11 ноября 1905 года в Севастополе начался организованный социал-демократами мятеж среди матросов Флотского экипажа и солдат Брестского полка. За несколько часов к мятежу примкнуло свыше двух тысяч матросов флотской дивизии, часть солдат 49-го Брестского полка, запасной батальон крепостной артиллерии и рабочих порта. Мятежники арестовывали офицеров, предъявляли политические и экономические требования властям. Во время бесконечных митингов, среди ораторов выделялся человек в форме лейтенанта военно-морского флота. Его имя было Пётр Петрович Шмидт. Он произносил речи, в которых обвинял Царя в неполноте дарованных свобод, требовал освобождения политических заключенных и так далее. Личность Шмидта представляет для исследователей несомненный интерес в связи с той ролью, какую он сыграл в севастопольских событиях и, конечно, в мятеже на крейсере «Очаков». Шмидт был превращен большевиками в очередную легенду, а надо сказать, что редкий офицер удостаивался такой чести со стороны большевиков. Но был ли Шмидт боевым офицером? Назвать его так можно только с очень большими оговоркам.

П. П. Шмидт родился в 1867 году в Одессе. Его отец, герой Севастопольской обороны, командир батареи на Малаховом кургане, умер в звании вице-адмирала. Мать была родом из князей Сквирских. Рано оставшись без матери, которую он горячо любил, Шмидт очень болезненно отнесся ко второму браку отца, посчитав его предательством памяти матери. С юных лет он во всем хотел идти против воли отца. Вопреки отцу, он женился на девушке весьма сомнительной репутации. Тем не менее, Доминика Гавриловна Шмидт оказалась хорошей и любящей женой, и их брак до 1905 года был в общем счастливым. У них родился сын Евгений.

В 1866 году Шмидт закончил Петербургский морской корпус и получил звание мичмана. Однако прослужил он совсем немного. В том же году он добровольно оставил военную службу по состоянию здоровья. (Шмидт страдал эпилептическими припадками). «Болезненное состояние, – писал он в прошении Императору Александру III,– лишает меня возможности продолжать службу Вашему Величеству, а потому прошу уволить меня в отставку».

Позднее Шмидт объяснял свой уход из ВМФ тем, что хотел быть «в рядах пролетариата».[1] Но современники свидетельствовали, что военную службу он изначально не любил, а без моря и кораблей не мог жить. Вскоре, из-за безденежья, благодаря протекции высокопоставленного дяди, Шмидт возвращается на военно-морской флот. Мичмана Шмидта направляют на крейсер «Рюрик». По случайному стечению обстоятельств, именно на этом крейсере в 1906 году эсеры готовили убийство Николая II. На «Рюрике» Шмидт задержался недолго, и вскоре получил назначение на канонерскую лодку «Бобр». Жена всюду следовала за ним. В это время, все больше проявляются психопатические черты характера Шмидта, его болезненное самолюбие, граничащее с неадекватностью реакций. Так, в городе Нагасаки, где «Бобр» имел один из своих стационаров, семья Шмидтов снимала квартиру у одного богатого японца. Как-то раз между японцем и женой Шмидта произошел спор по вопросу условий найма квартиры, в результате которого японец сказал ей несколько резких слов. Она пожаловалась мужу, и тот потребовал от японца извинений, а когда последний отказался их приносить, отправился в русское консульство в Нагасаки и, добившись аудиенции у консула В. Я. Костылева, потребовал уже от него принятия немедленных мер для наказания японца. Костылев сказал Шмидту, что он этого сделать не может, что он направил все материалы дела в японский суд для принятия решения. Тогда Шмидт начал кричать, что велит матросам изловить японца и выпороть его, или сам убьет его на улице из револьвера. «Мичман Шмидт,– писал консул командиру «Бобра»,– вел себя в присутствии служащих консульства неприлично».

Командир «Бобра» решил подвергнуть Шмидта обследованию медицинской комиссии, которая пришла к выводу, что Шмидт страдает тяжелой формой неврастении в совокупности с эпилептическими припадками. В 1897 году, тем не менее, ему было присвоено очередное звание лейтенанта. Со слов жены в 1899 году психическое состояние Шмидта настолько ухудшилось, что она поместила его в московскую психиатрическую лечебницу Савей-Могилевского, выйдя из которой Шмидт вышел в отставку и устроился на коммерческий флот. При выходе в отставку, как это полагалось в русской армии, Шмидту было присвоено звание капитана II-го ранга.

