Ленд-лиз и план Маршалла

Современная Америка, что вызывает восхищение одних, зависть других и ненависть третьих, родилась из пены Великой депрессии 30-х. Именно в годы депрессии была создана значительная часть институтов, определяющих сегодня лицо финансовой, промышленной и повседневной Америки, — от Службы социальной безопасности (Social Security Service), обеспечивающей государственное страхование и поддержку тем, кто провалился в этом непростом мире, до Комиссии по ценным бумагам, которая жёстко регулирует правила игры на финансовых рынках, чтобы не допустить повторения катастрофы 1929 года. В эти годы в США была введена минимальная заработная плата и установлена максимальная продолжительность рабочего дня...

После окончания Первой мировой страна процветала. Национальный доход США возрос с 32 млрд. долларов в 1913 году до 89,7 млрд. долларов в 1927 году. Фондовый рынок ставил рекорд за рекордом, и, казалось, ничто не предвещало катастрофы. 19 октября 1929 года крупнейший американский экономист-математик, один из основателей неоклассической экономики Ирвинг Фишер патетически писал: «Страна марширует по высокогорному плато процветания» (The nation is marching along a permanently high plateau of prosperity).

Через пять дней, 24 октября 1929 года, фондовый рынок рухнул. За несколько часов акции потеряли в цене все, что набрали за предыдущий год. 13 ноября рынок достиг исторического минимума. За три недели кошмара убытки США превысили все затраты за годы Первой мировой войны и составили примерно 30млрд. долларов того времени — треть национального дохода.

Восстановление американской экономики заняло около 20 лет. США окончательно встали на ноги только в 50-е годы и вышли из депрессии помолодевшими, мобильными и уверенными в себе.

Главными экономическими проблемами США были две: низкая покупательная способность населения, которая тормозила развитие промышленности, и безработица, особенно среди молодёжи.

Для борьбы с безработицей американское правительство организовало общественные работы, затратив в 1933–1939 годах на их финансирование более 12 млрд. долларов. Рабочие строили дороги и мосты, которые работают до сих пор. И эта работа давала им возможность не умереть с голоду. Для сокращения молодёжной безработицы в 1933 году власти создали также полувоенную организацию Cи-Си-Си: Civilian Conservation Corps. Через трудовые лагеря ССС, размещённые по всей стране, за десятилетие прошло около двух миллионов молодых людей в возрасте от 18 до 25 лет, которые трудились там на общественных работах за 30 долларов в месяц. Но для подъёма страны этого было недостаточно.

Реальным прорывом стал принятый 11 марта 1941 года закон о ленд-лизе, в рамках которого США впоследствии смогли осуществить колоссальные по объёмам поставки вооружений и военных материалов Британии, России, Китаю, Бразилии и многим другим странам. Не то, однако, важно, что речь шла о военных материалах и военной ситуации. Важна более общая стратегия решения возникших в то время перед страной проблем и великое умение превращать негативные факторы в плюсы, positive thinking — «положительное мышление», как говорят американцы.

Закон о ленд-лизе решал следующую проблему: воюющие страны могли бы выступать рынками сбыта для американской индустрии, но у них просто не было для этого средств. Ленд-лиз позволял преодолеть дефицит средств у воюющих сторон, и это дало им возможность увеличить заказы американским предприятиям и, следовательно, создать главное — рабочие места.

Поставки по ленд-лизу осуществлялись более чем в 40 стран мира, а первой ласточкой стала поставка Британии 50 четырёхтрубных эсминцев в обмен на аренду США военных баз, расположенных по всему миру, сроком на 99 лет, откуда, собственно, и пошло название «ленд-лиз», то есть аренда в обмен на землю. Экономический смысл программы со временем несколько изменился, но название осталось. В рамках ленд-лиза США поставили Британии более 500 только транспортных морских судов водоизмещением около 10 тысяч тонн каждое, решив беспрецедентную задачу постановки производства судов на конвейер, что создало многие тысячи весьма высокотехнологичных по тому времени рабочих мест в США.

