы.
Но это не так!
Опыт последних тридцати лет показывает, что идеология постиндустриализма и верховенства «чистой бумажной работы» на деле прикрывает разрушительные для самого развитого мира процессы деградации и исчезновения труда. Выражается это в том, что осуществить уход от привычного труда (со значительной долей физического) нетрудно — отсюда резкий рост доли услуг (в США до 80 процентов), вынос промышленности и агроиндустрий в страны непервого мира, но крайне трудно и почти невозможно в массовом порядке прийти к какому–то новому социально масштабному труду.
В массе своей происходит не принципиальное усложнение и развитие труда, а фактический отказ от труда вообще и постановка в центр даже «трудовых процессов» развлечения и попыток получать вознаграждение без труда и даже за счёт отказа от труда. Выражается это в знакомых всем вещах: резко растёт количество и уровень доходов представителей так называемых «творческих» профессий, в то время как стоимость труда тех же педагогов (поскольку их профессия, вероятно, не является «творческой») неуклонно снижается по сравнению с экономической значимостью труда попсы. Все начинают играть на бирже, пытаться срывать куш разом, стремиться к разовым выигрышным решениям любой ценой, когда «после нас хоть потоп».
Одновременно с этим отказом от труда происходит резкое упрощение труда и рост эксплуатации («выжимания пота») внутри развитых стран (появляются своего рода анклавы «третьего мира» в странах Запада).
Но самое важное состоит в том, что пропадают ясные критерии труда, меняется и исчезает само понятие труда.
Трудом начинают считать всё подряд. Если раньше труд рассматривался как систематическая деятельность, творящая в конечном счёте безусловное общественное благо, то теперь трудом начинают называть что угодно.
Так, трудом называется функционирование, к примеру, молодых людей в Москве в системе транснациональных корпораций, занимающихся импортом в нашу страну продуктов питания (например, мяса), которые тем самым определяют продовольственную зависимость России. Точно таким же трудом называется у нас и производство отечественных продуктов питания фермером или агрофирмой. Разницы между ними для правительства, населения, налоговых органов никакой не существует. Более того, существует разница, и немалая, в доходах, рисках и условиях жизни — понятно, что не в пользу сельского жителя.
А вот воспитание детей в крепкой дружной семье, наоборот, трудом не считается, поскольку традиционно не имеет экономического выражения и вообще расценивается в качестве частного дела частных граждан. И это в ситуации демографической катастрофы в стране, когда самым дефицитным ресурсом страны становится труд, трудоспособное население.
Хорошо известно, что с 2007 года у нас начинается убыль способного к труду населения — на официальном языке — так называемых трудоспособных контингентов. Рождаемость начала падать 20 лет назад и теперь, когда те дети доросли до взрослых, будет наблюдаться спад в количестве трудоспособного населения.
Выходить на пенсию будут люди, которые родились тогда, когда рождаемость была высокой. Вступать же в трудоспособный возраст будет малочисленная молодежь. До 2009 года сокращение будет малозаметным — на 100 тысяч в год. Но затем начинается обвал, сокращение по миллиону в год. Очень тяжелым будет пятилетие с 2015 по 2020 год, когда сокращение будет составлять 1,5 миллиона человек в год.
И вот в этой очевидной для всех критической и экономически ясной ситуации рождение и воспитание детей даже не собираются у нас рассматривать в качестве труда. А работа в казино или в фирмах, занимающихся финансовыми спекуляциями или торговлей чужими товарами, считается и будет считаться трудом. Трудом почти официально будет по–прежнему считаться и «работа» киллера или проститутки. Более того, все эти, прости Господи, «труды», если ничего не предпринимать, будут по–прежнему стоить дороже, чем труд крестьянина, учителя или врача.
Возвращаясь, к примеру, с немецкими самыми северными в мире виноградниками, мы видим то же самое. Работа юристами в конторах с абсолютно неясными задачами и полезностью признаётся за труд, который престижен и требует высокой оплаты. Даже нахождение в состоянии безработного фактически признаётся за своего рода труд (через пособия), и всё это помещается в одну плоскость с уникальным виноградарством, которое задаёт абсолютное своеобразие региону, где находится городок Куза.