Началось плавание Шмидта на коммерческих судах. Капитаном, скорее всего, Шмидт был хорошим, так как известно, что адмирал С. О. Макаров предполагал взять его в свою экспедицию к Северному полюсу. Морское дело он страстно любил и знал. В то же время, болезненное самолюбие и амбициозность все время в нем присутствовали. «Да будет вам известно,– писал он своей знакомой,– что я пользуюсь репутацией лучшего капитана и опытного моряка».[2]

С началом русско-японской войны, Шмидт был призван на воинскую службу и назначен старшим офицером на большой угольный транспорт «Иртыш», который должен был следовать вместе с эскадрой адмирала Рожественнского. За неумелое управление судном Рожественнский посадил Шмидта на 15 суток в каюту под ружье. Вскоре эскадра вышла в направлении Дальнего Востока навстречу Цусиме. Но Шмидт заболел и остался в России. Среди офицеров Шмидта недолюбливали, считали либералом.

Однако либеральные воззрения еще не означали того, что Шмидт был готов на участие в антигосударственном мятеже. То, что все-таки это произошло, свидетельствует о том, что Шмидт каким-то образом, еще до событий на «Очакове», связался с революционным подпольем.

Сам Шмидт, хотя и туманно, говорил об этом на следствии: «Меня нельзя рассматривать отдельно от движения, участником которого я был». [3] Во время самого восстания на крейсере «Очаков» он заявил: «Революционной деятельностью я занимаюсь давно: когда мне было 16 лет у меня уже была своя тайная типография. Ни к какой партии я не принадлежу. Здесь, в Севастополе, собраны лучшие революционные силы. Меня поддерживает весь свет: Морозов жертвует на наше дело целые миллионы».[4]

Хотя из этих путанных слов Шмидта трудно выяснить, где в них правда, а где желаемое выдается за действительное, но тот факт, что его поддерживали революционные организации Севастополя, что о его существовании знал сам Ленин, что Шмидт знал о «морозовских миллионах», говорит о том, что за спиной Шмидта, действительно, стояли реальные организации. Поэтому, думается, что не случайно Шмидт оказался на мятежном крейсере «Очаков».

В ноябре 1905 года, когда в Севастополе начались мятежи, Шмидт принял в них живейшее участие. Он сошелся с социал-демократами, выступал на митингах. Это участие Шмидта в революционных собраниях весьма негативно сказалось и на без того болезненном состоянии его психики. Он стал требовать от жены, чтобы она принимала участие в революционных сборищах, помогала ему в его новой революционной деятельности. Когда же жена отказалась, Шмидт оставил ее. Увидеться им было больше не суждено. Через несколько дней Шмидт примкнул к восстанию на крейсере «Очаков».

«Очаков» вернулся с учебного плавания 14 ноября 1905 года. Команда была уже не спокойной и известные своей революционностью матросы Гладков, Чураев и Декунин волновали ее вопросами установления в России народовластия.[5] По возвращении «Очакова» в Севастополь, волнения среди команды еще более усилилось, так как до нее дошли слухи о возмущении севастопольского гарнизона. Капитан II-го ранга Писаревский, с целью ослабить это волнение, собрал матросов после ужина и стал им читать о героях русско-японской войны. Однако команда слушала его плохо. Тем не менее, ночь прошла спокойно. 12-го ноября на мачте в дивизии подняли позывные «Очакова» и сигнал: «прислать депутатов», то есть революционеры из взбунтовавшихся воинских частей требовали от «очаковцев» присоединиться к ним, прислав своих депутатов. Это очень сильно взволновало команду, которая по-своему истолковала этот сигнал, решив, что с матросами флотской дивизии чинят расправу. Команда потребовала направить депутатов в Севастополь узнать, что там происходит. В 11 часов утра на мачте дивизии вновь подняли сигнал с тем же призывом. Матросы Декунин, Чураев и Гладков стали кричать, что надо ответить на позывные дивизии и послать в нее депутатов, что «там режут людей». Все попытки лейтенанта Винокурова воздействовать на команду успеха не имели. Тогда старший офицер разрешил послать двух депутатов в дивизию. Для этого матросы выбрали Гладкова и Декунина, вместе с мичманом Городысским отправились в дивизию. Во флотской дивизии они никого не нашли и пошли в Брестский полк, где в этот момент происходил митинг. По дороге в полк они встретили ехавшего на извозчике арестованного мятежными матросами коменданта крепости. Шедшая вокруг повозки толпа кричала: «своим судом!». На митинге в полку депутаты увидели большое количество матросов и солдат.[6] Там были выдвинуты и требования матросов и солдат, в основном сводившиеся к улучшению условий прохождения службы, амнистии для политических заключенных матросов и солдат, вежливое обращение с нижними чинами, увеличение жалования, отмена смертной казни и так далее.

