Мне был задан вопрос о так называемом «Катынском деле». Мы в положении стороны, которая обязана доказать невиновность. А невиновность в принципе недоказуема! Доказать можно только виновность. Если, например, человек в своей болезненной фантазии доходит до утверждения, что Сталин плевал в тарелку Свердлову, то доказать обратное нет возможности. И вообще здесь нужно не доказывать, а отнести свою тарелку подальше от людей, способных на такие фантазии.

Мои попытки найти в блогосфере грамотного обвинителя и побудить его подискутировать по всем правилам презумпции невиновности – такие попытки пока что ни к чему не привели. Сложилось даже впечатление, что настоящих и грамотных обвинителей просто нет, а есть только неврастеники и просто клеветники. Надеюсь, что впечатление это обманчиво, что ещё объявится достойный оппонент-обвинитель. А пока вынужден предварительно прокомментировать некоторые моменты. Они просто ошеломляют!

Центральным «доказательством» обвинения служит Записка, поданная или якобы поданная Берией Сталину в марте 1940 года. Выглядит она, как здесь показано. Посмотреть факсимиле и содержание можно вот тут:  http://www.katyn.ru/index.php?go=Pages&in=view&id=6     Есть толковые комментарии вот тут: http://www.katyn.ru/index.php?go=Pages&in=view&id=932 Сомнения в подлинности записки существуют, и обоснованные. Но ДОПУСТИМ, что она подлинная. Что из этого следует?

Следует то, что было принято решение распространить и на арестованных граждан Польши тот порядок рассмотрения дел «тройкой», который во многих случаях и в разные периоды назначался и для многих других категорий граждан СССР – как расстрелянных, так и оставшихся в живых. ДАННОЕ «ДОКАЗАТЕЛЬСТВО» ДЕРЖИТСЯ ТОЛЬКО НА СТЕРЕОТИПЕ, БУДТО «ТРОЙКА» ЯВЛЯЕТСЯ СИНОНИМОМ «РАССТРЕЛА». И если просто понять, что «тройка» далеко не всегда выносила расстрельные решения, то становится ясно, что данное «центральное» для обвинения «доказательство» - это вовсе не доказательство, а всего лишь указание на то, какими могли бы быть доказательства по этому делу. Они могли бы быть в виде протоколов заседаний и решений «тройки». Но таковых у обвинителей просто нет. Или не представлены. Или не изготовлены. Мы не знаем, в чем у них тут загвоздка. А знаем вот что: до сих пор не представлены. Это надо запомнить и зафиксировать как факт, имеющий юридическое значение. 

Многие почему-то считают, что доказательством массовых убийств польских граждан в 1940 году является записка Берии Сталину от марта 1940 года.

Записка сомнительна с точки зрения её подлинности.

Вопрос: Был ли подан Берией Сталину именно предъявляемый нам документ от начала марта 1940 года?

Ответ: Сегодня этого никто не знает!

Вопрос: Можно ли в таком случае рассматривать этот документ?

Ответ: Можно и нужно! Мы не в суде. Наша цель – не осудить и не оправдать, а ПОНЯТЬ. Предъявляемый документ В ЛЮБОМ СЛУЧАЕ является историческим свидетельством. Если он реально существовал и не подделан, то он позволяет многое узнать об интересующем нас деле. Если он просто подделан, то он позволяет много чего узнать о клеветниках и фальсификаторах, которые тоже стали историческим явлением. И поэтому принимаем для начала версию подлинности документа и смотрим на него ещё раз!

Содержание поданной или якобы поданной записки Сталину от Берии от марта 1940 года следующее:

1) Названа социальная группа. Это все, находившиеся в тот момент:

- в лагерях для военнопленных – солдаты, унтер-офицеры и офицеры бывшей польской армии;

- в тюрьмах  западных (только что занятых советскими войсками) областей Украины и Белоруссии.

2) Из названной группы исключены солдаты и унтер-офицеры, пребывавшие в лагерях для военнопленных.

