В интервью российским телеканалам 31 августа президент Дмитрий Медведев сформулировал пять принципов российской внешней политики. Глава государства в основном говорил о том, что Россия намерена следовать международному праву, развивать партнерские отношения с разными странами, защищать интересы своих граждан за рубежом и «присутствовать» в регионах, где у нее есть «привилегированные интересы». И там же он заявил: «Мир должен быть многополярным».
«Однополярность – неприемлема, – сказал далее Медведев. – Доминирование – недопустимо. Мы не можем принять такое мироустройство, в котором все решения принимаются одной страной, даже такой серьезной и авторитетной, как Соединенные Штаты Америки. Такой мир неустойчив и грозит конфликтами". Тем самым президент объявил принципом своей внешней политики условие, обеспечение которого выходит за рамки возможностей возглавляемой им страны. И, на мой взгляд, объявил напрасно.
Вакуум власти
Стремление к «многополярному» миру обосновывается сегодня скорее эмоционально, нежели логически. Действительно, наличие в мире силы, которой нельзя противостоять, обрекает его на незащищенность от решений и действий «единственной сверхдержавы», далеко не всегда рациональных. Отсюда – естественный протест против однополярности, природу и причины которого обрисовал Генри Киссинджер еще в начале 2000-х годов (см.: Киссинджер, Генри. Нужна ли Америке внешняя политика? М.: Ладомир, 2002, с. 325–326). Однако борьба с однополярным миром даже в случае ее успеха не обязана вести к становлению мира многополярного; с куда большей вероятностью ее итогом может стать, как предупреждает историк Найелл Фергюсон, «новое средневековье», анархическое состояние «мира без гегемона». «Многополярность, – пишет он, – не станет альтернативой однополярности. На смену последней придет аполярность – глобальный вакуум власти. И от этого глобального беспорядка выиграют силы, куда более опасные, чем соперничающие между собой великие державы» (Фергюсон, Найелл. Мир без сверхдержавы. «Свободная мысль-XXI», 2005, № 1, с. 32). Сегодня, конечно, и это утверждение, и радужные мечты российских политиков о многополярной гармонии выглядят лишь предположениями – и потому, учитывая уроки истории, надо говорить скорее о реальном прошлом, чем об абстрактном будущем.
Начнем с очевидного: многополярного мира никогда не существовало. В те эпохи, когда мир был разделен между великими империями: Римской в Средиземноморье, империей Сассанидов в Передней Азии и империей Хань в Китае, как в I–III веках; империей Карла Великого на западе Европы, Византией на востоке, владениями Аббасидов, Индией времен поздних Срединных царств и китайской империей династии Тан, как в начале IX столетия; или Священной Римской и Османской империями, укрепившейся Русью, империей Великих Моголов и империей Минь в XV–XVI веках, – не было того «мира», в котором эти государства могли бы стать полюсами. Именно к этим эпохам историки применяют понятие «полицентричности», не к месту употребленное президентом как синоним многополярности на встрече с экспертами Валдайского клуба. Эпизодические конфликты на границах империй исчерпывали взаимодействие между ними. Более того, всего за триста лет – с конца XV века по середину XVIII – этот мир скукожился и единственным его полюсом стала Европа (cм.: Headley, John. The Europeanization of the World: On the Origins of Human Rights and Democracy, Princeton (NJ), Oxford: Princeton Univ. Press, 2008, pp. 200–201), а понятие «цивилизация» утвердилось в единственном числе и лишь позже стало использоваться во множественном (cм.: Mazlish, Bruce. Civilization and Its Contents, Stanford (Ca.): Stanford Univ. Press, 2004, p. 5). Отсюда вывод: мечты о многополярном мире – это грезы о неизведанном будущем.
