«Все мы страдаем сегодня от бюрократической машины, приведенной в такое состояние, все мы исполнены к ней злым чувством. Но если мы позволим ее добить, нам конец! Надо, несмотря на наше справедливое возмущение, ее необходимо сберечь, а потом и вылечить. Ведь через всю грязь, налипшую на наш госаппарат, просвечивает и прорывается инстинкт и совесть государственного человека – надо только его поддержать и помочь ему окрепнуть. Государство – это дом, в котором мы живём».
С.Г. Кара-Мурза
1.
В наши дни нет, наверное, в России политика, который бы не обрушивал поток гневных словес на чиновников. Их ругают и правые, и левые, и националисты, и космополиты, и сепаратисты, и державники. Более того, чиновников почем зря клянут последними словами уже и … сами высокопоставленные чиновники! Иначе как понять выступления нашего президента, премьер-министра, депутатов разных уровней, где тормозом реформ, должных привести нашу страну к процветанию, неизменно называется чиновничий аппарат. С самых высоких трибун мы слышим заверения, что этот аппарат должен быть и будет сокращен в два в три, в десять раз. Высокопоставленные чиновники, произносящие такие речи, и чуть менее высокопоставленные чиновники, сидящие в зале и аплодирующие своему начальнику, естественно, уверены, что такое сокращение их не затронет… Не ошибемся даже, если предположим, что понося чиновников, наши руководители государства не вполне понимают, что речь идет о конкретных людях, работающих в госструктурах, то есть об их собственной профессиональной корпорации. (отсюда и их неповторимая искренность при произнесении подобных сентенций). Они ненавидят некоего абстрактного чиновника вообще, который ассоциируется у них со злым чудовищем – государством.
С.Г. Кара-Мурза в своей статье «Государственный чиновник. Кто создает образ врага?» («Кризис в России», 5 февраля 2006 года) прекрасно показал пагубность такого антигосударственного настроя нашей интеллигенции и политической элиты. Он же правильно указал и на корни этих настроений. Оставим в стороне ментальность дореволюционной интеллигенции, которая глубоко была проанализирована авторами «Вех» (1909 год) – Н.А. Бердяевым, С.Л. Франком, П.Б. Струве и др. Обратимся к нашим современникам, которые все, конечно, «вышли из СССР». Следует признать, что у них это стихийное отрицание государства, вообще близкое и понятное русской душе, подкреплено рациональными аргументами марксизма, который понимает государство исключительно как аппарат насилия и угнетения. С.Г. Кара-Мурза критикует эту позицию с точки зрения здравого смысла и справедливо заявляет, что государство, как бы плохо ни было – наш общий дом, который нужно сохранять и улучшать. Но существует и сугубо теоретическая, развернутая критика этой марксистской трактовки государства с пространным доказательством того же вывода. Принадлежит оно русским евразийцам 20-х -30-х г.г. ХХ века и прежде всего евразийскому правоведу Н.Н. Алексееву. Мы думаем, что популяризация и развитие этой критики особенно важно и актуально сейчас.
2.
Систематически критика марксистской теории государства была развернута Н.Н. Алексеевым, прежде всего, в работе «На путях к будущей России (советский строй и его политические возможности)», где обсуждались достоинства и недостатки советского строя в свете перспективы изменения его идеологического содержания и перехода от марксистской советской идеократии к евразийской советской идеократии, а также в фундаментальной работе «Современное положение науки о государстве и ее ближайшие задачи» - своеобразной энциклопедии евразийского права.