Точные объёмы поставок по ленд-лизу до сих пор неизвестны, но, по оценкам историков и экономистов, к моменту окончания войны их стоимость далеко превысила 40 млрд. долларов, а по некоторым оценкам, достигла 50 миллиардов. Основная часть поставок пришлась на долю Британии — 30млрд. долларов, СССР получил вооружений и материалов на 11 млрд., Китай — на 1 миллиард. Чтобы представить себе реальный масштаб этих сумм (доллар того времени имел совсем другой вес, чем современный, и нужны какие-то материальные сравнения), достаточно напомнить, что к 1939 году ВНП США составлял всего около 100 млрд. долларов, а стоимость создания ядерного оружия, включая всю сопутствующую индустрию — от добычи и обогащения урановой руды до электроники и «конечного продукта», — оценивается всего в 2 млрд. долларов того времени.

Благодаря ленд-лизу развитие получили авиационная и автомобильная промышленность, электроника, химическая и нефтеперерабатывающая промышленность. Так, например, США поставляли почти всё радиообрудование для советских самолётов времён Отечественной войны. Половина взрывчатки, использованной СССР за годы войны, также была получена по ленд-лизу. Благодаря ленд-лизу за годы войны многие отрасли американской промышленности увеличили объёмы производства в разы. Не менее важно, что государственные деньги, которые направлялись сперва в военные отрасли производства, откочёвывали из карманов работников, занятых в этих отраслях, в гражданские сектора: строительство домов, автомобилестроение, производство бытовой техники, пищевую и лёгкую промышленность.

И последнее. С учётом возвратного характера ленд-лиза США хотя и не полностью, но деньги за поставки с союзников получили и продолжают получать до сих пор: Россия, к примеру, должна выплатить США к 2030 году около 650 млн. долларов.

По нынешним временам пустячок, а приятно.

Но главным результатом была не столько прибыль, сколько то, что вскормленная мясом войны американская экономика задышала.

Война, однако, приближалась к концу, и на горизонте возник призрак очередного провала экономики. Спрос на военную продукцию США неизбежно должен был сократиться. Наметилось перепроизводство широкого спектра продукции. А между тем из-за разрухи и послевоенного экономического хаоса в воевавших странах надежды на традиционную внешнюю торговлю быть не могло: у стран просто не было денег. Спасительная идея пришла из Гарвардского университета.

План, рождённый где-то в недрах экспертного сообщества, был объявлен будущим лауреатом Нобелевской премии Джорджем Маршаллом 5 июня 1947 года. Официально план назывался «Программой восстановления Европы», предназначался 16 странам и был нацелен прежде всего на восстановление структуры европейской экономики: металлургии, энергетики и т.д.

Разумеется, оборудование, необходимое для этого, поставлялось из США. Кроме того, план стимулировал быструю экспансию американской промышленности на европейский континент.

Поскольку местные валюты были слабыми, прибыль в них мало интересовала американских производителей.

В рамках плана Маршалла гарантировалось, что прибыль, полученная в местных валютах, могла быть конвертирована предпринимателями в окрепшие к том времени доллары. Предоставление средств сопровождалось существенными политическими условиями: от стран требовалось проведение жёсткой финансовой политики, стимулирование межстрановой торговли и т.д.

Всего в течение 4 лет в рамках плана было предоставлено помощи на 13,3 млрд. долларов, из которых, как считается, 11,8 млрд. долларов были предоставлены в виде грантов и ещё 1,5 млрд. долларов в виде кредитов.

Однако практически все эти деньги вернулись в страну: гранты — в виде заказов американским же фирмам, а кредиты даже дважды: первый раз — в виде заказов фирмам, а второй — уже государству — в виде выплат. Политическое же преимущество грантов по сравнению с займами состояло в том, что более соблазнительные «дармовые деньги» могли сопровождаться гораздо более серьёзными и трудно обратимыми политическими и экономическими требованиями, которые на долгие годы привязали Европу к США. Помимо прочего сработал, как говорят экономисты, «эффект рычага»: по оценкам, экономический эффект плана Маршалла примерно в 20 раз превысил его номинальный объём.

