Фильм был показан к рождеству на государственном канале, причем при трансляции фильма была даже снята реклама. Факт показательный и означающий, что идеологами и средствами массовой информации фильм оценен не как рядовой, но как знаковый. Иначе говоря, масса должна посмотреть фильм и масса его посмотрела. Что же она могла унести в сознании и в подсознании после просмотра фильма? В сознании, казалось бы, должна остаться идея христианского покаяния. Осталась ли таковая и могла ли она остаться, вот вопрос, над которым можно задуматься.

В этой непрофессиональной рецензии мы оставим без внимания художественно-эстетические достоинства фильма, которые несомненно имеют место, а также тонкости игры актеров. Вместо этого обратимся к нескольким ключевым эпизодам фильма и характеру героя, который подан через эти эпизоды.

Чтобы не затягивать обсуждение темы, не будем говорить спорить о сюрреализме сцены захваты самоходки с углем и расстрела команды. Собственно, команда из двух человек, поведение одного из них списано с картины советского художника «Расстрел коммуниста», что у меня лично вызывает симпатию. Хоть одна личность, пусть и приманка для зрителя в этом кино, имеющая достоинство, убеждение и мужество на фоне убогого потока уголовных персонажей в нынешнем кино и телевидении. Оттуда же взят патологический персонаж немецкого военно-морского офицера, поведение которого более пригодно для застенков СС. Этот офицер сует пистолет испуганному главному герою, чтобы последний сам застрелил командира советского судна. Наш герой так и поступает. Торжествующий офицер удаляется, чтобы затем взорвать баржу с живыми и мертвыми (вообще-то для этой цели нужно было вывести баржу в море и утопить). Но сюрреализм есть сюрреализм. Как оказывается, и расстрелянный и палач в конечном счете останутся живыми, демонстрируя то ли несгибаемый дух русского человека, то ли нелепость сюжета. И все-таки, примем условность эпизода. В конце концов, он нужен режиссеру для реализации другой более важной задачи, именно, показать страдание и покаяние человека, поддавшегося трусости и ставшего в силу этого одновременно как убийцей, так и предателем Родины. По законам военного времени поведение главного героя должно быть оценено именно так. Заметим однако, что эта мысль и тема отношения к воюющей Родине в фильме совершенно отсутствует. Событие сводится как бы к личному (экзистенциальному) взаимоотношению расстрелянного и расстреливающего. Невольный вопрос: зачем было брать эпизод из Великой отечественной войны, можно было бы взять эпизод бытового или уличного убийства? Отвечу сразу, в таком случае фильм на актуальную популярность не потянул бы, да и вообще потребовал бы более глубокой проработки душевной драмы главного героя. Исчезал необходимый привкус «антисоветской клубнички», который незримым фоном разлит по фильму и придает ему актуальный ажиотаж. Здесь работает художественное чутье создателей фильма, желавших сотворить нечто неординарное, так сказать, «оскаровское».

Однако присмотримся к нашему герою, который чудом спасен и принят в небольшой монастырь на некоем острове. Он и не пытался возвратиться на материк к своим соотечественникам, сослуживцам, вообще в тот мир, в котором он жил. Именно там он мог доложить о случившемся всю или не всю правду, принять «свой крест» за содеянное и либо умереть с чистой совестью, либо смыть кровью свой грех и свое преступление. Сюжеты могли быть разные. В лучшем случае можно было доложить о своей трусости и оказаться в штрафбате (смываем преступление кровью), в худшем случае – расстрел по закону военного времени. Наконец, возможен и третий случай, когда часть правды утаена (участие в расстреле), и тогда герою открылась бы бездна страдания. Он мог ведь оказаться и храбрым солдатом (если жизнь научила) и успешным в советском обществе, но его продолжала бы мучить совесть, если он действительно совестлив. Эта совесть могла привести нашего героя в монастырь. Но режиссер подсовывает нам некую обманку: он делает почти святым труса, оставшегося жить трусом, скрываясь в монастыре от юридической, моральной и социальной ответственности перед обществом. Весь дальнейший ход фильма построен на том, что наш герой по трусости убил не своего офицера в военное время, но просто убил некоего Тихона. Грех убийства как бы выведен из социального контекста. Тогда зачем было начинать с очень острого социального контекста? Только одна мысль идет на ум, мысль о том самом незримом контексте, который позволяет «продать» фильм подороже.

