Поскольку идея «превращения всех людей в интеллигентов» и упразднения интеллигенции как особого слоя неизменно продолжала владеть умами советских идеологов, рост численности интеллектуального слоя пропагандировался и обосновывался на всех этапах истории советского общества. Типичным примером тезиса «через количественный рост интеллигенции — к уничтожению ее как слоя» может служить название раздела одной из защищавшихся в 60-е годы диссертаций: «Дальнейший рост сельской технической интеллигенции — условие соединения умственного и физического труда». Утверждалось, что «путь к стиранию различий между работниками умственного и физического труда идет не через «свертывание» слоя интеллигенции», а, наоборот, через «возрастание численности и доли в населении работников умственного труда». Некоторые, правда, видели «противоречие» в том, что «молодежь, имея высокий общеобразовательный уровень, стремится заниматься умственным трудом, в то время как народное хозяйство нуждается еще в физическом труде, в т.ч. неквалифицированном». В 70-е годы получило распространение мнение о том, что «научные предположения исходят из объективного процесса постепенного перехода к новой структуре занятости населения (вместо индустриальной модели — «научно-техническая») с более важным местом научной и организационно-управленческой деятельности. Учеными уже высказано предположение, что с этой сферой будет связано до 40% лиц, занимающихся общественно-полезным трудом». Некоторой части слоя предсказывалось более быстрое исчезновение: «Судьба интеллигенции хорошо известна:… интеллигенция останется особой прослойкой впредь до достижения самой высокой стадии развития классового общества. Иная судьба у служащих — неспециалистов. Те из них, кто занят в сфере учета, станут либо рабочими (операторами счетной техники), либо интеллигенцией». Предполагалось, что сначала будет вытеснена сфера непроизводственной деятельности интеллигенции, «а на стадии комплексной автоматизации вся интеллигенции как особая прослойка перестанет в основном существовать». Один из авторов выражался предельно откровенно: «Уже в обозримом будущем общество будет расширять высшее образование до такого уровня, когда всякий, кто ощущает потребность в научных знаниях, в высшей квалификации, сможет ее удовлетворить. На современном этапе люди с высшим образованием обладают еще определенными преимуществами в смысле общественного престижа. Отсюда у части молодежи и известный утилитаризм в подходе к образованию. По мере расширения круга лиц с высшим образованием такой утилитарный подход постепенно отживает».
Особый энтузиазм у ревнителей «стирания граней» вызывало появление и расширение слоя так называемых «рабочих-интеллигентов» — лиц с высшим и средним специальным образованием, занятых на рабочих должностях. Это уродливое явление, порожденное извращенной системой зарплаты и огромным перепроизводством специалистов (при том, что многие должности ИТР, в т.ч. и действительно требующие высшего образования, были заняты «практиками»), и ставшее, пожалуй, наиболее красноречивым свидетельством деградации интеллектуального слоя в советский период, почиталось, однако, основным достижением советской социальной политики. Именно в этом слое виделось советским идеологам воплощение грядущей социальной однородности общества, «живые зачатки слияния в исторической перспективе рабочих класса и интеллигенции».
Основным центром теоретического обоснования этого явления был Свердловск: именно там во второй половине 1960-х годов стали защищаться диссертации по «рабочим-интеллигентам», сближению интеллигенции с рабочим классом и колхозным крестьянством и т.п. Один из представителей этой «школы» писал, в частности, что «перемещение специалистов на рабочие места с течением времени будет все более и более необходимым и поэтому выражал несогласие с «встречающимися еще утверждениями, будто всякое перемещение специалистов на рабочие места есть растрата образования, а, следовательно, и государственных средств». Советских идеологов чрезвычайно радовало, что значительное число рабочих имели высшее и среднее специальное образование: «Рост числа техников, а часто и инженеров на рабочих местах, обусловленный требованиями НТР, ведет к усложнению производственной структуры рабочего класса за счет повышения в нем доли профессий, требующих инженерно-технических знаний. К началу 9-й пятилетки каждый пятый техник в промышленности выполнял функции рабочего». Подвести под это нелепое явление теоретическую базу было тем более привлекательно, что, помимо «рабочих-интеллигентов», были открыты и «интеллигенты-рабочие» (этот термин был предложен для обозначения того слоя ИТР, труд которых связан с непосредственным воздействием на предмет труда и требовал применения научных знаний: работающие с АСУ, пилоты самолетов и т.п.).