Справедливости ради заметим: многополярность не фантом; она имела место в истории, хотя и не в «мировом масштабе». С XV века, когда в Европе сформировались мощные государства: Франция, Испания, Португалия, Англия, а несколько позже Нидерланды, Швеция, Россия, Австрия и Пруссия, можно говорить о многополярной Европе, которая в 1618–1715 годах прошла через столетие разрушительных войн в попытках сформировать стабильную многополярную конфигурацию. Главный урок европейской истории состоит в том, что многополярная система всегда стремилась через войны и конфликты превратиться в более простую, биполярную, версию. Первый мощный раскол случился в 1701 году с началом войны за испанское наследство, которую ряд историков небезосновательно называют первой мировой войной (см.: Davies, Norman. Europe: A History, New York: HarperCollins, 1998, р. 625). Еще более радикальным примером стали события конца XVIII – начала XIX веков, когда Европа объединилась против Франции, сначала революционной, а потом наполеоновской. Всякий раз по итогам биполярного противостояния великие державы пытались «упорядочить» мир, как это случилось в 1815 году на Венском конгрессе и в 1919-м на Версальской конференции.
Единственным воплощением многополярного мира можно признать ситуацию 1930-х годов с ее нарастающей хаотизацией международных отношений. Британия и Франция оставались самыми влиятельными игроками, но в Европе возникли два бесконтрольных «центра силы» – в лице Италии и Германии. СССР восстановил геополитическую мощь России и даже превысил ее. США стали глобальной державой с серьезными военными возможностями. На Дальнем Востоке Япония начала огнем и мечом формировать свою зону влияния, сталкиваясь с Китаем, Советским Союзом, Великобританией и чуть позже с США. Завершение этой непродолжительной многополярности произошло с вползанием мира в войну и быстрым формированием биполярного его устройства, при котором одним полюсом оказались державы «оси», а другим – страны антифашистской коалиции. После окончания Второй мировой войны произошла «перезагрузка» системы – и биполярность возродилась вновь, сохранившись вплоть до завершения холодной войны (именно эта биполярность помогла человечеству пережить страшные годы «ядерного сдерживания»). Возникший после распада этой системы в 1989–1991 годах «мир с единственной сверхдержавой» также, увы, не принес стабильности.
Иллюзорные расчеты
Какие у нас есть основания считать, что многополярность окажется основой справедливого мироустройства? На мой взгляд, никаких. Сегодня мы наблюдаем закат однополярного мира, но в его лучах уже видны контуры новых геополитических разломов.
Европа консолидируется и стремится «выйти из игры», открыто декларируя свой нейтралитет на основе ценностей постмодернистского государства (см.: Cooper, Robert. The Breaking of Nations: Order and Chaos in the Twenty-First Century. London: Atlantic Books, 2003).
Соединенные Штаты делают ошибку за ошибкой, втягиваясь в конфликты на периферии, которые сегодня невозможно выиграть ввиду слишком далеко разошедшихся психологий доминирующего и подавляемых народов.
Китай, убаюкивающий сказками о своем «мирном возвышении», становится второй страной мира по объему военных расходов и масштабу накопления обычных вооружений, стремительно создает региональный альянс, опоясывающий другого гиганта – Индию. Сейчас КНР имеет военные соглашения не только с Пакистаном и Мьянмой, но также с Бангладеш, Шри- Ланкой, Мадагаскаром и даже с Сейшелами, Мальдивами и Маврикием (подробнее см.: Kagan, Robert. The Return of History and the End of Dreams, N.Y.: Alfred A. Knopf, 2008, рр. 44–46), а воинские контингенты присутствуют в регионе от Мьянмы до Судана, причем только в последнем размещены более 4 тыс. военнослужащих НОАК (см.: Emmott, Bill. Rivals. How the Power Struggle between China, India and Japan Will Shape Our Next Decade. New York, London: Harcourt Brace, 2008, pp. 59–61). Индия отвечает поиском поддержки в Вашингтоне и быстрым наращиванием политического и военно-технического взаимодействия с Японией.