Вот так! Мы-то собрались в длительную экспедицию по пути познания. А тут два шага – и мы уже в гостях у Истины. Особенно примечательно, что столь краткий путь к Истине нам показал материал, поданный, так сказать, «стороной обвинения». Повторю вопрос, с которым мы только что вступили на путь познания: Главный вопрос – было или не было в 1940 году массовое убийство польских граждан, находившихся в лагерях и в тюрьмах СССР? Нам ясно, что понятие «в лагерях» относится к польским солдатам, унтер-офицерам и офицерам. Нам известно, что в армиях середины двадцатого века солдат было во много раз больше, чем унтер-офицеров, а унтер-офицеров тоже было в разы больше, чем офицеров. И вот теперь благодаря «обвинению» мы узнаём: основную массу, огромное большинство польских военнослужащих злой Берия даже и пальцем не тронул. И более того: «обвинение» доказало, что он и НЕ СОБИРАЛСЯ ТРОГАТЬ!

Итак, на поставленный вопрос мы с помощью «обвинителей» ответ уже нашли. Нет, не  было в 1940 году массовых убийств польских граждан, находившихся в лагерях и в тюрьмах СССР. Основная часть рассматриваемого нами контингента польских граждан находилась в лагерях, носила форму солдат и унтер-офицеров польской армии, и эту основную часть никто не убивал, не трогал и не собирался трогать.

Но, может быть, были массовые убийства ОТДЕЛЬНЫХ КАТЕГОРИЙ польских граждан?

Переформулировав таким образом вопрос, мы продолжаем движение к новым открытиям – то есть мы продолжаем читать документ «обвинения».

3) Оставшиеся в лагерях и в тюрьмах за вычетом солдат и унтер-офицеров определены количественно. Всего остаётся к рассмотрению 33368 человек.

4) Произведены различные разбивки данной группы по воинским званиям, местам службы (общевойсковые офицеры – полицейские - разведчики и т.д.), социальному статусу (помещики – фабриканты – чиновники), по участию их в шпионской и диверсионной деятельности (таковых из всех 347 человек). В результате «контингент» ещё сужается, уменьшается почти на 8 тысяч. Выделяется группа в количестве 25700 человек (из них 14700 в лагерях для военнопленных и 11000 в тюрьмах).

5) В отношении этой группы лиц в 25700 человек предложено использовать режим, при котором дела рассматриваются «тройкой», имевшей очень широкие полномочия от ОСВОБОЖДЕНИЯ до РАССТРЕЛА без соблюдения многих формальных юридических процедур в виде обязательного вызова обвиняемого, свидетелей и так далее.

Сегодня в обществе чётко сложился стереотип, что «тройка» - это расстрел. На этом стереотипе и паразитирует «обвинение». Но бывало и так, что «тройка», наоборот, ОСВОБОЖДАЛА от расстрела. Например, при соблюдении всех процедур обычного законодательства какой-нибудь диверсант (ныне такого назвали бы «террористом») наверняка был бы приговорен к высшей мере наказания. А «тройка» с её механизмом и с её полномочиями могла его просто освободить, так как данное лицо в период пребывания в тюрьме было перевербовано и могло стать ценным  агентом для разведки, могло принести большую пользу в деле предотвращения новых диверсий (по-нынешнему «предотвращения терроризма»). В отношении многих лиц «тройка» принимала обвинительное решение, но приговаривала не к расстрелу, а к различным срокам лишения свободы.

Если в октябре 1993 года для ВСЕХ москвичей и гостей столицы было отменено обычное право и вместо него введён весьма своеобразный «правовой» режим, то из этого вовсе не следует, что всех жителей Москвы и гостей столицы перестреляли в  октябре 1993 года. Какая-то часть жителей Москвы и гостей столицы не была перестреляна, и для людей это важно. Ровно такая же – понятная и простая – логика и в случае введения режима «тройки» для … чуть было не сказал «поляков», но теперь-то благодаря «обвинению» мы точно знаем, что для строго определенной и сравнительно небольшой ЧАСТИ поляков.