Необходимо заметить, что Н. Н. Алексеев был далек от огульной, эмоциональной критики марксизма, каковой, как известно, часто грешили политические идеологи русского зарубежья начала ХХ века (и грешат нынешние новоявленные антисоветчики). Такое абстрактно-метафизическое отрицание марксизма он называл бесплодным делом[1]. Напротив, классик евразийского права видел в марксизме одно из выдающихся явлений западной интеллектуальной культуры, а в марксистской теории государства – глубокое учение, преодолевающее вульгарные теории права, возникшие в эпоху Просвещения и Французской революции. Алексеев писал: «Теория Маркса отличается от этих довольно вульгарных истин эпохи Просвещения тем, что она подводит под теорию насилия историко-социологический фундамент»[2]. Имеется в виду, что если некоторые идеологи Просвещения считали, что государство возникло в результате субъективной злой воли отдельных лиц, которые силой и хитростью стали угнетать всех остальных, то Маркс указывал, что возникновение государства есть объективный процесс, определяемый не желанием нарушителей общественного договора узурпировать власть, а закономерностями развития экономической сферы общества. Государство, по Марксу, необходимо на определенном этапе человеческой истории как своеобразное отражение появившихся классовых, частнособственнических, эксплуататорских отношений в экономике и оно будет существовать, пока классовое общество не исчерпает всех своих возможностей и не сойдет со сцены истории. Н.Н. Алексеев признает определенную правоту этого экономического понимания государства, так как влияние экономики на право, особенно в западных государствах Нового времени и наших дней, есть факт действительности, с которым невозможно спорить[3]. Другое дело: каковы границы этого влияния и на все ли государства распространяется эта характеристика аппарата классового господства, а также все ли мероприятия даже классового государства должны вытекать только лишь из целей классового эгоизма? Рассмотрение этих вопросов приводит Алексеева к довольно жесткой критики марксистского понимания сущности и предназначения государства.
Согласно марксизму, государство есть все же не более чем аппарат, который выражает волю господствующего экономического класса и создан для легализации эксплуатации подчиненного класса. Таковы типы государства, оцениваемые марксизмом отрицательно – рабовладельческое, феодальное, буржуазное (хоть эта отрицательная оценка и не однозначна, ведь и за ними признается относительная исторически ограниченная «прогрессивность»). Но таково же единственное положительно оцениваемое ими государство - социалистическое. Поскольку оно выражает волю пролетариата, постольку оно тоже есть классовое государство. Иначе говоря, даже социалистическое государство, согласно марксистам, предназначено для угнетения, но только для угнетения бывших угнетателей – остатков класса буржуазии, в чем марксисты видят своеобразное социальное возмездие. Как видим, марксизм хотя и утончает и совершенствует теорию насилия, но фактически не выходит за ее рамки. Государство, согласно марксизму, есть союз войны, а не союз мира.
Однако это, по мнению Алексеева, не вполне отвечает фактам реальной жизни исторических государств. Не так сложно заметить в их функционировании тенденции, на которых акцентирует внимание марксистское право: «… политические отношения живущих в государственном существовании народов полны проявления классового угнетения и классовой борьбы»[4]. Но существуют и другие, противоположенные стороны государственного бытия, которые, правда, «открываются только в результате умственной внимательности и умственного напряжения» и «не так открыто бросаются в глаза как отношения голого принуждения и насилия»[5].
Н.Н. Алексеев указывает на то, что в число функций любого государства – будь оно социалистическим или буржуазное – входят такие мероприятия, которые очень мудрено объяснить с позиций классовой борьбы. «Государство строит школы, проводит железные дороги, заботится о здоровье граждан, улучшает материальные основы их существования» - пишет Алексеев и выражает недоумение по поводу оценки всех этих действий как звеньев в кампании классового угнетения. В этом трудно с ним не согласиться. Если перед нами и злонамеренные потуги правящего класса еще больше поработить класс угнетенный, то приходиться признать, что для этого выбраны чрезвычайно странные и окольные пути. (это верно, даже если мы признаем, что при выполнении данных мероприятий классовое государство не забывает о корыстном интересе правящего в обществе класса: например, в построенных для населения школах преподают историю или философию, интерпретированную так, чтоб подтвердить правомерность власти данного класса). Тем не менее, было бы проще и логичнее предположить, что наряду с классовыми задачами, любое государство преследует и надклассовые цели, которые служат удовлетворению интересов всего общества, всех граждан этого государства: «Нормальное государство берет на себя нейтральные задачи охраны жизни, имущества, здоровья, внешней и внутренней безопасности и т.д. не только имущих и сильных, но хотя бы в неравной степени всех других»[6]. Наиболее наглядно это видно на выполнении одной из главных, существенных функций государства: защиты подданных от преступности. Всякое, даже классовое государство защищает своих граждан от преступников. Конечно, в классовых государствах степень этой защиты для представителей правящего класса неизмеримо выше, на что справедливо укажут марксисты, но это дела не меняет, ведь и пролетарий в буржуазном государстве, если его ограбят, сможет обратиться в полицию и в суд, и эти государственные службы будут обязаны найти и наказать преступника. То же касается и лояльного буржуа, живущего в социалистическом государстве («нэпмана»): советский милиционер не выгонит его из участка с его заявлением, а советский суд не оправдает вора на том основании, что украденный им кошелек принадлежал «кровопийце». Как замечает Н.Н. Алексеев: «…государство может явно предпочитать интересы одних групп и ставить на второй план интересы других, однако же оно перестает быть государством, если не устанавливает сколько-нибудь постоянного мирного, порядка жизни входящих в государство социальных групп и классов»[7]. Этот фундаментальный факт не могли не признать даже основоположники марксизма, провозгласившие государство инструментом классового угнетения (но они писали об этом мимоходом, вскользь). Теоретическое же развитие этой мысли свойственно, скорее, для западного марксизма, который, правда, в СССР презрительно именовался ревизионизмом и любые, даже самые здравые тезисы его принято было не обсуждать, а разносить в пух и прах.