Если одни философы ожидали предстоящего превращения всех классов и групп в класс интеллигенции, то другие с этим не соглашались, считая, что переход вчерашнего рабочего, закончившего вуз, в инженеры, не означает, что рабочий класс должен целиком превратиться в интеллигенцию, но именно поэтому подчеркивали важное значение «рабочих-интеллигентов», полемизируя с теми, кто считал использование ИТР на рабочих местах нерациональным в принципе: «На наш взгляд, это неверно: рост техники в эпоху НТР неизбежно требует того, чтобы управляли ею люди, имеющие солидные научные и технические знания (в США и Западной Европе техника почиталась, видимо, менее сложной). В росте слоя рабочих, наиболее близком к инженерам и техникам, нельзя не видеть живых зачатков слияния в исторической перспективе рабочего класса и интеллигенции». «Прогресс техники требует уже сейчас от значительной части рабочих образовательного уровня в объеме техникума или даже вуза». Воспевание «рабочих-интеллигентов» продолжалось и в 80-е годы. Предлагалось указывать их в сводках ЦСУ как работников «преимущественно умственного труда в сочетании с физическим», рабочих интеллектуального труда, тогда как делопроизводителей, счетоводов, экспедиторов к лицам умственного труда предлагалось не относить. С удовлетворением констатировалось, что «высшая школа сегодня пополняет не только ряды интеллигенции, но и квалифицированных рабочих. Рост их числа — закономерное явление», предлагалось именовать их не «рабочими-интеллигентами», а «рабочими-инженерами», и едва ли не готовить их специально: «Вопрос целесообразности подготовки таких кадров в институтах требует специального изучения». Выражалось убеждение, что «в сравнительно недалеком будущем этот тип производственника будет преобладать».
Между тем некоторые специальные исследования показали, что в 14,3–25,5% случаев специальность «рабочих-интеллигентов» по образованию не имела никакого отношении к профилю предприятия, а «Перечню» Госкомтруда она соответствовала лишь в 10,3–14,3% случаев. В то же время на тех же заводах «практики» составляли 30–37,6%. Поэтому даже пропагандисты «рабочих-интеллигентов» вынуждены были признать, что «общество несет значительные потери, связанные с затратами на подготовку в вузе или среднем специальном учебном заведении специалиста, а из сферы общественного производства отвлекается на период учебы определенное количество трудоспособного населения». И что «несет потери не только общество, но и сами эти люди» (приводились данные об их неудовлетворенности своим положением). Отмечалось, что использование инженеров на работе, с которой могли справиться техники, связано и с тем, что последние широко использовались в качестве рабочих. Иногда, правда, проявлялось и скептическое отношение к этому явлению.