6) Благодаря представленному «обвинением» документу мы можем увидеть также, что Берия предлагал ввести особый юридический режим не с бухты-барахты, как это было в сентябре-октябре 1993 года в Москве. Оказывается, Берия считал себя обязанным ещё и МОТИВИРОВАТЬ введение такого режима, объяснить его. Таких мотивировок и объяснений он привёл несколько: 1) Военнопленные офицеры и полицейские, находясь в лагерях, пытаются продолжать к[онтр]р[еволюционную] работу, ведут антисоветскую агитацию. 2) Среди задержанных перебежчиков и нарушителей госграницы также выявлено значительное количество лиц, которые являются участниками к[онтр]р[еволюционных] шпионских и повстанческих организаций. 3) Все они являются закоренелыми, неисправимыми врагами советской власти.

Последняя фраза, если бы она была основанием для решения «тройки», могла бы свидетельствовать о совершенно вопиющих безобразиях, о преступных злоупотреблениях властью, о настоящей кровожадности. Но данный документ – это не решение «тройки», а только обоснование необходимости введения особого юридического режима для строго определенной социальной группы. Эта фраза – политическая характеристика данной социальной группы. Может быть, Берия ошибся, давая ей такую характеристику? – Мы с польской «элитой» того времени не знакомы. Но имеем представление о нынешней польской «элите». Можно ли её всю отнести к «закоренелым, неисправимым врагам советской власти»? Полагаю, что первый же попавшийся представитель данной «элиты» подтвердит такую политическую характеристику, причём сделает это не без гордости. На основании этого можно заключить, что Берия вряд ли ошибался в своей политической характеристике.  

7) Итак, допускаем, что мотивированное таким вот образом решение в отношении части поляков было по предложению Берии принято Политбюро и Сталиным. И начало исполняться. Как?

Чего НЕТ в документе? – В документе нет трех вещей:

Первое: В документе нет ни слова об изменении действовавшего тогда законодательства в части диспозиций (описания состава преступления) каких-либо статей.

Второе: В документе нет никаких сроков представления материалов в «тройку».

Третье: В документе нет вообще распоряжения о непременном и обязательном предоставлении таковых материалов.

То есть по вышеперечисленным трём важнейшим «моментам» и после принятия решения о «тройке» должна была просто продолжиться та работа, которая велась. Этот «момент» очень важен для тех поляков в лагерях военнопленных, которые всё-таки подпали под юрисдикцию «тройки». Сидевшие в тюрьмах 11 тысяч человек были по определению объектами каких-то дел. Введённый режим означал, что решения по делам для этой части заключенных в тюрьмах – для 11 тысяч человек - будет принимать «тройка». А вот многие из 14700 человек в лагерях для военнопленных могли вообще избежать встречи с «тройкой». Ведь, например, принадлежность к офицерскому корпусу польской армии не вошла в диспозицию какой-либо статьи, не стала сама по себе основанием для каких-либо репрессивных решений «тройки». Для принятия репрессивного решения «тройка» должна была отметить и в протоколе, и в самом решении, что данный офицер осуждается, например, за диверсионную, за шпионскую деятельность, за антисоветскую агитацию.  На основании чего «тройка» могла делать такие выводы? В документе написано: на основании справок из Управления по делам военнопленных НКВД СССР, а также (по заключенным в тюрьмах) на основании справок из НКВД Украины и Белоруссии. Когда же такие справки должны быть представлены? – Документ с этим не торопит. Должны ли быть обязательно представлены справки на всех, отнесённых к данной среде? – Такого распоряжения нет. И быть не могло!

