На самом деле, «брежневизм» – это не так уж плохо. Хотя, конечно же, и не так, чтобы уж очень хорошо. Это довольно-таки специфическая модель реформирования общества и экономики, которое ставит во главу угла стабильность. Более того, данная реформа воспринимается как контрреформа, и грань между этими процессами зачастую просто незаметна. В старой, императорской России подобные реформы проводили Николай I и Александр III, которых и по сей день многие считают реакционерами. А между тем они этого совершенно не заслужили.
Николай I ввел в стране твердую серебряную валюту (реформа Канкрина), создал Государственный коммерческий банк для поддержки купечества и утвердил первый в России закон, регулирующий отношения между фабрикантами и рабочими. Если это не реформы, тогда уж непонятно, что под ними подразумевать.
Александр III на контрреформатора походит больше. Он, бесспорно, купировал многие реформы своего отца, в частности, ограничил земское самоуправление. Но при всем при том данный царь отменили подушную подать (основной прямой налог), создал Крестьянский банк для содействия в покупке земли и издал серию законов для рабочих (самым главным мероприятием было учреждение фабричной инспекции). Что же до начатых Александром II реформ армии и МВД, то они были доведены до конца.
При указанных двух императорах сдвиги были не такими масштабными как при «стопроцентных» реформаторах (например, при Александре II). Но свою роль в преобразовании России они сыграли. А главное, эти тихие реформы, в отличие от реформ громких (не говоря уж о революциях) избавляли страну от потрясений. Правда, избавляли на время, то есть всех проблем не решали. Таким образом, тихое реформаторство имеет как плюсы, так и минусы, что, впрочем, характерно для любого вида деятельности.
В 60-х годах прошлого века, после грандиозных войн и потрясений, тихое реформаторство снова возрождается в нашей стране. И это возрождение связано с приходом к власти новой команды Леонида Брежнева. Она покончила с хрущевскими экспериментами, однако не вернулась и к сталинской мобилизации. Без проклятий в адрес предшествующих генераций вождей, восхваляя преемственность, брежневисты взяли курс на стабильное развитие. Его, это развитие, именуют застоем, что неверно в корне. СССР развивал, пусть, зачастую, и однобоко промышленность, реализовывал замечательные орбитальные космические проекты, повышал уровень жизни своих граждан (при Брежневе машина и дача перестали быть уже предметом какой-то невероятной роскоши). Одно из самых главных достижений брежневского периода – появление среднего класса, который был пущен в распыл с началом громких реформ Ельцина.
Союз шел вперед очень медленными, но уверенными шагами, опасаясь за почти сакрализированную, на тот момент, стабильность (все уже забыли не то, чтобы о репрессиях, но и об «антипартийных группировках»). И обеспечивалось это за счет мощного сырьевого экспорта (как сейчас говорят, за счет Трубы). Существует несколько упрощенный взгляд на тот период, согласно которому мы гнали сырье заграницу, а на вырученные средства покупали нужный народу ширпотреб. На самом деле, это одна из цепочек. СССР держался еще и на ВПК, который двигал не только военные технологии, на космосе, и на много чем другом. Но сырье, безусловно, играло очень большую роль. Как раз были обнаружены новые месторождения в Западной Сибири, которые позволили не особенно напрягаться с реформирования, а это для тихих реформаторов – самое главное.
Показательно, что именно при Брежневе особенно возрастает роль германского фактора в советской внешней политике. Причем это было напрямую связано с фактором сырьевым. Тут достаточно вспомнить, как СССР закупал трубы у ФРГ, по которым затем шли газ и нефть в страны Западной Европы. Советский Союз в тот период, вообще, вел себя предельно (насколько только это позволяла коммунистическая идеократия) дружелюбно в отношении Запада. Постоянно раздавались призывы к разрядке, а в 1981 году Леонид Ильич признал возможность сокращения советских ракет в Европе.
Тут впору спросить – это ничего не напоминает? Ну, конечно, сразу же представляешь себе современную, «путинскую» Россию. Такое же неспешное реформирование, призванное преодолеть все многочисленные «заскоки» времен «ельцинизма». Но публичного и ритуального разрыва с предшествующей эпохой (как это было характерно для Хрущева и Ельцина) – не наблюдается. А стабильность, как и впредь, зависит именно от сырья, в чьем экспорте первостепенную роль играют отношения с Германий – теперь уже единой.