Ленд-лиз и план Маршалла решили несколько ключевых задач, стоящих перед США. Во-первых, они создали рабочие места и увеличили платёжеспособность населения США. Во-вторых, они включили Европу в технологические цепочки и создали длительный спрос на широкий спектр американских товаров и услуг.

В-третьих, они, точнее план Маршалла, обеспечили внедрение американского капитала на европейский рынок. А это, как известно, один из самых агрессивных и наиболее эффективных способов установления стратегического доминирования.

Хоть похоже на Россию, только всё же не Россия

Может ли кризисная Россия воспользоваться идеями и инструментами, которые использовали США? Проблема в том, что есть принципиальная разница между Великой депрессией и российским Великим кризисом.

По сравнению с США времён Великой депрессии у России, благодаря благоприятной конъюнктуре, есть большое преимущество. Россией накоплен немалый запас нефтедолларов — почти 100 млрд., причём этот запас растёт немыслимыми темпами: только за этот год он увеличился на величину, далеко превосходящую весь бюджет 1999 года. Однако, если США смогли сделать негативные факторы двигателем своего развития, то в России происходит ровно наоборот: преимущество нефтяных доходов пока ложится на российскую экономику тяжким грузом.

На то есть веская причина: российская экономика потребления — такой маленький стакан, что переполнить его ничего не стоит. России по наследству от СССР досталась экономика с крайне слаборазвитым сектором производства товаров для населения и услуг. Того, побитого Великой депрессией, но существовавшего в США сектора экономики, который подлежал реанимации и был (косвенно) реанимирован при помощи ленд-лиза и плана Маршалла, в России просто нет и, щёлкнув пальцами, его создать нельзя. На то нужно немалое время.

В этом коренное различие между современной экономической ситуацией в России и Америке времён Великой депрессии: эмиссия денег в экономику США реанимировала впавшую в кому промышленность, эмиссия же денег в российскую экономику, в какой бы форме она ни проводилась — в виде повышения зарплат, инвестиций в высокие технологии или в форме связанных кредитов третьим странам, вместо повышения покупательной способности населения обернётся инфляцией. Ибо в России отсутствует объект реанимации.

По этой причине и нет никакой возможности у российского правительства повысить зарплату, скажем, учителям и учёным или пенсии. Ни учитель, ни учёный — и таких профессий в России большинство, — ни тем более пенсионер не производят товара, который люди реально потребляют и за что готовы заплатить деньги прямо здесь и сейчас, как они готовы заплатить за продукты питания, одежду, телевизоры, автомашины, дома, наконец. Российской экономике просто нечем ответить на увеличившийся спрос, кроме всеобщего повышения цен.

Потому и приходится складывать деньги в кубышку, что у российского правительства, кроме стабилизационного фонда, нет ни рычагов, ни, судя по всему, идей, что делать с неожиданно свалившимся, но взрывоопасным богатством. Вот уже Всемирный банк предупреждает, что приток дешёвых денег в страну приведёт к ускорению инфляции и российская власть вряд ли окажется способной её полностью контролировать.

А инфляция — это смерть экономики.

Как же тогда вообще удерживается сегодня жизненный уровень в России? Правильно. Несмотря на опасность дешёвых денег, жизненный уровень в России поддерживается исключительно за счёт экспорта минерального сырья, металлов низких стадий переработки и прочей «несъедобной продукции».

Заработанная валюта уходит за рубеж и возвращается в Россию в виде импорта отсутствующих товаров из других стран. Статистка показывает, что более 40% товаров народного потребления России приходится импортировать для обеспечения даже того невысокого жизненного уровня, который сложился сегодня.

Эта цифра и характеризует степень неустойчивости российской экономики. Не дай бог экспорт сократится, соответственно сократится и импорт. И страна рухнет. Ведь потребление сократится на 40% «в среднем по больнице», а это значит, что кому-то может и вообще ничего не достаться...