Однако проглотим названную наживку и обратимся вместе с массовым зрителем к восприятию чисто экзистенциального содержания фильма. Теперь герой для нас просто человек, совершивший убийство, и принимающий страдание за это убийство. Как же он принимает и несет это страдание. Осмелюсь высказать кощунственную мысль. По ходу развертывания сюжета наш герой делает два дела: юродствует и торгует своим грехом, точнее, своим так называемым страданием за этот грех и обретаемой или обретенной святостью. В конце концов, он ведь не принадлежит к сознательным схимникам, он скорее скрывается в монастыре от правосудия. К началу основных событий фильма он уже имеет авторитет некоего святого человека по непонятным для нас причинам (за убийство товарища или за работу истопником, ведь никаких других событий пока еще не было в фильме). «Старец Анатолий», так повелевает нам режиссер воспринимать нашего героя с первого эпизода, когда к нему приходит молодая баба за благословением на аборт.

Вообще-то в фильме смешаны времена. Трудно поверить, что в далекой глуши деревенской бабе могла придти мысль просить у старца благословение на аборт. Аборт ведь по определению не христианское дело. А наши бабы в столь отдаленных местах феминизмом не испорчены. Может это также и для западного зрителя и рецензента? Но все-таки, такое возможно, и это, пожалуй, единственный в фильме эпизод, когда я вместе со «старцем». Личные решения у девицы, попавшей в «интересное положение», могут быть разные, догматизм здесь может оказаться неуместным. Однако принцип должен оставаться таким: как бы ни возникла беременность, с момента ее возникновения в женщине зародилась жизнь, и она ответственна за эту жизнь. Нельзя перекладывать свой грех на зарождающуюся жизнь, это не по христиански. Поэтому в данном эпизоде я на стороне режиссера фильма, а не на стороне М.А. Булгакова, чья Маргарита прощает Фриду и просит у Воланда не подавать Фриде по утрам платок, которым она удушила младенца. Хотя и поступок Маргариты можно понять. В конце концов, страдание дается ради искупления и не должно быть вечным. Впрочем, оставим комплекс этических проблем, связанный с поступком Маргариты и обратимся к нашему «старцу Анатолию».

Другой эпизод из его благодеяний – совет женщине, которую в ее сновидениях начал преследовать образ пропавшего без вести мужа. Наш герой почему-то не хочет открыть себя этой женщине и разыгрывает небольшой спектакль (юродствует, проще сказать), чтобы от имени невидимого старца дать радикальный совет: бросить все и ехать во Францию, где о ней также вспоминает муж, приближающийся к неизбежному для смертных роковому часу. Основание для совета: коли любишь, продай все и езжай. Совет романтически привлекательный, но настолько далекий от реальности, что невольно подумаешь, а в своем ли уме наш старец. Перед ним не романтическая особа. Как найти мужа во Франции совершенно неясно. Еще более темен вопрос о том, как вообще попасть во Францию в начале 70-х. Единственный аргумент, если любишь… Главное же здесь в том, что никакого милосердия в совете нашего старца нет. Он не только не дает милосердного утешения женщине, более того, он поступает с ней жестоко. Либо поезжай, что невозможно, либо страдай до самой смерти. Право же, он поступает прямо противоположно Маргарите, поскольку, образно говоря, приказывает ежедневно «выкладывать платок на стол». Ведь теперь вдова должна постоянно думать, что она сама виновата в безутешной разлуке. И ничем не затронута другая сторона. Начавший думать о ней муж, так о нем говорит наш старец, мог бы без труда найти свою вдову хотя бы письмом, тем более, что место жительство ее ему хорошо известно. Чудодейственный старец мог бы индуцировать нужную мысль мужу вдовы, проблема очень упрощалась и являлась помощь, о которой вдова бы по гроб жизни не забыла. Увы…

Положим, сам старец страдает за свой грех, но за какой грех он обязывает страдать еще и несчастную вдову? За то, что она погрязла в мирском и вспоминает о хряке? В этом ее вины по сути нет, и правильнее было бы помочь и укрепить ее дух святой верой и благословением. Вместо этого – дополнительное наказание от сомнительного старца, скрывающегося в монастыре.