Заметим, что речь идет не о каком-либо случайном, или как говорят философы акцидентальном свойстве государства, которые может присутствовать, а может не присутствовать. Напротив, речь идет о самом, что не ни на есть существенном, то есть относящимся к сущности свойстве. Государство для того и нужно, чтобы угасить конфликты, существующие между классами, возрастными, этническими, религиозными группами, а также отдельные лицами – эта истина, составляющая рациональное зерно в целом давно устаревшей и прямо неверной либеральной теории «общественного договора» (на самом деле правильнее говорить не о рациональном «общественном договоре», а об «общественном согласии», да еще и часто вполне бессознательном, на котором, тем не менее, держится любое государство)[8]. На такое урегулирование направлена система законов, созданных и охраняемых государством и общество согласно признавать государство арбитром внутренних конфликтов именно в той мере, в какой оно не разжигает, а наоборот ликвидирует внутреннюю войну, стремясь хоть в некоторой степени учесть интересы всех сторон. В противном случае общество избавится от такого государства, например, при помощи революции и случаи подобного рода бывали в истории не раз и не два.
Итак, государство выражает целостность, единство общества, по природе своей оно не союз войны, а союз мира или, как выражается Алексеев, «замиренное общество»[9]. Истинное предназначение государства – поддерживать мир и порядок в обществе (собственно, и происхождение русского слова «государство» само указывает на это – государство есть группа лиц, имеющих право вершить суд, то есть судить о тех или иных поступках, пресекая попытки разладить общественный порядок и восстанавливая попранную справедливость). В этой связи государство по природе своей вынуждено возвышаться над социальными противоречиями, бушующими внутри общества. Понятно, что это идеал, который почти никогда не достигался в истории и к которому можно приблизиться лишь в большей или меньшей мере. Но мы ведь говорим о норме, а таковая всегда несколько отличается от грубой реальности. Даже эталон метра, хранящийся в Париже, как это забавно ни прозвучит, не равен метру (и абсолютно нормальное физическое здоровье существует лишь в учебниках по медицине).
И в той мере, в какой государство арбитр, стоящий над враждой социальных групп, оно должно стремиться стоять над экономическими классами. Итак, нормальное государство – надклассовый аппарат управления обществом, классовое государство, то есть государство, подчиненное интересам и нуждам лишь одного экономического класса и ущемляющее интересы другого экономического класса – это не нормальное, а патологическое государство. Такое государство больно и нежизнеспособно и если оно существует, то по двум причинам. Прежде всего, оно хитро и изощренно скрывает свой классовый характер и всячески стремится выдать себя за защитника всех подданных, то есть за нормальное надклассовое государство, а свои мероприятия по угнетению одного класса объявляет направленными на его же пользу. Разве кто-нибудь где-нибудь видел буржуазное государство, которое прямо называет себя буржуазным и объявляет налогоплательщикам и избирателям из среды пролетариев, что ему плевать на их положение и интересы? Нет, принимая даже самые драконовские антипролетарские законы это государство будет убеждать, что заботится об экономическом росте, дисциплине труда, традиционных ценностях, а вовсе не о карманах господ из клубов крупной буржуазии, которые стоят за спинами публичных политиков. И, далее, это государство стремится все же хотя бы в минимальном размере, но учитывать интересы и рабочих, например, создавая среди них привилегированные слои – свою опору в среде пролетариата.