При этом ни действий КНР, ни индо-японского альянса кремлевские сторонники многополярности стремятся попросту не замечать. В этом мире Россия остается одним из фрагментов, не имеющим ни мощной экономики (ее ВВП составляет 2,4% глобального валового продукта), ни серьезной армии (ее ядерный щит неприменим в локальных конфликтах), а по населению уступающим не только Бразилии, Индонезии и Бангладеш, но даже Нигерии. Она, конечно, может быть полюсом многополярного мира, но никак не тем, кто будет задавать миру правила игры.
Подведем первые итоги. Во-первых, многополярный мир – это конфигурация, возникающая в результате разрушения однополярного мира, который выступает переходной формой, унаследованной от холодной войны. Во-вторых, исторические примеры многополярности указывают на то, что она непрочна, и приводит (военным или невоенным образом) к формированию более устойчивого биполярного устройства. В-третьих, многополярный мир не создается несколькими государствами; он формируется естественным образом в случае появления у всех крупных политических игроков потребности в нем. Поэтому заявления о том, что мир должен быть многополярным, – благое пожелание, а расчеты на то, что он будет лучше однополярного, – иллюзия.
Что впереди?
Сегодня этот вопрос обретает особую остроту. Очевидно, что однополярный мир в его американской версии утрачивает способность к самоупорядочиванию. Столь же ясно, что США останутся одним из полюсов мироустройства – наряду с Европой и поднимающимся Китаем.
Не вызывает сомнений и то, что влияние «центров силы» в формирующемся мире будет определяться четырьмя факторами: во-первых, масштабами и степенью диверсификации народного хозяйства; во-вторых, интенсивностью финансового и экономического взаимодействия с остальными полюсами; в-третьих, масштабом и боеспособностью обычных вооруженных сил (ядерный потенциал играет скорее охранительную роль); и, в-четвертых, способностью великих держав интегрировать свое «близкое зарубежье».
Россия, увы, при всем ее «восстании с колен» в последние десять лет не является претендентом на статус полюса: ее экономика паразитирует на экспорте нефти и газа; ее финансовое благополучие серьезно зависит от Запада; ее армия не подготовлена для действий в отдалении от собственных границ, а интеграционные усилия на пространстве СНГ сложно не назвать полнейшим провалом.
Российским лидерам, призывающим к «многополярному миру», следовало бы отдавать себе отчет в том, что в этом мире Россия не будет одним из ведущих полюсов. Наиболее реалистично новую многополярность описал американский политолог Параг Ханна – как мир, где доминируют американская, европейская и китайская «империи» и существует «второй мир», «страны которого выглядят ключевыми точками опоры в многополярном мире, [потому что] их решения могут изменить глобальный баланс сил», и который «можно было бы отнести к глобальному среднему классу, если бы таковой существовал» (Khanna, Parag. The Second World: Empires and Influence in the New Global Order. London: Allen Lane, 2008, pp. xxiv–xxv). Готова ли Россия к многополярному миру, в котором она не будет одним из полюсов? Вся риторика кремлевских идеологов заставляет в этом усомниться. Тогда как Россия собирается изменить ситуацию в свою пользу? На этот вопрос никто отвечать даже не собирается.
Разумеется, вариант трехполюсного мира – вероятный, но не единственный. Точнее, это самая близкая перспектива, но такая конфигурация вряд ли станет окончательной. США, Европа и Китай – далеко не весь мир, и сохранение в нем (пусть и на «вторых» ролях) таких крупных игроков, как Индия, Япония, Россия, Бразилия, Пакистан, Иран и арабские страны, оставит большое поле для конфликтов и передела сфер влияния. Мы не знаем, какие ресурсы и возможности окажутся наиболее ценными через 40–50 лет и вокруг чего развернется основное противостояние. Но скорее всего в многополярном мире воцарится не мирное сотрудничество полюсов, а система сеньориально-вассальных отношений между полюсами и их «близкой периферией». На границах периферий возможны конфликты – как инициированные великими державами, так и вызываемые попытками появления новых центров силы. Многополярный мир XXI века станет миром насилия и войн – и как таковой он не будет стабильным.