Главная роль в нивелировании абсолютно разных деятельностей и уравнивании трудов принадлежит системам пропаганды (телевидение, разность в зарплатах и условиях труда), которые принуждают молодёжь принимать антитрудовое мировоззрение. При этом самые передовые — авангардные для человечества — системы деятельности, реализующие высшие достижения науки или ключевые задачи общественного воспроизводства и развития, наоборот, на сегодняшний день являются фактически неизвестными для подростков и молодёжи, не становятся предметом активного продвижения через телевидение и СМИ, не делаются зоной соревновательного вовлечения лучшей молодёжи.
Что всё это значит?
Что труд сегодня стал мировой проблемой, которую и необходимо ставить и решать, если мы действительно собираемся разбираться с трудом и трудовым воспитанием и т.п.
На дурачка, как говорится, дальше вводить в труд не получится. Бессмысленными стали любые мероприятия, построенные на идее, что любой труд — это благо. Но столь же бессмысленными и просто вредными являются решения о том, чтобы уходить от вопроса о труде и нетруде и сводить всё к игре рыночных сил, которые, мол, расставят всё по своим местам и сориентируют молодёжь.
Что же такое труд вообще и в первые десятилетия XXI века, в частности?
Очевидно, что важное место в представлениях о труде играют самообеспечение и эффективность деятельности. Но к ним труд сводиться не может.
В самом деле, именно на указании о том, что «жить–то надо» (т.е. как–то обеспечивать самих себя), что «мне надо кормить семью» обычно и строится отказ от выяснения вопроса о том, а в какой именно деятельности я (мы) участвую (ем). Очень важно не жить на иждивении (по возможности), но к труду это имеет второстепенное значение — иначе под понятие труда можно подверстать любую активность, например, преступной или антиобщественной группировки.
Эффективность также не определяет труда, поскольку относится к условиям и средствам организации деятельности и не характеризует цели и смысла деятельности. Не может, например, считаться трудом активность, построенная на зверской эксплуатации людей ради увеличения прибыли.
Немного говорит о труде и его деление на доиндустриальный, индустриальный и постиндустриальный сектора, поскольку в передовом современном труде в обязательном виде присутствует индустриальная составляющая, более того, ведущие обществоведы и философы мира определяют грядущие типы общественных систем не как постиндустриальные, а как сверхиндустриальные, т.е. со сверхразвитыми индустриями (http://www.pereplet.ru/krupnov/14.html#14 ).
И наоборот, мало что добавляют разговоры о замене индустриального труда постиндустриальным в виде услуг, о приходе так называемой сервисной экономики. Блошиные рынки в какой–нибудь разрушенной африканской стране или малом российском городке являют собой экономику, в которой все 100 процентов составляют услуги, — как это называют идеологи постиндустриального общества, сервисную экономику. Однако эти сервисные раи трудно рассматривать в качестве чего–то большего, чем примитивное выживание в рамках почти дарвиновской борьбы за существование.
То же самое касается и информационно–коммуникационных технологий. Сколько балбесов ныне сидит у супермодерновых жидкокристаллических мониторов с суперпентиумными процессорами — и занимается активностью, трудно отличимой от поведения наркомана или примитивного труда. Но труд определяется смыслом и организацией деятельности и компьютеры тут являются только одним из многих элементов. Хоть на каждое рабочее место в нашем, скажем, автопроме сейчас поставь по суперкомпьютеру, но толку никакого не будет — каждый понимает, что нужно нечто совсем другое — полное преобразование всей сферы производства и обслуживания отечественных автомобилей.
Подлинный труд существует совсем в других измерениях: 1) в преобразовании отдельного человека и сообществ, 2) в воспроизводстве и развитии систем деятельности и 3) в достижении гарантированного мирового качества жизни.
Именно эти три элемента составляют понятие труда.