Гладков и Декунин переговорили с матросами, узнали их требования и, убедившись, что ничего плохого с ними не происходит, вернулись на крейсер. [7]

Команда стала успокаиваться, но часть матросов продолжали ее волновать, требуя немедленного исполнения требований. Матрос Чураев прямо заявил лейтенанту Винокурову, что он убежденный социалист и что на флоте много таких, как он. В 17 часов был получен приказ командира: «Кто не колеблясь стоит за Царя, пусть остается на корабле. Кто не желает иметь Его или сомневается, то те могут сойти на берег».[8]

Этот приказ был объявлен утром 13-го ноября после поднятия флага. На вопрос капитана II-го ранга Соколовского: «Кто за Царя?», команда ответила: «все!», а на приказ выйти вперед тем, кто за мятеж, не вышел ни один человек. Тем не менее, глухое волнение среди команды продолжалось. В то же время на «Очаков» с другого корабля эскадры приехал офицер, который сказал, что если «Очаков» еще раз ответит на сигналы мятежников из гарнизона, то по нему будут стрелять. На это матрос Чураев ответил: «Ну что ж, пусть стреляют».

Матросы решили продолжить сноситься с берегом. Около 14 часов 13-го ноября, на «Очаков» приехали с берега два депутата. Командир «Очакова» попытался не дать им встретиться с матросами. но команда его не слушала. Депутаты сказали матросам, что на стороне восстания весь Брестский полк, крепостная артиллерия, Белостокский полк и другие воинские подразделения. Это было сильным преувеличением, но оно на команду подействовало. Депутаты сказали матросам, что они должны поддержать восставших. Команда ответила утвердительно. Тогда офицеры решили покинуть крейсер, что они и сделали, переехав на крейсер «Ростислав». После спуска флага, на «Очаков» приехал капитан I-го ранга Сапсай с флаг-офицером. Сапсай держал перед командой «Очакова» речь, убеждая ее прекратить мятеж. В конце речи Сапсай потребовал, что бы те, «кто хочет служить верой и правдой Государю Императору вышли вперед». Вновь, как и в первый раз, вперед вышла вся команда.[9] Тогда Сапсай потребовал, чтобы были выданы те, кто не хочет служить дальше. Команда ответила, что служить хотят все. Но в то же время, кто-то из команды спросил: «А как наши требования?» Сапсай ответил, что они будут направлены в Петербург и там рассмотрены. Матросы просили Сапсая, чтобы офицеры вернулись на крейсер. Сапсай сказал, что офицеры вернуться только в том случае, если команда даст честное слово не участвовать в мятеже и слушаться своих офицеров. Матросы обещали. Окрыленный Сапсай поехал на «Ростислав» и сказал офицерам, что они могут возвращаться. Офицеры вернулись и потребовали от матросов сдать бойки от орудий. Команда уже хотела вернуть бойки, когда какой-то человек отчаянно крикнул: «Оружия не отдавать – ловушка!». Матросы отказались отдавать бойки, и офицеры вновь уехали на «Ростислав».

Как только офицеры вторично покинули крейсер, перед матросами выступил кондуктор Частнин, который сказал, что он уже 10 лет как «поклонник идей свободы» и предложил свое руководство, на что получил согласие команды.

Тем временем, офицеры, надеясь успокоить команды эскадры, решили направить со всех ее кораблей депутатов в мятежный Севастополь. Это было безусловной ошибкой, так как свидетельствовало о слабости офицеров, которые как бы разрешали начать переговоры с бунтовщиками. В 8 часов утра 14-го ноября депутаты вышли на пристань. Но перед тем, как идти в гарнизон, они решили сначала пойти к Шмидту, чтобы спросить у него совета. Этот момент чрезвычайно интересен: кто-то таким образом умело пропагандировал Шмидта, иначе трудно объяснить почему матросы пошли именно к нему за советом?