Увеличивать же импорт — значит ставить страну под угрозу стать классической колонией, экспортирующей сырьё и ввозящей конечную продукцию, содержащую львиную долю добавочной стоимости, ибо в этой продукции заложены не-российские технологии и не-российский капитал.

Но, может быть, начать тогда тратить «нефтяные», в полном смысле слова безумные, деньги на создание отсутствующих отраслей промышленности, заняться, как говорят, импортозамещением? Начать, к примеру, развивать отечественное обувное производство — обувь, как еда, расходуется быстро, особенно в российском климате, так что обуть 145 миллионов человек — это перспектива?!

Что ж, это действительно первая мысль, которая приходит в голову. Хорошо бы. Но есть серьёзное обстоятельство: проблема в том, что отечественная обувь неизбежно будет конкурировать, скажем, с вьетнамской или китайской, где уже стоят самые новые технологии, которые им поставили западные фирмы.

А зарплата вьетнамца в разы ниже, чем зарплата российского обувщика... То есть при равной трудоёмкости производства обуви Вьетнам всегда выиграет. Значит, либо придётся заморозить зарплату в России на уровне куда как более нищих стран, с которыми ей придётся конкурировать, либо надо отгораживаться стеной от заведомо более дешёвого импорта.

Первый путь социально неприемлем: замороженного ещё на годы уровня жизни страна не выдержит. Вряд ли идея жить как живут вьетнамцы или китайцы — это «российская мечта». Совершенно не «бархатный» взрыв и окончательное разрушение России будут в этом случае только вопросом времени.

Второй путь в России гордо именуется «защитой отечественного производителя». Тоже, казалось бы, здравая мысль.

Можно привести уйму примеров, когда самые что ни на есть рыночные страны защищают свои рынки. Но и тут — хороша Маша, да не наша! Если «защищать» отечественную индустрию потребительских товаров, то людям из одного только чувства патриотизма придётся платить за обувь дороже, чем если бы её импортировали! Так что и в этом случае на серьёзный рост благосостояния рассчитывать трудно.

Кроме того, для того чтобы развить отечественное производство, России надо стать на время закрытой, по крайней мере экономически, страной. Но закрыть страну экономически, сохранив при этом политическую или, если угодно, туристическую открытость, технически невозможно. Если дешёвые вещи не пойдут через границу в Россию, то люди пойдут за дешёвыми вещами через границу из России.

Тогда, может быть, и на частные покупки установить запретительные пошлины? Но надо ли объяснять, каким коррупционным потенциалом обладает контрабанда! Про фарцовщиков ещё не забыли? Значит, результатом «защиты рынка» неизбежно станет автаркия, коррупция и прочие прелести и без того своеобразного российского бытия... Только этого России для полного счастья и не хватает.

Однако хранить деньги в долларах или даже надёжных ценных бумагах, таких, как гособлигации США, тоже плохо: а что, если доллар девальвируется? Хранить в евро? А если проблемы возникнут и у евро? Да и вообще, в таком виде российский валютный запас обслуживает чью угодно экономику, только не российскую.

С учётом того, что сказанное относится не только к обуви, но и к чему угодно: телевизорам и автомашинам, колбасе и куриным окорочкам, тут, кажется, возникает замкнутый круг. Это тупик... На самом деле не тупик, а творческое противоречие, постановка изобретательской задачи.

Что хотим?

Можно сформулировать несколько непреложных требований к экономической политике России и к использованию накопленных государством денежных средств.

1. Прежде всего речь ни при каких обстоятельствах не должна идти о проматывании средств даже на самые «благородные» популистские программы. Ничего, кроме инфляции, это не даст и жизненный уровень не повысит. Лишние деньги на внутренний рынок попадать не должны.

2. Государственные средства должны создавать новые, хорошо оплачиваемые рабочие места, новые, передовые виды промышленности. «Пост-индустриальная эпоха» — это не пустые слова.

3. Попав в российскую экономику в виде хороших зарплат, эти средства не должны вызывать инфляции. Следовательно, возросший спрос должен компенсироваться предложением. Только при этом условии возможен вброс денег во внутрироссийское экономическое пространство.