Между тем, практика пребывания выпускников вузов и техникумов на рабочих должностях приобрела действительно немалые масштабы. В 1960 г. численность «рабочих-интеллигентов» составляла 0,3 млн., в 1970–1,2, в 1975–1,7 и на 1980 г. прогнозировалось иметь их 2,2 млн. плюс 0,5 млн. «колхозников-интеллигентов». В 1970 г. в промышленности на рабочих местах трудилось 25,7% всех техников, общая численность специалистов на рабочих местах достигла около 2,5 млн. К 1974 г. помимо 25% техников (каждый 4-й) на рабочих местах было занято и 19% лиц с высшим образованием (каждый 5-й). Значительный процент специалистов, занятых на рабочих местах, наблюдался в нефтеперерабатывающей промышленности, где заработки были наиболее высоки. В 1975 г. численность этого слоя «с учетом характера и содержания выполняемого труда» определялась примерно в 1,7 млн., что составляло 3% рабочего класса. На 15.11.1977 г. в качестве рабочих трудилось 114 тыс. лиц с высшим и 1314 тыс. со средним специальным образованием, т.е. 34,1% всех техников и 5,2% инженеров. среди рабочих лица с соответствующим образованием составляли 8,7, среди колхозников 5,9%. По переписи 1979 г. численность этого слоя достигла около 8 млн. — высшее и среднее специальное образование имели 8,7% рабочих и 5,9% колхозников (против 3,7 и 2,8 в 1970 г.). В 1980 г. в стране насчитывалось около 1 млн. рабочих с дипломами, или 23% всех специалистов в промышленности. На этот год там при 6412 тыс. ИТР и служащих специалистов с высшим и средним специальным образованием было 7236 тыс., т.е. 112,9% (в 1960 на 2919 тыс. ИТР их приходилось 1667 тыс. или 57,1%). К середине 1980-х годов около 4 млн. чел. с высшим образованием работали на должностях, не требующих его, и в то же время насчитывалось 4,1 млн. «практиков». Поскольку материальное положение образованного слоя относительно рабочих продолжало постоянно ухудшаться, численность «рабочих интеллигентов» продолжала расти и на протяжении всех лет «перестройки». За 80-е годы эта категория выросла в 3–4 раза, достигнув к 1989 г. 733,6 тыс. чел с высшим и 5167,0 тыс. чел со средним специальным образованием. Кроме того, 10–14% научных работников и инженеров были вынуждены заниматься дополнительной (в основном физической) работой.
Состав слоя так называемых «рабочих-интеллигентов», впрочем, свидетельствует о том, что по происхождению и образованию они целиком относятся к маргинальному слою ИТР. На 80% это были техники (т.е. в основном выходцы из рабочих), окончившие средние специальные учебные заведения и потом увидевшие, что они, сделав это, раза в 2–3 потеряли в зарплате, или же специалисты с высшим образованием (часто не техническим) задавленные нуждой и не придающие значения своему социальному статусу — практически все они были интеллигентами в 1-м поколении, не имеющими прочных культурных традиций. Основной мотивацией перехода их на рабочие места всегда были материальные соображения. Приходя на рабочие места, они возвращались в ту среду, откуда вышли, так что, если бы остальная часть образованного слоя отличалась высоким качеством, то освобождение от балласта случайных людей ему бы не повредило.
Подходы советских идеологов (отражавших и пропагандировавших политику компартии) к проблемам социальной структуры общества и связанным с ними вопросам развития системы образования никогда принципиально не менялись. В вышедших в конце 70-х — 80-х годах книгах по-прежнему активно проводилась традиционная для советской политики в этой сфере линия. Но если одни авторы, с удовлетворением констатируя продолжающееся увеличение приема в вузы, ратовали за дальнейшее развитие этого процесса и были настроены в этом отношении чрезвычайно оптимистично, то другие признавали, что темпы роста приема снижаются и наблюдается тенденция к «оптимизации» доли в обществе лиц умственного и физического труда. Отчасти признавалась и нежелательность массового приема в вузы после техникумов.