Н.Н. Алексеев констатирует, что марксизм неправомерно сужает понятие государства, включая в него только лишь государства классовые. Итогом становится некое утопическое утверждение о том, что в этом эмпирическом мире возможно некое безгосударственное общество – коммунизм. Тогда как по убеждению Алексеева, даже если бы во всем мире победила пролетарская революция и установилось общество без частной собственности на средства производства, о котором мечтал Маркс, то и тогда государство бы сохранилось. Поскольку и в таком обществе требовался некий аппарат управления, пусть и как технический орган, а значит, наличествовали бы отношения власти и подчинения (тем более, что всякому здравомыслящему человеку ясно, что перевоспитание человека в абсолютно высоконравственное существо невозможно и даже при мировом коммунизме требовалось бы противостоять отдельным антиобщественным действиям со стороны отдельных личностей). Конечно, согласно букве марксизма такой технический аппарат управления и принуждения, нельзя назвать государством, так как государство по марксистам предполагает наличие классового экономического угнетения. Но это будет уже спор о терминах: можно называть автомобилями лишь грузовики, а легковые машины именовать иначе – суть от этого не изменится.
Мы можем добавить к этому лишь то, что сужение объема и содержания понятия государства до классового государства приводит и к объявлению в рамках марксизма архаичного традиционного общества (так называемого первобытно-общинного строя) безгосударственным. И это при том, что в этом обществе наличествует институт вождей и старшин, осуществляющих физическую власть и колдунов или шаманов, осуществляющих власть духовную. Но средства производства обобществлены, экономических классов – значит, согласно марксизму, и государства нет!
В действительности, факты лишь подтверждают тезис Алексеева, что пока человечество существует в рамках этого эмпирического, падшего мира, существовало, существует и будет существовать государство (государство, по Алексееву, не нужно лишь в Царстве Божьем, поскольку там нет распрей и раздоров, замирять которые, даже при помощи силы задача государства). При всем несовершенстве государства, другой формы управления обществом нет (и поэтому с точки зрения здравого смысла правильнее не выдумывать абстрактные, не имеющие отношения к реальности и неосуществимые прожекты, а стремиться улучшать уже существующие социальные формы, то есть наличные государства).
Почему же марксистская теория права так упорно, вопреки всем фактам реальной социальной жизни и вопреки голосу здравого смысла искусственно суживает понятие государство, провозглашает больное патологическое классовое государство нормальным, а классовое угнетение – существенным свойством государства? Ответ на этот вопрос прост: потому что марксизм есть западоцентристская теория, и как таковая характерные для западной цивилизации формы экономики, политики, культуры марксизм считает нормальными, образцовыми, а все иные – отклонениями от образца. А государства классового типа характерны именно для истории западной цивилизации. Н.Н. Алексеев отмечает, что западные государства всегда отличались слабым и зависимым характером и легко подчинялись какой-либо классовой организации. Так в Англии начала Нового времени мы, по наблюдению Алексеева, видим подчинение государства полностью и всецело классу аристократии. Когда же на Западе начал развиваться капитализм, вообще наступил настоящий кризис государства. Этот период, открывающийся эпохой промышленной революции и длящийся до ХХ века Алексеев определяет как мутационный[10]. Действительно, западная цивилизация тогда переживала болезненные изменения во всех сферах жизни: старые авторитеты рушились, сама идея власти и ее обоснования пересматривалась, неудивительно, что государства ослабели и стали легкой добычей для утверждающегося класса буржуазии. К 19 веку ситуация с «передовыми» западными государствами уже полностью отвечала оценке, данной в «Манифесте Коммунистической партии», эти государства были не самостоятельными субъектами социальной жизни и уж тем более не центрами ее управления, а всего лишь распорядительными комитетами буржуазии.