4. Деньги, ушедшие из запаса, должны непременно возвращаться обратно в казну, причём желательно с прибытком.

5. Государство не должно само рисковать. Но оно вполне может помочь рисковать другим. И это, пожалуй, самое главное.

6. Наконец, как было с ленд-лизом и планом Маршалла, российские деньги должны стать мощным политическим инструментом. Ведь с этой точки зрения накопленный валютный запас представляет огромную силу. Даже чисто номинально он более чем в 5 раз превышает рассчитанный по паритету покупательной способности ВВП Эстонии, в 8 раз ВВП Грузии, в 2 раза ВВП Болгарии, равен ВВП Казахстана и только в 2,5 раза меньше ВВП всей Украины...

Такой вот набор требований к экономической политике государства.

Точка опоры

Чтобы решить проблему и удовлетворить перечисленным на первый взгляд противоречивым требованиям, и могут быть, по моему мнению, использованы — с поправкой на российскую экономическую специфику — некоторые идеи, заложенные в программах ленд-лиза и план Маршалла. Но прежде надо взглянуть на мир незамутнённым взглядом.

Зафиксируем ещё раз различие между состоянием России сегодня и США времён Великой депрессии: главная задача США состояла в восстановлении надтреснутой, но существующей экономики, задача России состоит в насыщении рынка потребительскими товарами, причём так, чтобы это не угрожало сделать её колонией, с одной стороны, и не сдерживало роста жизненного уровня из-за необходимости конкурировать с бедными странами — с другой. Казалось бы, задачи разные.

Их объединяет, однако, одно важное правило эффективного решения проблем: превращать поражение в победу, а главный недостаток — в главное преимущество. Если главный недостаток экономики России состоит в рудиментарности её производства предметов потребления, то надо именно это сделать главным её достоинством. Недостаток надо вынести за скобки и найти в этом положительные моменты, которые можно использовать.

При такой формулировке задача имеет почти очевидное решение: отечественное производство товаров народного потребления должно располагаться вне России, в более бедных странах. А на долю России должен остаться высокооплачиваемый, высококвалифицированный труд.

А это означает, что в самом общем виде решение состоит в стимулировании российских инвестиций в производство товаров народного потребления за рубежом. Если переложить проблему на чужие плечи, российский научно-промышленный потенциал может замечательно развиваться, а жизненный уровень расти без риска повлечь за собой инфляцию. Всего-то и нужно, чтобы разрешить кажущееся противоречие российской экономики, чтобы российский капитал пошёл в третьи страны мира и стал именно там — там, где не хватает рабочих мест, где низкая зарплата, — развивать те отрасли промышленности, которые нужны стране как хлеб, а развивать их в России невыгодно или опасно с точки зрения замораживания жизненного уровня и превращения страны в колонию.

Кому плохо, если российскую обувь будут тачать во Вьетнаме, а зимние пальто шить в Индии? Зачем развивать в России «отвёрточные производства»? Никогда зарплата в России не вырастет, если заниматься этакой ерундой. Пусть этим занимаются дружественные вьетнамцы или мадагаскарцы. Но пусть и обувь, и пальто, и телевизоры делаются на предприятиях, принадлежащих российскому капиталу.

И пусть вся эта продукция идёт в Россию.

Идёт беспошлинно и безо всякого НДС.

Пусть российские предприниматели не платят налогов со своего зарубежного производства. Тогда российским предпринимателям не будет соблазна поставлять продукцию куда-то ещё, кроме России, а сама Россия не будет подвержена риску превратиться в колонию более развитых стран. Налоги, если и о них позаботиться, государство соберёт уже с торговли внутри страны.

А как же рабочие места? А как же «утечка капитала»? Да, российская лёгкая промышленность, возможно, умрёт. Зато высвободятся руки, такие нужные стране для развития областей, радикально влияющих на уровень жизни, но продукция которых принципиально не может быть замещена импортом. Это, например, сфера услуг и строительство жилья. Зато появится немедленная возможность безбоязненно и безболезненно увеличивать пенсии и заработки учёных и учителей, развивать индустрию глубокой переработки нефти, газа, древесины, что на самом деле должно стать одним из приоритетов России.