По-прежнему актуальным считалось усиление регулирования социального состава студентов. Выводы в этом отношении предлагалось делать, в частности, из того факта, что выходцы из интеллигенции стремились уйти в научные работники и покинуть производство, а из рабочих идут охотнее на производство, тогда как общество нуждается не в научных работниках, а в инженерах (по той же причине впервые, кажется, усматривался «негативный момент» в вовлечении студентов в научную работу). Советских философов весьма огорчало противоречие между интересами высшей школы, «стремящейся привлечь наиболее квалифицированных, сознательных рабочих», и предприятий, заинтересованных в оставлении таких рабочих у себя», а также то обстоятельство (сказывающееся на формировании контингента подготовительных отделений), что зарплата квалифицированных рабочих значительно выше зарплаты инженеров, и рабочие, естественно, не хотят учиться на инженеров, по несознательности препятствуя делу «стирания граней». Задача высшей школы виделась в «дальнейшей демократизации системы высшего образования, расширения его социальной базы», ожидалось, что в 10-й пятилетке основная масса специалистов придет из среды рабочих и крестьян и отмечалось, что «широкий приток в вузы рабочей и крестьянской молодежи, по словам Брежнева, «полностью вытекает из политики партии, направленной на сближение рабочего класса, колхозного крестьянства и интеллигенции, на укрепление социального единства нашего общества». Следовали и соответствующие рекомендации: «Вопрос о социальных источниках пополнения интеллигенции в современных условиях необходимо рассматривать с учетом общих изменений в социальной структуре общества, усиления его социальной однородности, стирания различий между классами и социальными группами. Последнее необходимо учитывать и при решении практических вопросов регулирования социального состава студенчества, в т.ч. путем повышения социальной эффективности подготовительных отделений вузов», ибо «социальное происхождение и тип вуза оказывают заметное дифференцирующее воздействие на степень адаптации молодых специалистов к условиям их труда и быта».
В 1982 г. вышла книга одного из основных теоретиков «социальной однородности», представлявшая собой к тому времени наиболее авторитетный (автор был директором Института социологических исследований) свод воззрений по этому поводу. Как уже говорилось выше, к этому времени реальность общественного развития СССР не оправдала ожиданий, и приходилось как-то выкручиваться, чтобы оправдать неполное соответствие ее идеологическим постулатам. Поэтому по ряду вопросов был проявлен максимум возможного для советской социологии «инакомыслия». Пришлось также признать, что в ближайшие 15–20 лет сохранятся специалисты, профессиональные ученые, актеры, художники, писатели и т.д. Как ни смехотворно звучат сегодня эти «откровения», следует помнить, что для советской социологии они вовсе не были очевидными, и их требовалось доказывать. Некоторый оттенок «вольнодумства» носили и некоторые другие замечания, но большинство проблем трактовалось вполне традиционно.
Однако к 80-м годам некоторые постулаты все-таки пришлось корректировать. В обобщающем труде советских философов, вышедшем в 1983 г., констатировалось: «Не подтвердились на практике и не получили признания в теории предположения о растворении интеллигенции в рабочем классе и о превращении рабочего класса в интеллигенцию». Даже наиболее ортодоксальные из них вынуждены были признать, что рост удельного веса специалистов и служащих в народном хозяйстве не беспределен. Иногда прямо говорилось, что «в СССР имеет место перепроизводство инженеров» (в США при большем на 25% объеме производства инженеров в 3–4 раза меньше). Отмечалось, что в некоторых республиках (Грузия, Эстония) специалисту стало трудно устроиться по специальности, что «снижение темпов роста рабочего класса и «перелив» растущей части трудоспособного населения в категорию интеллигенции — показывает, с одной стороны, некоторую интенсификацию производства, но с другой — нарушение необходимых пропорций распределения занятого населения по общественным группам в соответствии с потребностями народного хозяйства». Встречались выступления в пользу очищения интеллектуального слоя от неспособных элементов, а в середине 80-х годов можно было встретить даже такие необычные (оправдываемые борьбой за качество) для советской печати предложения, как сокращение числа студентов.