История учит: в условиях роста нестабильности система попытается обрести баланс через новую биполярность. Какой эта последняя может быть? Сейчас угадать контуры нового мира можно разве что случайно, но основных варианта я бы назвал три.
Во-первых, США, которые мыслят геополитическими принципами XIX века и уповают на военную силу, могут начать координировать свои усилия с государствами, живущими теми же принципами; в лагере консерваторов, замечу, уже слышны голоса в поддержку такой стратегии (см.: D’Souza, Dinesh. The Enemy at Home: The Cultural Left and Its Responsibility for 9/11, New York, London: Doubleday, 2007, pp. 276–277).
Во-вторых, если США предпочтут стратегии односторонних действий политику союзничества и формирования новых эффективных международных институтов, вероятно появление того, что я называю «Северным альянсом» (см.: Иноземцев, Владислав. Несколько гипотез о мировом порядке XXI века. Статья третья. Свободная мысль-XXI, 2003, № 12, с. 3–8) – зоны ответственности развитых стран, включающей в себя Северную Америку, Западную и Восточную Европу и Японию; Россия могла бы присоединиться к такой конфигурации (что соответствует выдвинутой президентом Медведевым в Берлине идее «единства всего евроатлантического пространства от Ванкувера до Владивостока»).
Третий, наименее вероятный (но особенно активно дебатируемый сегодня в России) сценарий предполагает политическое сближение России, Китая и Индии против Соединенных Штатов и Европы – сценарий, совершенно бессмысленный для некоторых, если даже не для всех, потенциальных участников этого «антизападного» альянса.
Каким бы ни стал вероятный биполярный мир середины XXI века, он потребует правил и институтов, гарантирующих его стабильность. А такие правила во все времена прописывались теми, кто уже обладал в мире доминирующими позициями, и тогда, когда борьба за упрочение собственного положения не была их главным приоритетом. От Венского конгресса до Думбартон-Окса, от Версаля до Рима и Мессины новые мировые конфигурации предлагали самые мощные державы. И с каждым новым шагом возникало все больше сдержек и противовесов – вплоть до права вето в ООН и консенсусного голосования в Европейском Совете. Страны, только мечтавшие о занятии достойного их места, всегда рождали лишь прожекты: самый очевидный пример – «Новый международный экономический порядок», одобренный Генеральной Ассамблеей ООН 1 мая 1974 года (1 May 1974, A/RES/S-6/3201). Кто сейчас вспоминает о нем? Это также свидетельствует о том, что наиболее устойчивой конфигурацией мог бы стать альянс между США, Европой, Россией и Японией, в рамках которого были бы выработаны новые долгосрочные правила функционирования международной политики.
Апология многополярности уводит и Россию, и ее потенциальных союзников, и даже западные страны от гораздо более важной задачи: повышения управляемости мира и создания не противовесов друг другу, а эффективных международных институтов. Увлеченность же Realpolitik в мире XXI века крайне опасна и нефункциональна.
Идея многополярного мира популярна сегодня в России лишь потому, что политики верят: наша страна станет в нем одним из ведущих полюсов. Многие политологи взывают к холодной войне, в которой СССР был не одним из центров многополярного мира, а воплощением его биполярности. За воздыханиями скрывается не стремление к равенству и партнерству в международных отношениях, но мечты об однополярном мире с центром в Москве, а не в Вашингтоне. Зависть к Америке вкупе с неспособностью вообразить более организованный мир движет сегодня апологетами многополярности. Переубеждать их бессмысленно. Изменить отношение к данному мифу может только жизнь, которая скоро покажет все издержки этой «многообещающей» модели.
В. Иноземцев