После решения по данной записке о введении особого юридического режима в отношении 25700 человек – после этого могли быть приняты и решения об отмене данного решения, противоположные ему, изменяющие его, дополняющие и так далее. Либо сама «тройка» могла прийти к выводу, что обстановка изменилась, что нужно не торопиться с принятием решений о расстреле, заключении или освобождении кого-либо. Либо она поторопилась всех освободить. Либо поторопилась расстрелять. Короче говоря, теоретически «тройка» могла всё что угодно, и с ней самой могло произойти что угодно. В этом поле возможностей исключено только одно:

«Тройка» не могла расстрелять ЦИФРУ! Она не могла осуждать или оправдывать цифры, она могла принимать решения только по отдельным справкам-представлениям, по групповым справкам-представлениям с обязательным указанием, кто именно, за что и почему заслуживает расстрела, осуждения, оправдания или освобождения. Это понятно каждому, кто хоть раз видел протокол заседания «тройки» и её решение. И поэтому:

ПРЕДЪЯВИТЕ ПРОТОКОЛЫ И РЕШЕНИЯ «ТРОЙКИ», А ТАКЖЕ АКТЫ ОБ ИСПОЛНЕНИИ ЭТИХ РЕШЕНИЙ! (А то ведь ещё могли и после принятого решения принять другое, отменяющее первое!)

Нет таких протоколов? Нет таких решений? Нет таких актов?

Но тогда на каком основании зиждется вся эта болтовня о массовых убийствах отдельных категорий поляков в СССР в 1940 году?

Есть смысл задать этот вопрос «обвинению», которое с нами столь плодотворно сотрудничает.

И наши надежды сбываются. «Обвинение» представляет ещё один «документ» - более чем странную записку, якобы написанную Шелепиным в марте 1959 года.

Косвенно это говорит вот о чём: по периоду от марта 1940 года и до марта 1959 года «обвинение» никаких доказательств виновности СССР не нашло. Сразу же зададимся вопросом:

Какова цель документа, написанного или якобы написанного Шелепиным в марте 1959 года?

Как положено, цель сформулирована в конце документа. Шелепин предложил или якобы предложил две вещи: 1)уничтожить некие «учетные дела»(!?!?), касающиеся расстрелов поляков; 2)а касающиеся всё тех же поляков протоколы заседаний «тройки» и акты об исполнении решений «тройки» сохранить.

Но таким образом мы, пройдя от марта 1940 года почти два десятилетия, пришли к тому, с чего и начали. В случае с предполагаемой запиской Берии мы пытались взглянуть на событие – на «расстрелы» поляков – из периода, предшествовавшего этому якобы происшедшему событию. И пришли к тому, что без документов самой «тройки» ничего не ясно. В случае с запиской Шелепина мы взглянули на гипотетический «расстрел» из периода, последовавшего за «событием» - зацепиться удалось только за точку, отстоящую от «события» почти на двадцать лет. И вновь ткнулись носом в тот же вопрос: нужны протоколы «тройки» и акты об исполнении её решений. Умнее мы не стали. Или же есть в записке Шелепина что-то такое, что само по себе могло бы быть доказательством? И если доказательством, то каким? Прямым? Косвенным? Что именно доказывающим?

Лично меня эта юмористическая записка заставила смеяться при первом же её прочтении. Видите ли, у каждой социальной среды есть свои лингвистические коды и свои профессиональные коды. Я точно так же буду, например, смеяться, если офицер-артиллерист прикажет подкачать колёса у пушки. Это смешно, потому что в колёсах пушек нет воздуха. Записка от марта 1959 года прямо в самой себе содержит явные и несомненные доказательства одного: Она написана человеком, не имевшим о чекистской работе ни малейшего представления. Если… Но, может быть, мы всё-таки дождемся настоящего оппонента. Может быть, пора предоставить инициативу «обвинению»?