Всем этим людям будет тогда на что потратить свои зарплаты — на продукцию российских зарубежных предприятий. А это, в свою очередь, на следующем шаге, позволит, освободившись от проклятия недостаточного производства товаров народного потребления, сдерживающего развитие страны, реально вкладывать деньги в научно-технический прогресс, который должен стать вершиной программы. И Россия сможет тогда опираться уже на собственные технологии, внедряя их в третьи страны.

Иными словами, России не нужны абы какие рабочие места. России нужны высокооплачиваемые по мировым стандартам рабочие места. Решение российской проблемы состоит в категорическом отказе от восстановления или строительства в стране трудоёмкой и низкооплачиваемой индустрии и выносе такой индустрии на российские зарубежные предприятия, расположенные в странах дешёвого труда. Это и есть международное разделение труда, выгодное для России. Вот единственный разумный для России путь экономии труда, повышения благосостояния населения и, главное, её быстрого выхода в постиндустриальную эпоху.

Для реализации такой программы и нужен, собственно, российский план Маршалла, опирающийся на накопленные и будущие валютные резервы. Ибо план Маршалла решал на самом деле очень сходные задачи.

Куда идти России?

Коль скоро решение российской проблемы парадоксально (организованное и целенаправленное «бегство российского капитала» за рубеж), то возникает естественный вопрос: куда бежать? Ответ кажется очевидным: ближнее зарубежье, бывшие республики СССР.

Устоявшийся взгляд об особой притягательности ближнего зарубежья для России основан на шаткой идее, что массированное экономическое присутствие России в бывших советских республиках якобы усилит её политическое влияние, что там «легче работать», так как «всё родное». На деле это фантомные боли, не имеющие отношения к жизни. Уж на что экономики республик были интегрированы в рамках СССР, разве это предупредило появление гамсахурдий и фрейберг? Ничуть. А чем помогло в этом отношении интегрирование советской и восточно-европейской экономик в рамках СЭВ? Опять ничем.

Очень хорошо, что президент Путин недавно поставил точку на СНГ, ясно сформулировав, что СНГ — это «инструмент цивилизованного развода». Неплохо бы сделать и следующий шаг: признать, что Россия не может быть заинтересована в усилении ближнего зарубежья, находящегося не под российским контролем. Один из ключевых принципов политики гласит: «Намерения в политике не имеют значения. Имеют значения возможности». Намерения могут измениться в один день, что Россия могла наблюдать и на Украине, и в Грузии, и в Молдавии, а теперь и в Киргизии. А возможности, в том числе на свою голову созданные Россией, остаются. Следовательно, логика говорит: России сильные соседи совершенно ни к чему. Усиливая экономику ближних стран, Россия не приобретёт друзей и не упрочит свою безопасность.

Так зачем России своими же руками и деньгами усиливать собственных конкурентов, если не потенциальных врагов? Ясно ведь, что вне зависимости от того, будет Россия вкладываться в ближнее зарубежье или нет, Запад не выпустит из-под своего контроля ни Украину, ни Казахстан, ни Грузию. Более того, по крайней мере из Украины и Казахстана Запад постарается сделать два не только политических, но и экономических центра притяжения для постсоветского пространства: своего рода Киевскую Русь и Золотую орду. При этом никаких гарантий лояльности России со стороны Запада и этих стран, как показывает уже постсоветская действительность, ждать не приходится.

Россия, разумеется, должна интегрироваться в мировую экономику.

Но... Но почему именно через постсоветское пространство?

В этом, как мы видим, нет логики. В этом нет ничего, кроме ригидности мысли и тоски по прошлому. Более того, именно потому, что все мы вышли из одной страны, есть и чисто экономические угрозы для России, возникающие при чрезмерном развитии отношений с бывшими советскими республиками.