Еще один эпизод с излечением мальчика. Оставим на совести режиссера, что он дал нашему дезертиру способность совершать чудеса и уравнял его с самим Иисусом Христом. По канонам православной веры живые люди могли «творить чудеса». Но, по меньшей мере, при двух условиях: а) исключительная святость такого человека и 2)само чудо является как чудо сотворенное богом по святой молитве святого человека, а не как прямо творимое им чудо. В нашем случае «святой старец» похож на хирурга, который потрогал сустав, вправил его и сказал, а ну, пройдись теперь. Конечно, я здесь немного утрирую, но все-таки в этом эпизоде старец Анатолий предстает скорее в роли мага-лекаря, чем святого. Это обстоятельство слишком очевидно, но, поскольку у режиссера несомненно есть художественное чутье, то он и требует через старца Анатолия, чтобы мальчика причастили, чтоб Бог, так сказать, поставил печать и удостоверил чудо. Но и здесь не обходится без нудной нотации людишкам, погрязшим в земном. Матери нужно на службу и она не хочет оставаться в монастыре, боится опоздать. В фильме выстроена совершенно ложная ситуация, в которую может поверить либо западный зрителя, либо постперестроечный учитель, подготовленный по учебникам Сороса. Я уже упоминал о смешении времен в фильме. Основные события фильма относятся не к войне, а к началу 70-х, этакому расцвету застоя. Это уже эпоха «Служебного романа» и «Бриллиантовой руки» с весьма знаковой фразой в последнем кино: «Чтоб тебе жить на одну зарплату». Ясно, что в это время никто работницу не уволит за однодневное опоздание. Более того, на любой службе поняли бы ситуацию, и в худшем случае вычли бы за прогул, а не припаяли срок, как это могло случиться в военные годы. Я уж не говорю о чувствах матери, которая, здесь нет сомнения, довела бы процедуру чудесного излечения своего ребенка, с которым она обратилась к старцу, известному похоже на весь Союз. Ведь не побоялась же поехать к нему в монастырь! На работе все равно узнают, шила в мешке не утаишь. Но почему-то фанатично боится опоздать на работу. Так что, если в фильме и нет мрачных ГБ-стов, то тень их присутствует в этой ложной сцене двояким образом. Один раз – страхом опоздать, другой – рабским чувством во что бы то ни стало быть утром на службе (уже и билеты куплены, оказывается мать ехала с дитем на полчаса словно в процедурный кабинет). Как может и должен воспринять эти обстоятельства зритель? Он может ничего не подумать, но в воображении, пусть и неосознанном, рисуется картина страшной советской действительности, в которой за опоздание на работу если и не посадят, то уволят непременно и придется идти по людям за милостыней. А ведь могло показаться, что фильм далек от пропаганды антикоммунизма. Нет же, эта политическая ангажированность включена в колорит фильма через образы советских людей, идущих к старцу. Все они какие-то, грубо говоря, задолбаные, зачуханные, невежественные и придавленные страхом.

Впрочем, в фильме есть и другой персонаж. Тот самый Тихон, ставшей теперь едва ли ни адмиралом в отставке, в которого в прошлом стрелял наш герой. Здесь тоже сюжетный ход, о котором стоит поговорить. Есть что-то скоморошье и неприличное в том, что на прием к трусу и своему расстрельщику, ставшему старцем и магом, едет морской офицер, с честью и достоинством послуживший своему Отчеству. Но, опять-таки, дети есть дети, на детях спекулирует сценарий фильма, поскольку они появляются в трех эпизодах обращения к старцу из четырех. Действительно, страдания своего чада и безысходность могут заставить обратиться даже к нашему герою. И наделенный чудодейственной силой старец, как и положено, блестяще справляется со своей ролью. Беса он угадал еще издалека и поприветствовал его петушиным криком со звонницы. Беса изгнал по описанному в святом писании канону, это для нашего героя в общем-то не проблема.