Сразу же возникает вопрос – не повторит ли Россия судьбу СССР (или даже Российской Империи) лет через двадцать? Очень даже может быть. Дело в том, что тихие реформы не решают главной проблемы переходных эпох – перехода общества в новое состояние. В XIX веке Россия стояла перед необходимостью прорыва в индустриальное общество. Но ее туда вести не хотели, хотя промышленную модернизацию проводили. Да так, что в начале XX века наша страна заняла первое место по темпам роста промышленности. Но промышленное развитие вовсе не тождественно индустриализации, понимаемой как социокультурный процесс. Индустриальное общество пронизано новой, урбанизированной культурой. А в императорской России, несмотря, на огромные темпы промышленного развития, индустриальный рабочий класс составлял примерно 10 % населения. Задумаемся – первые в мире темпы по росу и ничтожное меньшинство, занятое в промышленности! Все-таки основой хозяйства продолжало оставаться сельское хозяйство. При этом правительство вплоть до начала столыпинской реформы (1906 год) всячески сдерживало пролетаризацию крестьянства, с которой и началось индустриальное развитие на Западе.
В 1906-1914 годах кое-какие шаги по действительной, социокультурной индустриализации были сделаны, но они уже носили явно запоздалый характер и только дестабилизировали ситуацию. В итоге индустриальное общество пришлось строить большевикам, что привело к известным потрясениям.
В брежневский период индустриальное общество СССР встало уже перед необходимостью перехода в постиндустриальное состояние. Запад такое продвижение начал, теперь его нужно было снова догонять – не по чугуну-стали и даже не по ракетам. А по уровню производства знаний и услуг, которое стало вытеснять производство вещей.
Брежневское руководство эту необходимость проигнорировало и осталось верно индустриализму.
Время опять-таки было упущено, и горбачевская перестройка окончилась примерно тем же, чем и реформы 1906-1914 годов. Только масштаб потрясений был, к счастью, гораздо меньшим. Начался хаос «ельцинизма», который на этот раз не привел к смене общества. Сменился пресловутый способ производства, став капиталистическим, но само общество осталось индустриальным. Конечно, сейчас идет внедрение информационных технологий, расширяется сектор Интернета, но всего этого очень и очень мало. Упор продолжают делать на промышленность – сырьевую, оборонную и т. д. Не случайно, что и науку сейчас не торопятся поднимать. А зачем? Индустриальный базис давно уже создан, теперь остается поддерживать то, что есть – чуть-чуть, помаленьку расширяя. Кому-то это кажется происками злобных либералов и едва ли не ЦРУ, а на самом деле происходит консервация индустриального общества.
Из нынешней ситуации есть только два выхода. Первый – начать постиндустриальную «революцию» (не путать с революцией «социалистической», «буржуазной», «национальной» и т. п.). Но где взять субъект, готовый к такому рывку? В 1917 году были хотя бы большевики, которые нацелились на индустриализм (либералы туда тоже хотели, но были очень слабы). Ныне нет и этого. Современные коммунисты цепляются за индустриальные положения советских времен, либералы тоже имеют своим идеалом общество времен индустриализма – но только западного. Есть еще патриоты разных мастей, которые вроде могли выдвинуть лозунг надклассовой постиндустриальной «революции» как прорыва к национальному успеху. Но, увы, большинство, из них нацелено даже не на индустриализм, а на аграрное общество времен Александра III. Хотя, не исключено, что произойдут какие-либо подвижки.
В общем, это даже и хорошо, что в обществе нет сил, готовых к политической революции, которая сопровождается определенными потрясениями. (Большевики осуществили социокультурную революцию через революцию социально-политическую.) Но тогда срочно необходим субъект, который прочертит направление к сугубо технократической, лучше всего, верхушечной «революции».
Впрочем, есть и второй путь. «Брежневизм» может найти внутри себя наиболее перспективный сектор, развитие которого позволит ему еще долгое время проводить стабильное развитие. Например, сосредоточит основные усилия на экспансии в космос. Для этого, правда, тоже необходимо усилить внимание к информационному сектору (науке, в первую очередь). Но все равно, постиндустриализации можно избежать, выдвинув на первые позиции космическую промышленность (строительство полетных устройств, производство в условиях невесомости, и т. д.).
Один из наиболее «продвинутых» российских футурологов современности Сергей Переслегин сделал любопытное наблюдение. Согласно ему, развитие информационных технологий (тот же Интернет) совпало с торможением космической экспансии человечества. Действительно, о какой экспансии можно говорить, если даже на Луну летали всего один раз (многие сомневаются даже и в этом «разе»)? Переслегин установил прямую зависимость между двумя процессами. Получается, что компьютеры как бы «съели» космос. Конечно, без них и космическая экспансия невозможна, но ныне компьютеризация носит слишком уж потребительский и развлекательный (чего стоит одна только виртуализация!) характер. Возможно, что «необрежневистам» как раз более подойдет перекос в сторону космоса.
Лучше бы, конечно, гармонично сочетать и то, и другое. Но, как говорится, не до жиру. Более того, есть очень большая вероятность, что Россия так и останется сырьевой (или, что несколько лучше – энергетической) страной, у которой есть некий временной загашничек в пятнадцать-двадцать лет. Это не так уж плохо. Но не так уж и хорошо.
А. Елисеев