Труд является средством самопреобразования человека и непрерывного восстановления им своей человечности. Тут дело не столько в набившем оскомину высказывании Ф. Энгельса о том, что труд сделал из обезьяны человека (подобное превращение до сих пор является абсолютно недоказанным и, скорее всего, невероятным), а в том, что без труда человек теряет свою человечность, деградирует и на определённом этапе перестаёт быть человеком.
Трудно забыть картину, которую несколько лет назад довелось наблюдать в центре Москвы. Пара бомжей, он и она, явно не старше 25 лет, сидели на лавочке напротив Елоховского собора и самозабвенно отдавались игре в «Тетрис». Перед ними стояло нечто среднее между коляской и тачкой, в которой сидел годовалый ребёнок и орал благим матом на всю округу. Они не обращали на малыша никакого внимания, и казалось, что если им вдруг отчего–то захочется, то встанут и уйдут в другое место, чтобы комфортнее было давить кнопки электронной игры.
Подобные случаи показывают, что в современной ситуации привычные утверждения о том, что труд обеспечивает существование, абстрактны, «не работают». Растительно–натуральное существование той пары мегаполис типа Москвы обеспечит без всякого труда. И означает это то, что старые угрозы смерти от голода и холода сегодня не так очевидны и больше не маскируют сущности труда, как это было раньше.
Отказ от труда означает, прежде всего, расчеловечивание, деградацию человечности, утрату человеческой формы. И речь должна идти не только об отдельных людях, но и целых группах и массах.
В мире есть уже целые страны–паразиты (РФ, к несчастью, близка к ним), физическое существование населения в которых «мировое сообщество» может даже искусственно поддерживать, поскольку тем самым не возбуждаются бунты и в полной мере остаётся возможность оприходовать и утилизовать природные и иные богатства этих стран в своих интересах.
Вторая сторона труда — в обеспечении им заданного качества жизни — т.е. действительного общественного блага.
Качество жизни нельзя сводить только к товарам и услугам, поскольку в итоге оно выражает достоинство (или его отсутствие) личности каждого человека и каждого сообщества (http://www.kroupnov.ru/5/178_1.shtml). Но обеспечение заданного статуса и достоинства невозможно без минимума (на данный исторический момент) вещей и услуг и доступа к общественным благам (энергии, снабжению товарами и продуктами, возможности участия в принятии решений и т.п.).
Активность человека или сообщества является трудом тогда, когда производит заданное качество жизни, т.е., говоря марксистским языком, является общественно необходимой и востребуемой.
Наконец, труд есть организованная и встроенная в систему социально–экономических и политических отношений деятельность.
Отсюда каждый труд воспроизводит или развивает определённую систему деятельности в едином мировом деятельностном целом. Это задаёт и предельно объективную оценку любого труда. Если активность, работа не ведёт к воспроизведению или развитию конкретной системы деятельности, то есть по факту ведёт к деградации существующей системы деятельности или её разрушению, то их нельзя называть трудом.
Отношение к развитию систем деятельности задаёт и формационный подход к труду. Существуют отработанные и освоенные формации труда, но также и ещё только возникающие и задающие общее развитие труда. Разные формации труда, как правило, сосуществуют и их соотношение определяет уровень развития общества (http://spasem–shkolu.p–rossii.ru/8/148_1.shtml ).
В 1930–е годы в СССР с трудом было в целом всё ясно. Миллионы вчерашних крестьянских парней и девчат шли на заводы и фабрики — в индустрии и города и создавали массовое индустриальное общество буквально с нуля. И предельно точными являются слова песни — «та заводская проходная, что в люди вывела меня» — поскольку индустриальное развитие вводило молодёжь в передовую тогда формацию труда и задавало предельно высокие требования к молодёжи.
И индустриальный массово–поточный труд на гигантских производствах и в системе ведомственно–отраслевой организации выступал передовой формацией труда до 1970–х годов. А вот с 70–х годов XX века наша страна в целом «проспала» момент, когда необходимо было проектировать элементы новой формации труда (см. об этом ниже) и культивировать новый труд, приглашать молодёжь к этому новому труду. Вместо этого силы тратились на пропаганду ложной перспективности участия в старых формациях труда или даже в откровенно примитивных и деградирующих трудах.