Депутаты отправились на квартиру Шмидта. Тот встретил их очень приветливо. Прочитав требования матросов, Шмидт разразился длинной речью с критикой существующего в России государственного строя, говорил о необходимости Учредительного собрания, в противном случае Россия погибнет. Таким образом, он умело подменил наивные и, в целом, не существенные требования матросов, политической программой революционных партий. К тому же Шмидт заявил, что он – социалист и что надо искать офицеров, симпатизирующих революции, из них выбрать командиров, а остальных арестовать. Когда все команды примкнут к восстанию, он возглавит флот и пошлет Государю Императору телеграмму, в которой объявит, что флот перешел на сторону революции. Однако как только депутаты ушли от него, Шмидт, переодевшись в форму капитана II-го ранга, поехал на «Очаков» и заявил команде: «Я приехал к вам, так как офицеры от вас съехали и поэтому вступаю в командование вами, а также всем Черноморским флотом. Завтра я подпишу об этом сигнал. Москва и весь русский народ со мною согласны. Одесса и Ялта дадут нам все необходимое для всего флота, который завтра примкнет к нам, а также крепость и войска, по условному сигналу подъемом красного флага, который я подыму завтра в 8 часов утра».[10] Команда покрыла речь Шмидта громовым «ура!»

Трудно сказать, верил ли сам Шмидт в то, что говорил. Скорее всего он об этом не думал, а действовал под впечатлением момента. В очерке Ф. Зинько о Шмидте говорится: «Экзальтированный, пораженный величием открывающихся перед ним целей, Шмидт не столько руководил событиями, сколько вдохновлялся ими».[11]

Но несмотря на экзальтацию, Шмидт явил себя как расчетливый, хитрый и двоедушный человек. Когда на крейсер прибыл капитан II-го ранга Данилевский, Шмидт принял его в капитанской каюте и сказал, что он прибыл на крейсер с целью повлиять на команду, что главная его задача успокоить ее и вернуть крейсер в нормально состояние. Шмидт заявил, также что считает пропаганду в военное время очень опасной. Данилевский вернулся на «Ростислав» в полной уверенности, что «Очаков» в надежных руках.

Однако уже в 18⁰⁰ в гарнизоне состоялось заседание депутатов, на котором выступил Шмидт. Шмидт вновь заявил, что он социалист по убеждениям, что нужно требовать созыва Учредительного собрания. Он призвал ко всеобщему восстанию в армии и на флоте. Далее Шмидт сказал, что необходимо захватить «Ростислав». Для этого он предложил следующий план: он, Шмидт, пробравшись на «Ростислав», арестует адмирала, затем от его имени даст команду всем офицерам собраться в адмиральской каюте, где также их всех арестует.

Тем временем, на сторону восстания перешли контр-миноносец «Свирепый» и три номерных миноносца, которые были отведены в подчинение Шмидту, который вечером вернулся на «Очаков», захватив с собой своего 16-летнего сына Евгения. Около 6-ти часов утра на «Очаков» были привезены арестованные в гарнизоне офицеры с крейсера «Гридень» и миноносца «Заветный». Эти офицеры поехали в гарнизон за провизией, где и были схвачены мятежниками. Среди них был также генерал-майор Сапецкий. Шмидт приказал разместить арестованных по каютам. Затем по его приказу был захвачен пассажирский пароход «Пушкин». Шмидт распорядился всех пассажиров собрать на палубе «Очакова», что и было сделано. На восходе солнца он в присутствии команды и захваченных пассажиров, поднял над «Очаковом» красный флаг. При этом, Шмидт дал сигнал: «Командую флотом – Шмидт». Интересно, что во время поднятия красного флага, оркестр играл «Боже, Царя храни!». Этим он хотел привлечь на свою сторону другие суда эскадры, успокоить офицеров и матросов других кораблей, убедив их, что он не мятежник. Однако те безразлично отнеслись к этому сигналу.

Увидев, что на других судах не подымаются красные флаги, Шмидт отправился на миноносец «Свирепый» и стал в рупор призывать матросов других судов переходить на его сторону, так как «с ним Бог, Царь и весь русский народ».[12] Ответом ему было гробовое молчание остальных судов.