О разговоре с Тихоном чуть позже после некоторых рассуждений о характере нашего героя. Припомнив фильм, спросим себя, кого любит наш герой, для кого он оказался милосердным, чью душу он утешил пастырским словом? Нет таких людей, нет такого эпизода. Старец Анатолий для людей одновременно прокурор, судья и исполнитель приговоров. Магические деяния и спасение душ весьма различные вещи, а наш старец не спасает, он одновременно судит и творит чудеса. Например, живет в монастыре, который его подобрал, приютил, спас. Но теплого чувства к монастырским людям у героя нет. Он и здесь судит и карает. Инока Иова постоянно поучает, я бы сказал, не по-христиански, указывает ему на каиновский грех зависти к принятому богом. Получается, что его-то, т.е. Анатолия, бог определенно принял, а вот остальным еще работать и работать на ниве покаяния. За что бог принял Анатолия и дал ему возможность творить чудеса, непонятно. За обет всю жизнь возить уголь в кочегарку? Это, вообще-то аргумент. Но маловато для святого человека. К тому же он делает это для себя, свой грех отрабатывает. А где служение богу и дела милосердного спасения?

Однако претензия старца быть на особом положении святого, который может обрядом пренебречь, но должен вразумлять монастырскую братию, слишком очевидна. Самая гротескная сцена фильма это приход игумена Филарета в кочегарку, чтобы спать с «подвижником» на груде угля, но на мягком одеяле и в расписанных греческих сапогах, совсем как у купца Садко. Это уже ниже всякого художественного вымысла, это в общем-то для очень некритичного зрителя. На этой сцене можно было бы ставить точку в просмотре фильма и выключать телевизор. Если монастырь и его игумен настолько «простодушны», то что же думать о святой православной церкви? Ведь других-то представителей нашей церковной братии в фильме нет, нет даже намека на существование действительных служителей веры кроме тамошних, извините, недоумков. Сцена крайне неубедительная по всем критериям, но создателей фильма уже «несет» (к премии Оскара? Не получится, нет идейной чистоты), и они не могут остановиться?

Немного о юродстве героя. Народная православная традиция относила юродивых если и не к святым, то к людям, отмеченным богом. Они не связаны мирским, они могут говорить «от бога». Вспомним, как отрезал юродивый в известном спектакле и одноименной опере: «Нельзя молиться за царя убийцу!». Думаю, не надо доказывать, что наш герой на этот уровень не тянет. Просто создатели фильма спекулируют на теме юродства, их юродивый в лучшем случае кликуша, но никак не божий человек.

Художественный процесс направляет обычно некая доминирующая идея, для которой художник ищет художественное воплощение. В данном случае идея обращения к богу, которую воплощает П.Мамонов, задействовавший в фильме, как иногда утверждают, и свой собственный опыт поиска этого пути. Не имея намерения чем-либо опорочить искренние чувства артиста, обращу внимание на то, что в фильме представлен ложный путь. Герой идет к Богу в одиночку, мысль о соборном спасении не отягчает его сознание. В ортодоксальном православии человек обретает бога через любовь к людям, причем любовь сострадательную и жертвенную. Чем же пожертвовал для людей наш «старец Анатолий»? Собственно, ничем. Он не выбирал пути деятельного служения и попал в монастырь в силу обстоятельств, от которых собственно и скрывается. Озабочен только собой, и занят он исключительно тем, чтобы найти себе личное оправдание и личное спасение. По сути дела перед нами типичный персонаж западного индивидуализма, и в свете западного мировоззрения он и должен в одиночку решать вопросы своих взаимоотношений с богом. Это чем-то напоминает протестантизм, именно напоминает, поскольку у протестантов нет индивидуально или соборно обретаемого спасения. В теологии протестантизма спасение или не спасение человека предрешено, на земле человек лишь мучается мыслью, принадлежит ли он к избранным или его судьба есть судьба отверженного. Нечто подобное имеет место в ситуации с отцом Анатолием. По логике событий, которую нужно отличать от субъективного замысла создателей фильма (у произведения своя судьба, оно живет той жизнь, которую в него фактически вложили), он хочет сам «договориться» с богом о своем спасении. Отсюда этот неизбежный путь в магию, эти кукареканья, это противостояние монастырской общине. Он отказывается придти в келью к игумену как это ему предлагается в начале фильма. С одной стороны, его удерживает его внутренний обет (жить на угле, на котором согрешил). Но в логике поступка есть и другой мотив. Он – почти спасенный и почти приближенный к богу – не может опуститься до совместной жизни с погрязшим в земном Филарете. Христианское же призвание требует в таком случае взять на себя труд обращения польстившихся на мелочное земное и забывающих о служении богу. Но в фильме совсем не так. Наш старец предпочитает скоморошничать (а эпизод с головешкой иначе трудно истолковать), и по сути презирать этих никчемных послушников и их игумена. Могут мне сказать, что я уж слишком загнул. Может и «загнул», но, право, чего стоит одно только упорное желание быть похороненным в ящике из под патронов (или взрывчатки) а не во христианском гробе?! Это не самоотвержение, это упорство в грехе, это насмешка богохульной гордыни, желающей и после смерти высказывать свое пренебрежение, так сказать, официальной вере. Вся его спасительная деятельность сведена к чудотворству, проще сказать к магии. Есть бесы и святой Анатолий, бога же по сути нет в этом фильме.