А в ожидании оппонента не мешало бы снять дырявую паранджу с той части органов госбезопасности, которая столь возбуждающе действует на многих – с самой, так сказать, философии архивного дела советских органов безопасности. Органы безопасности СССР всегда придавали большое значение правильному хранению дел и документов, утративших оперативную или историческую ценность. Что значит «правильное хранение»? – Вопрос очень серьёзный. Политический и нравственный. Здесь надо понять вот что: по ходу оперативных проверок и разработок, по ходу дознания и следствия сотрудники правоохранительных органов неизбежно вторгаются в мир личной жизни и в мир личных секретов. В результате в архиве оказывается потом много такого, что способно испортить жизнь человеку и даже не одному поколению его потомков. Поэтому требование первое состоит в скорейшем уничтожении дел, как только они утратили свою юридическую значимость, свою оперативную ценность. Во исполнение этого непременного требования дела, сданные в архив, не просто лежат там и покрываются пылью. Они должны в обязательном порядке рассматриваться через определенные промежутки времени. Например, в отношении определённой категории дел устанавливалось, что они должны быть изучены каждые пять лет. При этом сотрудник был обязан ответить на вопрос, подлежит ли это дело дальнейшему хранению либо уничтожению. Бывало, что сотрудникам хотелось какое-то дело сохранить, хотя оно никакого юридического или оперативного значения уже не имело и иметь не могло. Как это всегда бывает в большом деле, не обходилось и без курьёзов. Так, мне известно, что в Читинском УКГБ поколения чекистов выдерживали натиск и сохраняли одно дело как «представляющее историческую ценность» - потому, что там были очень уж затейливые нецензурные резолюции и такие же ответы на них от подчинённого.

Однако непременное требование уничтожения дел, утративших оперативную и историческую ценность, всегда сопровождалось ещё более непременным, абсолютно безусловным требованием сохранения сути сведений о том, кто, когда, почему попал в поле зрения органов КГБ СССР, какие это для данного лица повлекло за собой последствия, кто и на каком основании принимал соответствующие решения. Если человек подвергался мерам репрессивного характера, то информация об этом должна была быть сохранена в безусловном порядке. Секреты личной жизни должны были сгореть вместе с делом. Но вместо дела должно было – в другом, специально определённом для этого деле – остаться утверждённое постановление об уничтожении дела. В этом постановлении указывались: 1)полные данные, позволяющие безошибочно сказать, о ком идёт речь (фамилия, имя, отчество, год рождения, место рождения, место проживания или сведения о смерти); 2)суть дела, принятые по нему судебные или иные решения, кем и когда принимались, пересматривались, изменялись; 3)сведения о выполнении этих решений; 4)данные о сотруднике, выносившем постановление об уничтожении дела, согласования с руководителями, кто и когда утвердил. Для дальнейших рассуждений может оказаться важной такая «деталь»: нельзя было одним постановлением уничтожить более одного дела. Что же касается самого по себе процесса уничтожения, то уничтожалось как правило много дел сразу, все дела вносились в реестр, который сдавался в секретариат.…

…Что такого сверхуникального в протоколах заседаний тройки, в решениях тройки, в актах об исполнении этих решений? Если исходить из версии о том, что сторона «обвинения» оказалась способной изготовить подделку записки Берии Сталину, то почему та же самая сторона остановилась вдруг перед подделкой протоколов и решений «тройки»? Как говаривал еще Остап Бендер, «при современном развитии печатного дела на Западе…» - Да, в протоколах заседания «тройки» и в её решениях ничего уникального нет, и подделать их легко. Но при этом придется оперировать не ЦИФРАМИ, а ЛЮДЬМИ. И очень велик риск нарваться на разоблачение. Ну как быть с тем поляком, который хорошо знал своего дедушку как ветерана, освобождавшего Польшу вместе с советскими войсками в составе сформированной в СССР польской дивизии имени Тадеуша Костюшко? Как объяснить такому, что его дед не умер совсем недавно и не похоронен с почётом как ветеран войны, а что он по воле авторов из стана «обвинения» должен был быть пристрелен «москалями» еще в 1940 году в лесу под Катынью?

Вот откуда этот общий почерк у всех, кто стремится спекулировать на теме репрессий. Они любят оперировать цифрами. И они очень ограничены в людях, в конкретных историях, конкретных уникальных судьбах, драмах, трагедиях. И очень ограничены в документах. Возможно, у них есть подлинники тех решений «тройки», о которых здесь идёт речь. Но показать их – значит показать, что «тройка» - это не синоним «расстрела». Это значит показать, что решения принимались «тройкой» не просто так, а на каких-то основаниях.

http://valentin-aleksy.livejournal.com/