Тогда Шмидт с группой вооруженных матросов прибыл на транспорт «Прут», где содержались арестованные моряки с броненосца «Потемкина». Офицер «Прута» принял Шмидта и его людей за караул, прибывший забрать очередную партию заключенных. Войдя на судно, Шмидт немедленно арестовал офицера и освободил заключенных, доставив их всех на «Очаков», где их встретили криками «ура!» В этот момент на «Очаков» прибыли ничего не подозревающие офицеры: командир «Прута» капитан I-го ранга Радецкий и сопровождающие его лица. Их немедленно арестовали и разместили по каютам.

Тем временем, Шмидт все больше убеждался в провале своих планов. Когда он следовал с «Прута» на «Очаков», ему кричали со «Свирепого»: «Мы служим Царю и Отечеству, а ты, разбойник, заставляешь себе служить!»[13]

Шмидт приказал отпустить пассажиров с «Пушкина», так как они ему были больше не нужны. К его удивлению, двое из них, студенты, отказались покидать корабль и примкнули к восстанию.

Убедившись, что мятеж не получает поддержки со стороны остальных судов, Шмидт сбросил маску и принялся действовать как заправский террорист и революционер: «Я имею много пленных офицеров, то есть заложников», – послал он сигнал всем судам. Ответа вновь не последовало. Тогда Шмидт решил захватить броненосец «Пантелеймон», бывший «Потемкин», что ему и удалось сделать. Арестовав всех офицеров, он выступил перед ними с речью: «Здесь, – говорил он, – в Севастополе, собраны лучшие революционные силы. Меня поддерживает весь свет. (…) Ялта даром снабжает меня провизией. Ни одна из обещанных свобод не осуществлена до сих пор. Государственная Дума – это пощечина для нас. Теперь я решил действовать, опираясь на войска, флот и крепость, которые мне все верны. Я потребую от Царя немедленного созыва Учредительного собрания. В случае отказа, я отрежу Крым, пошлю своих саперов построить батареи на Перекопском перешейке, и тогда, опираясь на Россию, которая меня поддержит всеобщей забастовкой, буду требовать, просить я уже устал, выполнение условий от Царя. Крымский полуостров образует за это время республику, в которой я буду президентом и командующим Черноморским флотом. Царь мне нужен потому, что без него темная масса за мной не пойдет. Мне мешают казаки, поэтому я объявил, что за каждый удар нагайкой я буду вешать по очереди одного из вас, и моих заложников, которых у меня до ста человек. Когда казаки мне будут выданы, то я заключу их в трюме «Очакова», «Прута» и «Днестра» и отвезу в Одессу, где будет устроен народный праздник. Казаки будут выставлены у позорного столба и каждый сможет высказывать им в лицо всю гнусность их поведения. В матросские требования я включил экономические нужды, так как знал, что без этого они за мной не пойдут, но я и депутаты матросы смеялись над ними. Для меня единственная цель – требования политические».[14]

Здесь Шмидт как всегда выдает желаемое за действительное. Ни о какой сколько-нибудь существенной помощи мятежникам ни со стороны Ялты, ни со стороны Крыма, а тем более всей России и «всего света», речи не шло. Наоборот, к Севастополю двигался генерал Меллер-Закомельский с верными частями, остальные корабли Черноморской эскадры сохраняли полную верность правительству. Шмидт не мог не понимать, что часы его иллюзорной власти неминуемо сочтены. И он шел ва-банк, фантазируя о республике, отделении Крыма, своем президентстве и так далее. Скорее он убеждал в своем могуществе не пленных офицеров, а самого себя. Его мысли принимают порой болезненно-горячечный оборот: «Я буду требовать, просить я уже устал, выполнения условий от Царя…». У кого и что просил когда-либо Шмидт? Но главное в этих словах другое: Царь, унижено выполняющий условия Шмидта, – вот о чем мечтал первый «красный адмирал»!

Но не надо думать, что Шмидт был невменяем и действовал в полубреду. Нет, его методы и тактика абсолютно продуманы: вешать заложников, своих товарищей офицеров, прикрываясь матросами для своих амбициозных целей, обманывать их, смеяться над их наивностью и доверчивостью, подставлять их во имя своей гордыни под преступление, за которое грозила смертная казнь, планировать расправы над казаками – все это хорошо знакомые методы и тактика террористов всех времен и народов, и Шмидт действовал как террорист.