Наконец, ключевая в некотором смысле сцена разговора с «покойным» Тихоном, чудом оставшимся в живых. Есть один примечательный нюанс в этой сцене, именно, советский офицер все-таки остается советским офицером. В его взгляде на старца, вспоминающем сцену расстрела, светится та же искра неприятия и презрения, с которой он смотрел на готовившего его убийство немецкого офицера. Для логики же развертывания действия фильма здесь важно то, что наш старец как бы получает отпущение греха и может отойти с миром. Каково же это «отпущение»? Оно носит как бы «юридический характер», т.е. фиксировано отсутствие состава преступления. Конечно, в этом суждении большое упрощение. Строго говоря, состав преступления присутствует, но оно как бы переквалифицировано и, главное, состоялось примирение сторон. Инцидент исчерпан. Избавление пришло не от Бога (стоило ли стараться?), а от оставшегося в живых товарища по оружию, что в общем-то у меня вызывает удовлетворение: человек простил человеку. Одновременно и старец успокаивается. Похоже, он избранный (у избранных по учению протестантизма нет преступлений) или Авраам, у которого рукою бога выбит нож в минуту жертвоприношения сына. Можно спокойно умирать в ящике из-под взрывчатки.

Доброжелательному зрителю может показаться, что рецензент очень уж неправ и несправедлив. Такой взгляд не лишен оснований. Действительно, есть же в фильме свои достоинства сюжетные и художественные (изобразительные). Например, логичен обет послушника возить уголь и спать на нем. Уголь становится символом греха и символом искупления. Правда и здесь можно найти гротескный контекст: старец по сути не пускает Филарета на свой «святой» уголь. Впечатляет, например, белая снежная пустыня в сцене изгнания беса и т.п. И тем не менее… Рецензент действительно хочет отнять у зрителя сладкую обманку. Хочется сказать: бросьте, это бяка! Нет здесь православия, нет любви к людям, нет сострадания и милосердия. Есть эгоистическая самоутверждающаяся личность, и все это на фоне религиозных атрибутов. Так уж случилось по жизни, а ведь окажись наш герой в концлагере, так ни о каком эгоистическом самоутверждении речи бы ни шло. Жизнь разом бы научила соборности и коллективизму. А здесь можно даже глумиться над братией, и тупоумная братия смиренно принимает это глумление над собой и богом. Я имею в виду, например, поступок инока Иова, отполировавшего патронный ящик для упокоения старца. Вновь хочет спросить: для кого это?

В общем, мое мнение таково. В фильме нет ответственного служения людям, нет ответственного служения богу, есть кликушество. Неудивительно, что фильм отмечен шестью орлами. За хорошее у нас премий не дают.

Что же касается зрительской оценки намерений создателей фильма показать нам, наконец, проблему духовного поиска в современных условиях, то я напомню, что хорошими намерениями умащена дорога в ад. М. Горбачев «хотел» искать путь к реформированию социализма, но результатом стал криминальный периферийный капитализм. Точно также и здесь: на предложенном пути поиска христианского Бога найдем мистику и бесовщину. Создатели фильма могли иметь искренние и добрые намерения. Речь же идет о результате, а не о намерениях. Фильм с антиправославным и антихристианским душком (про антисоветский и говорить не нужно), который вкрался скорее всего вопреки желанию авторов фильма. Его породила та художественная логика, которая ими принята, и, возможно, подсознательное желание получить престижную награду, которая по необходимости обязывает…

Что же касается холодного душа этой рецензии для тех, кто искренне поверил фильму, хочу напомнить, что обращение к жизни, обращение к реальности бывает болезненным, особенно, если человека выводят из анабиоза или из состояния клинической смерти.

В.Васильев