Системы деятельности с «постиндустриализацией» или «информатизацией» никуда не исчезают. Всегда побеждали и будут побеждать не те, кто, например, отказывается от промышленности или села — а те, кто в состоянии развивать системы деятельности и организовывать более эффективные и производительные индустрии.
Проблема состоит в том, что ни принуждение планового хозяйства (приказ), ни принуждение рыночного хозяйства (конкуренция) не в силах не только развивать, но даже и воспроизводить труд, т.е. удерживать его на каком–то постоянном уровне общественного развития. Поэтому реальный труд существует только в постоянном воспроизводстве и развитии и этим необходимо прямо и целенаправленно заниматься.
Интересно, что подобное трёхсоставное понятие труда (преобразование человека, качество жизни, воспроизводство и развитие систем деятельности) имеет прямое отношение и к наиболее интересным трактовкам образовательного труда.
Так, решение задач определялось выдающими русскими советскими психологами Д.Б. Элькониным и В.В. Давыдовым именно как деятельности по самопреобразованию, т.е. преобразованию учеником самого себя (Д.Б. Эльконин) или по освоению способов деятельности и определяющих их научных понятий (В.В. Давыдов). В совокупности речь идёт о постановке ключевых или высших способностей, которые и определяют качество жизни учащихся, т.е. их статус и объективное самочувствие относительно других учащихся и учебных требований. Как и в других сферах, в образовании следует говорить о разных формациях образования и т.п.
Что же объединяет три выделенные мною элемента труда в единое понятие?
Всё это в совокупности реализуется в едином духовном усилии отдельного человека или общности.
Труд — это каждый раз тяжёлое усилие по воспроизводству своей человечности, качества жизни и системы деятельности. Труд складывается из духовно–волевого усилия, которым преодолевается хаос и разрушение всемирного целого и организуется мировое развитие.
При этом необходимо понимать, что труд всегда является общественным в том, прежде всего, плане, что не отдельные индивиды, а множество индивидов, каждый со своей позиции и места, осуществляют единый целокупный труд. Поэтому высокие требования к труду означают не столько требования к каждому человеку заменить своими усилиями весь мир (это невозможно и ненужно), но задачу ясно отдавать себе отчёт в каком именно и чьём (кто твои со–трудники и со–ратники) труде ты участвуешь и почему твоё трудовое усилие каждый раз является духовным.
Ниже, в главке «Святость труда», я попробую подробнее разобрать этот вопрос. Здесь же хочу напомнить известную притчу о том, как по–разному можно делать одно, казалось бы, дело и как в зависимости от этого твоя активность оказывается работой или трудом.
Когда трёх рабочих на каменоломне, которые занимались одним и тем же, перевозили камни к месту строительства церкви, спросили, что они делают, то все они ответили по–разному. Один сказал, что он к перевозит камни в тачке из пункта А в пункт Б («Разве не видите?»). Другой ответил: «Строю храм». А третий: «Душу спасаю».
Общество и школа, вооружённые понятием труда, могут совершать буквально чудесные вещи. Рассмотрим это на следующем примере.
Восемьдесят лет назад в СССР было совершено открытие, которое является не только педагогическим, но и политическим.
Впервые в мире в организованном и воспроизводимом виде были показаны образовательные возможности образцового и полномасштабного, т.е. наиболее высокого по развитию, передового и предельно полезного, востребуемого труда. Оказалось, что именно такой труд определяет общественную систему, поэтому, вокруг него реалистично создание образовательных самодостаточных детско–взрослых сообществ, — своего рода образовательно–воспитательных «реакторов» необыкновенно высокой мощности. Такие сообщества были названы «школами–хозяйствами».