Однако не так обстояли да и обстоят дела на Востоке, в частности в России. Как пишет евразийский правовед: «по сравнительно общему признанию наших историков, едва ли не самой характерной чертой нашей истории является преобладание в ней стремления к образованию чисто служилого ведущего строя, откуда и вытекала столь ясно выраженная в разные исторические периоды жизни нашего государства борьба с классовыми и сословными преимуществами отдельных социальных классов»[11]. В России издавна существовала форма государства, которую евразийцы называли служилым. В отличии от классового государства там не было привилегированных сословий и классов, все они в равной степени, хотя и каждый по-своему служили государю, который в свою очередь служил организующей все государственное бытие высшей идее. Классическим образцом такого служилого государства, по евразийцам, было Московское царство, где и царь, и бояре, и крестьяне с ремесленниками были объединены единым служением идеалу православного третьего Рима - Святой Руси. Точно таким же служилым государством, хотя и с ложной идеей европейской модернизации во главе была Империя Петра Великого. Н.Н. Алексеев замечает, что при Петре на дворянстве государственное тягло лежало не меньшее, чем на остальных слоях населения (обязанность с 15 лет служить в армии, начиная с солдатских должностей, изучать науки, быть пожизненно «в крепости» у государства и т.д.).
Русское государство стало феодальным в западном смысле слова при Екатерине 2, когда дворяне получили освобождение от государственного тягла. Но это вызвало сильнейшее возмущение крестьян – Пугачевский бунт и положило начало тому расколу между элитой и народом, который в ХХ веке привел к катастрофе трех революций. В советском государстве, по многочисленным замечаниям евразийцев, под внешней бутафорией пролетарской диктатуры возродилось исконное для России-Евразии служилое государство. Ведущий слой – руководящие члены Компартии в нем были практически на военном положении, и днем и ночью они беспрекословно должны были выполнять приказы партии, за каждый просчет они могли расплатиться жизнью, из собственности же им ничего не принадлежало и с потерей поста они лишались и всех удобств. Этим они мало отличались от опричников Ивана Грозного или от дворян Петра Великого. Главным недостатком советского социалистического государства евразийцы считали ложность и неадекватность национальной почве его идеологии – марксизма. Н.Н. Алексеева был убежден, что взгляд на государство как на союз классового угнетения несет в себе большую опасность для государства, где он приобрел статус официальной идеологии. Это понимание государства и вытекающая из него политика постепенно будут подтачивать фундамент такого, в нашем случае - советского государства, которое евразийцы считали как раз положительным достижением социального творчества революции (в отличии от многих других течений в первой эмиграции евразийцы были антикоммунистами, но не антисоветчиками, и систему Советов вкупе с однопартийной вертикалью находили гораздо более подходящей для России, чем западные формы «демократии»). Н.Н. Алексеев писал: «полное непонимание этого начала солидарности, живущего в каждом здоровом государственном организме, составляет одну из основных причин той болезни, которая терзает современную Россию. Марксизм привил ее телу субстанцию, питающую вечный процесс разложения и раздора»[12]. Выход евразийцы видели лишь в освобождении от гипноза марксистской классовой теории и в осознании того, что государство может и должно быть надклассовым, общенародным институтом, союзом мира. Н.Н. Алексеев, как и другие «правые евразийцы», не считал, что большевики способны на это. Он не сомневался, что коммунистическая идеократия скоро рухнет (по прогнозам евразийцев это должно было произойти в период с конца 20-х по конец 30-х г.г.). С этой целью они и спешили создать Евразийскую Партию, которая была призвана заменить собой Компартию, и тем самым предотвратить падение в хаос всей России-СССР, держащейся на стержне партийной диктатуры. Безгосударственное состояние, в которое Россия могла впасть в условиях антикоммунистического переворота, евразийцы рассматривали как очень большое зло. Как бы ни было плохо государство – а совершенных государств, увы, не бывает - отсутствие государства, по мнению евразийцев, еще хуже. Как справедливо замечал Н.Н. Алексеев, пресловутая эпоха «войны всех против всех», предшествующая общественному договору, которую Томас Гоббс относил к началу человеческой истории на самом деле есть эпоха - промежуточное звено между старым и новым государством, проще говоря, эпоха революций и гражданских войн. И кому, как не евразийцам, очевидцам и участникам гражданской войны в России было знать какие гнусные и дикие беззакония творятся в отсутствии твердой руки государства! [13]
3.