Старый интеллектуальный слой не представлял собой одного сословия, однако термин «образованное сословие» применительно к нему все же в определенной мере отражает реальность, поскольку образованные люди обладали некоторыми юридическими привилегиями и правами, отличавшими их от остального населения. Этому слою были присущи хотя бы относительное внутреннее единство, наследование социального статуса (хотя он широко пополнялся из низших слоев, дети из его собственной среды за редчайшими исключениями оставались в его составе) и заметная культурная обособленность от других слоев общества. Это внутреннее единство, которое сейчас, после того, как культурная традиция прервалась (большинству советских людей 70–80-х годов никогда не приходилось общаться даже с отдельными представителями дореволюционного образованного слоя), воспринимается с трудом, поскольку затушевывается почерпнутым из литературы представлением о имущественных различиях между его членами. Но для современников оно было совершенно очевидным, поскольку все эти люди вместе взятые (а это лишь 2–3% населения) принципиально отличались от остальной массы, объективно составляя некоторую общность, представитель которой ассоциировался с понятием «барин». Характерно, что после революции большевики, оправдывая репрессии в отношении всего культурного слоя, на возражение, что его нельзя отождествлять с «буржуазией», отвечали, что против них боролась как раз вся масса «небогатых прапорщиков» и указывали в качестве аргумента именно на внутреннее единство слоя, внутри которого безродный прапорщик вполне мог стать генералом, дочь бедного учителя или низшего чиновника — губернаторшей, но этой возможности были лишены представители «пролетариата».
Понятно, что уже просто в силу гипертрофированного роста образованного слоя в советский период, когда его удельный вес в населении увеличился на порядок, о таком внутреннем единстве не могло быть и речи. Однако сами функции интеллектуального слоя, тесно связанные с образом жизни, не могли не влиять на формирование у его членов хотя бы подобия культурной близости. Тем более, что официальная идеология, несмотря на наличный социальный состав образованного слоя, постоянно отделяла «прослойку» интеллигенции от «рабочего класса и колхозного крестьянства», стремясь по возможности социально ущемить ее. Поэтому вопрос, насколько действительно советская интеллигенция представляла собой общность, отличную от «основных классов социалистического общества», представляет определенный интерес.
Поскольку смысл социальной политики коммунистической партии и советского государства заключался как раз в возможно более полной ликвидации различий между различными социальными группами, то проблемы бытия интеллигенции рассматривались именно под этим углом зрения. Взгляды авторов посвященных проблемам интеллигенции книг и статей, во множестве появившихся в 1970–80-х годах, сводились к нескольким основным положениям: 1) интеллигенция все больше сближается с рабочих классом, так что дело идет уже об их слиянии, 2) едва ли не большинство советских семей смешаны в социальном отношении, 3) интеллигенция не воспроизводит себя, а пополняется в каждом новом поколении в основном за счет рабочих и крестьян, 4) характер выполняемой интеллигенцией и рабочими работы свидетельствует о стирании различий между физическим и умственным трудом. Из этих положений следовал общий вывод о ближайшей полной победе советского общества в деле формирования его социальной однородности.
Не вдаваясь в разбор многочисленных натяжек и подтасовок, характерных для этих публикаций, приходится, тем не менее, признать, что в определенной мере победные реляции советских социологов отражали реальность. Советскому режиму за десятилетия целенаправленных усилий действительно почти удалось упразднить интеллектуальный слой как социальный феномен, уничтожить его как более или менее цельный организм со своим специфическим самосознанием, полностью ликвидировать его элитарный характер и даже устранить существенное различие между ним и всей массой населения по уровню информированности и общей культуры. Понятие об интеллектуальном слое как совокупности лиц определенных профессий умственного труда оказалось лишено в советской действительности адекватного содержания и потеряло смысл, заставляя пользоваться при рассмотрении перспектив такого слоя в стране иными критериями. Лучше всего, впрочем, об этом сказано в самой советской печати уже «перестроечной» поры: «Мы не зовем к «добрым старым временам» и еще менее склонны идеализировать историческое прошлое нашей интеллигенции, в облике которой высокая интеллигентность уживалась с тем, что передовые рабочие, большевики называли «интеллигенщиной». «Старая интеллигентность» умерла не просто, так сказать, в физическом смысле, она изжила себя и как культурная норма, покоившаяся на иллюзиях, представлениях об исключительности интеллигенции, о науке и образовании как «башне из слоновой кости», об избранности умственного труда».
C.В.Волков, историк , доктор наук