Открытие было совершено Антоном Семёновичем Макаренко, который в 1926–1928 гг. возглавлял трудовую колонию имени М. Горького (под Полтавой, с 1926 г. в Куряже близ Харькова) а в 1927–1935 гг. — детскую коммуну имени Ф.Э. Дзержинского (пригород Харькова)[1].
Коммунары, большая часть которых ещё вчера была беспризорниками или даже осуждёнными преступниками, по самым на то время передовым технологиям из Австрии и Германии производили электрооборудование и фототехнику, получали собственным трудом огромный доход, фактически существуя как полноценное эффективное предприятие.
Тем самым реализовывался главный принцип А.С. Макаренко: «Только организация школы как хозяйства сделает ее воспитывающей»[2]. Или, как формулировал другой замечательный педагог того времени Игнатий Вячеславович Ионин (1893–1939), директор школы–колонии «Красные Зори»: «Не должно быть ни в деревне, ни в городе школы, которая бы не стремилась стать образцовым хозяйством, — городским или сельским» (важно отметить здесь прилагательное–характеристику хозяйства — «образцовое»).
Для помощи приглашались взрослые управленцы, мастера и рабочие. Но все основные управленческие решения и общая организация труда — от сбыта до конструирования и текущего управления — была за колонистами.
Вот как сам Антон Семёнович описывает, с чего начинался собственный опыт создания детско–взрослого производительного сообщества: «В первые годы коммуна жила на отчисления, которые производили чекисты Украины из своего жалования в размере полпроцента. Это давало в месяц около 2000 рублей. А мне нужно было до 4000–5000 рублей в месяц, только чтобы покрыть наши текущие расходы, считая школу. Остальные 2000–3000 рублей мне достать было негде, так как и работать было негде. Были по недоразумению те мастерские, на которые ещё от Адама и Евы Наркомпрос возлагал свои надежды, — это сапожная, швейная и столярная. Эти мастерские, — сапожная, швейная и столярная, — как вы знаете, считались альфой и омегой педагогического трудового процесса, причём сапожная мастерская состояла в том, что в ней было несколько пар колодок, несколько табуреток, были шилья, молотки и не было ни одного станка, не было кожи, и предполагалось, что мы будем выращивать ручных сапожников, то есть тот тип мастерового, который нам сейчас абсолютно не нужен…Такое же было оборудование и в столярной мастерской, где было несколько фуганков, рубанков, и считалось, что мы будем выпускать хороших столяров, делая всё вручную. Швейная мастерская тоже была построена по дореволюционным нормам, и предполагалось, что мы будем воспитывать хороших домашних хозяек, которые смогут в случае чего подрубить пелёнки, положить заплату и сшить себе кофту.
Все эти мастерские вызывали у меня отвращение ещё в колонии имени Горького, а здесь я совсем не понимал, для чего они устроены. Поэтому я со своим советом командиров закрыл их через неделю, кое–что оставив для наших собственных нужд».
А дальше было принято принципиальное решение строить хозяйственную систему. Для этого нашли уникального специалиста и в течение всего двух лет привлекли средства и закупили два самых современных на то время завода. Один по австрийской лицензии стал выпускать первые в СССР электрические дрели, а второй — по германской лицензии — узкоплёночные фотоаппараты «ФЭД». Оба вида продукции в то время были дефицитом, и уже через два года была достигнута полная самоокупаемость коммуны, в доход госбюджета пошли миллионы рублей в год.
Показательным является момент, в котором было принято решение о производстве фотоаппаратов
Когда у Антона Семеновича появилась идея создать завод, он решил посоветоваться с ребятами. «Давайте будем делать пулеметы», — предложил один мальчик. «Хорошая идея, — ответил Макаренко, и продолжил: — Но ведь у нас столько девочек. Они не смогут носить тяжелые детали». Когда все замолчали, из толпы вдруг возник фотограф и начал снимать. «А что если мы будем делать фотоаппараты?» — предложил другой мальчик — и попал в точку. Макаренко уже вел переговоры с немецкой фирмой, у которой они впоследствии выкупили права на производство фотоаппаратов «ФЭД» и «ФЭД–1».