Поскольку предсказанный евразийцами крах Компартии и основных структур советского государства произошел не в 30-х, а в 90-х годах ХХ века, им не удалось практически поучаствовать в трудном деле возрождении российского государства в условиях компрадорского междувременья. Но их труды служат для нас – российских патриотов и интеллектуальным маяком и рекомендацией и предостережениями. Стремиться во что бы то ни стало сохранить государство – вот один из заветов классиков евразийства, который для нас сейчас особенно ценен. Тем более, что в отличии от большевиков нынешние патриоты России не имеют даже партии-ордена вроде РСДРП (б), которая по природе своей может стать эмбрионом будущего государства. Разрушение государства сейчас означало бы просто хаос и иностранную интервенцию. Поэтому единственный выход – союз патриотических сил со здоровой частью чиновничьего, государственного аппарата[14]. Вместо того, чтобы метать молнии в чиновников, нужно осознать, что многие из них – такие же люди, как мы, по-своему болеющие душой за Родину, только лишенные идеологических ориентиров, зачастую самой возможности противостоять давлению антинационального высшего политического класса (и может не случайно Гайдар и Чубайс клянут чиновников, в основном низового и среднего звена, похоже, что они одни из немногих, кто тихой сапой саботируют разрушительные реформы и тем самым не дают Росси окончательно рухнуть в пропасть). Может, именно благодаря лучшим из чиновников, в основном, опять-таки низшего и среднего звена, в нашей стране до сих пор сохраняются остатки нормального жизнеустройства: ходят трамваи, чинятся трубы, строятся дороги…
Повторим еще раз прекрасные слова С.Г. Кара-Мурзы: «государство – это дом, в котором мы живем». Это наш общий дом – и патриотов-оппозиционеров, и чиновников из районных администраций, зачастую сохранивших еще методы и ценности советского аппарата. Либералам-западникам выгодно нас рассорить, а затем и разрушить само наше государство. Для этого они используют и идеологические стереотипы – вроде марксистской теории насилия. А мы не поддадимся этому и будем отстраивать государство как союз мира, служилое российское государство.
[1] - Н.Н. Алексеев Современное положение науки о государстве и ее ближайшие задачи/Н.Н. Алексеев Русский народ и государство. –М., 2000. –С. 468
[2] - Н.Н. Алексеев Современное положение науки о государстве и ее ближайшие задачи /Н.Н. Алексеев Русский народ и государство. –М., 2000. –С. 467
[3] - Н.Н. Алексеев Современное положение науки о государстве и ее ближайшие задачи /Н.Н. Алексеев Русский народ и государство. –М., 2000. –С. 468
[4] - Н.Н. Алексеев Указ. соч. –С.-С. 303-304
[5] -Н.Н. Алексеев Русский народ и государство –С. 304
[6] - там же
[7] - там же
[8] - об этом писал А. Грамши, а из наших современников и соотечественников С.Г. Кара-Мурза
[9] - Н.Н. Алексеев Указ. соч. –С. 306
[10] - Н.Н. Алексеев Указ. соч. –С. 390
[11] - Н.Н. Алексеев Указ. соч. –С. 474
[12] - Н.Н. Алексеев Указ. соч. –С. 307
[13] - Собственно, амбивалентная поддержка большевиков евразийцами объяснялась именно подобными соображениями. Евразийцы приняли большевиков не как революционеров, а как скрытых и бессознательных контрреволюционеров, не как разрушителей старого великодержавного государства и поджигателей пожара революции, а как государственников, железным обручем диктатуры сковавших революционный хаос и возродивших империю под другим названием и флагом. Евразийцы поняли, что большевистские чрезвычайки лили реки крови не только во славу бредовых и утопических идей, но и за восстановление элементарного общественного мира и законности. Более того, очень часто бредовые идеи были просто прикрытием для наведения порядка в обществе, которое забыло о законе и впало в совершеннейшую дикость после падения прогнившего, старого государства. Да что евразийцы - генерал А.И. Деникин с отвращением отзываясь о методах чрезвычаек, все же «сквозь зубы» признавал в своих мемуарах, что только благодаря жесточайшему террору большевикам удалось ввести разбушевавшуюся Россию в русло государственного порядка и ни одна другая сила, включая все белые правительства, не имела политической воли этой сделать.
[14] - Даже большевики, при всем их огромном идеологическом и политическом отрыве от структур жизнеустройства царской России пользовались услугами старорежимных специалистов: чиновников, военных, полицейских