Общая структура экономик стран постсоветского пространства сходна с российской, и, следовательно, их трудности легко интерферируют с российскими. Так же как и у России, их экономика перекошена и их производство товаров народного потребления убого и недостаточно. По обсуждённым уже причинам отсюда следует, что никто не будет делать инвестиции в их промышленность потребительских товаров, ибо они, как и Россия, в большинстве своём либо не выдержат конкуренции со странами третьего мира, либо вынуждены будут сдерживать рост благосостояния, чтобы сохранить инвестиционную привлекательность. Значит, по крайней мере в среднесрочной перспективе постсоветские страны обречены на импорт товаров потребления из-за границы. А валютные доходы появиться у них могут либо от экспорта сырья и продуктов нищкой переботки, либо в качестве платы за «трубу». Эти страны практически обречены стать неоколониями Запада — сырьевыми и транспортными.

Для России это заразно. Она и так к этому предрасположена. Поэтому, если Россия не отгородится от своих бывших родственников прочной стеной, они будут тянуть её за собой вниз: иммигрантами, ценами и т.д.

Логика заставляет следовать древней китайской истине: «Воюй с ближними, дружи с дальними». «Ближних» надо ослаблять, а не поддерживать. А вот на «дальних» надо опираться.

Поэтому России, как кажется, гораздо перспективнее обратить внимание на страны третьего мира, и прежде всего Индию. Достаточно сказать, что ВВП Индии уже сегодня в три с лишним раза превосходит российский и почти в 10раз ВВП всего остального огрызка СССР. При этом в расчёте на душу населения Россия остаётся страной в несколько раз более богатой и образованной. Соответственно интеграция с Индией открывает возможности двоякого плана: во-первых, для России чрезвычайно выгодно размещение своей лёгкой промышленности в традиционно сильной своими ремёслами Индии.

Во-вторых, Россия способна дать Индии многое из того, что Запад ей не даст ещё долго, например современные военные технологии. К примеру, верфи, как гражданские, так и военные, на индийских берегах — это не только утилизированная мечта Жириновского. Это реальная возможность и для России, и для Индии выйти на новый уровень экономического и военного контроля Мирового океана.

Но не только на Индию России следует ориентироваться.

Перспективны страны Азиатско-Тихоокеанского региона, прежде всего Вьетнам. Не стоит забывать даже о такой экзотике, как Мадагаскар, — между прочим, это страна с населением побольше, чем Казахстан. Бедноват, правда. Но чем плохи, к примеру, Египет или Иран?

Возможные российские партнёры — это, кроме того, некоторые достаточно стабильные африканские страны, страны Латинской Америки, такие как Бразилия, Мексика, Венесуэла.

А чем не устраивает последняя по очереди, но не по значению, несправедливо забытая Россией маленькая, двух с половиной миллионная, но стратегически исключительно важная для России Монголия? В Монголии по американским лекалам и на американского происхождения, но не американского производства оборудовании шьются мужские костюмы, которые американская же компания поставляет в Техас! Почему не российская компания? И почему в Техас, а не в Москву или Свердловск?

Итак, Россия может выйти в свет через широко раскрытые ворота третьего мира. Не продавая или, точнее, не только продавая туда свою продукцию, а размещая в третьем мире необходимые ей производства, которые в самой России размещать неэффективно. Это России выгодно. Но в этом может быть и её цивилизационное предназначение — именно развивающийся третий мир, а не ближнее зарубежье может стать для России той опорой, которая позволит ей выбраться из болота кризиса.

Предварительный чертёж

Таким образом, экономико-политическим прорывом для России может стать своего рода план Маршалла для избранных стран третьего мира. Российское государство может безбоязненно использовать накопленные «нефтяные средства» для помощи российскому бизнесу в создании российских предприятий за рубежом.

Для этого необязательно даже накопленные средства тратить. Власть может ограничиться выдачей гарантий российским и зарубежным банкам, предоставляющим бизнесу кредиты. Разумеется, при этом должны быть выработаны условия, на которых такие гарантии будут выдаваться. Не последнее место должно сыграть обеспечение высокого качества изделий. Так, например, условием выдачи гарантий может стать международно признанная сертификация производства.