Ещё один пример требований и работы Макаренко в описаниях Н.Э. Фере.
«... Сельское хозяйство должно быть построено на научных основах и вестись образцово. Поэтому, сказал Антон Семёнович, он и решил пригласить в качестве своего помощника специалиста–агронома. Он ставил задачу — во что бы то ни стало успешно закончить предстоящий весенний сев и уже в этом году полностью обеспечить потребность колонии в овощах, а в будущем году — в жирах и в молоке. Он подчеркнул, что не может быть и речи о привлечении для сельскохозяйственных работ какой бы то ни было наемной рабочей силы, кроме небольшого числа руководителей–специалистов. Пусть ребята на первых порах будут выполнять ту или иную работу и хуже, чем опытные рабочие, но они должны почувствовать полную ответственность за свое хозяйство и не быть нахлебниками государства. Может быть, и не все колонисты сразу захотят работать как следует, нужно суметь правильно подойти к ним, сделать работу интересной, развить в них чувство гордости за хозяйственные успехи колонии. Поэтому, сказал Антон Семёнович, он хотел бы, чтобы его помощник по сельскому хозяйству был не только сведущим агрономом, но в такой же степени и чутким педагогом–воспитателем. Антон Семёнович не скрывал трудностей работы, не скрыл он и своих сомнений в моих силах — я был еще молод, только три года назад, в 1921 году, окончил вуз, а педагогической деятельностью не занимался вовсе. Однако весна была не за горами, и он [Макаренко] сказал, что если я согласен работать, то необходимо не позднее середины апреля приступить к делу в Ковалёвке. Я раздумывал — как ни молод я был, у меня хватило жизненной опытности, чтобы отчетливо представить себе, какой нелегкий путь ожидает меня. А неприветливый прием Антона Семёновича вызвал еще опасение, что мне не удастся с ним сработаться. Мелькнула мысль отказаться от дальнейших переговоров, но молодость взяла свое: она подсказала мне, что пренебречь интересной работой под руководством талантливого человека только потому, что эта работа трудна, — признак непростительной слабости. В назначенный день, 14 апреля 1924 года, к моей квартире подкатила двуколка.
… Развитие животноводства Антон Семёнович поддерживал не только по соображениям замены всем столь надоевшего в предыдущие годы пшенного «кандёра» на борщ со свининой, а пустого чая — на молоко. В развитии животноводства он видел возможность всестороннего ознакомления колонистов с сельскохозяйственным производством. Животноводство позволяло рационально использовать отходы кухни и столовой. Наибольшее внимание было уделено развитию свиноводства, которое давало возможность в самый короткий срок получить и мясо, и жиры.
Коровник и конюшня находились рядом. Уход за животными осуществлял один и тот же отряд колонистов под командой Антона Братченко. Его симпатии, как заядлого лошадника, были на стороне конюшни, но и обслуживание коровника производилось вполне удовлетворительно. Правда, между ним и колонисткой Варей, страстной поклонницей «коровьего царства», возникали не раз бурные сцены и даже... драки, кончавшиеся вызовом к Антону Семёновичу и разбором на общем собрании вопроса, кто первый коснулся своей рукой противника. По установившейся традиции этот момент считался очень важным для выявления зачинщика «военных действий». Причина ссор в основном была одна: по уверениям Вари, Антон за счет коров подкармливал лошадей отрубями, мукой и другими концентрированными кормами, в которых у нас ощущался недостаток. Этим она объясняла и случаи снижения удоев молока. Ссоры, однако, не мешали нашим «животноводам» объединяться, когда этого требовали интересы животноводства… Поливая теплой водой и энергично растирая визжащую свинку щетками, ребята деликатно упрашивали ее «вести себя тихо». Но не всякая свинья понимала… В новом помещении ребята начали терпеливо приучать к чистоте всё наше поголовье… Порядок в свинарнике, хорошая упитанность свиней и своевременно принятые предупредительные меры спасли наше стадо от чумы, уничтожившей почти полностью поголовье свиней в округе на несколько десятков километров. У нас ни одна свинья не заболела чумой… [С весны 1927] механизация сельского хозяйства прочно вошла в жизнь колонии и помогла разрешить немало стоящих перед нами проблем. За очень короткий срок в колонии имени М. Горького выработалась стройная, проверенная практикой система сельскохозяйственного трудового обучения колонистов»[3].