Но как и всякий террорист, как бы удачлив он ни был, Шмидт был обречен. Положение его ухудшалось с каждой минутой. В Севастополь вошел генерал Меллер-Закомельский, который быстро покончил с мятежом. Береговая артиллерия севастопольской крепости открыла огонь по «Очакову», который вместе с присоединившимися к нему «Свирепым», «Прутом» и «Пантелеймоном», был окружен верными Царю кораблями. По мятежным кораблям изо всех орудий был открыт ураганный огонь. «Свирепый» пытался отвечать ответным огнем, но он был подавлен, и корабль потерял управление. Команда «Свирепого» бросилась в воду. «Прут» и «Пантелеймон» после первых же выстрелов спустили красные флаги.

Между тем на «Очакове» Шмидт полностью утратил хладнокровие. Он кричал, что перевешает всех офицеров, если не прекратится огонь. Потом сказал: «иду принимать смерть». Но в этот момент по «Очакову» стали бить все башенные орудия «Ростислава», «Терца» и «Памяти Азова», а также береговая артиллерия крепости. Команда «Очакова» бросилась в воду. Одним из первых бежал лейтенант Шмидт. Это было вызвано не его трусостью: просто, как и всякий революционер, он счел нецелесообразным принимать «глупую» смерть на обреченном крейсере. Его и его сына, подобрал миноносец №270. Через несколько минут, посланный с «Ростислава» катер доставил Шмидта на броненосец. «Очаков» поднял белый флаг.

Шмидта и его подельщиков судил черноморский военно-морской суд под председательством адмирала Чухнина, который в марте 1906 года приговорил Шмидта к смертной казни через повешение, которое потом было заменено расстрелом. Матросов Гладкова, Частника и Антоненко суд приговорил к расстрелу. 6 марта 1906 года приговоры были приведены в исполнение.

Выступая на суде Шмидт сказал: «Позади за спиной у меня останутся народные страдания и потрясения пережитых лет. А впереди я вижу молодую, обновленную, счастливую Россию».[15]

Насчет первого Шмидт был абсолютно прав: за его спиной остались страдания людей и потрясения. Но что касается «молодой, обновленной и счастливой России», то Шмидту не суждено было узнать, как глубоко он ошибался. Через 10 лет после расстрела Шмидта, его сын, молодой юнкер Е. П. Шмидт, добровольцем ушел на фронт и геройски воевал «За Веру, Царя и Отечество». В 1917 году он категорически не принял Октябрьский переворот и ушел в Белую армию. Прошел весь ее путь от Добровольческой армии до крымской эпопеи барона Врангеля. В 1921 году пароход увез Евгения Шмидта за границу от севастопольской пристани, с тех мест, где в 1905 году его отец помогал тем, кто сейчас поработил его Родину и гнал его самого на чужбину. «За что ты погиб, отец? – спрашивал его в изданной заграницей книге Евгений Шмидт. – Неужели для того, чтобы твой сын увидел, как рушатся устои тысячелетнего государства, расшатанные подлыми руками наемных убийц, растлителей своего народа?».[16]

В этом горьком вопросе сына «красного адмирала» заключается главное поражение лейтенанта Шмидта.

 

П. Мультатули

 

 

[1] «Прометей», т. 8, М. 1971 г.

 

[2] там же.

 

[3] «Корабли-герои», с. 95.

 

[4] РГА ВМФ, ф.1025, о.2, д. 40.

 

[5] РГА ВМФ, ф. 1025, о.2, д. 40.

 

[6] РГА ВМФ, ф. 1025, о.2, д. 40.

 

[7] РГА ВМФ, ф. 1025, о.2, д.40.

 

[8] РГА ВМФ, ф. 1025, о.2, д. 40.

 

[9] РГА ВМФ, ф. 1025, о.2, д. 45.

 

[10] РГА ВМФ, ф. 1025, о.2., д. 45.

 

[11] «Прометей», т. 8, 1971.

 

[12] РГА ВМФ, ф. 11025, о.2, д.40.

 

[13] РГА ВМФ, ф. 1025, о.2, д. 40.

 

[14] РГА ВМФ. Ф. 1025, о. 2, д. 40.

 

[15] «Корабли-герои», с. 96.

 

[16] «Красный адмирал»

Екатеринбургская инициатива

http://www.ei1918.ru/russian_empire/mjatezh_na_krejsere.html