Должна быть выработана активная политика и в части отбора стран, инвестиции в которые российское государство будет поддерживать. Ясно также, что проекты, претендующие на государственные гарантии, должны решать главную задачу: насыщение рынка «отечественной, но зарубежной» продукцией повседневного спроса так, как это делают американские сети супермаркетов, наиболее успешная из которых, «Уоллмарт», уже давно разместила производство одежды, обуви, электроники в Китае, Перу и бог знает где ещё.

Ещё один инструмент, также использовавшийся в рамках плана Маршалла, — связанные кредиты. По сообщениям прессы, российское правительство недавно приняло решение о прекращении и без того ничтожного по объёмам связанного кредитования Болгарии, Индии и ряда других стран, поскольку такие кредиты не стимулируют якобы в достаточной мере развитие российских высокотехнологичных отраслей. Ничего удивительного, что эти кредиты ничего не стимулируют, то же самое происходило и со связанными кредитами, которые США выдавали до разработки плана Маршалла.

Чтобы они стали эффективными, сначала надо создать потребителя, благоприятную среду, на что план Маршалла и был во многом нацелен. Тут нужна экономико-политическая система, ПЛАН, а не разовые, полуслучайные сделки.

Как только освобождённая от давления потребительского рынка российская промышленность воспрянет, связанные кредиты тоже могут сослужить полезную службу. Условия по таким кредитам могут быть более привлекательными, чем у конкурентов и коммерческих банков, ибо, под какие мало-мальски разумные проценты эти кредиты ни выдавай, всё равно для государства эти кредиты будут давать большую прибыль, чем скажем, американские гособлигации. Кроме того, эти кредиты должны быть среднесрочными — на 4–5 лет, достаточно крупными и выдаваться под гарантии собственности или инфраструктуры соответствующих стран. В этом случае даже если что-то с возвратом кредитов и не сложится, то всё равно деньги будут инвестированы в российскую экономику, а государство получит собственность в странах-должниках.

А собственность — это власть. Не говоря о том, что выгодный кредит всегда может быть обусловлен определёнными политическими требованиями. Как показывает опыт реализации плана Маршалла, эффективным экономическим средством оказывается даже выдача грантов правительствам под определённые проекты, способствующие вхождению бизнесов страны-донора в страну-реципиента. Это может быть строительство надлежащей инфраструктуры — портов, дорог или, к примеру, создание университетов и т.д.

Разумеется, гранты тоже должны выдаваться на определённых условиях и под определённые проекты. Но за грантами тянутся люди. И не просто люди, а правительства. И даже те, кто не получил грант сегодня, не могут сбрасывать со счетов возможность получить его завтра. Всё это само по себе способно создать новую политическую и экономическую реальность для России...

Надо, правда, помнить, что и это ещё не всё из того, что нужно России.

Вместо заключения

«Может показаться странным, что для принятия важного решения в стратегии требуется гораздо больше силы воли, чем в тактике; но это не подлежит сомнению для тех, кто знает войну с этой стороны. В тактике мгновение само вас увлекает с неудержимой силой: действующее лицо чувствует, что его уносит водоворот событий, против которого оно не может бороться, не рискуя вызвать самых гибельных последствий; оно подавляет в себе возникающие сомнения и смело продолжает дерзать.

В стратегии, где всё проистекает гораздо медленнее, предоставлено гораздо больше простора для собственных и чужих сомнений, возражений, представлений, а следовательно, и несвоевременных сожалений о прошлом. А так как в стратегии не приходится, как в тактике, видеть собственными глазами хотя бы половину всего, но лишь угадывать и предполагать, то и воззрения бывают менее устойчивы. В результате большинство полководцев там, где они должны были бы действовать, топчутся на месте среди мнимых затруднений и колебаний»* /* Карл фон Клаузевиц. «О войне». Москва: Эксмо; Санкт-Петербург: Terra Fantastica, 2003, с.160 / 

Сергей Лопатников, Главная тема