Выдвигая и практически реализуя программное положение, что «только организация школы как хозяйства сделает ее воспитывающей», А.С. Макаренко выступал против подчинения интересов образования и воспитания непосредственным производственным интересам.
Логика была в том, что высокоэффективное передовое и сложноорганизованное производство задаёт такие требования к подросткам, что возникает возможность эффективного образования и воспитания. Хозяйство должно быть образцовым, совершенным — именно это делает труд в таком хозяйстве не только высокопроизводительным и рентабельным, но и образцовым, а отсюда и воспитывающим.
Рассказывают, что в последний год работы Антона Семёновича в коммуне им. Ф.Э. Дзержинского руководство НКВД (в чьей системе находилась коммуна) стало предлагать, чтобы «не мучать детей» и увеличить производительность завода, убрать с производства ребят и поставить на их место взрослых–профессионалов. Макаренко ответил: «Мы здесь не фотоаппараты делаем, а людей».
Разумеется, воспитывал при этом не только подобный образцовый труд, но и учеба, быт, которые, опять же, организовывались именно как образцовые.
Поэтому центральным в методе Макаренко было создание образовательного сообщества, образовательность которого был центрирована на труд, производилась через труд и через данный образцовый труд получала свою полноту и истинность.
Детско–взрослый коллектив сам определял нормы и стиль жизни в своём сообществе, практически формировал единый динамичный социально–культурный организм. В определённой мере такое детско–взрослое хозяйствующее и самоуправляющее сообщество напоминало античный полис, т.е. город–государство, и выступало оригинальной формой жизни (http://www.kroupnov.ru/5/89_1.shtml) неотрадиционного типа, соединявшей в себе новые для того времени индустриальные механизмы и отработанные веками принципы самодостаточных образцовых сообществ.
В качестве прототипа подобных сообществ, думаю, можно рассматривать и русский классический монастырь XI — XVI вв., который в те века выступал самодостаточным культурно–хозяйствующим институтом, построенным вокруг образцового труда.
Ставящий амбициозные задачи и динамично развивающийся вокруг образцового труда коллектив–сообщество — вот открытие Макаренко. Именно об этом, ещё как проектном видении, писал А.С. Макаренко Максиму Горькому 16 июня 1926 года: «Потонуть в здоровом человеческом коллективе, дисциплинированном, культурном и идущем вперед, а в то время и русском, с размахом и страстью. Задача как раз по моим силам. Я теперь убедился, что такой коллектив в России создать можно, во всяком случае из детей».
Ещё раньше Макаренко сформулировал свой метод в Заявлении в Центральный Институт организаторов народного просвещения в августе 1922 года: «Русская трудовая школа должна совершенно перестроиться, так как в настоящее время она по идее буржуазна. Основанием русской школы должна сделаться не труд–работа, а труд–забота. Только организация школы как хозяйства сделает ее социалистической».
Не случайно Антон Семёнович имел все основания утверждать: «Я достиг положения, что мог брать группы по 50 человек прямо с вокзала. Я брал, скажем, сегодня вечером, а завтра я не беспокоился, и никто не беспокоился, как ведут себя вновь принятые дети в коммуне». И за восемь лет работы в колонии им. Горького (не говоря уже про ситуацию в коммуне им. Дзержинского) педагог ни одного (!) из привезенных ему под охраной преступников не возвратил в тюрьму.
Открытие Макаренко состоит в том, что он, поняв, что такое труд, что подлинный труд собственно и производит людей и качество их жизни, то есть конкретно–историческое достоинство и состоятельность, поставил труд в основу образования.
Продолжение следует...
